Текст книги "Разнотравье: повести"
Автор книги: Сергей Антонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 40 страниц)
Глава десятая
ГЛАВНОЕ ЗВЕНО
Был поздний вечер. Тоня сидела у окна и писала письмо подруге.
На дворе моросил дождик и шептался в увядшей листве кустов. Дедушка спал и похрапывал ртом. Тоня прислушалась к шуму дождя и пересела к другому окну. За другим окном кусты не росли и дождя не было слышно.
«Дорогая Галка! – писала Тоня. – Как тебе работается там, в Псковской области? Все-таки сидеть в аудитории, даже когда Игорь Михайлович может вызвать к доске, куда спокойней. Правда? Впрочем, у меня дело, кажется, налаживается, и мое прошлое упадническое письмо ты порви или уничтожь любым другим способом. Вообще, как я убедилась, ничего сложного в жизни нет. И я совершенно согласна с великим писателем Горьким, который сказал: „Вообще же все в нашем мире очень просто, все задачи и тайны разрешаются только трудом и творчеством человека, его волею и силой его разума“.
И люди здесь гораздо лучше, чем я тебе писала, и даже Морозов оказался довольно оригинальным типом в духе Печорина. Между прочим, дочь нашего председателя колхоза вышла за него замуж. Я была приглашена на свадьбу и веселилась до упаду.
Главная же причина улучшения моего самочувствия заключается в том, что я наконец поняла, что надо делать в первую очередь. Я нашла главное звено, за которое надо уцепиться, чтобы вытянуть всю цепь. Это звено – корма.
Когда я стала спрашивать, что случилось в прошлом году с кукурузой, выяснились удивительные вещи. Оказывается, семенные початки сушили на чердаке конюшни. Потолок был дырявый, на чердак проникали испарения, и семена, конечно, испортились, потеряли силу. И такими семенами сеяли. Представляешь, какой ужас?
И вот я решила сделать сушилку, такую, как мы чертили в техникуме, но дело в том, что мой проект остался там, на выставке. У тебя, Галка, тоже был хороший проект. Если он у тебя сохранился, вышли, пожалуйста, мне…»
Тоня вспомнила техникум, Галку, преподавателя Игоря Михайловича… Вспомнила, как приносила ему проект сушилки, как упруго и непослушно сворачивался ватман, как Игорь Михайлович прижимал верхние углы чертежа портсигаром, на котором выдавлен богатырь, и книгой «Зерносушение» и ставил остреньким карандашом едва заметные деликатные птички в тех местах, где что-нибудь было неверно.
Тоня вздохнула, поставила в конце «Р.S.» и задумалась, прислушиваясь к шуму дождя. Она всегда ставила «Р.S.», чтобы письма ее казались солидней.
Потом написала: «Мы, Галка, все еще представляем друг друга наивными девочками в коротеньких платьицах и тупоносых туфельках без каблуков, а на самом деле мы уже зоотехники и полностью отвечаем за животноводство, и когда поймешь это до конца, становится так страшно, что даже голова кружится».
Недели через две Тоня получила чертежи.
Но убедить Ивана Саввича строить сушилку оказалось делом нелегким.
– На что тебе такой теремок? – спросил он.
Тоня стала объяснять, но председатель недослушал и до середины.
– Сушилка нужна, когда сушить есть что, – перебил он ее. – А у нас семенной кукурузы сама знаешь сколько. С гулькин нос.
– Значит, вы намерены и в этом году нарушать агротехнику?
– Это верно, сеяли мы кукурузу прошлый год плохими семенами, в холодную землю, раньше времени. Это отрицать не буду. Только агротехника тут ни при чем. У нас, Тоня, договор был на соревнование с соседним районом.
– Ну и что?
– А то, что там был пункт: «Провести сев кукурузы в сжатые сроки». Вот нам и велели сеять пораньше, чтобы пункт выполнить. Хотя кукуруза и не взошла, зато пункт выполнили, – закончил Иван Саввич и махнул рукой.
– Это было и прошло. Надо же наконец подумать о будущем!
Но Ивану Саввичу некогда было думать о будущем. С самого утра погружался он в мелкие докучливые заботы и, рассеянно слушая Тоню, думал о том, где взять бечевку для увязки мешков или откуда перебросить людей на молотилку.
И Тоня не винила его. Она сама видела, что колхоз в трудном положении, и ей самой приходилось много времени отдавать текучке.
Однако польза от разговоров с Иваном Саввичем все-таки была. Ни в чем не убедив председателя, Тоня в конце концов убедилась сама, что без хорошего, обоснованного перспективного плана развития колхоза, без перестройки структуры посевных площадей работать дальше нельзя.
И вскоре она писала своей подруге:
«Я поняла очень важную вещь, Галка! Проблему кормов невозможно решить в отрыве от всех других вопросов нашего производства. Предыдущее мое письмо ты порви. Главное звено не корма, а перспективное планирование. В свободное время я уже делаю наметки плана, советуюсь с людьми, но надо тебе сказать, что дело это оказалось гораздо сложнее, чем нас учили в техникуме. Например, я уперлась в такой вопрос: за счет какой культуры сеять кукурузу? Площади льна, конечно, уменьшать нельзя. „Ленок, – как говорит Иван Саввич, – наше основное богатство“. Но еще у нас имеется озимая рожь, яровая пшеница, горох, гречиха, овес, ячмень, вика, картофель, овощи. Какое соотношение этих культур самое выгодное, если учесть кукурузу?
Я пробовала подойти к этому вопросу экономически, как нас учил доцент Филиппов, но у меня ничего не получается. Может, тебе это покажется смешным, но я никак не могу определить стоимость зерна. Я совсем запуталась в этих ценах: закупочных, контрактационных, заготовительных, премиях-надбавках, пыталась вывести среднюю, и все равно получается чепуха. Может быть, ты знаешь, как определять стоимость не в задачках, а на производстве? Тогда обязательно напиши. Я, конечно, могла бы обратиться с этим вопросом к Филиппову, ведь я у него всегда получала пятерки, но не хочу. Он очень туманно излагает».
Подруга ответила Тоне, что при составлении перспективного плана у них в колхозе подходили с другого конца. Председатель поставил задачу: за два года удвоить производство зерна и утроить продукцию животноводства – к этим цифрам и привязывали план.
Как только Тоня приняла такой способ, план стал получаться как-то сам по себе, легко и понятно.
Выяснилось, что под кукурузу надо отвести не тридцать, а пятьдесят гектаров, что надо резко сократить посевы малоурожайного ячменя, что для обеспечения скота сеном надо занять пары вико-овсяной смесью и, кроме того, увеличить посевные площади за счет земли, заросшей кустарником и ольхой.
Тоня составила примерную наметку, переписала начисто таблицы и побежала к Ивану Саввичу. Председатель не стал вникать в цифры, но Тоню похвалил:
– Аккуратно написано. Снеси в контору, положи в папку. Ленька пускай обложку разрисует. Начальству будем показывать.
Однако Тоня настояла, чтобы наметки плана обсудили на правлении. Но и правленцы не проявили к плану никакого интереса. Только Евсей Евсеевич, взглянув на широкие ведомости, сказал: «Вон она куда подевалась, бумага-то».
Разговор о плане быстро съехал на текущие дела, на корма, на пастьбу, и правленцы, порешив на будущую весну не нанимать пастуха, разошлись по домам.
В конторе остались только Тоня и Иван Саввич.
– Хоть бы решение приняли, – сказала Тоня печально.
– Ой! – спохватился Иван Саввич. – И верно, позабыли… – Он взглянул на Тоню, подошел к ней и погладил по голове, как ребенка. – Эх ты, горе мое… Тебя коровушки ждут, а ты сложением-вычитанием занимаешься… Что ты ни пиши, а в районе все одно против каждой твоей цифры галочку поставят. Это не наше дело. Наши планы в районе вершат. А наше дело – выполнять…
– Тогда так, – сказала Тоня, – разрешите мне хоть на своем участке действовать в соответствии с планом. Надо заняться улучшением пастбищ, разбить их на загоны…
– Что ж, действуй, – разрешил Иван Саввич. – На это ничего плохого, кроме хорошего, никто тебе не скажет.
И Тоня начала действовать.
Как-то утром, отправившись на пастбище, лежащее вдоль берега Казанки, она увидела Матвея. Он сидел на тракторе и кричал кому-то, кого не было видно: «Давай, давай! Дыми больше! Сыпь прямо в реку!»
Тоня подошла ближе. По заливному лугу ходил Уткин с лукошком. Растопырив, как при косьбе, ноги, маленький кряжистый старичок переступал по траве и молодыми широкими размахами длинной руки бросал в траву грязновато-серый порошок сульфата аммония.
«Зачем он там разбрасывает? – удивилась Тоня. – Этак чего доброго он действительно удобрение в воду начнет кидать».
Она подбежала к нему, спросила, чем он занимается. Уткин остановился и взглянул на нее добрыми ко всем, старчески-мутноватыми, словно намыленными, глазами.
– Не знаю, – ответил он. – Вот поставили на работу…
Он был совсем старенький. Борода его, когда-то рыжая, давно побелела, а теперь стала желтеть возле рта.
– Сколько вам лет, Федор Петрович? – спросила Тоня.
– Семьдесят пять или семьдесят два. Вот так вот.
– Вы понимаете, что это за работа?
– Кто ее знает… Значит, надо, раз поставили… Видно, для уничтожения вредительства.
И Уткин на всякий случай улыбнулся робкой улыбкой человека, привыкшего к тому, что его слова служат поводом для насмешек.
– Для уничтожения вредительства! – подхватил Матвей. – То-то он себя всего обсыпал.
– Погоди ты! – досадливо отмахнулась Тоня. – Нет, Федор Петрович. Этот порошок к вредителям сельского хозяйства не имеет отношения.
И Тоня, избегая слов «нитрофикация» и «сульфат аммония», которые так и лезли на язык, стала объяснять, что порошок обогащает почву азотом, необходимым для питания растений.
– А здесь его сыпать незачем, – говорила она. – Здесь и так хороший травостой. Вон там, наверху, надо сыпать. Так запланировано. Понятно?
– Понятно, – сказал Уткин, направляясь вверх по пологому откосу. – Только прежде у нас безо всякой приправы травушка росла.
– А с приправой все же лучше.
– Конечно, лучше. Я не против… Только, может, кого-нибудь другого на это дело поставите?
– Вам тяжело, наверное?
– Нет, зачем тяжело. – Уткин печально пожевал губами. – Теперь, говорят, на это место коровушек нельзя пускать. Алевтина говорит – дохнут коровушки от этой отравы. Вот оно как неладно надумали.
Тоня снова стала объяснять про поверхностное улучшение лугов. Уткин терпеливо ее выслушал и вздохнул.
– Это понятно. Я не против… За эту отраву пять рублей за мешок платили, а теперь мы эти рубли под ноги бросаем.
– Будущим летом сами увидите, как окупятся наши рубли.
– Может, и окупятся. Я ничего не говорю. Я не против… Только лучше бы меня куда-нибудь на другую работу нарядили… Хоть бы щиты плести… Я не хуже бы других сплел бы…
Он пожевал пустым ртом, остановился на месте, вздернул плечом лукошко и опять пошел разбрасывать удобрение приученной смолоду к широкому замаху рукой.
Тоня долго смотрела ему в спину.
– Подвезти? – крикнул Матвей.
– Как тебе не стыдно! – повернулась она к нему. – Почему ты над всеми насмехаешься?
Матвей посмотрел на нее и спросил, подумав:
– Это правда, что ты рассказывала про автоматы?
– Какие автоматы?
– Табуляторы, что ли… Помнишь, еще мать смеялась… Которые трудодни считают.
– Конечно, правда.
– Как же это они?
– Это без высшего образования не понять. Там электроника какая-то.
– И ты не знаешь? – спросил Матвей с удивлением, словно обрадовавшись. – А я думал, ты можешь разъяcнить… Я – в бригаду. По пути – так садись.
Тоня забралась на сиденье, и они поехали.
– Я по радио слыхал, – сказал Матвей, – что еще такие надумали машины, которые с другого языка переводят. Положишь в нее английскую книгу, а она по-русски читает. Это правда?
– Правда. Да что ты так автоматами заинтересовался? У нас еще и не то придумали. Вот ты ведешь трактор, жжешь горючее. А лет через десять не нужно будет ни тракториста, ни горючего. Представь себе: идет трактор, пашет, и на нем никого нет. Доходит до конца пашни, сам поворачивается и пашет новые борозды. Любопытно, правда? Это будет электрический трактор. Энергия к нему полетит без кабеля, по воздуху. Поставят на нем стойку, а на ней диск, вроде зеркала. Диск будет ловить токи высокой частоты от мачты, а ты сядешь в стеклянной будке в своем Пенькове и станешь управлять десятком электрических тракторов.
– По радио?
– По радио. Поставят перед тобой стеклянный экран, нарисуют на нем план земли, и по экрану поползут белые пятнышки – твои тракторы. Нажмешь кнопку – и трактор пойдет куда надо. Это все просто – телемеханика.
– А если поломается что-нибудь?
– Если надо посмотреть, что случилось, включишь телевизор, посмотришь и примешь решение.
– Все это верно, – согласился Матвей. – А ты вот что скажи: почему в нашей «Волне» дела худо идут?
– Потому что…
– Погоди. Если глубоко подумать, все предпосылки у нас есть. Колхоз сделали – это раз. Против мелких хозяйств колхоз, конечно, сила. Партия-правительство в нашу пользу решения выносят – это два, да еще ссуды дают и долги прощают. Машин нагнали – это три. В эмтээсе уже во дворе машины не помещаются. Земля у нас не хуже, чем в «Новом пути», – это тебе четыре. Люди у нас есть – и хорошие и плохие, а если меня не считать, в основном хорошие. Тем более из городов на подмогу понаехали. Это пять. Наука до всего дошла – шесть. Вот теперь и скажи, почему в «Волне» дела худо идут?
Тоня задумалась. Она чувствовала, что ответ связан с тем, что произошло на пастбище с Уткиным, но не могла еще отчетливо сформулировать этот ответ.
От дальнейшей беседы ее отвлек Игнатьев. Зонный секретарь увидел Тоню и попросил ее на минуту сойти.
– Ты езжай, – сказала Тоня и, подобрав пальто, спрыгнула с трактора.
Но Матвей, лицо которого при виде Игнатьева сделалось мрачным, упрямо дожидался.
Игнатьев взял Тоню под руку и отвел в сторону.
– У меня к вам опять вопрос, – сказал он. – Как вы считаете, если поле два раза перекапывалось картофелекопалкой, надо ли после всего этого еще пахать под зябь?
– Конечно не надо!
– Ну вот, и я так считаю… Трактористы смотрят, как бы побольше гектаров на колесо намотать, а председатель колхоза глазами хлопает.
– Где это произошло?
– А? Да нет, это я так…
– Да вы не стесняйтесь, товарищ Игнатьев. Спрашивайте любого…
Они оба понимающе улыбнулись, попрощались, и зонный секретарь пошел дальше.
– Что он тебе говорил? – сердито спросил Матвей, когда Тоня снова уселась рядом.
– Так…
– Все у тебя «так» да «так»…
И Матвей рывком включил сцепление.
«Еще не хватало», – подумала Тоня, с испугом вглядываясь в его злое, испачканное тавотом лицо.
Дальше ехали молча.
– Мне выходить, – сказала наконец Тоня, – Остановишь?
– А что думаешь, до дому, что ли, тебя на тракторе повезу?
И Матвей остановил машину.
А вечером Тоня сидела на своем любимом месте, у окна, и писала:
«Милая Галка! Все, что я раньше выдумывала, все это чушь! Главное, понимаешь, самое главное звено, за которое надо тянуть, – это культура. Общая культура колхоза, понятая в самом широком смысле. Логика такая: для того чтобы получить дешевые и обильные корма, надо умно спланировать все наше производство. Но для того чтобы план выполнить, надо, чтобы каждый колхозник глубоко понимал этот план и жил им, чтобы работа каждого человека была сознательной, творческой. Я совершенно согласна с великим Лениным, который говорит: „По нашему представлению государство сильно сознательностью масс. Оно сильно тогда, когда массы все знают, обо всем могут судить и идут на все сознательно“.
Сегодня я перечитала решение сентябрьского Пленума и убедилась, как это правильно. Ведь партия посылает специалистов в колхозы не только для технической работы. Партия надеется, что мы с тобой, Галка, будем проводниками культуры, что мы привезем с собой культуру и будем распространять ее. Это точно! Теперь я поняла свое место в колхозе, знаю, как себя держать, что делать, как разговаривать с тем же самым Морозовым…
Как все-таки прекрасно жить на свете! Подумай, Галка, какое это великое счастье – оказаться на некоторое время среди счастливчиков, живущих на земле! Для этого твоя мать должна была познакомиться с твоим отцом, должна была появиться на свет именно ты…»
Тоня писала, писала и улыбалась. Глаза ее сияли.
Глава одиннадцатая
ТЯЖЕЛЫЙ РАЗГОВОР
Первый раз за все время Иван Саввич вызвал Тоню к себе на дом.
Когда она вошла, председатель в неизменных своих бриджах прохаживался по кухне. Он подал Тоне руку и сказал официально:
– У меня к вам будет разговор.
Разговор поначалу был путаный и непонятный. Иван Саввич начал с того, что похвалил Тоню, отметил, что колхозники уважают ее и по части производства к ней нет никаких замечаний, кроме благодарности. Затем Иван Саввич сказал, что деревня есть деревня, и тут не в городе, тут каждый человек на виду, и о каждом известно, когда он с женой воюет и когда до ветру бегает. А уж если дело коснется любви, бабы, как худые сороки, таскают сплетни из каждой избы и устраивают возле колодцев полные конференции.
Тоня терпеливо слушала. Иван Саввич оправил морщинку на скатерти и ни с того ни с сего заговорил про Ларису. По его мнению, лучше бы она оставалась девкой-вековухой, чем выходить за такого никчемушника, каким прославился Матвей Морозов. Рано или поздно он испортит ей жизнь. Но дело сделано и назад ходу нету. И приходится дожидаться беды, переживать издали. Тем более что Лариса вовсе отвернулась от отца-матери, даже посидеть не заходит. Какой ни плохой отец Иван Саввич, а все-таки отец, и как ему тошно, никто, кроме него самого, понять не может.
Иван Саввич высморкался, подошел к комоду и поправил карточку в рамке из ракушек.
Тоня недоумевала.
Немного помолчав, Иван Саввич напомнил разговоры на свадьбе. Многие надеялись, что, женившись, Матвей переменится. Но он, Иван Саввич, никогда в это не верил, и вышло – его правда: не получается из Матвея самостоятельного мужика. Только расписался, а уже хвост колечком – примеряется гулять от законной жены. И так-то у них с Ларисой дело непрочно, того и гляди развалится… А некоторые девушки, вместо того чтобы пристыдить его, усовестить, – разводят с ним научные беседы про разные автоматы и неизвестно еще про что.
Тоня вспыхнула, хотела возразить, но Иван Саввич перебил ее.
Конечно, Лариса не настолько ученая, чтобы беседовать про автоматы, но он, отец, не виноват. Он старался, как мог, дать ей образование, и хотя сам имеет четыре класса, а помогал ей решать задачи и добился, что она окончила семилетку. Кончила семилетку – и ладно, в солдаты ей не идти. А изучать автоматы в высших заведениях не у всех есть возможность – кому-то нужно пахать да сеять.
Конечно, Иван Саввич не для того вызвал Тоню, чтобы читать ей нотации, а только для того, чтобы предупредить, поскольку она молодая и многого не понимает. К тому же Лариса девка отчаянная и в случае чего на любую крайность может пойти. Пускай Матвей сперва к жене привыкнет, а уж тогда гуляет.
– У вас все? – спросила пораженная Тоня.
– Покамест все, – сказал Иван Саввич. И, желая показать, что этот тяжелый разговор не портит их отношений, спросил примирительно: – Как там вторая бригада? Кончила картошку копать?
– Как вам только не стыдно, – проговорила Тоня, глядя на него во все глаза. – В общем, это… до того нелепо, что я даже не знаю… В общем, что бы вы ни думали – мне совершенно все равно… Совершенно безразлично…
И она заплакала.
– Тут реветь нечего, – сказал Иван Саввич. – Я злобу за пазухой не привык носить и выложил все как есть. А там смотри сама, как знаешь.
– Да как вы только могли подумать! Я и виделась-то с ним раз пять, не больше. Один раз с вами была, один раз к ним домой заходила, потом два раза – в тракторной бригаде… Да, и один раз на поле, с Уткиным. И, кажется, все. Ну да, пять раз… Что у меня может быть общего с этим хулиганом?
– Не знаю, чего общего, а он про тебя все время агитацию разводит. Она, говорит, так улыбается, ровно пять тыщ выиграла. Нашелся оценщик!.. Пять тыщ!..
– Я же не виновата… Я еще недавно приехала… Поработаю немного и стану как все.
– Да ты не реви… Я тебя не виню… Я от Матвея тебя остерегаю. Больно часто он про тебя высказывается. Витька-то в правлении рассказывал, как ты поверила, что они шкворень-то выпрямляют. Ну, посмеялся мальчишка, что с того? А Матвей встал и говорит: если, говорит, еще кто над ней посмеется, так я и зубы пересчитаю.
– Ну да? – сказала Тоня и перестала плакать.
– Вот тебе и да. Видишь, какой разбойник. Вот обожди. Один раз я его ради Лариски от суда спас. А другой раз что-нибудь вытворит – сам к прокурору поеду, и на дочку не погляжу. Нет больше моего терпения.
– Чтобы к прокурору ехать, надо факты иметь.
– Фактов я сколько хочешь наберу. От него вся деревня страдает. И ты смотри. Поскольку у тебя никого, кроме непутевого деда, не осталось, я и должен оберегать тебя заместо отца. У меня у самого дочка пропадает. А обижаться не надо. Я людей обижать не умею.
– Вы не только меня обидели. Вы свою дочь и Морозова обидели.
– А что ты за него заступаешься?
– Мне жалко его. Да, жалко! Ну что вам от него надо? Парень способный, любознательный… И ничего нет смешного.
– Вот как ты его изучила. «Способный, любознательный»!.. А кто трактор поломал? Кто лен раскидал по дороге? Позабыла?
– Морозов колхозу хотел помочь. И еще… хотел с вами помириться. Чтобы вы отдали за него Ларису по-хорошему… Только вы не передавайте – это он говорил по секрету.
– Кому?
– Мне.
– Когда?
– Неважно когда. – И, увидев, что Иван Саввич снова начинает нехорошо ухмыляться, она сказала ожесточаясь: – И если хотите знать, во всей истории со льном я отметила еще одну хорошую черту Морозова – инициативу.
– Вперед ему надо было меня спросить… «Хорошую черту»!
– Да вы бы его и слушать не стали. Конечно, из его затеи ничего не вышло и выйти не могло. К инициативе надо приложить знания, кругозор. А есть у нас это? Подумайте, «Новый путь», один из лучших колхозов района, досрочно вывез зерно, а мы не знаем. И ничего мы не знаем об этом колхозе, как будто он на другой планете. А ведь с нас требуют изучать и внедрять передовой опыт.
– Это цитата, – сказал Иван Саввич.
– Ну и пусть цитата… Ко мне не только Морозов подходит, а и другие. Чем я виновата, что они интересуются? Да и куда им деться в свободное время? В клубе грязь, стены голые, ни одного плаката…
– Наглядная агитация вывешена в правлении, – пояснил Иван Саввич. – В клубе срывают наглядную агитацию.
– Какая это агитация! Оклеили контору бумажками, как бабушкин сундук, и думаете – агитация. А на нее никто не смотрит. Морозов правильно говорит: бумажки и те от тоски пожелтели. Агитация у нас должна быть веселая, Иван Саввич. Наладим в клубе беседы, выступления, игры, тогда и Морозов не будет вас беспокоить.
– Что же, прикажешь мне хороводы с твоим Морозовым водить? – рассердился Иван Саввич. – Или, может, нос нацепить на старости лет и петрушку ему представлять? Двадцать пять лет мужику, а я ему «ладушки» играть буду?
– Недооцениваете вы культурную работу.
– Опять у тебя цитата. Культуру я не только что ценю, а на своей шее испытал нехватку этой самой культуры. Только если мы Матвея привадим газеты читать, нам за это процентов не начислят. С нас хлеб требуют.
– Чтобы хлеб вырастить, тоже культура нужна. Сибиряки, я читала, семена радиоактивным кобальтом облучают. К нам на поля атомная энергия идет, Иван Саввич. А готов ли хотя бы тот же Морозов, чтобы встретить ее? Ни он не готов, ни другие наши пеньковские ребята… А ведь они тянутся к культуре, ждут, когда мы им поможем.
– Тянутся-то тянутся, – сказал Иван Саввич, – а от Матвея ты отступись.
– Опять то же самое, – проговорила Тоня упавшим голосом. – Неужели вы думаете, что я обманываю вас?
– Кто тебя знает. Может, ты его и вправду выправить хочешь. А может, и не видишь ничего…
– Нет вижу! Очень даже вижу! По-вашему, если меня человек слушает с интересом, значит, я обязательно говорю что-то гадкое. Да?
– Пускай с ним жена беседует или вон Алевтина Васильевна, – она тоже языком трепать любит. А ты, если тебе невтерпеж, вон Ленька неженатый ходит, с ним и беседуй.
– Хорошо. Я не стану разговаривать с Морозовым. Но если у вас такие подозрения, почему вы с ним не поговорите?
– Мне с ним говорить не об чем. Я директору МТС скажу – пускай переводит его в дальнюю бригаду. Поживет в вагончике – проветрится.
– А Лариса как же?
– Лариса после сама спасибо скажет.
– Это… Я даже не знаю, как назвать. Разлучать людей, ни в чем не разобравшись… – Тоня хотела сказать еще что-то, но не сказала, встала порывисто и вышла, хлопнув дверью.
– Я-то разобрался, – проговорил Иван Саввич, печально глядя на то место, где она сидела. – Только тебе, глупенькая, ничего не видать.
Он походил по горнице, повздыхал, подумал. Вдруг дверь отворилась, и Тоня снова появилась на пороге.
– У вас, Иван Саввич, как в делах формалистика, так и в отношениях с людьми, – сказала она и посмотрела на него испуганно.
– Постой, постой!.. Какая еще формалистика?
– Самая обыкновенная. Это когда без души… Давно я хотела вам сказать… Плакат повесили: «Сдать лен к 15 сентября»? Сами знали, что в октябре сдадите, а повесили. Что это, не формалистика?
– Недолго ты у нас поработаешь, – сказал Иваи Саввич.
– Почему? – спросила Тоня.
– В район заберут, на повышение. Как узнают, что ты такой златоуст, так и наладят тебя отсюда в начальники… Я вот слушал и думал: в районе на совещаниях точно, как ты вот, честят меня, грешного. И обзывают так же – и формалистом и всяко. А потом дадут десять минут регламенту – и отвечай им таблицу умножения. Ну, а ты… Пока еще мне в звоночек не позвонишь – я тебе расскажу о своей царской жизни. Будешь начальством – вспомни. – Иван Саввич сел рядом с Тоней и погладил скатерть. – Конечно, жаловаться я не привык, и оправдываться мне перед тобой еще время не пришло, а расскажу я тебе хотя бы об этом самом плакате, чтобы ты хоть не считала, что у меня не хватает девятого до десятого.
Так вот. Вызывают меня в район на совещание по вопросу уборки льна. Выступает председатель райисполкома и говорит про целину, про гидростанцию, про Китай, про Индию – все правильно говорит, и мы хлопаем в ладошки. Потом опускается пониже, на областной масштаб, отмечает достижения – и опять вроде правильно, и опять мы хлопаем в ладошки. А уже к концу опускается он вовсе на землю, на наш район, и тут у нас ничего нету, никаких достижений, кроме недостатков. Доводит он до нашего сведения, что соседний район взял обязательство к пятнадцатому сентября сдать лен государству, и мы не должны отставать, поскольку с этим районом у нас договор на соревнование.
Сижу, хлопаю в ладошки, а сам думаю: не сдать нам ленок к пятнадцатому, ни в какую не сдать. В прошлом году сдавали, а в этом не сдать. Весна пришла поздняя, все сроки передвинулись почти на месяц против прошлого года, и всем это известно. Чего же мы тут друг другу голову морочим? Эх, думаю, была не была, дай, думаю, выскажу свои соображения. Взошел на сцену и стал объяснять, что, мол, как хотите, а колхоз «Волна» раньше октября ленок сдать не сможет, поскольку это зависит не от колхозников, не от эмтээса, а от росы да солнышка. Тут председатель обрывает меня и спрашивает: «Что же вы считаете – в соседнем районе климат другой?» – «Не знаю, говорю, какой там климат, а у нас только еще бабки ставят. Можете приехать, поглядеть»… Тут как начали меня парить, как стали парить, так я и соображение потерял: и объективные причины на меня налепили, и зеленые настроения, и отсталость, и ту же самую формалистику… Жду, – может, хоть кто-нибудь заступится. Нет. Или молчат, или ругают. А сосед еще в ухо шепчет: «Что ты растравил народ, как маленький? Принимай обязательство, а там видно будет». Вышел я из этой бани и поехал домой. А через несколько дней приходит, конечно, директива – так и так, в соответствии с решением актива развернуть политмассовую работу, нацелив колхозников на безусловное выполнение принятых обязательств по сдаче льноволокна к пятнадцатому сентября, и прочее и прочее… Знаешь, есть такие директивы: маленькая, тоненькая бумажка папиросная, а ты об нее бьешься, бьешься – и так и этак, – только лоб горит, а больше ничего. Подшил я эту директиву и велел Леньке написать лозунг, тот самый, за который ты меня формалистом назвала.
Ну ладно. А теперь давай поглядим, чем дело кончилось. Десятого сентября опять вызывают меня в район по вопросу уборки льна. Я немного запоздал. Приезжаю, вижу – сидит представитель из области. А нас тогда мало позвали – человек пять, на выборку. «Вы председатель колхоза „Волна“?» – спрашивает меня представитель. Отвечаю: «Я». – «Когда вы ленок сдадите?» Припомнил я тут недавнюю баню, припомнил и обязательство наше и ляпнул: «Пятнадцатого сентября сдадим». Он поглядел на меня как на дурачка и давай парить: «Как же вы сдадите к пятнадцатому, когда весна была поздняя? – говорит. – Неужели вы не понимаете, что ленку месяц на стлище лежать надо? Что вы, говорит, первый год в сельском хозяйстве?» И снова я получился дремучий формалист. Срамит меня представитель, срамит, а председатель райисполкома глядит, как невинный младенец, ясными глазами и головой качает. Дескать: «Как же это вы недодумали, Иван Саввич?» Хотел я ему прежние речи напомнить, да чего уж там: на гриве не усидел – так и на хвосте не удержишься. Так и поехал домой.
– Трудно вам приходится, – сказала Тоня после недолгого молчания.
– Так трудно, что иногда думаешь бросить все и подаваться куда-нибудь в подпаски или в сторожа. С этой работы будешь не богат, а горбат. Одно дело – начальство жмет, другое дело – с людьми тяжело. Вон председателя «Нового пути» непрерывно хвалят, а дай ему нашего Матвея – тоже лазаря запоет.
– Люди с недостатками всюду бывают.
– Такого, как Матвей, другого нет.
– Знаете что, Иван Саввич? Давайте съездим в «Новый путь».
– Зачем?
– Посмотрим, как у них. Поговорим с председателем.
– Ума, значит, ехать набираться?
– Нет, зачем же… смутилась Тоня. – Я думаю, им тоже будет интересно…
– Эх, Тонечка, Тонечка, неужели я не понимаю? Неужели не вижу, что хочешь ты меня, дурака серого, везти в «Новый путь» учиться хозяйствовать. Так ведь? Так. Чего уж там…
– Я совсем не то думала… Совсем не то… Я думала, человек пятнадцать собрать – сколько в машину влезет – и всем съездить. Вроде экскурсии.
– Нет уж. Пускай сперва они к нам приедут. У нас тоже есть чего поглядеть.
– Не понимаю, что тут для вас может быть обидного? В конце концов вы могли бы не ехать, если вам неудобно.
– Вот-вот. Можно, значит, и без председателя обойтись… Куда его – старую калошу… Верно? Вон как вас Матвей научил глядеть на председателя.
– Да нет. Я не то… Вы же сами не желаете… А вам тоже полезно… – Тоня совсем сбилась. – В общем, как хотите…
– Ладно, ладно. Конечно, куда мне! В «Новом пути» председатель – полковник инженерных войск, а мы что, лапотники… – Иван Саввич задумался, но вдруг оживился, и в глазах его блеснула хитринка. – А то поедем! Поглядим, кто лучше разбирается. Вот к зиме поближе и поедем.
