Текст книги "Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот"
Автор книги: Сергей Сартаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 46 страниц)
Глава восьмая
На второй космической скорости
Истинным и самым высоким удовольствием для Лидии Фроловны было – делать людям приятное. В этом ее предприимчивость не имела границ. Во всяком случае сметно-финансовых. Не подходило по статьям профсоюзного бюджета или вообще бюджет был исчерпан, а что-то приятное человеку сделать было необходимо, – Лидия Фроловна шла к Стрельцову, к Фендотову и выбивала недостающую сумму из директорского фонда. На самый худой конец – тратила свои личные деньги, зарплату. Но от задуманного, а тем более обещанного никогда не отступалась.
Своеобразна была манера ее работы. Лидия Фроловна всегда со всеми соглашалась, на посторонний взгляд – беспринципнейший человек. Но «соглашалась» она по-разному: или по существу дела, или просто ради вежливости. Просто так можно было только сочувственно покивать головой. Ну, а то, что Лидия Фроловна считала бесспорно правильным по существу дела, она непременно уж доводила до конца. Тихонечко, без шума, а доводила.
В молодости Лидия Фроловна учительствовала, преподавала географию, без памяти любила ее и знала назубок. Возможно, именно потому больше всего ей нравилось устраивать людям поездки.
Ехать!.. Относилось ли это слово к коллективному выезду в подмосковную зону отдыха, к туристской ли поездке за границу или по отечественным маршрутам, относилось ли к индивидуальному направлению на лечение в санаторий, – одно это слово «ехать» сразу преображало Лидию Фроловну. Наделив заинтересованных лиц обширнейшими сведениями по географии тех мест, куда предстояла поездка, Лидия Фроловна тут же вдохновенно хваталась за телефонную трубку, звонила и туда и сюда и обеспечивала самые идеальные условия передвижения. Ее уже знали всюду: в управлениях пассажирской службы воздушных, железных, водных и шоссейных дорог. Короче говоря, для Лидии Фроловны все дороги были открыты. За исключением разве дороги в космос, к звездам.
На этот раз Лидию Фроловну захватила мысль: организовать в воскресный день коллективную прогулку на теплоходе по каналу Москва – Волга.
Поначалу все складывалось как нельзя лучше. Перворазрядный буфет от кафе «Андромеда» стал бы обслуживать участников поездки не только на борту теплохода, но и на берегу, во время длительной стоянки у какого-то «нетарифного» острова на Учинском водохранилище. Самодеятельный заводской оркестр тоже готов был играть столько, сколько понадобится. А на всякий случай к нему добавлялось и еще два магнитофона с усилителями звука. Разумеется, не забыла Лидия Фроловна и о врачах, медсестрах и фотографах. Заводской физрук, по ее установкам, приготовил целый ворох мячей, волейбольных сеток и городошных комплектов. Пароходство выделило специальным рейсом один из самых лучших прогулочных теплоходов. Словом, поездка обещала быть веселой, бодрящей и комфортабельной в полной мере.
Но вдруг все зашаталось. Когда Лидия Фроловна подсчитала на карандаш, во что обойдется ее замысел профсоюзному бюджету, она так и ахнула. Смета завкома решительно не выдерживала. И собственной зарплатой никак ее не подкрепишь – уж очень велик разрыв.
Лидия Фроловна тут же пошла «по грибы» к Фендотову. Тот переадресовал к Стрельцову. А Василий Алексеевич, просмотрев печальные выкладки Лидии Фроловны, только покачал головой: «Нет, здесь я вам не союзник. Но выход из положения вижу, между прочим, совсем неплохой. Зачем вы зафрахтовали такой большой теплоход? Он пойдет наполовину пустым. Возьмите еще какой-нибудь коллектив в пай. И все сойдется». Лидия Фроловна немедленно согласилась, но высказала сомнение насчет того, что полного удовольствия тогда уже не получится, «чужие» станут мешать «своим», непринужденность исчезнет. «Ты сам первый в трусах одних не пойдешь по палубе разгуливать!» Но Стрельцов был неумолим, и Лидия Фроловна, чтобы не загубить в целом свою идею, вынужденно пошла на всемерное сокращение расходов, и прежде всего по пути, предложенному Стрельцовым.
Так на теплоходе вместе со «своими» оказалась и добрая треть «чужих».
Первые же часы плавания по каналу доказали, что тревоги Лидии Фроловны были напрасными. «Чужие» нисколько не мешали «своим», вперемешку они сидели в салоне и просто под тентом за столиками, знакомились друг с другом, увлеченно беседовали, а молодежь танцевала. Василий Алексеевич, правда, не разгуливал по палубе в одних трусиках, но за дымовой трубой, где был устроен солярий, с удовольствием позагорал в том виде, в каком и положено загорать.
Каюты не распределялись, можно было зайти в любую свободную, посидеть в холодке и даже прилечь на диване. Только для Галины Викторовны Лапик сделали персональное исключение – ей вручили ключ от люкса. Иначе она не соглашалась поехать. Иван Иваныч провел в госкомитете почти целый день, неизвестно – лишь ради этого или попутно решая и еще какие-то другие дела.
А вот визит к Жмуровой у него окончился неудачей. Елена Даниловна не только отказалась от поездки, заявив, что это вовсе не отдых, а ей хоть один-то день в неделю необходимо отдохнуть «как следует», но и пробрала Фендотова тоже «как следует» за неправильное оформление документов на мухалатовский аккумулятор. Оказывается, требовался еще протокол специального совещания при директоре, которое почему-то не было созвано.
Лапик вдвоем в Фендотовым сидела теперь на защищенной от солнца и ветра скамье в корме теплохода и повторяла жмуровские упреки уже на свой лад:
– Как это можно было упустить! Ну, вас я понимаю, Иван Иваныч, весь завод у вас на плечах. А что же Василий Алексеевич?
Фендотов попробовал защитить своего заместителя:
– Не отделяйте меня от Стрельцова, Галина Викторовна. Прохлопали мы – так оба. На плечах Василия Алексеевича тоже немало всяких забот.
– Вы известный гуманист, Иван Иваныч. Вы никого не желаете обижать, – сказала Галина Викторовна. И добавила с досадой: – А вы думаете, от Елены Даниловны только вам попало? Думаете, меня похвалили за это?
Сказала и спохватилась. Неладно вышло: сама набивается на сострадание. И действительно, Фендотов не прозевал.
– Галина Викторовна, мы вам столько всегда причиняем неприятностей и забот своей, ей-богу же, какой-то совершенно невероятной разболтанностью, что следует только удивляться вашему долготерпению. Если кто из нас двоих и гуманист – так это вы, добрейшая душа!
Фендотов говорил легко, не вдумываясь в свои слова, даже не подбирая их как следует. Для него это был день отдыха, веселая прогулка, вдобавок без жены, и любой разговор на прогулке – простая и пустая болтовня.
Но если Лапик охотно принимает его неискренне-искренние хвалебные речи, что же, он может и еще добавить, это ему ровным счетом ничего не стоит, а расположение Галины Викторовны всегда кое-что значит. Сейчас, например, она готовит проект записки от имени госкомитета в Совет Министров, где испрашиваются довольно-таки крупные, а главное, очень нужные суммы на приобретение специального оборудования. Вне плана. Тоже в свое время «прохлопали». Жмурова негодует, председатель госкомитета морщится, а Лапик все-таки действует. По методу «капля камень долбит». Один вариант, другой вариант записки, один разговор, другой разговор с Еленой Даниловной, а у той – с председателем госкомитета, – и надежд на успех появляется все больше и больше. Да, да, аппаратные работники – великая сила. Нельзя, ни в коем случае нельзя ею пренебрегать.
И Фендотов принялся нахваливать Галину Викторовну сверх всяких мер, а себя и Стрельцова, тоже сверх всяких мер, ругать и выставлять недоумками.
А теплоход между тем шел и шел, оставляя за кормой недолгую пузырчатую дорожку, взбегающую потом шумливыми волнами на зеленые откосы канала. Дул вкусный речной ветерок и уносил прочь каменные и нефтяные запахи большого города, Москва давала знать о себе только далеким набором высоких и острых шпилей. Трудился самодеятельный духовой оркестр, а на другом конце теплохода в полную мощь гремела еще и радиола. Здесь танцевали, там пели песни. В буфете, стоя, мужчины пили коньяк и пиво, а женщины – лимонад и черный кофе. На столики под тентом подавались горячие сосиски и пирожки с капустой. Сопротивляясь наступлению голодающих на столики, доминисты невозмутимо забивали козла. Словом, все развивалось по замыслу Лидии Фроловны – людям было приятно и весело.
Только Маринич и Лика бродили по теплоходу, как-то отделившись от всех. Им было не очень весело.
Накануне, в субботний день, из банка, где получала крупную сумму денег для выдачи зарплаты рабочим, Лика вернулась заплаканная, хотя и постаралась скрыть следы слез. Александр подписал приходный ордер, вручил ей ведомости, которые Лика должна была вместе с деньгами отнести в цехи, там оставить, а к концу дня собрать остатки денег и заполненные расписками рабочих ведомости, – выплаты производились без кассира, по доверию, – и тут только заметил, что Лика сама не своя. Спросил, что случилось. Она, жалостливо дернув губами, выбежала из кабинета. В течение дня Александр больше не видел Лику. Не встретилась она и по окончании работы, у проходной.
Дома он провел беспокойный вечер. Перед глазами так и стояло потемневшее, растерянное лицо девушки, к которой у него… Словом, ему далеко не все равно, какая новая беда у нее приключилась!
Он предположил: опять распоясался Петр Никанорыч. Но утром на работу Лика пришла веселая, ничуть не встревоженная. Получая чек и готовясь к поездке в банк, она еще пошутила, что видела американский фильм, в котором у кассира отнимают деньги, и теперь боится – вдруг и на нее нападут. Нельзя ли выдать ей пистолет?
Подумал и другое. Под вечер, в пятницу, его и Лику вызывали в прокуратуру. Следователь долго расспрашивал их о том, о сем, как им работается, какая вообще обстановка на заводе, много ли случаев приписок, хищений и всяких недобрых дел приходится пресекать бухгалтерии. Потом вздохнул:
«Получается, в целом-то коллектив у вас вполне здоровый. И вот такая история. Мы тут наводили некоторые справки. Характеристику, между прочим, этому самому Власенкову, – он просмотрел свои записи, – администрация вашего завода дает в общем-то неплохую. Звонила мне и председатель завкома. Мнение профсоюза: человек осознал. Так как? Стоит ли раздувать это дело, при его малозначительности?» Следователь движением руки в воздухе как бы перечеркнул заявление Маринича.
«Раздувать – не надо, – сказал тогда Александр, – а поступить как положено, по закону».
«По закону положено подобные дела в отдельных случаях прекращать. По малозначительности, – сказал следователь. – Тем более что характеристики Власенкову даются хорошие, человек осознал и, кстати, даже и факт-то подлога документами не устанавливается. Вот вы сами пишете: документы Власенковым уничтожены».
«Так вот же свидетельница! – Маринич показал на Лику. – Дело происходило при ней. Она все видела».
«Потому я и вызвал Пахомову вместе с вами, – сказал следователь, явно стремясь побыстрее провести свой разговор по заранее составленному плану. – Только что она, согласно заявлению вашему, видела? Как Власенков изорвал документы? Или то, что они были поддельными? Что именно видели вы, гражданка Пахомова?»
«Я видела, как он их порвал. Он безобразно ругался, и если…».
«Ну вот – «безобразно ругался»! А видели только то, что Власенков документы порвал. А разве не мог человек это сделать в запальчивости, в раздражении? Так, между прочим, и толкует председатель вашего завкома, она беседовала с Власенковым. Короче говоря, мое мнение: заявление ваше, ввиду малозначительности содержащихся в нем фактов и отсутствия достаточных доказательств, к производству не принимать. – Следователь слегка подтолкнул по столу к Мариничу его заявление. – Согласны? Вижу: нет. А вы тогда подумайте. Денька три. Ну, допустим, в среду скажете окончательно. И я доложу прокурору. А там – как он решит».
«Такому хаму прощать? – изумленно сказала Лика. И вскочила, оскаливая зубки. – Да я его увижу, глаза ему выцарапаю! Это он «осознал»! Он порвал документы «в раздражении»! Да я ему…»
И потом, выйдя из прокуратуры, Лика так много раз повторяла свои угрозы, что Александр шутливо предупредил ее: «Гляди, сама тогда попадешь в обвиняемые!»
Не случилось ли так, что Лика в субботу, уже по возвращении из банка, где-то встретилась с Власенковым и выпалила ему свои злые, но справедливые слова прямо в лицо? А тот конечно же ответил ей оскорблениями! Ну что другое так еще могло бы расстроить девушку? Маринич готов был в этот же вечер навестить ее, но как раз пришла с дежурства мать, заговорились – именно об этом, – и время наступило позднее. А с утра в воскресенье предстояла прогулка на теплоходе… Если Лика на место общего сбора в Химках не явится, он не поднимется вместе со всеми на теплоход, а вернется в Москву – поедет к ней!
Лика, такая же расстроенная, как и в субботу, со следами слез на глазах и плохо подкрашенными ресничками, появилась у причала как раз в тот момент, когда готовились убирать трап, а Маринич уже сбежал с теплохода на берег.
Теперь они бродили по палубе, с теневой наветренной стороны, где меньше было народу, и разговаривали, не зная о чем. Каждый хотел и ожидал от другого взаимной и полной откровенности, а решиться на это, особенно Лике, было не просто. Когда она первый раз, в автобусе, открыла всю душу свою Александру, тогда ей совсем незнакомому, сделать это было не трудно, разговор с чужим – все равно что разговор с самим собой. А теперь…
Но тем не менее, слово за слово, круг за кругом по палубе, Мариничу стало ясно: действительно, была у Лики и неприятная стычка с Власенковым, и действительно, буйствует снова Петр Никанорыч. Власенков мало того что первый налетел на Лику и изругал совершенно бесстыдными словами, он назвал ее еще и подлой провокаторшей, шептуньей, которая без всякой для себя нужды обратила внимание бухгалтера на железнодорожные билеты. А Петр Никанорыч в кровь избил Веру Захаровну, она кое-как дотащилась до автомата и позвонила на завод в тот момент, когда Лика уже закрывала кассу, готовясь ехать в банк за зарплатой. На обратном пути Лика попросила шофера завернуть к ним на минуту. Вбежала в комнату…
– Саша, хотя и родной отец он мне, но зверь он или человек? – говорила Лика и сглатывала слезы. – Сестренка с приступом лежит, мама вся забинтованная, ногу волочит, так избита, а папа за столом, в обнимку с бутылкой, поет себе: «Траля! Ля-ля-ля-ляй!..»
И все же, сверх перепалки с Власенковым и сверх отчаянного положения у себя в доме, еще что-то сковывало Лику, наполняло тревогой. И это, третье, Александр никак не мог разгадать.
Они проходили мимо двери, ведущей в буфет. Дверь стояла распахнутой настежь, аппетитно позванивали стаканы, и доносились веселые, возбужденные голоса. Лика вдруг сказала с ожесточением:
– Саша, давайте и мы зайдем, тоже выпьем! Мне хочется.
Она пробилась к буфетной стойке впереди Александра. По ее заказу были налиты два больших фужера шампанского, и, как ни протестовал Александр, Лика не позволила ему заплатить.
– Это я вас позвала и угощаю. Иначе даже пить не стану, выплесну за окно!
Заметно было, что Лика нарочито подбадривает, взвинчивает себя, пытается искусственно сбросить ту связанность, которая почему-то все время одолевает ее. Она первая подняла свой фужер, чуточку полюбовалась на бегущие по стеклу пузырьки и выпила длинным глотком до дна, как воду. Выпила и закашлялась. На щеках, на шее проступили горячие красные пятна. Лика распахнула воротник заношенного пыльника. Открылась двойная низка желтых бус. Лика ухватилась за нее, скомкала в горсточке, преодолевая глубокий сильный кашель.
– Ой, чуть не порвала свои новые янтари! – сказала она, посмеиваясь сквозь слезинки и глубоко переводя дыхание. Шагнула снова к буфетной стойке. – Лариса, налей еще!
– Лика! – с упреком остановил ее Александр.
Она беспечно отмахнулась, бросила на прилавок деньги.
– А! Хоть раз в жизни. Все равно. Пить так пить. Я угощаю…
– Правильно, Ликочка: пить так пить! Но только угощаю я.
Сильно навеселе, между ними врезался Мухалатов. С ловкостью фокусника он схватил с прилавка бумажку, брошенную Ликой, бесцеремонно сунул ей чуть ли не в вырез платья, заплатил Ларисе своими деньгами и роздал фужеры. А выпили молча.
Мухалатов потащил Маринича за собой.
– Виноват, Ликочка, у меня к нему несколько вопросов.
Он увел Александра в самый нос теплохода, пьяно перегнулся через перила и, поплевывая в широкие пенные усы, расходящиеся в стороны от быстро скользящего по каналу судна, заговорил с недоброй ленивостью в голосе:
– Сашка, вот тебе вопрос первый. Почему не поехала Римма? – И не стал ждать, сам ответил: – Потому что не поехал и супруг Галины Викторовны Лапик. А дальше – цепная реакция. Логично и убедительно? Ну, а Василий Алексеевич именно этой параллелью подкрепил мне свои разъяснения. Фендотов, дескать, тоже поехал один. Вопрос второй. Как должен это расценить я? Наплевать на Римму или наплевать на Василия Алексеевича? Третьего не дано. Римма, конечно, не маленькая, за руку папа не водит девочку уже давно, а факт остается фактом: она могла бы поехать, но не поехала. Снова спрашиваю: почему? Тебе это известно, Александр Иванович? – Он вяло покрутил головой. – Тогда я вообще плевал на все! Вопрос третий. Где тут можно принять душ? Сегодня я обязательно и еще пить буду, а голова у меня уже как компас: стрелка одним концом показывает только на север, другим – на юг, а где расположены прочие части света, ей совершенно не важно. И вопрос последний. Василий Алексеевич Стрельцов на севере сейчас или на юге?
Не слушая Александра, Мухалатов снова потащил его за собой. Шел и спрашивал на пути чуть не каждого встречного, где на теплоходе можно принять душ. Маринич убеждал Владимира: душ принять, а потом лечь и выспаться. Не надо себя настраивать против Стрельцова и вообще не надо пить. Напоминал Владимиру, что он никогда ведь особым пристрастием к спиртному не отличался. Чего ради он себя горячит?
Мухалатов отмахивался:
– Ты что, думаешь, я сейчас уже очень пьян? Или хочу сегодня напиться до безобразия? Шалишь! Плохо ты знаешь Володьку. Интересуешься, почему же я тогда стремлюсь в душ, а потом снова пить собираюсь? Мне необходимо иметь состояние духа, точно отвечающее моим расчетам. Состояние вроде второй космической скорости, как раз достаточной, чтобы преодолеть земное тяготение и выйти на круговую околосолнечную орбиту, но не улететь совсем В безграничные просторы вселенной. Вот так. А Василий Алексеевич Стрельцов интересует меня ровно настолько, насколько я интересую Римму Васильевну Стрельцову.
И скрылся за дверью душевой.
Досадуя, что не сумел и не успел убедить Владимира в ненужности его затеи насчет «второй космической скорости», Маринич по нескольку раз обошел и верхнюю и нижнюю палубы. Заглядывал в буфет, в музыкальный салон, во многие каюты, поднялся даже на капитанский мостик – Лики нигде не было. Куда она исчезла? Буквально как в воду канула!
Крутые берега канала, поросшие травой и мелким тальником, быстро убегали назад. Тут и там неподвижно сидели рыбаки с бамбуковыми удилищами в руках. Они провожали теплоход сердитыми взглядами: «Черти, пугают рыбу!» И Александру подумалось: куда спокойнее было бы этим рыбакам сидеть дома, закинув удочки в ведра с водой. Там теплоходы не помешали бы, а результат – такой же.
Еще он подумал, что день удивительно хорош, тихий, теплый, солнечный, всем весело, а Лика печальная. Чего-то она все же недоговаривает. Почему? И что именно?
Наискосок от него под тентом, за столиком, где можно было и коньячку заказать и как следует подкрепиться горячими сосисками, расположились Фендотов, Стрельцов и Лапик. Все радости выходного дня, все его солнце, тепло и свет лежали на лицах Ивана Иваныча и Галины Викторовны. Стрельцов был как-то ко всему безразличен. Казалось, он сидит здесь по обязанности.
Вдруг появился Мухалатов. Он шел, держась чересчур прямо, вороша мокрые волосы растопыренными пальцами. Было заметно, что он хочет пройти мимо, но так, чтобы на него все же обратили внимание.
И действительно, Галина Викторовна весело захлопала в ладоши, засуетилась, сдвигая бутылки, стаканы, тарелки, чтобы освободить одни край столика.
– Владимир Нилыч, к нам! – Дождалась, когда он уселся. – А мы только что о вас говорили.
– Обо мне все говорят, а вот со мной – далеко не все.
Лицо Мухалатова светилось добродушием. Он обращался персонально к одной Лапик. И Галина Викторовна, немножко подогретая коньячком, откликнулась ему тоже совсем персонально и тоже светясь, может быть, добродушием, а может быть, и чем-то большим.
– Вы удивительно остроумный и находчивый человек, Владимир Нилыч. Люблю таких! Позвольте тогда и мне чуть-чуть поиграть словами. О вас могут говорить и совсем ни к чему не способные люди, а с вами говорить могут только способные говорить с вами.
– У-у, какой я, оказывается, исключительный, – протянул Мухалатов и поискал среди бутылок, чего бы выпить. Нашел коньяк, налил Галине Викторовне первой, потом и остальным. Дождался, когда Лапик выпьет все, до капли. – Какой я исключительный! А мне так о многом хотелось сегодня поговорить с вами. Оказывается, это невозможно.
– Ого! – В голосе Лапик прозвучала шутливая, ласковая угроза. – Берегитесь! Значит, я не способна разговаривать с вами? Ну, знаете ли… Я вас пригласила, но сама вынуждена уйти.
Она с подчеркнутой театральностью встала. Поднялся и Мухалатов, сгорбившись по-медвежьи.
– Галина Викторовна, у меня есть только единственное средство исправить свою грубую выходку, это – уйти вместе с вами.
– О-о, еще каламбур? Ну нет, – сказала Галина Викторовна многозначительно, покачивая головой, – это средство совсем-совсем не единственное. Есть у вас и другие, гораздо лучше. Но сегодня, знаете, как на гастролях Аркадия Райкина, любые пропуска и контрамарки недействительны.
И Лапик ушла. Фендотов силой притиснул Мухалатова к стулу, торопливо наполнил фужеры.
– Ты понял? Ты понял? Ну, поздравляю! Победа!
– Я не понял, для чего вы задержали меня, Иван Иваныч, – с искусственной сердитостью в голосе сказал Мухалатов.
Выпил ожесточенно. И посмотрел искоса на Стрельцова. Тот сидел молча, немного хмурясь.
– Дорогой мой! – всплеснул руками Фендотов. – Да как же вы не понимаете, что любому человеку время от времени становится просто необходимо побыть одному! Ну? И он – или она – подыскивают тогда какой угодно повод, чтобы красиво удалиться. Галина Викторовна еще до вашего появления пять раз пыталась уйти, но я, глупейший и жестокий человек, неизменно препятствовал этому. Вы оказались очень кстати. И так и этак. Владимир Нилыч, как говорится, «если счастье лежит у вас на пути, не проходите мимо». Не проходите мимо каюты люкс!
В глазах Фендотова прыгали озорные бесенята. Праздничное настроение, армянский коньячок рисовали в его воображении черт те что. Мухалатов быстро выпил еще.
– Совет или приказ, Иван Иваныч?
– И совет и приказ. Переждите пятнадцать – двадцать минут и, пока Галина Викторовна сама сюда не вернулась, постучитесь к ней. – Он вяло помотал рукой, засмеялся: – И все будет великолепно! Ваши акции, и так неплохие, поднимутся тогда в комитете до невероятнейшей высоты…
Стрельцова передернуло. Он снял очки, бросил на столик. Сказал очень строго:
– Иван Иваныч, вы уже изрядно хлебнули. Может быть, и вам следовало бы уединиться? А потом постоять на ветерке?
– Дорогой Вас-силий Ал-лексеевич, мне просто хочется сделать сегодня приятное и Владимиру Нилычу и Галине Викторовне. Мне кажется, я сегодня председатель завкома…
– Иван Иваныч, я прошу вас…
– Не надо просить, Василий Алексеевич, я сам все хорошо понимаю, – весело перебил Фендотов и показал себе на уши: – Это режет ваш рыцарский слух. Пуританский слух. Владимир Нилыч, – он наполнил фужеры, свой и Мухалатова, – давайте все же выпьем и, последовав рекомендациям Василия Алексеевича, тоже уединимся. А там спланируем все остальное.
– Иван Иваныч, – с еще большей строгостью сказал Стрельцов, – вы много выпили, и ваши шутки…
– Какие шутки? Почему шутки? Это научно обоснованная программа вполне серьезных действий! А главное, полезных… – Фендотова озарило: – Да, да, полезных и для завода. Владимир Нилыч, вы окажете заводу неоценимую услугу! Мы будем тогда в госкомитете действовать исключительно через вас. А уж для своей лаборатории и еще для какого-нибудь новейшего аккумулятора вы там, конечно, получите…
Стрельцов оскорбленно вскочил. Он понимал, что продолжать разговор с захмелевшим Фендотовым совершенно бессмысленно, а оставаться здесь, слушать эту развязную болтовню просто непереносимо. Лучше уйти. Мухалатов повертел свой фужер, рассмотрел на свет, повернулся к Стрельцову, на этот раз выпил очень медленно, как бы с философским раздумьем.
– За здоровье той, кого сейчас нет за этим столиком!
И потом с недоумением, просительно, вслед Стрельцову:
– Василий Алексеевич, погодите, остановитесь. Вы меня, как обычно, не поняли.
