Текст книги "Современный румынский детектив"

Автор книги: Штефан Мариан

Соавторы: ,Дину Бэкэуану
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

Я пожал плечами – мы отклонились от темы.

– Разумеется. Он не арестовал меня потому, что я успел проломить ему тыкву.

– Ошибаешься. Дело в том, что за вами следил один тип. Я вздрогнул.

– Следил?

– Да, следил. И мы узнали об этом только в понедельник, когда Матей очнулся. До этого он в бреду повторял непонятное нам "гомо, гомо".

– Что это означает? – удивился я.

– Мы ломали себе голову над этим и днем, и ночью. Время шло, и мы все больше ожесточались против тебя… Камадева.

При воспоминании о девочке с голубыми волосами, Мальвине, мое сердце екнуло.

– Да, ты доставил нам массу хлопот.

– Кто же следил за нами?

– В Снагове твою победу над Матеем можно признать только условно. Ты просто воспользовался его замешательством, когда он узнал в человеке, прятавшемся за деревьями, отца таинственного "гомо"…

– Паул Арион!"Величье низкое, божественная грязь"1… Майор укоризненно взглянул на меня.

– В этот момент Матей держал в руках ключ от всей загадки. Он уже был на шаг от истины. И удар, постигший его по твоей милости, для многих имел роковые последствия. И прежде всего для тебя самого. Ты буквально ходил по лезвию ножа – за все время службы большего чудовища, чем ты, мне не доводилось видеть. Но ты счастливчик. Я не успел до тебя добраться. Окажи ты хоть малейшее сопротивление – гулять бы тебе на том свете. Догадывался об этом?

– Да, подозревал.

– Я же говорю, счастливчик!

Во загнул! Какого черта! Я очень пожалел, что не успел научить малыша ругаться. Там, где он очутился, с молитвами, выученными от матери, ему делать нечего. А ругательства, может статься, и развеселили бы унылых святых.

– Как же вы в конце концов докопались до истины?

– Лично я с самого начала был недалеко от нее, – признался майор после недолгого колебания, – потому что мы ожидали звонка от Манафу намного раньше, чем он это сделал. "Убитый горем" супруг никак не думал, что мы с такой оперативностью ч начнем действовать. Этот запоздалый звонок, набросивший на него тень подозрения, объяснялся тем, что сначала Манафу должен был связаться с Сереной и узнать от нее, как разворачивались дальнейшие события. Имея в арсенале одни догадки, трудно докопаться до истины, особенно когда ловкач Анатоль Бербери мутит воду. Мнимая смерть Аркадие Манафу окончательно восстановила нас против тебя. Только вчера нам наконец стало ясно, что ты за фрукт и почему участвуешь в игре. В бумагах Серены…

– Ее нет в живых?

– Да. В ее бумагах при обыске мы обнаружили киносценарий. Имена, естественно, вымышленные, но в основном история та же. Правда, дураку отводилась второстепенная роль, тебе же удалось сделать ее главной. В конце концов, автор сценария Ми – ми Алботяну…

– Не понимаю!

– Паул Арион…

– Он покончил с собой?

– Да, у него хватило здравого смысла. Зависть этого подлеца к таланту Рафаэлы Манафу росла с каждым днем. О ее изобретении он узнал совершенно случайно и пожаловался своему отцу Мими Алботяну…

– С каких это пор Мими Алботяну стал его отцом?

– Своим появлением на свет Паул Арион обязан аристократу Мими Алботяну и немецкой красотке из кабаре, которой в конце войны пришлось уносить отсюда ноги, препоручив ребенка отцу и распрощавшись с заветной мечтой стать владелицей поместья на Дунае. Долгие годы Мими Алботяну пренебрегал ребенком, однако в преклонном возрасте, проникшись старой, как мир, эгоистической идеей, что жизнь человека продолжается в потомках, он истово взялся за исполнение отцовских обязанностей, которыми прежде тяготился. Мими Алботяну с сочувствием отнесся к замыслу своего завистливого сына и решил помочь ему присвоить изобретение Рафаэлы. Он придумал план действий, который и послал под видом киносценария Серене Сариван – любовнице Аркадие Манафу. Это была слащавая мелодрама, когда же ее начали разыгрывать в жизни… Мими Алботяну затащил в свою "клоаку" мужа будущей жертвы, чтобы постоянно держать его под контролем. Аркадие Манафу лишился сна, узнав, что его жена "высидела" целую корзину золотых яиц. И тогда Серена вспомнила о сценарии, который ей прислал Мими Алботяну. Им и в голову не приходило заподозрить старика в злом умыслу, ибо они ничего не ведали о его запоздалых отцовских чувствах.

– Значит, сама идея принадлежала не Серене?

– Она лишь внесла небольшие поправки в сценарий. Так сказать, нюансы. Мими Алботяну весьма красочно описал, как должны были устранить любовники мешавшую им жену. На роль козла отпущения выбрали тебя. А уж по какой причине – нам так и не удалось выяснить.

– Серена узнала, что я в отчаянном положении, – случайно попала в ту же больницу, где лежали мой сын и жена.

– То, что ты вошел в игру, ее заслуга, или, вернее, роковая ошибка. Разве кто-нибудь мог предположить, что по ходу действия ты начнешь путать карты? Это судьба.

Я хотел кое-что добавить, но майор приложил палец к губам.

– Знаю, знаю, что ты хочешь сказать. Но только мы ни на йоту не верим в твой патриотизм, которым ты собираешься перед нами щеголять.

Я пожал плечами. Проницательный майор ошибся. Я хотел затронуть другую тему, но право высказываться в данном случае мне не принадлежало.

– Остальное тебе известно, – продолжал Корбан Преда, аккуратно положив на блюдечко изжеванный лепесток. Со смертью Аркадие Манафу оборвалась основная нить. Связать ее стоило многих хлопот. После того как мы выяснили, что на улице Алек – сандрина был убит не Аркадие Манафу, а его брат и что все события разыгрывались под надзором Мими Алботяну, отца одного из коллег Рафаэлы, – о чем несколькими часами раньше нам сообщил Матей Плавицэ, – все стало на свои места. Однако было слишком поздно. Серена успела отправить на тот свет своего партнера, наивного человека, делавшего ставку на глупость милиции. Он так и не понял, что все будет выглядеть вполне правдоподобно, только если завершится его самоубийством. Ты докопался до истины, следуя традиционным путем – от головы к хвосту. Мы же в силу обстоятельств шли в обратном направлении– от хвоста к голове. Единственный оставшийся в живых, Мими Алботяну, симулирует безумие, Скоро он достигнет совершенства в этом виде искусства. Тебе повезло: ты оказался единственным, кого он не знал и не сам выбирал. По первому же подозрению, что ты учуял, где собака зарыта, он бы тебя мгновенно убрал. Старик рассчитывал, что ты в его замысле никогда не разберешься. Но только надежды его не оправдались. Его великолепный план имел все шансы на успех, если бы в главной роли не выступил такой истинный счастливчик, как ты.

– Он признал свою вину?

– Частично. Валит все на сына. Но его пока еще никто ни в чем не обвинил – из-за отсутствия улик. Может быть, ты хочешь подать на него в суд за удар тростью по голове?

– Нет.

– Я знал, что ты великодушен.

Он поднялся, и я механически, как автомат, последовал его примеру. Я ждал неотвратимого возмездия. Но…

– Ты свободен, – сказал он, протягивая руку.

Мне очень хотелось, чтобы он улыбнулся мне. Хотя бы одними глазами. Но он этого не сделал. Эти люди признавали, что я им помог – как-никак пригнал дичь под дуло их ружей. Но улыбка означала бы признание и человеческих достоинств… Видимо, майор не пожелал увидеть во мне человека. Я не стал пожимать ему руку – зачем принимать благодарность от того, кто тебя презирает?

– Ты свободен, – повторил он, пожимая плечами. – Попытайся взглянуть на мир по – иному. Знаю, ты считаешь целый свет враждебным и срываешь злость на скалах, с наслаждением разнося их вдребезги. Но мир не сборище мошенников. И когда ты наконец поймешь это, то непременно вернешься к людям. А теперь иди. Там, где ты работаешь, от тебя куда больше пользы, чем от сидения в подвале. Так что ты ошибался, думая, что мы тебя туда упечем. Судьба уже достаточно расплатилась с тобой за все. Когда вернешься, я помогу тебе. Помогу продолжить учебу.

– Нет уж, спасибо. С меня довольно. Я достаточно поупражнялся в педиатрии с моим собственным ребенком. Все бесполезно.

Мне хотелось завыть. Я был среди людей, но они не замечали меня. Жестокое наказание. Повернувшись к ним спиной, я направился к двери,

– Анатоль!

Я остановился, но оборачиваться не стал.

– Не знаю, говорить тебе или нет… Была не была, – решился, слегка поколебавшись, великий дирижер совести. – Установлено, что этот ребенок не был твоим сыном.

Я никак не отреагировал, ибо чувства мои давно атрофировались. Мальчик называл отцом именно меня, а не подонка Парандэрэта. А это много для меня значило.

– И мне надо кое-что тебе сообщить, – неожиданно открыл рот усатый великан, когда я взялся за ручку двери, – Обожди внизу.

Я медленно спустился по лестнице, даже не заметив, что он следует за мной по пятам. Он любезно показал мне дорогу к гардеробу, где мне вернули застрявшую в доме Паула Ариона дубленку, документы и жалкие остатки денег. На следующий день заканчивался мой отпуск. И там, в горах, ни одна собака не ждала меня – только сосны да скалы. Скалы, которые я вновь с наслаждением буду взрывать.

Я надел дубленку, провел рукой по волосам и попробовал улыбнуться собственному отражению в зеркале. Получился вполне благопристойный оскал, хотя я страшно похудел.

– Эй, дружище!

Капитан и молоденькая гардеробщица хмуро смотрели на меня.

– Ну что? Жаждешь мести?

– Меня попросили кое-что тебе передать.

Я и глазом не успел моргнуть, как он нанес мне молниеносный удар. Так меня еще никто в жизни не бил: словно треснувшись челюстью о могильную плиту, я рухнул во весь рост. Последнее, что запечатлелось в моем сознании, была гардеробщица, внезапно заинтересовавшаяся объявлением на противоположной стене. Черт возьми! Неужели майор ошибся и я не выйду отсюда?

Однако больше ударов не последовало. Я лежал на полу с распухшей физиономией. Внезапно перед моим носом, длина которого оказалась недостаточной даже для того, чтобы сунуть его в собственную кастрюлю, возникла громадная ладонь. Я уцепился за нее и с трудом встал. Колени у меня подкашивались.

– Я запомню то, что попросил передать мне Матей, как бишь его по фамилии? – пообещал я смущенно переминавшемуся с ноги на ногу великану.

– Послушай, приятель, – сказал он, опустив свою каменную руку мне на плечо. – Давай сходим пивка попьем? Я угощаю.

Его слова пробудили во мне смутное воспоминание.

– Нет, приятель, спасибо. Как-нибудь в другой раз, а сейчас мне некогда.

Я повернулся к нему спиной, не дожидаясь ответа. На улице шел дождь со снегом, было хмуро и пасмурно, точь – в–точь как у меня на душе. Пришлось смириться с отсутствием шапки и отправиться в путь с непокрытой головой.

Я постучал в окошечко. Она улыбнулась мне, и ее голубые глаза засияли.

– Смотрите-ка, Ганс! Зачем ты пришел?

– Чтобы пригласить тебя на пиво.

Она отложила остро заточенный карандаш, легко вскочила из-за стола, торопливо оделась и выпорхнула из своей стеклянной клетки. Стерла платком кровь, запекшуюся у меня на губах, и, привстав на цыпочки, поцеловала. Да, нашлась в этом мире женщина, пожелавшая выпить со мной пива, и ей было глубоко наплевать, кем меня считают другие – горемыкой или счастливчиком.

КОНЕЦ

Косма Брашовяну
ПОБЕГ

Глава I
СИЛЕ ДРАГУ, ОН ЖЕ БЕГЛЫЙ

Не поняли? – Он понял, что не понял.

Морщинистое лицо хозяина могло бы украсить темный угол чулана. Толстые, в палец, стекла очков маскировали острый взгляд. Казалось, он жил одними глазами.

– Вы кто будете?

– Я от Бурды.

– М – да…

Хозяин остался стоять на пороге. Он оценивал пришедшего – крепко скроенного человека с плечами грузчика. Дешевый пиджак был ему явно тесен, запавшие глаза говорили о недосыпании, спокойная улыбка не могла согнать с лица выражения загнанного зверя.

– М – да, – повторил хозяин, отступая на шаг. – Заходите!

Комната походила на тяжелобольного. Подслеповатая лампочка метала странные тени. Хозяин, знаменитый в свое время шулер, указал гостю на кресло, спрятал паучьи лапы в карманы халата и возобновил расследование:

– Ваша фамилия?

– Попеску.

– Не пройдет, господин профессор! Зовут Василе Драгу, и вы осуждены на десять лет за двойное убийство! – Никто бы не догадался, что он умеет улыбаться. Хищные глаза погасли.

Беглый вздрогнул:

– По – моему, вы меня с кем-то путаете.

– Нет, это вы меня с кем-то путаете! – Он продолжал улыбаться. Сухие ветки пальцев извлекли из кармана фотографию профессора в полосатой одежде и повертели ее в круге света, – Вы совершили побег три дня тому назад. Нет, я это узнал не от Бурды.

– Допустим.

– Никто не найдет приюта в моем доме, пока я не получу точную информацию. Рассматривайте это как гарантию серьезности, с которой я веду дела. Я дорого беру, но и предлагаю соответственно. Вам это обойдется в триста леев в сутки. Естественно, на полном пансионе.

Силе Драгу помрачнел.

– В данный момент…

– Не беспокойтесь, господин профессор, ваш друг платежеспособен. Итак?

– Согласен.

Морщины хозяина вновь оживились улыбкой. Он вытащил из дряхлого буфета бутылку коньяка и две рюмки.

– Называйте меня Тасе. Тасе Попеску. Я не шучу, именно так меня зовут. Ваша комната рядом с кухней. Соседнюю комнату я сдал Трехпалому. Полагаю, вы знаете, кто это такой.

– Слышал. Невезучий вор.

– Точно. Он покинул тюрьму неделю тому назад, и у меня есть веские основания считать, что вскоре туда вернется. Ванная в вашем распоряжении в любое время. Второй мой постоялец обучен экономить воду.

Силе Драгу, он же Беглый, глянул на грязную шею хозяина, но промолчал.

Опускаются серые сумерки. Над цветущим чертополохом стрелой проносится стайка воробьев, оставляя после себя благоухание ночи, полыни и моря…

Он прилип лбом к окну. Подернутые дымкой глаза впились в темноту. Неба не видно, и все же он знает, что теперь звезды стелят постель своими синими руками…

– Оборотись, лопух, покажь патрет!

Профессор Силе Драгу, он же Беглый, не спеша повернулся. Прислонившись к дверному косяку, стоял тщедушный малый, пародия на человека, и улыбался; у него не хватало переднего зуба, лицо прорезал темный шрам. В бегающих глазках светилась издевка и легкая тревога.

– Порядок, братишка. Я тоже получил распределение в эту домовину. – Он приблизился с протянутой рукой: – Митря Челнок, други кличут Димком.

– А недруги?

– Платят взносы как члены профсоюза ангелов…

– Почему скрываешься?

– Раздавал просфоры в храме Святой Пятницы и обделил доброго христианина… А ты?

Профессор не ответил, разглядывая недоноска ледяным, непроницаемым взглядом. Тот широко улыбнулся и похлопал его по плечу.

– Давай пой, дура!

Глаза Беглого сверкнули:

– Убери руку, Челнок! – Ты что, пахан, да?

– Убери руку!

– Счас, дай сигарету погасить… – И, вывернув ступню, он наступил Профессору на носок.

Молниеносным движением Силе Драгу схватил его за пояс, поднял высоко вверх и швырнул об пол. Димок крякнул, но тут же упруго вскочил. На ладони блеснуло стальное лезвие. Беглый покачал головой:

– Брось нож, паря!

– А ты попроси хорошенько.

– Еще шаг – и пожалеешь, что на свет родился!

Уродец заколебался. Противник был среднего роста, широкоплечий и ловкий, с тугими мускулами. Огонь в глазах Челнока угас. Он пробормотал миролюбиво:

– Ладно, дядя, твоя взяла! Я тебя за фрайера принял, закон… Неписаный закон ворья. Каждый цех со своим старостой – самым прожженным, самым жестоким. Даже" законники" выказывают ему почет и уважение, а" шестерки" юлят и заискивают.

От комнаты веяло могильным одиночеством. К стенам прилипли две больничные койки.

В коридоре послышались шаги Трехпалого. Шаркающие шаги старого взломщика. Чего только не повидал этот человек…

Тонкие губы профессора – глубокая рана на осунувшемся лице – собрались в гармошку:

– Рецидивист?

– Господь дал мне пасть, а язык дать забыл. Черт его знает, куда он его дел…

– А ты ему напомни! Специальность?

– Шарю по курятникам. Поганая работа…

– Чего так?

– Да уж больно дома похожи друг на друга! Особливо в новых районах. Возвращаюсь ночью домой выпивши и, черт его знает, как оно получается, попадаю в чужую хату… На прощанье прихватываю что-нибудь на память: телевизор, там, газовый баллончик…

– А ты сентиментален…

– Давай без мата! Профессор улыбнулся:

– Кого пришил?

– Что ты, брось!

– Отвечай!

– Взломщика. Споткнулся, бедолага, попал на перо… Менты простреливали улицу, и я не успел смыться.

– Жизнь твоя – копейка.

– Цена господня!..

Закурили. Челнок не спускал с Профессора глаз. Потом спросил тихо:

– А вы? Профессор не ответил.

– Взломщик?

– Тут, господин Челнок, вопросы задаю я. Ясно? – Заметано.

– Один работаешь?

Димок облизнул губы. Затем изобразил улыбку" доброго малого":

– Только в одиночку. Разок пошел на дело с братьями Додя из Ферентарь – навсегда отбило охоту.

– Что так?

– Продали.

– Ты или они?

– Каиафа я тебе, что ли? Забижаешь, дя Беглый, на мозоль наступаешь…

Глаза Профессора сверкнули. Он процедил сквозь зубы:

– Послушай, господин Челнок, послушай внимательно! В жизни я не брался за нож. – Он показал ладони величиной с лопату. – Обхожусь этими двумя. А сунешь нос, куда не следует, на дне морском отыщу!

Ночь обходит дозором окна. Черная, как деготь, ночь. Долговязые тополя отбрасывают на стену бледную тень. Беглый смотрит во тьму, сжимая подоконник руками, всем существом впитывая запах полыни и жасмина. Челнок похрапывает, но Профессор знает, что тот не спит. Он чувствует затылком горящий взгляд вора.

Обедали вместе. Беглый сидел во главе стола, Челнок – напротив. Морщавый и Трехпалый – по сторонам. Взгляд Профессора приковала тонкая ветвь акации, притулившейся к дому.

Челнок расплылся в улыбке и тихонько пропел:

Катька, ой, хороша! Я б подкатился, Да нет плаща…

Хозяин обтер лоб платком.

– Эх, Митря, Митря, дурное семя. Помнишь, что я тебе говорил лет восемь назад?

– Что весь век свой сидеть буду. Не тут-то было! Присмирел, думаешь? Покаялся?

– Плохо ты кончишь, Митря!

– Привет свекрови!

– Жаль твоей молодости…

Вор глянул на него вызывающе. И протянул:

– Ну, ну, меняй пластинку! Гляди, кто проповедует! Трехпалый, исполосованный годами и финками, жевал молча, Челнок шепнул ему на ухо:

– Дай десяток гвоздиков – расколюсь!

Тот помешкал, но в конце концов вынул сигареты. – Пой!

– Фани сгорел. – Когда?

– Позавчерась на исповеди. Братцу твоему, Сковородке, всыпят аж три календаря.

– А его маруха?

– Ходит по трепалам.

– Даст бог, выручит!

– Могет быть. Или придется крестному раскошелиться…

– Ну и хай!

– Тяжел на подъем. Кажет, потерял ключ от копилки.

– Иуда!

– Есть что при себе? Переведу ему по почте. Трехпалый пожал плечами:

– Пусто…

Тасе принес гуляш.

– Греби половником по дну, падло! – протянул тарелку Челнок. – Кого не терплю, так это вас, сводников! Самые гады…

– Ох, жаль мне тебя, Челнок.

Профессор попробовал варево – с души воротит. Он закурил и подошел к окну. Быстрый весенний дождь обмыл лик небес. Далеко на горизонте распоясалась радуга.

Трехпалый жевал с удрученным видом. Димок тронул его локтем и шепнул, указывая на Беглого:

– Что за фрайер?

– Бедолага, не позавидуешь…

– Почто?

– Дважды тикал, и мусора его цапали. Коли и теперь не получится, конец ему,

– Потому и прозвали Беглым?

Силе Драгу сверлил его взглядом. Челнок задергался:

– Пялит на меня свои гляделки!

– Бывает. Вы что, на одной плите жарите?

– По бедности.

– Гляди, паря, в оба! Этот не часто исповедовался.

– Медведь?

– Куды там! Ученый человек, профессор. Баба его загубила… – Трехпалый покачал головой: – На сторону бегала.

– Все они на один лад! – с горечью подхватил Димок, – Послухай, дя, верное слово скажу. Все наши беды – от марух. Вот глянь: Гуштер из-за фифы наколол братана. А Калифар бегал за тощей такой, с зелеными гляделками, точно за божьей благодатью. Как взлом, так вдарится с ней в загул, на море везет. А она связалась с макаронщиком, и парень затосковал. Ух, чтоб им, падлам!

Забыв о гуляше, Трехпалый вслушивался в слова сморчка, глубоко вздыхая.

– Милиция! – выдохнул хозяин с порога. – Живо в секрет!

Они проворно собрали свое барахло, вытряхнули пепельницы. Трехпалый поколдовал в углу, и полки соскользнули вниз. За ними открылась узкая ниша, где могли уместиться четыре человека, привычных к часам пик в общественном транспорте. Тасе задвинул стеллаж, проверил, не осталось ли следов в комнате, затем отворил,

– Пожалуйте! Пожалуйте, господин майор. Чудесный день! Замечательный…

– Уж как ты рад меня видеть, – сказал майор Дашку с улыбкой.

Тасе Попеску с готовностью закивал – того и гляди, голова оторвется:

– В мои годы всякому посещению будешь рад. Надо бы стариков из телефонной книги вычеркнуть – их и так все забыли.

– А они живут себе поживают…

Майор оглядел помещение. За последние двадцать лет тут ничего не изменилось: тот же продавленный диван, синяя лампочка на проводе, колченогий стол. Только тараканы размножились. То и дело они вылезали из-под ковра, и старик давил их туфлей.

– Барак снесли, я и приютил бездомных…

– Значит, тебя все-таки посещают… – Майор грустно улыбнулся. – Падлой был, падлой остался, Тэсикэ,

– Я печальный, бедный и одинокий человек, – вздохнул сводник. – Не такой уж это великий грех…

Майор перелистывал записную книжку. Взглянул на сводника:

– Бедствуешь?

– Поддерживает собес…

– Гляди! И собес приплел. Полагаю, пенсия у тебя приличная, раз играешь в лотерею на две тысячи леев еженедельно?

– Как всегда, шутите, господин майор. Я позволил себе развлечься единственный раз, по случаю Нового года…

Сводник выдавил слезу. Дашку махнул рукой.

– Верю, верю, только не плачь, Тэсикэ. Ты этот финт повторяешь вот уже семь лет: сегодня играешь в одну лотерею, завтра в другую. – Майор заглянул ему в глаза: – Шепнул тебе Беглый словечко для меня?

Сводник снял очки с видом полного недоумения:

– Беглый? Судя по кличке, вряд ли это основатель благотворительного общества,

– В отличие от тебя, к примеру.

– Кто ж он такой?

– Скажу, если обещаешь, что не прослезишься. Василе Драгу, осужденный на десять лет. Не знаком?

– Нет.

– Ты как наивная девочка, Тэсикэ. Он только что ушел. Не знаешь?

– Откуда?!

– Я и не сомневался, что ты ответишь именно так. Сводник сыграл разочарование артистически: казалось,

он не находит слов от избытка волненья.

– Давно не общаюсь с этим миром, господин майор.

– С каких это пор?

– Вы, конечно, знаете, что у меня судимость.

– Не одна, а три, Тэсикэ.

– Как бы то ни было, при последней отсидке до меня дошло… Простите, мне трудно говорить…

– А ты постарайся.

Сводник вздохнул и продолжал дрожащим голосом:

– В определенном возрасте пора лечь на дно, распростившись с прежними ошибками. Я тогда осознал, что жизнь моя прошла, что я ее разменял не задумываясь. И, выйдя из тюрьмы, раз и навсегда решил распрощаться с этим людом…

– И переключился на выращивание голубей! – Майор восторженно присвистнул. – Хороши же были у тебя там проповедники, Тэсикэ! А не посвятили они тебя в тайны греха вранья?

Старик метнул в него взгляд из-под бровей. Полез за пазуху за пачкой сигарет, но вспомнил, что там" Мальборо", и передумал. Дашку протянул ему портсигар:

– Подыми моими, Тэсикэ, пока я тут. А уйду – вернешься к американским сигаретам, которыми тебя снабжает твой собес. – Он улыбнулся. – Месяцев шесть назад ты дал приют Джиджи Лапсусу из Ферентарь. В январе у тебя кантовался три дня Митикэ Шоп – Рыбья Кость…

– Не вижу связи. Я потрясен, я просто убит вашими подозрениями!

– Ранен, Тэсикэ!

– Ребята зашли в гости. Даже в мыслях не было, что они вас интересуют.

– В противном случае ты бы оставил молоко на плите и помчался в милицию,

– Неужели вы сомневаетесь?.. – Избави бог!

Сводник тщательно протер стекла очков. Нацепил их на нос:

– Могу вам сообщить, что они вели себя безупречно. Мы совершали экскурсии по городу, играли в" дурака", осушили бутылку коньяку, как водится в холостой компании…

– О ставке в" дурака" можно лишь гадать, но на прощанье ты им дал деньги на такси. Брось темнить, Тэсикэ, и скажи мне, как холостяк холостяку, где скрывается Беглый.

Тасе Попеску перешел на конфиденциальный тон:

– Не люблю стукачей, господин майор. Но ради вас…

– …согрешишь. Послушаем.

– Этот субъект, будь он не дурак, приткнулся к Добрикэ Чучу.

Дашку откинулся на спинку стула, сложив руки на животе:

– К Добрикэ Чучу?

– Точно. Вне всякого сомнения!

– Где же можно найти Добрикэ? В чистилище, что ли? Не – ужто ты не знаешь, что чувака прикончили финкой, брат Тэсикэ?

Сводник всплеснул руками:

– Кончился бедняга Чучу? Не может быть!

– Я полагал, что до тебя это известие дошло еще в октябре, когда ты присутствовал на его поминках. Налицо были Бэрбете, Илларий, Святой, Трехпалый – все сливки ворья.

Сводник потер пальцами виски.

– А знаете, вы правы! – Он огорченно покачал головой. – Что значит годы! Памяти совсем не стало.

– Я уже в этом убедился.

Майор встал. Ему все было ясно. Сводник достал листок бумаги и карандаш.

– Как, вы сказали, звать этого беглого? Ах да, Беглый. – И он записал на бумаге. – Загляни только он сюда – он ваш, не беспокойтесь, господин майор,

– Как же не беспокоиться, ты в таком возрасте, когда память частенько подводит. Я хотел бы осмотреть квартиру. Естественно, если ты не против.

– Пожалуйста, пожалуйста!

– Тут четыре койки…

– У меня много друзей.

– Пора уже разобраться с этими одинокими стариками, ну да ладно, до лучших времен. Всех благ тебе, Тэсикэ, хотя трудно на это рассчитывать.

– Дом под наблюдением, – сказал сводник с порога. Он снял плащ и подошел к Силе Драгу.

– Вас караулят.

Беглый глянул на воров – они явно струсили. – Капкан захлопнулся! – пробормотал Челнок. – Проклятая жисть!

По ночам узники изучали окрестности сквозь жалюзи. У них не было никакой надежды выкарабкаться. Домосед Трехпалый смирился с судьбой. Челнок казался испуганной крысой.

Профессор потерял самообладание. Скрипя зубами, он мерил шагами переднюю. Тасе Попеску, скорчившись в кресле, испуганно таращился на него.

– Соседи снизу, – сказал он, – знают, что я обычно прогуливаюсь на улице. Вы вызовете подозрения, господин профессор.

Силе Драгу остановился перед ним, кипя бешенством:

– Вот уже три недели, как я даже к окну подойти не смею! В тюряге и то лучше было! Водили на прогулку, на работу. Двигались по крайней мере.

– Преувеличиваете.

– Зачем я ушел? Чтобы сидеть в этой мышеловке? Даже вздохнуть боюсь!

Морщавый сдержанно улыбнулся.

– Вы, кажется, меня считаете виновником создавшейся ситуации. Но Дашку не меня поджидает.

– Что же делать? Еще несколько дней, и я сойду с ума!

– Боюсь, вам придется остаться с нами несколько дольше. Майор – человек упрямый и знает, что я один из немногих, кто соглашается приютить беглых.

Силе Драгу возобновил вышагивание. Руки, с силой засунутые в карманы, прорвали сукно брюк.

– Должен же быть выход!

– Дом одноподъездный, господин профессор, а моя квартира, если вы соизволите вспомнить, находится на пятом этаже.

Морщавый беспомощно развел руками. Глаза Беглого остановились на большом сундуке у стены. Тасе Попеску покачал головой:

– Рискованно! Первый же милиционер попросит меня приподнять крышку. Полагаю, вы имели в виду именно этот вариант.

Силе Драгу напряженно думал.

– Под окнами, кажется, пустырь?

– Был. Ныне используется как склад стройматериалов. А как раз под окном вашей комнаты бодрствует необыкновенно бдительный сторож, и бригада работяг трудится денно и нощно…

– А за складом – школа, – прервал его Беглый. – Да.

– Какое расстояние до забора?

– Метров двадцать пять.

Шальная мысль пронеслась в голове Беглого. Он выпалил:

– Свяжитесь с моим двоюродным братом Санду Бурдой. Мне нужна прочная веревка.

– Начинаю понимать… Хм! Смахивает на самоубийство.

– Знаю.

– Кроме того, вы не должны забывать, что живете в одной комнате с необыкновенно опасным субъектом, он мать родную продаст! – прошептал сводник, – Я далеко не сразу согласился его приютить. Глядите в оба, господин Профессор!

Весенние, напоенные отравой ночи. Где-то на окраине города лает собака, царапая тишину. Сквозь жалюзи ночь протягивает пригоршню покоя.

Глаза Беглого сверлят тьму, пронизывают ее. Челнок наводит маникюр зубами. Но Силе не видит и не слышит, его мысли витают среди звезд и персиковых садов, на запыленной дороге, обсыпанной липовым цветом тишины.

Челнок облизнул губы:

– Дя Беглый!

Ему ответили только шаги Трехпалого, волочившего ногу по коридору (грехи молодости: бегал за красоткой, и его отделали дрючками парни из Брэилицы).

– Господин профессор!

Силе Драгу вздрогнул и обернулся, моргая, как внезапно разбуженный человек. Недоносок сладенько ему улыбнулся:

– Чем я тебе не угодил, дя? Зыришь на меня, как солдат на вошь.

Беглый пожал плечами и показал ему спину. Легкий ветерок донес в комнату кислый, застарелый запах каменной кладки. Челнок встал.

– Что я те сделал?! Вот уж неделю глаз с меня не спускаешь!

Профессор потер подбородок. Его зеленые глаза впились в вора.

– Не нравишься ты мне, Челнок, – процедил он.

– С чего бы? Настучали тебе, что ли? Силе Драгу покачал головой:

– Ты мне с первого взгляда не понравился.

– Почему же, господин профессор?

– Глаза у тебя подлые. Отвратные глаза, Челнок! Как у вурдалака, – добавил он, – Просись в другую комнату, делай, что хочешь, только сматывай удочки. Иначе тебе не жить!

– Дя Беглый…

– Собирай манатки и катись!

– А чо я тебе сделал?!

– Покуда ничего.

– Черт!

Профессор не спускал с него глаз:

– Руки у меня чешутся, как бы не придавил я тебе глотку. Мне терять нечего: что два трупа, что три.

Глаза вора налились слезами:

– И чего ты не прибрал меня, господи, когда я на шапку годился?! Сколько себя помню, все на меня косятся как на нечистого! Доброго слова не слыхал! Никто не спросил: что у тебя на душе, братец? Что у тебя там творится, малыш? Что ворам, что мусорам – всем не нравятся мои глаза. И никто мне не верит, хоть могилой матери клянись! Даже когда правду ботаю. Братан уводил деньги из дому на гульбу, а старик все равно меня лупил: "Ты их спер, Думитре, по глазам вижу!"Что вы там видите, чтоб вам провалиться? Что там написано?

Он обхватил голову руками и зарыдал. Силе смягчился,

взял его за локоть.

– Брось, Митря! Не так страшен черт, как его малюют…

На, закури-ка лучше.

Вор изучал его сквозь щелочки век, пряча улыбку. Сработало! Он уронил еще пару слез для пущей убедительности.

Помолчали, вслушиваясь в гулкую ночную тишину.

– Давно воруешь? – В голосе Беглого звучало сочувствие.

– С четырнадцати лет… Предки померли, я один остался.

– Понятно. Улица тебя засосала.

– Я и сам постарался, что там говорить… А дальше – два месяца на воле, десять – в тюряге… – Он поднял глаза: – Верь мне, господин профессор, не пожалеешь. – И добавил шепотом: – Разреши тебе помочь.

– В чем?

– А чтоб уйти! Я знаю, ты лыжи навострил, видел веревку-то…