Текст книги "Современный румынский детектив"

Автор книги: Штефан Мариан

Соавторы: ,Дину Бэкэуану
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

Я чувствовал, что Серена дрожит. Но вот она совсем размякла, и я встряхнул ее:

– Что изобрела Рафаэла?

Собравшись с силами, рыжая бестия прохрипела:

– Новый вид топлива.

Я сжал ее горло еще сильнее:

– Топливо, говоришь? Но ведь Рафаэла, кажется, была биологом. Какое она имела к этому отношение?

– Топливо из водорослей, – с трудом выдавила Серена. – Какой-то простой и дешевый метод. Несметное богатство…

Я разжал пальцы.

– Браво! Видишь, оказалось совсем не страшно.

Я опять прилег на кровать. Чертовски хотелось есть, а горизонтальное положение немного успокаивало боль. Протянул было руку к выключателю, но раздумал – совсем не хотелось видеть эту гадюку, настолько она мне была омерзительна.

– Откуда вы узнали про изобретение Рафаэлы? Серена нервно сглотнула, а потом начала рассказывать:

– Несколько месяцев назад Аркадие позвонил какой-то неизвестный человек и дал двухмесячный срок для получения материалов, после чего обещал сесть с ним за стол переговоров. Он признался, что пробовал говорить с самой Рафаэлой, но она оказалась патриоткой и послала его куда подальше. Аркадие, считавший Рафаэлу дурочкой, был страшно изумлен, что она сумела что-то там изобрести. В чем конкретно заключалось ее открытие, мы не знали. С большим трудом удалось выяснить…

Она говорила медленно, часто останавливалась, как бы подбирая слова, но мысли ее витали где-то далеко.

– Ну – ну, только не раскисай! А теперь ты расскажешь, как я могу заполучить это прекрасное изобретение.

– Для чего оно тебе?

Я закурил. Пламя зажигалки на мгновение осветило ее. Она послушно сидела с сумочкой на коленях. Однако в глазах сверкали искры. Я улыбнулся.

– А вот это уж мое дело.

– Не думаю, что тебе удастся воспользоваться им, – прошипела она сквозь зубы.

– Почему же? Или ты меня собралась отправить на тот свет?

– Да, да, да! – истерически завопила она.

Я нажал на выключатель, который все время теребил в руке, и свет ослепил ее. Она держала обеими руками пистолет, целясь в третью пуговицу моей рубахи. Но для меня такой поворот дела вовсе не явился неожиданностью – я слышал, как она взвела курок.

Серена кусала губы, а пальцы, которыми она стискивала рукоятку пистолета, побелели от напряжения.

Я закрыл глаза в знак того, что сдаюсь, и в то же мгновение она нажала на курок. Раздался глухой щелчок незаряженного пистолета.

– Бах! – гаркнул я, чтобы напугать ее.

Открыл глаза и, улыбаясь, показал шесть пуль, которые успел извлечь из пистолета, пока она принимала душ. На секунду Серена оторопела, но затем ее буквально прорвало. Она запустила в меня ненужной железкой, но я вовремя увернулся. Тогда с истерическими воплями незадачливая убийца набросилась на меня и начала царапаться.

– Ненавижу тебя, ненавижу!

Я перехватил ее руку и сжал запястье. Такими острыми ногтями она могла бы разодрать и обшивку батискафа, затонувшего в океане, – столь велика была сила ее ненависти. Я заглянул в голубизну ее линз и заключил в объятия. Мы стояли, прижавшись друг к другу, пока у нее не прошла истерика. Но еще долго она продолжала судорожно всхлипывать.

– Да, любимая, – я погладил Серену по волосам, – жизнь чертовски сложная штука, ничего не поделаешь. На твоем месте и я задыхался бы от злости. Ведь это надо – утонуть, как цыган, на берегу. Успокойся, такова жизнь. Уж ты должна бы это знать.

Мы еще долго не расставались. Это были странные минуты. Лежали на кровати, как два трупа, в кресле сидел третий. Я уже решил, что Серена заснула, как она вдруг спросила:

– Что ты задумал?

– Тебя волнует, что я с тобой сделаю? Да ничего. Ты нагадила везде, где только побывала, – желающих заставить тебя платить и так достаточно.

– А чем займешься ты?

– Я? Попытаюсь достать нужную мне сумму.

– Разделим по – честному?

– Не смеши меня! Этот вопрос следовало задать вначале, а не сейчас, когда весь торг испорчен.

– Но ты не можешь меня так оставить!

– Это почему же?

Она вздохнула и пожала плечами. Потом начала робко ласкать меня. Я не испытывал к ней отвращения, хотя она заслужила его в полной мере. Просто отстранил ее и встал. Расправил свой измятый джинсовый костюм – единственную уцелевшую вещь из моего некогда обширного гардероба.

– Ты проявила пленку?

– Какую пленку? – Она притворилась, что не понимает. Я бросил ей маленькую круглую кассету, которую нашел в

сумочке. Она пристыженно шмыгнула носом, переменила позу, и ее платье задралось выше колен. Серена откровенно выставляла свои красивые ноги. Однако на сей раз они меня не соблазняли.

– Как тебе удалось сфотографировать изобретение?

– Аркадие сделал все, чтобы заставить жену принести бумаги домой. Даже безумную ревность изобразил. Вот она и уступила. Чего не сделаешь ради такой любви…

– Копии не сделаешь.

– Копии?

– Да, копии с изобретения.

Я вытащил пленку и вставил ее в маленький диапроектор, который также был в сумочке Серены.

– Что ты имеешь в виду?

– Живи себе спокойно!

– Что это значит?

– На твоей пленке запечатлена масса интересного. Даже технология приготовления ванильного пудинга с изюмом, но только не то, на что вы рассчитывали.

Лицо ее вытянулось, будто она вместо сахара случайно бухнула соль в стакан с чаем,

– Да разве ты в этом разбираешься? – воскликнула Серена, цепляясь за последнюю соломинку.

Я сочувственно покачал головой.

– Не забывай, я учился в институте, где с первого курса пичкают биохимией. Ты и этот болван, – я махнул рукой в сторону Манафу, который все еще размышлял, куда ему вонзить свои рога, – напрасно старались. Рафаэла оказалась умнее вас.

– Невероятно! – потерянно пробормотала она.

– Очень даже вероятно. Всего хорошего.

– Анатоль!

И хотя я обычно с удовольствием оборачиваюсь, когда меня окликает женщина, на сей раз я оставил ее в одиночестве переживать свое поражение. С тех пор мы больше не виделись.

Глава XII
НАПРАСНЫЕ ХЛОПОТЫ

Я забрал из гардероба дубленку, которую предусмотрительно сдал, прежде чем отправиться на свидание к самоубийце, лишенному чувства юмора, и к женщине, упустившей последний шанс. Я умирал от голода. Мысль о еде, дремавшая в моем подсознании, наконец-то вырвалась на волю, подобно стреле, слишком долго пролежавшей в колчане.

Небо было ясным. Падал мягкий снег. При сонном свете фонарей по заснеженным улицам спешили прохожие с перекошенными от мороза лицами. Из какого-то суеверия я решил пойти в ресторан "Рыбак", где ноги моей никогда не бывало, наивно полагая, что в этом случае преследователи (если они у меня есть!) не прервут моей трапезы. Будто мое отвращение к рыбе могло остудить рвение ищеек.

Деревья у входа в ресторан по случаю зимы были усыпаны вместо плодов нахохлившимися воробьями. В честь моего появления почему-то не пробили склянки, хотя в углу рядом с якорем покачивался бронзовый колокольчик. Там же располагалось и нечто вроде диорамы: из-за островков, поросших камышовыми и ивовыми зарослями, выплывала лодка. В ней под невидимыми лучами солнца нежился гипсовый торс моряка. Сей розовощекий блондин напоминал браконьера, изрядно погулявшего в дельте Дуная, а теперь заделавшегося инспектором рыбнадзора. Он ухмылялся с бесстыдством человека, привыкшего и к более забавным метаморфозам.

Я уселся за столиком меж двух огромных аквариумов. Карпы еще не сподобились окончательно задохнуться в своих лоханях, но по всему было видно, что им этого не миновать. Они широко распахивали красные рты, словно хулили свою жизнь под сурдинку, и медленно, как потонувшие калоши, перемещались среди пластмассовых водорослей.

Светильники на стенах, обитых панелями под красное дерево, отбрасывали слабый свет. Утварь была как на разграбленном пиратами судне: все стоящее, если оно и в самом деле было, прихватили морские разбойники, оставив только погнутые вилки да знаменитые ножи, с помощью которых можно разрезать разве что свежую икру.

Вокруг было шумно. Посетители уплетали за обе щеки, и при этом от морской болезни никто не мучился. Казалось, что кухней клиенты довольны. Я долго колебался, изучая меню, просто не знал, чем смогу утолить такой страшный голод.

Последовав примеру итальянской парочки, коверкавшей слова, я попросил: "сом запеченый" и "сом по – мельницки". И хотя я свободно объясняюсь по – французски, у меня почему-то возникли изрядные сомнения по поводу того, что мне принесут на тарелочке. Во всяком случае, я очень надеялся, что меня не угостят салфеткой с зубочистками, как это случилось с одним моим приятелем в подобной ситуации.

Я рассчитывал, что джинсовый костюм и небрежный вид делают меня похожим на иностранца. Ученик официанта, которому я сделал заказ, и в самом деле вообразил, что имеет дело с заморским гостем. Но бригадир оказался докой, такого на мякине не проведешь. Он подошел ко мне с насмешливым видом и, криво ухмыляясь, полюбопытствовал:

– Для начала немного икры, мсье? Вероятно, дурацкие шутки были его стихией.

– Не надо икры, мсье, – разочаровал я его. – Я не смогу ее разгрызть.

Он испарился, кипя от возмущения. По – видимому, он решил, что я просто – напросто оболтус, жаждущий сойти за иностранца и поэтому готовый проглотить любую насмешку. В ожидании еды я украдкой поглядывал вокруг, прислушиваясь к болтовне. Две немолодые женщины, прибывшие к нам из северных краев, с удивлением обнаружили, что две чашки кофе стоят десять леев, а не сто, как запросили с них здесь же прошлым вечером. Официант, подавший им счет, был ошеломлен больше, чем они, он готов был рвать волосы на голове от расстройства. Шутка ли сказать, по собственной дурости упустил возможность поживиться! Это, несомненно, был новичок, привыкший обслуживать лесников и охотников в горах. Ему еще не приходилось стоять за стойкой бара, и он в глаза не видел ни моря, ни иностранцев.

Наконец-то и до меня дошла очередь. В тарелке соблазнительно разлегся кусок запеченного сома. Несмотря на все мое предубеждение к рыбе, кушанье оказалось отменным.

Я слопал всю порцию и попросил еще одну. Удостоверившись, что моя особа не вызывает повышенного интереса, я решил мысленно проанализировать ситуацию. Проблема заключалась в том, что нить, которой я уже почти завладел, внезапно оборвалась и кончик ее выскользнул из моих рук. Было совершено три жутких и бессмысленных убийства. Бессмысленных потому, что преступник так и не достиг вожделенной цели и замысел его пошел насмарку. А тот, кому отвели роль жерт – венного агнца, то есть я, вообще остался с носом.

Закурив, я попросил официанта откупорить бутылку пива. Я вступил в хору (румынский танец – хоровод), полный надежд, и честно протанцевал свой круг. Если Серене повезет и она сумеет упорхнуть в дальние страны, я останусь единственным козлом отпущения. Вся история благополучно завершится тем, что меня схватят и осудят. Мной владело одно желание: в случае ареста доказать этим правдолюбцам из милиции, что и я не терял времени даром. И если они воспользуются плодами моего труда, я не буду на них в обиде.

Между тем в этой суете я лишился последнего пристанища – клетки, где меня держала хищница Серена. Надо было срочно найти крышу – ведь я собирался проспать тысячу и одну ночь… Эти печальные размышления прервал официант, который выписывал счет моим соседям по столу.

Последовала необычная реплика. А затем взаимная перепалка.

Наконец дискуссия закончилась. Любитель "дюбоннэ" заплатил сумму, которую ему назвали последней. Возможно, дал и чаевые официанту. К сожалению, иностранцы не поняли, что пробурчал тот им в след:

– Вот болваны! Любая бурда у них за "дюбоннэ" сойдет.

Я попросил этого официанта принести счет и еще четыре бутылки пива, решив прихватить их с собой. Он охотно выполнил мою просьбу именно потому, что продавать пиво "на вынос" им не разрешалось. В его глазах, словно на электронном табло, читалась максимальная сумма чаевых, на которую он рассчитывал, мысленно оценив содержимое моих карманов. Чтобы не разочаровать его, я не дал сверх счета ни гроша.

Мне не хотелось покидать ресторан – среди этих пиратов я чувствовал себя в своей тарелке. Насытиться мне так и не удалось, но я успокоил себя тем, что благоразумный человек не должен вставать из-за стола с полным желудком. Пожалуй, пока меня трудно назвать добропорядочным гражданином, но я мечтаю остепениться. И это уже само по себе отрадно. Хорошо, когда грехи искупаются добрыми делами. Вероятно, люди всегда руководствовались бы только высокими моральными принципами, если бы твердо знали, что добродетель будет вознаграждена, а порок наказан.

Выйдя из ресторана, я вдохнул полной грудью морозный воздух, к которому примешивался запах подгоревшей пищи.

Чтобы не попасть впросак, я решил сначала позвонить. Падал редкий снежок. С бутылками под мышкой я отправился искать телефон – автомат. Узнал по справочному нужный мне номер, а заодно и как туда добраться. Оказалось – в районе Таборного тракта, рядом с кинотеатром "Фаворит". Бутылки мешали мне. Немыслимо изогнувшись, я торопливо, чтобы не забыть, набрал номер. И пока в трубке раздавались гудки, ухитрился бросить взгляд на часы – шел десятый час. После трех гудков на другом конце провода отозвались:

– Алло!

Было плохо слышно, но в ее голосе угадывалось удивление и любопытство.

Прежде чем она успела поинтересоваться, кто это звонит, я положил трубку на рычаг и вышел из телефонной будки. Стоя на краю тротуара с драгоценной ношей, я пытался делать отчаянные знаки, чтобы привлечь внимание проезжавших мимо. С бутылками под мышкой я походил на Тантала, обреченного на вечные муки жажды. Как нарочно, ни одно такси не останавливалось: либо были уже заняты, либо ехали по заказу.

Наконец один частник смилостивился надо мной. Подрулив к кромке тротуара, он приоткрыл дверцу.

– Куда тебе?

– Таборный тракт. "Фаворит".

– Это тебе обойдется в пятьдесят леев.

Я не издал ни звука – будто язык проглотил.

– Ты слышишь? – Да.

– Хорошо. Чтобы потом не было разговоров. Залезай.

В машине было тепло и уютно, играла музыка, пахло сигаретным дымком. Я удобно устроился рядом с водителем, завернувшись в дубленку по самые брови, и не шевелился. Всю дорогу я хранил молчание. Шофер пребывал в прекрасном расположении духа и что-то насвистывал.

Когда мы приехали, я глянул на спидометр и протянул ему купюру в двадцать пять леев. В эту сумму входили и чаевые, которые я дал бы таксисту.

– Это что?

Не успел он опомниться, как я уже смылся. Водитель опустил окошко и заорал мне вслед:

– Хам!

Я не стал бы оборачиваться, даже если бы он кинулся за мной в погоню.

– Сам не знаю, почему я не сделал из тебя котлету! – вопил он во все горло, чтобы слышали прохожие.

Это было уже слишком. Я выхватил одну бутылку и, размахнувшись, как гранатой, сделал вид, что швыряю в него. Он живо поднял окошко и отъехал. Быстро же испарился его воинственный дух! Недаром в народе говорят, что нет ничего страшнее алкоголя.

Нужная мне улица оказалась отнюдь не рядом "Фаворитом", и еще довольно долго я плутал в поисках дома. В лифте мне попалась какая-то бабулька. Но, по счастью, ее совсем не волновало, к кому я еду, и не возмущала торчащая изо рта зажженная сигарета. Она только собралась завести светский разговор о погоде, как лифт остановился. Бабулька помогла мне выйти, любезно открыв дверь. Я взглядом поблагодарил ее, в ответ она тоже улыбнулась.

На площадке было темно, и мне пришлось шарить по стене в поисках звонка. Хозяйка распахнула дверь, даже не поинтересовавшись, кто это. На ней был скромный байковый халатик. Теплый желтый свет струился по плечам, как лимонадный дождь. Она не могла различить меня в темноте и беспомощно моргала.

Я зажег на площадке свет и улыбнулся.

– Вот так сюрприз! – воскликнула она.

Мокрые от снега волосы свесились мне на глаза, но это не помешало ей узнать меня. Ее лицо озарилось улыбкой, и я успокоился. Мне не впервые приходилось выступать в роли стрекозы(здесь автор обыгрывает знаменитую басню Лафонтена: в румынском языке слово" стрекоза" мужского рода, а" муравей" – женского), поэтому я тотчас же приступил к делу, заговорив шутливо – непринужденным тоном:

– Так уж случилось, что ты единственная муравьишка, с которой я знаком.

– Это больше смахивает на штурм пивной, чем на визит к даме, – с притворным испугом констатировала она, указывая на арсенал у меня в руках.

Свет на площадке потух. В глубине ее квартиры от сквозняка захлопнулась дверь. Внизу, в подъезде, залаяла собака и закричал ребенок: "Не хочу! Не хочу!"

– Может быть, ты впустишь меня?

– Попроси как следует.

– Не могу. Я отморозил ноги.

– Ну тогда проходи, капризная стрекоза, – проговорила она и отступила, давая мне пройти.

Мария Мушат – именно она оказалась моим муравьем – спасителем – обитала в достаточно скромном муравейнике: мебель была старая, обшарпанная, гладкие белые стены завешены иконами. Потемневшие от копоти строгие лики святых взирали на нас с немым укором. Толстые свечи плотно сидели в серебряных подсвечниках. Пахло смесью айвы и воска. Слегка смятое одеяло говорило о том, что хозяйка валялась на неразобранной постели, напоминавшей ложе послушницы.

На секунду у меня возникло ощущение, будто я очутился в монашеской келье. Однако глаза Марии излучали такое жизнелюбие, что я с радостью убедился в несправедливости своих подозрений. По – видимому, убранство комнаты сохранилось неизменным с тех времен, когда эта женщина после какого-то удара судьбы хотела отрешиться от мирских радостей. Ей это не удалось, боль прошла, и вернулось желание жить.

Мария уселась на кровать, поджав под себя ноги, как курица на насесте, и закурила. Я стоял перед ней, поглядывая то на нее, то на иконы на стенах.

– Садись, – сказала она.

Я присел на стул, сильно смахивавший на церковную скамью.

– Как тебе удалось разыскать меня?

– С помощью одного плута, намеревавшегося содрать с меня за это пятьдесят леев. Ты должна мне помочь. Это моя единственная надежда.

– Единственная? – она недоуменно вскинула брови. – Почему единственная?

– Потому что ты последний и единственный знакомый мне человек в этом городе.

– А что, в остальных ты разочаровался?

– Остальных просто нет. Все исчезли.

Кто знает, какие ассоциации вызвали у нее мои слова, но она так и застыла, уставившись перед собой. Я воспользовался ее оцепенением, отправился на кухню и вернулся с двумя стаканами пива. Протянул ей один, и она тряхнула головой, будто отгоняя тяжелый сон. Я плюхнулся на облезлую овечью шкуру возле ее кровати.

– За твое здоровье! Мария не ответила.

– На какую помощь ты рассчитываешь?

Она сделалась очень серьезной. Длинные пальцы сжимали стакан, а в глазах зажегся огонек тревоги. Интуиция подсказала мне, что она опасается любого вторжения в свою жизнь. И дорожит свободой одинокой женщины. Мария, по всей вероятности, испугалась, что я заявился к ней с определенной целью, и сочла момент неподходящим. Я не сомневался, что она была бы не прочь пофлиртовать со мной. Но ее привлекала длительная осада, с поочередными победами и поражениями каждой из сторон. Резкая атака вынудила бы ее капитулировать мгновенно, а ей вовсе не хотелось так скоро терять независимость.

– Приюти меня на несколько дней!

– Только и всего?

– Только и всего. Не беспокойся, я исчезну раньше, чем ты этого пожелаешь. Я совсем не тот аморальный тип, за какого ты меня принимаешь, – похвастался я с улыбкой.

И сразу же пожалел о своих словах – они прозвучали фальшиво и лицемерно.

– Эх, мужская мораль!

Она презрительно сморщила носик, и в уголках ее глаз появились лучики морщинок.

– Надеюсь, ты не относишься с предубеждением к мужчинам?

– С предубеждением или нет, а только мужская мораль напоминает папирус, с которого каждый раз соскабливают старую надпись, чтобы нанести новую. С течением времени папирус настолько истончается, что его можно использовать как туалетную бумагу.

– Однако и женщины пользуются этой бумагой. Она улыбнулась:

– Так мы договоримся и до секса. А я предпочитаю дружеские отношения. Кроме крыши над головой ты в чем-нибудь нуждаешься?

– Нет.

– Тогда, если не возражаешь, я лягу спать. Никак не приду в себя с дороги.

– Когда ты вернулась из Ясс?

– Несколько часов назад.

– А эти бутылки кто будет допивать? – Ты.

Она поднялась, опершись на мое плечо, перешагнула через мои ноги, вытянутые чуть ли не до середины комнаты, и вышла. Когда она слезала с постели, халатик ее распахнулся, обнажив почти до бедер гладкие крепкие ножки. Признаюсь, однако, что я не испытывал ни малейшего возбуждения. И вовсе не потому, что за одну ночь превратился в женоненавистника. Просто инстинктивно угадал, что этой женщине, достаточно искушенной в любви, так же, как мне, знакомо чувство опустошения, возникающее наутро после случайной близости.

Она принесла пижаму и чистое белье. Остановившись в дверях, кинула все это мне на колени, изловчившись при этом не опрокинуть мой вновь наполненный доверху стакан.

– Здесь все, что тебе надо, стрекоза.

– Спасибо.

– Завтра я работаю. Когда ты собираешься встать? Я глянул на часы – было ровно одиннадцать.

– Что, если в полдень?

– Мне все равно. Я застану тебя завтра?

– Пока не знаю.

– Тогда тебе нужен ключ.

– Если не трудно…

– Оставлю тебе свой, у меня нет запасного. Если ты уйдешь раньше, чем я вернусь, спрячь его в распределительном щите на площадке. В свою очередь я поступлю точно так же. Спокойной ночи!

Она почти закрыла дверь, когда я окликнул ее:

– Мария!

– Чего тебе еще?

Я долго и пристально вглядывался в голубизну ее глаз.

– Ты уверена, что не хочешь провести со мной ночь? – Нет, не уверена.

Мне стало ясно: она неплохо разбирается в людях, но предпочитает не сближаться с ними. Мария хотела было что-то добавить, но раздумала и вышла. Я остался в одиночестве сосать пиво. И удивительно быстро управился с ним. Одну бутылку решил оставить на утро и спрятал ее в холодильник,

Я спал как убитый и пробудился с мыслью, что наконец-то отоспался за все и еще на десять лет вперед. Сквозь плотно задернутые шторы в комнату проникал красноватый свет, обагряя кровью золотистые лики святых на иконах.

Я нежился на шуршащей постели, как младенец в люльке. Прикурил сигарету и затянулся с вожделением астматика, присосавшегося к ингалятору.

С сигаретой в зубах я слез с кровати. Мягкая овчина приятно щекотала босые ноги. Подойдя к окну, я отдернул шторы. Солнце было на своем месте и невозмутимо совершало привычный путь. Оно сверкало, как золоченое пасхальное яйцо. Жидкий туман с неохотой покидал городские улицы.

Сбросив пижаму, я сделал легкую разминку. Увы, раны тут же дали о себе знать. Да и обстановка, напоминавшая монашескую келью, не благоприятствовала занятиям такого рода, и потому я решил предаться кутежу.

Вызволив из холодильника застывшую в холодном ожидании бутылку пива, одним махом осушил ее и отправился в душ. В зеркале мне ухмылялся жуликоватый небритый тип с синяками под глазами. Я напыжился, но все равно выглядел как мертвец – кожа да кости. Отхлестав хорошенько себя по щекам, встал под душ – и вода воскресила меня. Полный сил, я запел во все горло "Сердце красавицы"… Побрившись и завернувшись в огромное, точно корабельный парус, полотенце, отправился на кухню. Английский завтрак ожидал меня на столе. Неудобство заключалось в том, что яичницу с ветчиной я должен был поджарить сам. Но я сумел весьма рационально распорядиться временем: пока в тостере пригорал хлеб, быстренько оделся и даже успел кое – куда позвонить.

Ключ я оставил в условленном месте, завернув его в клочок бумаги со словами: "Будь здорова! Если нам не суждено больше свидеться, знай, что я очень тебе обязан. Стрекоза".

Я вышел из дому, насвистывая себе под нос и подбрасывая блестящее красное яблоко. Оно мягко плюхалось в мою ладонь, сложенную ковшиком, и точно соответствовало ей по величине. Настроение было отличное. Деньги подходили к концу, в делах я продвинулся не дальше воробьиного носа, а у женщин вызывал только жалость. Но по натуре я оптимист и верю в свою звезду. В этом несовершенном мире уйма дел, так что мне есть куда потратить избыток энергии.

Поймав такси, я подъехал к дому Алботяну. Глухая Роза проорала мне в телефонную трубку, что ее хозяева еще не вернулись. Впрочем, это было ясно и так.

Приложив к фотоэлектронной ячейке розовую салфеточку, прихваченную на кухне у Марии, я посветил на нее карманным фонариком, и дверь повернулась вокруг своей оси. "Олд Кэп" послушно ждал меня. Когда я выехал, дверь автоматически закрылась, и через несколько секунд все поглотил сгущавшийся туман.

Запах знакомых духов так и не выветрился из машины, но я мужественно отогнал воспоминания: жизнь достаточно закалила меня, и впредь я не собирался страдать из-за любви. Но мне претила и роль циника из тех, что, напустив на себя безразличный вид, с наслаждением сплевывают вслед женщине, видя, как она торопится к ухажеру, трусливо спрятавшемуся в тени железнодорожного моста. Сквозь опущенное окошко ворвался холодный туман и пронизал меня с головы до ног, однако ностальгический запах выветрился. Я закурил, включил радио и, отбивая такт по рулю, направился к Снагову.

Было три часа дня – время, когда до сумерек еще далеко, а разочаровавшиеся в супружеской жизни женщины стараются пораньше улизнуть с работы в поисках приключений. Большинство же возвращаются домой, измученные и раздраженные. Это моралистки, которые подавляют в себе желания, не решаясь сделать последний шаг.

На выезде из Бухареста я заправил полный бак, прихватил сигареты и газеты. "Олд Кэп" мчался по пустынному шоссе, как по скоростной трассе.

Сегодня, девятого января, во вторник, исполнилась неделя со дня смерти Рафаэлы Манафу. Эти обычные семь дней показались мне вечностью. Согласно поговорке, во вторник – три часа тяжелых. Вспомнив об этом, я загрустил.

Унылый пейзаж за окном лишь усугублял печальное расположение духа. От Тынкабешти я свернул направо – через Груйу в Снагов – Сат. Встречные деревни показались бы заброшенными, если б не дымок, лениво поднимавшийся из труб. И ни одного человека.

Странный институт, где работала Рафаэла, находился в ведении Министерства сельского хозяйства и прятался за купами деревьев. От шоссе, где я подрался с ментом, пожелавшим надеть на меня наручники, отходил разбитый ухабистый проселок. Он вился под деревьями, ветви которых возносились над ним, точно своды склепа, и заканчивался у обычных деревенских ворот. И только вывеска предупреждала о том, что здесь находится государственное предприятие" Садоводство им. Первого мая". Дальше шло слова" ферма" и номер, вылетевший у меня из головы.

За воротами ничего не было видно, кроме поблескивающего зеркала озера и леса на противоположном его берегу, тоскливо черневшего сквозь пелену тумана.

Я поставил машину рядом с другими на заасфальтированную площадку метрах в пятидесяти от гнусного проселка. Место было совершенно безлюдное. Если бы я выключил радио, в котором хрипела авангардистская музыка, и открыл дверцу, то очутился бы в абсолютной тишине.

Газеты оказались очень кстати. Политика меня абсолютно не волновала, но надо же было как-то убить время, пока работникам" Садоводства им. Первого мая" не позволят вылезти из своей сверхсекретной берлоги. И так, один – одинешенек, я прождал до конца рабочего дня, когда наконец начали появляться первые представители трудящихся.

Сначала из ворот пулей вылетела шумная стайка парней и атаковала микроавтобус, который тут же тронулся с места. За ними потянулись солидные товарищи. Они шагали маленькими группками, сдержанно жестикулируя. Мрачные выражения их лиц не предвещали ничего хорошего, будто они только что узнали из компетентных источников о предстоящем землетрясении. На стоянке эти достойные граждане простились торжественным взмахом рук, расселись по своим автомобилям и разъехались.

Мысленно я прикидывал, кто есть кто, и ни один не заслуживал моего внимания, Я решил, что и на сей раз дал маху, упустив последний шанс, как вдруг увидел долгожданную дичь.

Как опытный охотник, я позволил этой птахе упорхнуть вместе со всеми, а сам не тронулся с места, пока не убедился, что все сотрудники покинули фирму.

Вишневый" рено" проехал значительное расстояние, но для моего" Олд Кэпа" это было просто детской забавой. Во время обгона я хорошенько рассмотрел его. Он сидел расслабившись, с отсутствующим видом. Суровое, мужественное лицо ничего не выражало.

Я промчался на бешеной скорости еще с километр, а потом замедлил ход и дал возможность вишневому" рено" обогнать меня.

Следуя за ним, я старался, чтобы между нами была хотя бы еще одна машина. Но у Дома" Скынтейи" прочно сел ему на хвост и довел до стоянки" Полар", где он поставил свой автомобиль.

Пока он делал покупки, я старался не приближаться. Женщины все как одна оборачивались ему вслед. И немудрено – природа наградила его и внешностью, и обаянием. Хотя кое-что, несомненно, было отработано – например, недоступный и одновременно беспомощный вид.

Он испытывал мое терпение до тех пор, пока не превратился в передвижной супермаркет. После чего вошел в дом, где в прежние времена находилась "Чинематека". В лифте мы ехали вместе, но он меня и взглядом не удостоил, абсолютно не замечая моего присутствия: нажал нужную ему кнопку, даже не поинтересовавшись, на какой этаж надо мне. Впрочем, его невнимательность объяснялась отнюдь не отсутствием воспитания, а колоссальной усталостью. Это была усталость главы племени из тропических джунглей, жизнь которого состояла сплошь из медового месяца. Похоже, что и у моего спутника были подобные проблемы. В таком случае, сказал я себе, дело усложняется. И как в воду глядел.

Мы вместе вышли из лифта, но он так и не пожелал взглянуть на меня. Я подождал, пока он откроет дверь с табличкой" Доктор Корвин Сайу", и, как только его нога коснулась порога, набросился, зажал ему ладонью рот и втолкнул в квартиру. Он весь обмяк и совсем не оказывал сопротивления. Даже сквозь пальто чувствовалось, что это сильный человек, отличный спортсмен, который при других обстоятельствах наверняка показал бы себя.

Мы очутились в холле, завешанном всякой абстрактной дребеденью.

– Это ты, любимый? – пропел из соседней комнаты сладкий и дурманящий, точно запах белой акации, голос. И в следующее мгновение в дверях возникла миловидная блондинка. В одной руке она держала раскрытую книгу, а в другой зажженную сигарету. Она была босая, в прозрачных трусиках и в мужской рубашке, завязанной узлом на животе.

Сладкая нега в ее глазах сразу же сменилась испугом. Я разжал объятия и втолкнул мужчину в кухню, где он налетел на табуретку и свалился. Одним прыжком я очутился рядом с нимфой и смазал ей по физиономии.