Текст книги "Краткий конспект истории английской литературы и литературы США"

Автор книги: Сергей Щепотьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

О чем бы он ни писал, он создавал прежде всего картины нравов, вновь и вновь размышляя над жизнью, над общественным бытом, над привычными чувствами людей, над властью среды и обстоятельств».

Непонятно, почему Шейнман полагает, что эти размышления не привлекательны для читателя...

В 50-е годы слава Теккерея огромна. Влиятельный критик Мэтью Арнольд (1822—1888) называет его «ведущей силой страны».

Интересно наблюдение В. Ивашевой: «...Если Диккенса <...> читали широчайшие круги английского общества (практически это означало различные круги „среднего класса“), Теккерей постепенно становился ведущей литературной силой в представлении многих писателей, критиков, ученых, иными словами – в представлении интеллигенции».

Весной 1851 г. его лекции проходят в одном из самых фешенебельных залов Лондона.

Перенеся в 1849-м тяжелую болезнь и опасаясь, что в случае его смерти дочери будут сильно нуждаться, он решил начать чтение лекций, чтобы поправить свое материальное положение. Не отличавшийся ни особо сильным голосом, ни ораторским мастерством, ни артистизмом Диккенса, Теккерей очень волновался и читал по рукописи, однако имел успех.

Лекции Теккерея сочетали в себе литературные портреты, воссоздание характеров, обшей атмосферы жизни того времени и литературного быта, тонкий анализ произведений и отдельных персонажей. Он первый заговорил о литературе и писателях так свободно, с таким страстным желанием заглянуть в их внутренний мир, в их творчество. Размышляя о роли и назначении литературы, Теккерей осмысливал свои собственные творческие позиции.

Специально приехавшая Шарлотта Бронте восхитилась содержанием лекций, но, видимо, памятуя о своей полной лишений юности, была шокирована «чрезмерной светскостью» Теккерея, тем, что его аудиторию составляли «сливки общества». (Возможно, в результате этого разочарования ею была сказана фраза: «Его герои неромантичны, как утро понедельника»). Хотя, та словам Ивашевой, «бывая в аристократических салонах, он держал себя с большим достоинством, которое воспринималось иными как высокомерие», и только «за бутылкой вина в литературных кабачках и клубах шутки его бывали по-раблезиански солоны, а часто беспощадны. Все виды ханжества были ему не только чужды, но и омерзительны».

В 1852 г. Теккерей выехал с лекциями в Америку, и вскоре там возрос спрос на сочинения английских писателей XVIII века, о которых говорил лектор.

Во время пребывания в Риме, где писались отчасти «Ньюкомы», Теккерей написал к Новому году для детей знакомой графини сказку «Кольцо и Роза», проиллюстрировав ее самостоятельно, как и большинство своих произведений. Его иллюстрации вызывали всеобщее справедливое восхищение, но сам художник относился к ним как к дилетантским наброскам, ради отдыха от изнурительного писательского труда.

Отдыхал он, однако, не менее бурно, чем работал. Семейного уюта Теккерей не знал: ему не было и 30-ти, когда жена его, Изабелла Шоу, на восьмом году супружества тяжко заболела, и он фактически овдовел: жена намного пережила мужа, окончив жизнь в пансионе для душевнобольных. Одной из причин её болезни была смерть восьмимесячной дочери Джейн. Страстно любя дочерей, писатель много времени уделял им, однако частенько оставлял их своей матери, а сам пускался в кутежи в разных артистических погребках, где предавался чревоугодию.

Трудно сказать, что больше подорвало силы Теккерея: работа в журналах, лекции, написание романов или количество выпитого и съеденного им за сравнительно недолгую жизнь. Надо полагать, всё понемножку. И еще – печальная принадлежность к снобам, которую он сам не отрицал. Его хватило на благородный и красивый поступок: после ссоры с Диккенсом, поддержавшим обидчика Теккерея (причем, оговоримся – хамский выпад этого молодого человека, в сущности, был ничтожным, хотя многие литературоведы и стараются придать ему принципиальную окраску), ссоры, длившейся несколько лет, Теккерей, поговорив с дочерью Диккенса, при встрече с ним протянул ему руку и сказал, что не мыслит себе жизни без их прежней дружбы. Но, имея огромное количество поклонников среди читателей всех слоев общества, он не мог внутренне запретить себе наивного желания превзойти успех своего друга, которого любил и ценил. Поистине суета сует. Что ж, был он человеком, и ничто человеческое не было ему чуждо.

Узнав о кончине Теккерея, его сотрудники по журналу «Панч» почтили память писателя застольной песней, принадлежавшей перу этого великого эпикурейца.

Он умер накануне Рождества. На похоронах была огромная толпа, так что даже близкие не могли свободно подойти к могиле. Диккенс смотрел на уже опущенный в могилу гроб через плечо какого-то мальчика и вспомнил, как любил Теккерей мальчишек, как удивлялся, что у Диккенса, как у него самого, не возникает тоже желания сделать что-нибудь хорошее для каждого попавшегося на глаза сорванца. Бог не дал ему сына. Две дочери обожали его и были его верными помощницами в работе. А в могилу третьей, умершей малюткой, и сошел прах ее великого отца.

Практически каждый из его романов считался хотя бы кем-то из критиков лучшим его произведением. Кто-то из них однажды верно заметил, что книги Теккерея можно с интересом читать, открыв их на любой странице. Объяснением этого феномена могут служить слова Честертона: «Теккерей – романист воспоминаний, не только своих, но и наших... Он – прошлое каждого из нас, молодость каждого из нас...»

СЕСТРЫ БРОНТЕ

В конце 40-х годов на литературных подмостках Англии появилось замечательное по дарованию трио сестер Бронте – Шарлотты (1816—1855), Эмили (1818—1848) и Анны (1820—1849). Они были дочерьми священника и с детства познали нужду и лишения. Их брат, также скончавшийся в раннем возрасте, собирался стать художником, а сестер влекла литература. Шарлотта первая сочинила роман «Учитель», который, однако, не был принят ни одним издательством. Полагая, что дело в ее принадлежности к женскому полу (о чем ей прямо сказал Роберт Саути, которому Шарлотта послала свои стихи), сестры решили совместный сборник своих стихов опубликовать под мужскими псевдонимами. Это у них получилось, и в 1846 г. появилась книжка их лирики. Через год Эмили напечатала свой роман «Грозовой перевал», а Шарлотта – свою знаменитую «Джейн Эйр», сохранив тем не менее свой мужской псевдоним Керрер Белл.

Простое по сюжету произведение Шарлотты исполнено большим чувством. Роман повествует о судьбе молодой женщины, о ее борьбе за свое место в жизни, за свою честь и достоинство. Книга была воспринята как проявление крайне смелых взглядов. Ведь, будучи христианкой, дочерью священника, Шарлотта Бронте дала в своем романе богомерзкий образ Броклхерста, сухого и бесчеловечного наставника учениц Лоувудской школы, где учится Джейн. А сама героиня то и дело бунтует против общественной морали и устоев. Она разрывает с любимым человеком – Рочестером, т. к. не может быть рабыней, игрушкой. Роман мелодраматичен. Он взывает к простым чувствам читателей, а потому доходчив. И живет поныне, то и дело подвергаясь сценическим и экранным перевоплощениям. Героиня – простая девушка – оказывается по своим духовным интересам и культурному развитию выше аристократок.

Роман Шарлотты Бронте «Шерли» посвящен борьбе рабочих с фабрикантом-эксплуататором Муром: тема, которую через пять лет развил в своих «Тяжелых временах» Ч. Диккенс. Героиня романа Шерли Килдар умна, красива, обаятельна, решительна. Она богата, но не разделяет предрассудков своего класса. Она умело ведет дела на фабрике Роберта Мура, но замуж выходит за его брата Луиса, бедного учителя.

Как и Диккенс, Шарлотта Бронте показывает назревание революционного движения рабочих, но не разделяет этих революционных устремлений. Она предлагает в финале романа свою программу разумного преобразования общества.

В романах Шарлотты, а еще более Эмили Бронте весьма сильна струя романтизма, столь свойственная английскому реализму – Диккенсу, Теккерею. Присутствие тайн в сюжете, драматическая напряженность пейзажа отличают романы Шарлотты и «Грозовой перевал» Эмили Бронте. В этой книге мир помещичьих усадеб противопоставлен бедному подкидышу Хитклифу. Хитклиф мстит за свое поруганное достоинство. Измена Кэтрин, которая предпочла его любви спокойное благополучие, нанесла ему незаживающую рану. Впрочем, и Кэтрин продолжает любить беднягу Хитклифа. Предрассудки, условности встали на их пути и привели к гибели. Другая пара персонажей – Кэти и Гартон – сумели отстоять свое счастье.

Общее в творчестве сестер Бронте – это пафос протеста против неравноправия и несправедливости.

Мэри Энн Эванс (1819—1880) – еще одна женщина, избравшая себе мужское литературное имя —

ДЖОРДЖ ЭЛИОТ,

подобно тому, как это поначалу было с Шарлоттой Бронте, или на протяжении всей литературной карьеры с француженкой Авророй Дюпен-Дюдеван (Жорж Санд), или украинкой Марией Вилинской-Маркович (Марко Вовчок).

Джордж ЭЛИОТ – едва ли не наиболее выдающаяся представительница английского романа после Диккенса и Теккерея, свободная мыслительница, сама жизнь которой была протестом против традиционных условностей.

Мари Энн родилась в семье богатого фермера. Училась в частном пансионе, затем самостоятельно. Превосходно знала все европейские языки и даже еврейский. Её евангелические настроения нашли отражение в стихах, напечатанных в духовном журнале. В 21 год Мэри Энн Эванс переехала с отцом в Ковентри и сошлась с кружком интеллигентов, в котором испытала влияние новых идей, в частности, некоего Чарлза Геннела, автора критического сочинения «О происхождении христианства».

В результате серьезного кризиса в мировоззрении она перестала посещать церковь; в её отношениях с отцом произошел конфликт, который с трудом уладили друзья. Мэри Энн продолжала считать себя правой по существу, но до конца дней раскаивалась в юношеской резкости, вызвавшей эту ссору.

У родоначальников позитивизма – француза Огюста Конта (1798—1857) и англичанина Герберта Спенсера (1820—1903) заимствовала она идею постепенной эволюции общества и гармонии классов. Перевела на английский язык «Жизнь Иисуса» немецкого теолога Давида Штрауса (1846) и «Сущность христианства» Л. Фейербаха (1854).

Не принимая участия в общественной борьбе сороковых годов, Мэри Энн гордилась своим временем, горячо симпатизировала поборникам свободы «и с радостью отдала бы несколько лет жизни, чтобы взглянуть на людей баррикад, преклоняющихся перед образом Христа, который первым научил нас братству».

После смерти отца она путешествовала с друзьями по Швейцарии и перевела «Политико-теологический трактат» Бенедикта Спинозы.

Поселившись в Лондоне в 1850 г., Мэри Энн стала сотрудничать с журналом английских позитивистов «Westminster Review», где печатала свои ежемесячные критические обозрения. В одной из статей – «Глупые романы пишущих леди» – сформулировано её отношение к значению искусства: «Важно усвоить себе надлежащее отношение к труду и борьбе людей, обреченных на трудовое существование – этому и должна помогать литература».

В 1851—1853 гг. она – помощник редактора журнала. Наиболее близкий ей сотрудник редакции Спонсер способствовал её дружбе с Джорджем Генри Льюисом (1817—1878), редактором журнала «Leader», с которым Мэри Энн вскоре прочно сблизилась и двадцать два года жила семейной жизнью. Открытая связь с женатым человеком, который, правда, давно разошелся с душевнобольной женой, вызвала скандал в чопорном английском обществе: даже близкие друзья на какое-то время отшатнулись от Мэри Энн. Но они с Льюисом были слишком привязаны друг к другу, чтобы считаться с условностями. Да и детям Льюиса Мэри Энн стала настоящей матерью.

Льюис изучал философию и медицину, сотрудничал с несколькими журналами, писал научные трактаты, исследуя личности и философию Аристотеля, Конта, Гёте, вопросы физиологии. Он был автором нескольких романов и драматических поэм.

В 1854 г. супруги уехали в Веймар. Льюис настоял на том, чтобы Мэри Энн попробовала свои силы в беллетристике. В 1858 она опубликовала сборник повестей «Сцены из клерикальной жизни», где обратилась к социальным и нравственным конфликтам английской деревни. Этот сборник впервые подписан её мужским псевдонимом. Авторство приписывали Бровер-Лоттону, но Диккенс угадал в авторе женщину.

Демократические симпатии Элиот проявились в романе «Адам Бид» (1859). Книга отличалась силой и правдивостью изображения здоровой крестьянской жизни, ясностью характеристик и определенностью мировоззрения: автор обосновал теорию «обыденного реализма», согласно которой, изображая «средних» людей, не следует приукрашивать жизнь.

В романе «Мельница на Флоссе» (1860) Элиот воспроизвела типичную картину жизни провинциального мещанства. Состоятельный мельник Талливер, едва умеющий читать, бессилен в борьбе с хитроумными юристами, отстаивающими интересы его противника. Жена Талливера и её сестры занимаются лишь своим здоровьем и хозяйством. Уклад, существовавший при их родителях и дедах, кажется им незыблемым. В обрисовке этих персонажей звучат сатирические нотки, направленные против старых английских грехов: общественного лицемерия и эгоизма. В произведении сильны автобиографические элементы. Мэгги Талливер не гармонирует с окружающей средой, это яркая личность, противопоставленная не только старшим членам семьи, но и брату Тому, для которого главные интересы сосредоточены на физическом развитии. В дальнейшем Том – жестокий и неумолимый эгоист.

Шесть тысяч экземпляров романа разошлись в два месяца.

Идеи альтруизма, противопоставленные морали имущих, легли в основу романа «Сайлес Марнер» (1861), подлинный герой которого – деревенский ткач.

Для создания романа «Ромола» (1863) из жизни Савонаролы и Флоренции XV века Элиот и Льюис выехали в Италию. Книга страдала перевесом фактографии над жизненностью характеров, но была интересна широтой философских и историко-культурных идей.

По возвращении с континента Льюис в 1865 г. начал издавать журнал «Fortnight Review» Его жена создает роман «Радикал Феликс Холт» (1866), остро разоблачавший парламентскую систему и ставивший вопросы нравственного самосовершенствования, стихотворную драму «Испанская цыганка» (1868), стихотворные сборники, очерки.

«Мидлмарч», (1871) – еще один роман о провинции. Профессор английского языка и литературы Лондонского университета Барбара Харди писала в. 1967 г., что «его сложная драма имеет необычайную широту и глубину, он силён непосредственной привлекательностью романа о семейной жизни и местных политиках» и легко читается, потому что «его идеи облачены в живую плоть и кровь и приглашают нас вращаться в мире, в котором мы легко ориентируемся. Это замечательный роман о повседневности, и его мир – это мир нашего собственного, знакомого опыта, объяснимого, живого, понятного и трогательного». Другие критики, в частности, русские, полагали, что «Мидлмарч» растянут, но содержит несколько ярких образов. Имя старого педанта мастера Кэзобона стало нарицательным в английской литературе.

Через три года после выхода этой книги Льюис написал издателю жены Джону Блэквуду, что Джордж Элиот «закипает» – так сама писательница называла свои размышления о будущих книгах. Льюис просил Блэквуда поощрить её к этой работе. Блэквуд, воплощение такта, интеллигентности и дружелюбия, откликнулся на этот призыв и написал Элиот письмо, расспросив о новой книге. Она ответила неохотно и пессимистически, но через несколько месяцев Льюис писал, что уже уверен: эта книга будет великолепной. К концу года появилось название – «Даниэл Деронда». Блэквуд и его семья читали рукопись и корректуру, с нетерпением ожидая продолжения. Уже после первых двухсот пятидесяти страниц они были уверены, что новая книга превзойдет «Мидлмарч». Новый роман был завершен к 1876 г. Писательница обращается в нем к еврейскому вопросу. Фанатик идеи иудейского царства Мардохей и его выученик еврейский народник Деронда вызвали горячие симпатии одних и резкое осуждение других. «Именно потому, что отношение христиан к евреям так бессмысленно и так противоречит принципам нашей религии, я чувствовала потребность написать о евреях с той симпатией и тем пониманием, на какие я была способна», – писала она Гарриет Бичер-Стоу, автору знаменитой «Хижины дяди Тома». В этом письме она называет антисемитизм национальным позором[9]9
  В России такого же мнения о юдофобии был граф Л. Н. Толстой.


[Закрыть].

Прохладное отношение к «Даниэлу Деронде» английского читателя компенсировали отзывы еврейских критиков, один из которых посвятил роману целую брошюру, утверждая, что только евреи могут до конца понять значение книги Элиот. «Это едва ли было справедливо и едва ли было комплиментом, – писала Б. Харди, – хотя зерно истины в этой оценке несомненно».

Джордж Элиот глубоко обижал тот факт, что даже некоторые близкие друзья «совершенно, глухи» к «еврейским» главам романа, хотя, как отмечала Б. Харди, отзывы о Деронде как о «самонадеянном фате» или о его наставнике Мардохее как о «тени» вовсе не обязательно носят антисемитский характер: скорее, они свидетельствуют о том, что эти образы романа подчинены более идее, чем психологической правде персонажа, что они в известной степени схематичны. Однако, по справедливому мнению Б. Харди, считать их вовсе «деревянными» было бы ошибочно: «Джордж Элиот намеревалась показать качества политического лидера – или то, что она рассматривала как эти качества. Но природа политической карьеры сама по себе была вне её компетенции», – полагает критик – Джордж Элиот пытается показать новые аспекты жизни, одновременно психологические и социальные, которых прежде она только едва касалась в более ранних опытах. <...> Даниэл Деронда – персонаж, о котором все сказано единым духом в экспозиции. <...> Всесторонний образ, по моему убеждению, это образ, который мы можем осмотреть со всех сторон. Вместо того чтобы осмотреть Даниэла Деронду со всех сторон, мы смотрим сквозь него, к тому же очень быстро. <...> Автор не может быть ироничным к этому персонажу, что свидетельствует о безжизненности последнего. Если бы мы могли улыбнуться Даниэлу или отнестись к нему с иронией, это было бы вопреки автору. <...> Её симпатия и восхищение эстетически срабатывали, как срабатывает наша классовая симпатия. Все мы знаем по себе и другим, как автоматическая симпатия к «бедным», «пожилым», «детям», неграм или евреям отвлекает наше внимание от индивидуальности представителей таких «классов». <...> В литературе такая отзывчивость может породить блестящую сатиру, забавных второстепенных персонажей или безжизненных героев.

Некоторая безжизненность героя этого романа компенсируется жизненной достоверностью героини. Гвендолен – яркая индивидуальность: «Она из тех великих образов в литературе, которые дышат жизнью и сходят со страниц книг», – считает Б. Харди. По её мнению, это самый живой женский образ, созданный Элиот, и, возможно, именно потому его трудно анализировать.

«Испорченный ребенок» (как называет автор Гвендолен в первой книге романа) появляется перед нами и Даниэлом на первой же странице в обстановке игорного дома на заграничном курорте. Деронда издали рассматривает красивую девушку, пытаясь догадаться о её внутренней сути. Ей немного не по себе, но лишь самую малость: она привыкла, что привлекает внимание мужчин, что они восхищаются ею; обычно она знает заранее, что скажет любой молодой человек. Но и Деронда заинтересовал её, хотя это против её правил. Она сама расспрашивает о нем и даже просит познакомить её с англичанином, носящим столь необычное имя. Однако Даниэл успел скрыться, а Гвендолен, возвратившись в отель, из письма матери узнает, что ей следует возвращаться домой: они разорены и вынуждены переехать в скромное жилище, которое сняли для них родственники. Накануне беззаботная богачка проиграла все деньги. Чтобы вернуться домой, она закладывает дорогое колье.

Здесь Элиот возвращает нас в прошлое, чтобы рассказать о своей героине (прием ретроспекции был в то время формальным новшеством).

«Она с радостью чувствовала свою исключительность; но её горизонт ограничивался миленькими романами, где героиня изливает в дневнике свою душу, полную смутной силы, оригинальности и всяческого бунтарства, тогда как её жизнь проходит исключительно в сфере моды, и если она бродит по грязи, пафос её скитаний помещается, так сказать, в её атласных туфельках», – пишет автор.

Гвендолен вращается в обществе, прекрасно поет на званых вечерах, участвует в живых картинах[10]10
  Род короткого спектакля, музыкально-пантомимического или с декламацией, на библейские, мифологические или исторические темы, исполнявшийся любителями в светских салонах или учебных заведениях.


[Закрыть], ездит верхом и стреляет из лука, флиртует и даже разбивает сердца молодых людей, к которым она «не питает ни малейшего интереса: её интересует лишь их благоговение, которого она не могла ожидать от женщин».

Клесмер, пианист и композитор (предполагают, что его прототипом был Ференц Лист, творчеством которого занимался в своих работах Дж. Льюис), критически отзывается о пении Гвендолен, исполнявшей Беллини – вероятно, потому, что сам он – поклонник Вагнера. Это задевает её самолюбие. И лишь его положительный отзыв о пластике Гвендолен в «живой картине» примиряет её с «опасно умным» музыкантом.

О Гвендолен говорят, что она «не успокоится, пока весь мир не будет лежать у её ног». Автор характеризует свою героиню как человека с сильной решимостью любой ценой получать то, что может доставить удовольствие. Безусловно, она, как и Доротея в «Мидлмарче», продукт определенного образования и воспитания, прививших ей набор определенных жизненных взглядов и устремлений. Она не танцует вальса и польки – парных танцев, которые считаются неприличными. Она не возражает, когда её сравнивают с самой Дженни Линд[11]11
  «Шведский соловей», знаменитая шведская певица (1820-1887), выступавшая во многих странах. Между прочим, самая сильная, самая продолжительная и самая безнадежная любовь Ганса Христиана Андерсена.


[Закрыть], тешит свое тщеславие знакомством матери с великой Рашель[12]12
  Французская театральная актриса (1821-1858).


[Закрыть], но выдает свой неосознанный антисемитизм размышлениями о том, что фигура у неё лучше, чем «у этой тощей еврейки».

Завидный жених – тридцатипятилетний богатый наследник лорд Гранкур, прямолинейный, надменный и скучный любитель лошадей и собак – разочаровывает Гвендолен своим холодным тоном и бесстрастным взглядом, но и интригует, когда во время танцев старается быть в поле её зрения.

«Гранкур монолитен и прост, как многие образы викторианских романов, но до ужаса реален», – писала о нем Б. Харди.

Он быстро и твердо решил жениться на Гвендолен и делает ей предложение в своей обычной сухой и лаконичной манере: «Он никак не мог представить себе, что Гвендолен может ему отказать». Она же в случае согласия на его предложение рассчитывала «дать ему понять, что не собирается отказываться от свободы, или, в соответствии с её излюбленной формулировкой, не намерена поступать так, как поступают все другие женщины». Своенравие Гвендолен раздражает Гранкура, у него срывается с уст проклятие (Damn – весьма «крепкое» для литературы того времени слово, у Теккерея оно заменялось многоточием). Но «в разговорах с ним она была менее дерзкой и игривой, чем с другими вздыхателями», раздумья приводят Гвендолен к выводу, что брак с Гранкуром был бы не так уж плох: он обеспечил бы ей «положение, роскошь, свободу делать, главным образом, то, что ей нравится», да и сам Гранкур казался ей «восхитительно спокойным и свободным от всяческого вздора <...>, и чем меньше у него было личных вкусов и желаний, тем свободнее во вкусах и желаниях должна была бы стать его жена». Свою мать, которая надеется, что Гвендолен «будет счастлива в этом браке не менее, чем все другие женщины», девушка уверяет, что сможет сделать из Гранкура «собачонку для будуара». Да и дядя Гвендолен, Гаскуань – некогда капитан Гаскин, изменивший имя с принятием сана священника – уверяет племянницу, что «каждая здравомыслящая женщина была бы счастлива с Гранкуром» и предостерегает её от возможности стать «жертвой собственного кокетства и безрассудства».

Страшное открытие останавливает Гвендолен на пути к замаячившему впереди замужеству, сулившему ей независимость и власть: некая Лидия Глэшер сообщает ей, что девять лет назад бежала от мужа ради Гранкура, от которого родила впоследствии четверых детей, но так и не стала его женой. Гвендолен надолго уезжает из дому.

Гранкур, узнав о её пребывании на заграничном курорте, отправляется на поиски девушки, но прибывает на место спустя несколько дней после её отъезда. В доме своего дяди он встречает Деронду. Здесь следует новая ретроспекция, из которой читатель узнает, что Даниэл также приходится племянником сэру Хьюго Мэллинджеру. Автор знакомит нас с юностью героя, росшего в доме Мэллинджера, а затем учившегося в Итоне и далее – в соответствии со своей «мальчишеской любовью ко всемирной истории, которая вызвала у него желание чувствовать себя как дома за границей и следовать в своем воображении средневековым бродячим студентам» – за рубежом. Даниэл благороден: он помогает заболевшему товарищу по Итону, Хансу Мейрику (которому при крещении покойный отец-травер дал имя в честь Хольбейна[13]13
  Ханс Хольбейн (1497—1543) – немецкий живописец и график.


[Закрыть]), получить высший балл и сам оказывается на втором месте.

Для семьи Ханса Даниэл стал чем-то вроде идеала. И в его семью юноша приводит однажды молодую еврейку Майру, которую спас от самоубийства. Этот поступок дает Даниэлу почувствовать, что «он стал взрослее в тот вечер, вступил в новую фазу жизни – возможно, как спаситель». В то же время он заставляет его задуматься над сложным вопросом: «как можно быть уверенным, что вырвать человека из лап смерти – значит спасти его?»

Семья Мейрика описана автором с большим теплом: в их доме «столы и стулья были старыми друзьями, которых предпочитали новым, и вся обстановка оставляла место для широкого взгляда на жизнь и её тщательно продуманного устройства, открытого для музыки, живописи и поэзии». У Мейриков «не всегда была служанка, чтобы топить камины и подметать комнаты», оперу они слушали только с галерки, «но в некоторых вопросах были весьма дотошны и не могли поверить, что повадки леди в светском обществе столь полны грубого эгоизма, мелких ссор и слэнга, как это пытаются представить так называемые литературные фотографии». Наконец, «мать и дочерей объединяли тройственные узы: семейная любовь, восхищение изящными ремеслами, которые они почитали за лучший вид труда, и привычное трудолюбие». Мать и две дочери занимаются рукоделием, а младшая Кейт – начинающая художница.

Тепло, забота и участие встречают Майру в доме Мейриков. Это типично диккенсовская почти сказочная антитеза неприютному миру, окружающему героиню. В то же время этот коллективный портрет скромной интеллигентной семьи вызывает в памяти не только идеальные образы вроде епископа Мириэля из «Отверженных» Гюго, но и вполне реальные характеры русских интеллигентов, немногие из которых еще живут, к счастью, радом с нами.

Майра – дочь актера Коэна-Лапидуса, выходца из Польши, который увез дочь в Америку, разлучив её с любимыми матерью и братом. Лапидус в прошлом – учитель, он владеет несколькими языками, а в театре не только играет, но и ставит пьесы, которые сам переводит или пишет. Дочь знает наизусть не только Шекспира, но и Шиллера, поет, играет в спектаклях небольшие роли. Однако ни аплодисменты, ни сама атмосфера сцены и кулис не радуют девочку. В попытках Лапидуса заставить Майру быть актрисой, в её сопротивлении этим его попыткам, а особенно – в различии отношения дочери и отца к религии, во всей этой «стене между отцом и дочерью» ясно читается отражение личного конфликта Элиот-Эванс с её отцом, оставившего, как мы уже упоминали, неизгладимый след в душе писательницы: «Между нами никогда не было доверия, но мне так жаль его!» – говорит Майра.

Вернувшись на Европейский континент, Лапидус проводит время в игорных домах. После краткого пребывания в тюрьме он пытается сблизить дочь с неким Графом – темной личностью, к которому Майра питает отвращение. Она бежит из Праги и с трудом добирается до Лондона, где обнаруживает, что улица, на которой она жила, снесена, и следы матери и брата потеряны.

Даниэла трогает стремление Майры отыскать свою мать: сам молодой человек тоже пытается выяснить, кто были его родители, которых он никогда не видел.

Головокружительны сюжетные и психологические коллизии романа: Мардохей оказывается братом Майры, Эзрой; мать Даниэла, принцесса Леонора Халм-Эберштейн, – еврейка.

«Это роман, свидетельствующий об огромных усилиях воображения, которые потребовались для его создания, – писала Б. Харди. – Рассказ о тайнах, открытиях, страхах, судьбе, смерти, преступлении ставит роман в один ряд с викторианским романом 1860-х, носящим название „сенсационного“. С этим жанром мы обычно ассоциируем скорее Уилки Коллинза, чем Джордж Элиот, но этот жанр имел определенное влияние на писателей, чей талант и восприимчивость вроде бы лежит за его пределами – таких, как Троллоп, Шарлотта Янг и Джордж Элиот. „Феликс Холт“ – чистейший пример вклада Элиот в этот жанр, но в „Даниэле Деронде“ есть много черт, которые делают его тоже „сенсационным“. Они нашли развитие в современных „триллерах“. Напряжение, тайна, ужас и причудливость „Даниэла. Деронды“ используются не только затем, чтобы напугать читателя, но являются частью психологического опыта персонажей. Гвендолен боится одиночества, любви, изменений освещения, открытого пространства, она погружается в мечты, её мучают кошмары».

Её брак с Гранкуром порабощает её гораздо более, чем она была порабощена в девичестве. По сути, Гранкур – символ садистического подавления. Не зря автор замечает, что он стал бы отличным губернатором в колонии.

В финале Гвендолен стоит перед вопросом о будущем. «Она поняла: то, что казалось возможным счастливым концом, на самом деле оказалось болезненным началом, где многое из того, что она узнала, будет утрачено, заново испытано и заново открыто. Это финал, оставляющий нас с чувством подлинности жизненных трудностей, их сложности и жесткости», – пишет Б. Харди.

Гвендолен пишет Даниэлу поздравление к его бракосочетанию с Майрой, в котором приносит извинения за то, что заставила его страдать.

Барбара Харди называет Даниэла «мостиком» между двумя «половинами» книги – «английской» и «еврейской». В сопоставлении этих двух общественных групп состоит единство романа. Как идеализированные образы-идеи противопоставлены сатирически изображенному английскому обществу, так напыщенность речи Мардохея, сентиментальность образа Майры, некоторая заданность Даниэла Деронды представляет собой полную противоположность тонкой иронии, сквозящей в блестящих характеристиках «светского общества», в остроумных и живых диалогах, раскрывающих в полной мере талант Элиот.

«Сцены, изображающие высшее общество, это не просто отрицание модных романов „серебряных вилок“ на манер Дизраэли и Булвер-Литтона, которые она критиковала в ранних работах, но сильная сатира на поверхностную культуру, неискренность, корыстолюбие, пошлость и брак как торговую сделку. Даже в сложном и симпатичном образе дяди Гвендолен, мистера Гаскуаня, заключены все эти пороки, как и в его достоверном и типичном образе жизни с его желанием скрасить неприятную суетность теплотой чувств и добродетели. Блестящая сатирически обрисованная пара – богатые и влиятельные Эрроупойнты».