Текст книги "Краткий конспект истории английской литературы и литературы США"

Автор книги: Сергей Щепотьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

О ней мог сказать президент Ф. Д. Рузвельт словами своего давнего предшественника Линкольна, обращенными к Гарриет Бичер-Стоу: «Маленькая женщина, развязавшая большую войну».

Но у Бичер-Стоу были сторонники среди собратьев по перу. У Маргарет Митчелл таковых не было. Миллионы восторженных читателей, а позже зрителей – да. Писательские же круги подвергали ее остракизму. Никто из выдающихся писателей-современников не назвал ее имени в числе американских авторов, достойных серьезной оценки. И это, скажем прямо, не делает им чести. Митчелл была одна против всех. Как ни странно, она была и против читателей, ибо их восторженная реакция на ее Скарлетт О’Хару возмутила писательницу: восхищение героиней казалось ей неуместным.

Лишь к моменту премьеры фильма Маргарет пошла на компромисс с аудиторией.

Но начнем по порядку.

Она родилась в семье адвоката, потомка выходцев из Ирландии, президента Исторического общества Атланты, шт. Джорджия; в жилах ее матери текла и французская кровь. Все семейство увлекалось американской историей. Девочка росла в атмосфере преданий о гражданской войне. Два деда Маргарет воевали на стороне южан. Проявляла она, между прочим, интерес и к России, где разворачивалось действие одной из написанных ею для школьного театра пьес. Потом окончила семинарию в Вашингтоне и колледж в Массачусетсе. Некоторое время работала журналисткой в Атланте. Пережила гибель на войне жениха. Дважды была замужем. Первый раз – коротко, муж погиб где-то на Среднем Западе. Вторично она вышла за страхового агента Джона Марша и, оставив работу, в течение десяти лет трудилась над будущей книгой – ее единственным крупным произведением. Поначалу это были просто записи всего, что ей довелось слышать о войне Севера и Юга. Гости вместе с хозяйкой посмеивались над кучами исписанных бумажек, которыми был полон ее дом. Но в 1936 году роман был опубликован и удостоен престижной Пулитцеровской премии. Было продано 10 млн экземпляров. Книгу перевели на 18 языков (в дальнейшем эти цифры возросли, соответственно, до 70 и 25). Роман явно полемизировал со знаменитой книгой Бичер-Стоу и подобной ей аболиционистской литературой. Патриархальный феодальный уклад Юга поэтизируется автором, и весьма талантливо, убедительно, хотя не стоит сомневаться, что, как всегда, истина лежит равноудаленно от двух полярных точек зрения на предмет спора. Ни Юг с его рабством, ни Север с его властью капитала – не идеал, да и существует ли идеальный политический уклад? Митчелл создала, однако, в своей книге образ Скарлетт – символ человека, способного на выживание в любых внешних, даже самых трудных и трагических, обстоятельствах, тем более трогательный и внушительный, что это образ женский, свидетельствующий о том, что сила духа, живущего в хрупком и незащищенном, казалось бы, теле способна выстоять перед лицом любых испытаний. Кто-то из американских коммунистов пустил в обиход неодобрительный термин «скарлеттизм», в советской критической литературе он был с энтузиазмом подхвачен, писали о том, что Скарлетт – воплощение духа эгоизма и стяжательства. Как уже упоминалось, авторская позиция по отношению к героине была близка к такой оценке, хоть и не столь однозначна. Читатели, а потом и зрители, однако, увидели в Скарлетт нечто другое, пожалуй, более глубокое и ценное: не беспринципность, но стойкость, способность идти на компромисс в сиюминутной ситуации ради спасения высшего принципа: благополучия близких и – шире – родины. Рискуя показаться кое-кому из литературных и окололитературных снобов наивным и неглубоким в своих суждениях, смею это утверждать, ибо убежден: служа благополучию семьи, человек, женщина служит благу своей страны. И, если внимательно читать роман, то станет ясно, что для Скарлетт ее семья, ее родная Тара, ее любимая Атланта с сотнями изувеченных, израненных солдат в госпитале, пылающая в огне чудовищного пожара – единый и неделимый предмет любви, привязанности и заботы.

Ретт Батлер – богатый и циничный делец и кутила, с которым Скарлетт связывают сложные взаимоотношения, – пытается доказать ей: «Мы оба – негодяи». Однако это не совсем справедливо. Бесстыдное поведение Ретта зиждется на чертах его характера, хотя обстоятельства зачастую делают его благородным: хотя бы во время пожара в Атланте, когда он спасает Скарлетт и Мелани. Скарлетт же, наоборот, обстоятельства – более, чем душевные свойства – заставляют поступать цинично – как уже говорилось, ради достижения своих целей, по большому счету вполне достойных. Образы обоих героев сложны, неоднозначны – и в этом большая заслуга автора, доказательство профессионального мастерства Маргарет Митчелл, которое замалчивали ее собратья по перу и в котором ей отказывала критика: еще в 1969 г. польский критик Ежи Теплиц в своей «Истории киноискусства» утверждал, что «никто не мог бы отнести роман „Унесенные ветром“ к шедеврам литературы». Но, скажем прямо, эта более чем тысячестраничная сага о гражданской войне вполне может быть причислена к литературным шедеврам по совсем не женской эпичности изображаемых событий, яркости и сложности характеров, своеобразию языка, продолжающего твеновскую традицию передачи говора белых и чернокожих южан.

Об экранизации романа следует сказать особо.

Этот первый фильм-гигант (в шестидесятые годы переведенный на широкий экран, а затем и на широкий формат) имеет весьма необычную историю. Права на экранизацию были куплены независимым продюсером Дэйвидом Селзником еще до выхода книги. Сумма была по тем временам неслыханная: пятьдесят тысяч долларов. Сам фильм стоил 4 млн долларов. К 1965 г. (за четверть века) он принес шестьдесят пять миллионов чистой прибыли. С учетом инфляции, его поныне считают самой кассовой лентой Голливуда.

Путем опроса зрителей на роль Батлера был избран актер из фирмы «Метро-Голдвин-Майер» Кларк Гейбл. За это «МГМ» получила права проката будущего фильма, а в дальнейшем ее руководство влияло и на ход создания картины (таким образом в нем, как уже говорилось, принял участие Ф. Скотт Фицджеральд).

На роль Скарлетт пробовались 1500 (!) американских актрис, в том числе такие звезды, как Бетт Дэвис, Кэтрин Хэпберн, Джоан Кроуфорд, Полетт Годар. Но утверждена была англичанка Вивьен Ли. Специально наняли учителя, ставившего ей южное американское произношение. Она раздражала американских коллег-актеров, продюсера и режиссеров, постоянно появляясь на съемках с томиком Митчелл.

Режиссером фильма в титрах значится Виктор Флеминг. Но начинал работу над фильмом Джордж Кьюкор, к тому времени десять лет работавший в кино и получивший известность своими экранизациями классических литературных произведений. Кьюкора сняли с постановки по требованию Гейбла, считавшего, что тот слишком много времени уделяет Вивьен Ли.

Виктор Флеминг снял большую часть материала, однако от перенапряжения слег, и заканчивал картину Сэм Вуд.

Сценарий, над которым работали, как упоминалось, тринадцать человек, дописывал уже во время съемок Бен Хект, по его собственному признанию, не знавший литературного первоисточника.

Фильм создавался необычайно долго: называют разные сроки, от двух до трех лет. Съемочный период – самый дорогостоящий – был, однако, краток: пять месяцев и пять дней (при норме 6—7 месяцев). Случалось, что Вуд и Флеминг снимали параллельно разные эпизоды. Окончательная версия фильма длится три часа сорок две минуты.

Премьера состоялась 15 декабря 1939 г. в Атланте. Она сопровождалась настоящей манифестацией южан. Маргарет Митчелл заявила на премьере, что увидеть на экране возвращение конфедератов – необыкновенное переживание для Джорджии и всего Юга, и поблагодарила «за внимание ко мне и моей бедной Скарлетт». Когда на экране Скарлетт застрелила грабителя, восторг зрительного зала был просто бешеным.

Любовь Скарлетт и Ретта – южанки и северянина – воспринималась как символ единения нации.

Фильму присуждено десять «Оскаров». Кларк Гейбл, однако, награды не получил: она досталась в тот год другому актеру, за другой фильм. Зато была награждена – впервые в истории! – негритянка Хэтти Мак Дэниэл – в номинации «Лучшая роль второго плана» – за роль кормилицы.

Через десять лет создательница «Унесенных ветром» погибла в автомобильной катастрофе.

Другим певцом американского Юга был

УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР (1897—1962).

Уроженец шт. Миссисипи, аристократ, выходец из семьи, давшей Югу губернаторов и других общественных деятелей, он не получил систематического образования. Во время Первой мировой войны служил в канадской авиации, был ранен. Писал стихи, потом опубликовал роман «Солдатская награда» (1926) в духе произведений писателей «потерянного поколения». С 1929 г. создает многочисленные романы, составляющие так называемую Сагу Йокнапатофы – мифического южного округа, помещенного автором в его родной штат Миссисипи. Наиболее известные книги этого цикла – «Шум и ярость» (1929), трилогия «Деревушка» (1940), «Городок» (1957), «Особняк» (1959); цикл рассказов «Сойди, Монсей» (1942), посвященный главным образом жизни чернокожих.

УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР принадлежал к авторам, требующим сотворчества читателей.

«Реквием по монахине» (1951), раскрывающий мотив искупления греха, получил особую известность благодаря инсценировке, сделанной одним из столпов европейского экзистенциализма Альбером Камю.

Подобно Маргарет Митчелл, Фолкнер видел причину гибели старого Юга в уродливых формах капиталистического развития, принесенного сюда с Севера.

Но в то же время не идеализировал и рабства. Не питая иллюзий относительно устройства мира, Фолкнер все-таки считал себя оптимистом. Получая в 1950 г. Нобелевскую премию, Фолкнер заявил: «Я отказываюсь верить в конец человечества. Человек не просто выстоит, он восторжествует». И в этой вере в стойкость человека он тоже сходится с автором «Унесенных ветром».

По-разному оценивала критика творчество Фолкнера. За любовь к родному Югу его иной раз зачисляли в расисты (как это было и с Маргарет Митчелл). Порой норовили упрекнуть в уходе от современности: его романы о Йокнапатофе не воссоздают точной временной картины, в них присутствуют многочисленные сдвиги в хронологии. Но Фолкнер остро чувствовал дыхание времени и в романе «Свет в августе» (1932) изобразил американского фашиста.

Одни и те же персонажи выступают в романах и рассказах Фолкнера то как главные, то как второстепенные или даже эпизодические герои. Так или иначе все они связаны узами родства.

Трудность восприятия произведений писателя в том, что он мало заботится о последовательности изложения событий, начинает действие как бы с середины, обрывает его, перебивает какой-то другой историей. В разных книгах, действие которых разделено десятилетиями, герои не меняют своего возраста. События описаны по нескольку раз с точки зрения разных действующих лиц. Читатель погружается в своеобразный хаотичный мир «случайных» мыслей, воспоминаний, чувств и наблюдений. Язык Фолкнера тяжел, громоздок. Своими ориентирами в литературе писатель называл Библию, Шекспира и Достоевского. Но, пожалуй, ни Библия, ни Шекспир не сравнимы с его стилем, их отличает куда большая стройность. Достоевский, как известно, грешил небрежностью языка, хотя его небрежность зачастую нарочита, приближается к путаности сбивчивой речи рассказчика, а порой уступает место весьма тонким афоризмам. Но ориентиры – не объект копирования. Возможно, так и следует понимать эта слова Фолкнера.

Роман «Шум и ярость» – образец использования внутреннего монолога в американской литературе. К нему отчасти прибегали Хемингуэй в «Снегах Килиманджаро», Дос Пассос в «Пересадке в Манхэттене», Драйзер в «Американской трагедии». В «Шуме и ярости» Фолкнер использует этот метод для субъективного описания событий различными персонажами, а затем подводит им итог с авторской позиции.

Украинский переводчик Фолкнера Р. Доценко упоминает о том, как Фолкнер ответил на вопрос, что делать, если после третьего прочтения читатель не понял его романа: «Прочитать в четвертый раз», – ответил Нобелевский лауреат. Доценко резюмирует: «Эта фраза сказана „на публику“, но в ней есть более глубокий смысл: браться за Фолкнера надо с доброй волей, запасшись терпением и решимостью не отступить перед „временными трудностями“. Исходя в своем творческом методе из принципов эмоциональных, а не интеллектуальных, Фолкнер и от читателя требует огромного умственного напряжения, ему необходимо активное сотворчество».

Высокую оценку творчеству Фолкнера давали Жан-Поль Сартр и Андре Жид. Ряд исследований его творчеству посвятили советские литературоведы М. Мендельсон, П. Палиевский, Ю. Палиевская.

Но в 1938 г. журнал «Интернациональная литература» в № 4 сообщал о появлении новой книги Фолкнера «Непобежденные» так: «Ряд критиков утверждает, что роман Фолкнера является новым этапом в творчестве писателя, поворотом его к реализму, отказом его от стилистических вывертов и психоаналитических изысков. Другие справедливо считают, что Фолкнер и здесь остался тем же, что и в прошлых своих книгах, а так называемый поворот его объясняется требованиями американских журналов вроде „Сэтердэй ивнинг пост“, мещанскому читателю которых оказались не по зубам литературные „искания“ Фолкнера.

„Опрощение“ фолкнеровского стиля, таким образом, объясняется крайне просто.

Фолкнер взял ряд своих рассказов, посвященных любимой теме о гражданской войне в Америке и опубликованных в свое время в различных литературных еженедельниках <...>, и соединил их в роман, хитроумно связав их героев не слишком сложной интригой. <...> Психоаналитические изыскания Фолкнера, как и в прежних его романах, граничат с прямой психопатологией. Роман, по словам критики, насыщен эпизодами, вызывающими у читателя дрожь отвращения. Описания убийств, линчевания, пыток, к которым у Фолкнера прибегают с одинаковым удовольствием и северяне, и южане, сделаны с каким-то патологическим смакованием омерзительных и страшных деталей. Фолкнер, безнадежно ищущий всевозможных способов искусственного оживления своего идейно выхолощенного материала, вновь демонстрирует свою беспомощность и опустошенность».

ДЖОН ЭРНСТ СТЕЙНБЕК (1902—1968)

ДЖОН СТЕЙНБЕК создал «Гроздья гнева» – эпос человеческого мужества, любви и ненависти – и серию очерков в защиту американской агрессии во Вьетнаме.

«Если уж стал однажды бродягой, то это навсегда», – сказал однажды о себе этот американский писатель, еще один Нобелевский лауреат.

Сын казначея и учительницы, он, учившийся биологии в Стэнфордском университете, действительно много бродяжил. Был сельскохозяйственным рабочим и вместе с согнанными с земли фермерами проделал путь от Оклахомы до Калифорнии, впоследствии отразив эту миграцию в своем великам романе «Гроздья гнева» (1939). О людях социального дна, бродягах и чудаках, писал Стейнбек и в первом принесшем ему известность романе «Тортилья Флэт» (1935), и в короткой книжке «О мышах и людях» (1937). Философской притчей о блуждающем в потемках человечестве стал небольшой по объему роман «Заблудившийся автобус» (1947). А огромная эпопея «К востоку от рая» (1952) – история двух семей переселенцев – стала своеобразной метафорой истории рода человеческого. Наконец, итогом странствий писателя по многим штатам стала книга «Путешествия с Чарли в поисках Америки» (1961), после опубликования которой ему и была присуждена Нобелевская премия (1962).

Скитания Стейнбека дали ему богатейший материал для книг.

Мастерски переданные пейзажи, масса мелких и точных деталей американского быта, богатство языковой палитры, развивающей все ту же твеновскую живую традицию, – все, что присутствует в романах писателя, он видел собственными глазами, слышал, пробовал на ощупь. Но главное в его книгах – всегда живые люди, то пристальное внимание и любовь к человеку, которые отличают лучшие произведения Стейнбека.

На босяка Денни – обитателя Тортилья Флэт, беднейшего района городка Монтерей в Калифорнии, а точнее, прилегающих к нему леса и океанского побережья – внезапно обрушивается наследство от деда: ему достается два дома. Правда, дома эти, скорее, следует назвать хижинами, но для голодранца, ночующего в сточных канавах, лесных овражках или под чьей-нибудь лодкой на берегу, это сказочное богатство.

По неписанному закону братства бедноты, один дом Денни отдает в распоряжение таких же нищих приятелей, которые, беспечно заснув после очередной доброй попойки, забывают погасить свечу. Дом гибнет в пламени пожара. В результате другой дом Денни становится чем-то вроде сказочного теремка, в котором всем друзьям владельца находится приют. Тепло и с юмором описывает автор всю эту «честную компанию», их попойки (на сей раз, заметим кстати, речь идет действительно о солидных порциях – по галлону, то бишь почти по два литра вина на брата), мелкое воровство ради покупки очередной выпивки, их примитивное философствование за стаканом вина, но и доброту – к себе подобным и к братьям меньшим – собакам, и благородство. Денни и его друзья долго подсчитывали, на сколько попоек хватило бы денег, которые прячет где-то их сотоварищ Пират, долго пытались выяснить, где кроется его клад, и пробовали запугать его, рассказывая, как легко потерять скрытые сокровища. Но стоило встревожившемуся Пирату доверить хранение скопленных денег Денни – и никто из компании не посмел взять из его мешочка ни цента. Вот прошел слух, что пятеро детей нищей Терезины голодают, – и воришки потащили что под руку попадалось не в кабак Торелли, а многодетной матери.

Хитрые и простодушные, эти чудаки наивны даже в своей хитрости, потому что добры и человечны. Лишаясь чего-нибудь из своего имущества, они не горюют, а искренне рассуждают о том, что таким образом стали свободнее. Собственность тяготит их. И в конце концов становится таким бременем для самого Денни, что он бежит от нее, бежит от ответственности – не только за дом, которым владеет, но и за своих товарищей. А воротясь – погибает после пьяной оргии, на которую собирается в его честь весь район Тортилья Флэт. Погибает, бросившись на воображаемого противника в пьяной драке и свалившись в темноте в глубокий овраг. И дом его опять-таки горит, а населявшие его люди не гасят пожара: «Так и должно было случиться, мудрые друзья Денни. Узел, вас связавший, вдруг лопнул. Дом теперь должен был бы принадлежать кому-то другому <...>, так пусть уж лучше этот великолепный символ святой дружбы, это место пирушек, и драк, и любви умрет, как умер Денни».

Тему бремени внезапно свалившегося на человека богатства – уже подлинного – писатель продолжил через десять лет в повести «Жемчужина» (1945). Здесь та же близость к народному сказу, те же бедняки, одному из которых посчастливилось отыскать в море жемчужину невиданных размеров. Но интонация повествования значительно отличается от стилистики «Тортилья Флэт». Рассказ о жемчужине суров и жесток. Богатство приносит беду и горе, из-за счастливой, казалось бы, находки льется кровь, она сеет смерть Ее обладатель возвращает ее в море.

Возможно, пережитые человечеством ужасы мировой войны повлияли к моменту написания повести на мироощущение автора. Впрочем, уже короткий роман 1937 года – «О мышах и людях» – далек от оптимистического духа предыдущей книги. Этот рассказ о двух бродягах, нанявшихся в сезонные рабочие, исполнен горькой и жестокой правды об отверженных, бездомных, безнадежно одиноких. Косноязыкий и умственно отсталый силач Ленни, трогательно привязанный к умному Джорджу, испытывающему чувство ответственности за своего товарища, чернокожий Крукс, переживший немало унижений и потому жестокий к детски наивному дурачку Ленни, сдержанный, но добрый Слим и томящаяся рабской зависимостью от жестокого мужа молодая женщина, в виде протеста заигрывающая с сезонными рабочими на ферме свекра, – все они мечтают вырваться из своего порочного круга, но их мечтам не суждено сбыться. Трагический финал книги не скрашен оптимизмом: таковому нет места в атмосфере безнадежности и боли, насыщающей роман.

Эта боль за сорванных с родных мест людей звучит главной темой самого знаменитого романа Стейнбека, «Гроздья гнева», в котором, однако, сильны и свойственные «Тортилья Флэт» юмор, земная, человечная мудрость.

Эпическая картина великого бедствия – засухи, поразившей в 1937 г. многие районы Соединенных Штагов, и вызванной ею миграции населения – складывается из сочных и масштабных пейзажей, публицистических рассуждений автора о земле, ее собственниках и арендаторах, подробно прослеженной судьбы фермерской семьи Джоудов, переселяющейся в Калифорнию, десятков мелких историй, вплетающихся в основной сюжет и дополняющих общую панораму народной жизни. Это и яркие натюрморты, и точная анималистика, и непередаваемая сочность речи персонажей.

Драматическое расставание с землей, в которую пустили корни еще деды, картины обращающихся в руины опустевших домов, одичавших или гибнущих домашних животных сменяются жанровыми зарисовками – первыми штрихами летописи двухсотпятидесятитысячного фермерского исхода: здесь и взаимовыручка переселенцев, и стремление лавочников нажиться на их беде, и первые утраты, и первые тревожные прогнозы печального результата отчаянного рывка. И – не аллюзия ли Вавилонского столпотворения? – смешение наречий уроженцев разных штатов. И услышанная почти в самом начале пути горькая максима: «Мне тут один парень сказал: свободы у тебя ровно столько, сколько у тебя в кармане, чтобы за нее заплатить».

Но вот и Калифорния – «золотой край», с которым связано у кочевников столько надежд. К тому времени, как Джоуды увидели ее холмы и долины, сады и виноградники, их старики умерли, а кто-то из детей решил изменить планам семьи и строить свою судьбу по-своему.

«Семья распадается», – печально констатирует мать.

Ма, как зовут ее все в семействе, – один из самых ярких, самых самобытных образов романа. Это фигура поистине фольклорная, олицетворяющая родовое начало и жизненную мудрость народа. Это женщина невероятной силы духа. Всю ночь решающего этапа пути – через пустыню, которую невозможно проехать днем из-за жары, Ма проехала рядом с телом умершей на ее руках бабки и не позвала никого из членов семьи: «Семья должна была проехать пустыню», – твердит она в ответ на поток возгласов удивления домочадцев.

Однако Калифорния не стала для переселенцев «землей обетованной». Едва ступив на эту землю, они чувствуют неприязнь местного населения, которое видит в пришельцах конкурентов и виновников возможного снижения жалованья. Герои романа на собственной шкуре испытывают произвол местных властей и воротил из Ассоциации фермеров.

Но и тут Ма поддерживает душевные силы своих близких: «Не переживай, – убеждает она сына, Тома. – Ты должен иметь терпение. Да что там, Том, мы будем жить, когда все они уйдут. Мы, Том, – живой народ. Они нас не уничтожат. Да, мы же народ, мы живем и будем жить».

В федеральном правительственном лагере для переселенцев, когда тревоги за семью несколько отступают, Ма испытывает минуту слабости. И тогда ее поддерживает несколькими добрыми фразами муж, еще недавно ворчавший на ее неуемную активность.

Но месяц в этом временном пристанище пролетел, а работы семья не получила. Джоуды вновь отравляются в путь. И вот, наконец, работа, но это изнурительный труд за нищенскую плату. И собственники, обезумевшие от страха перед кризисом и «красными», которыми они считают любого, кто требует справедливости. И новые провокации против переселенцев, в результате которых гибнет бывший проповедник Кэйзи, а Том Джоуд, вступившийся за него и убивший одного из провокаторов, вынужден обратиться в бегство, повергнув в отчаяние Ма.

Кэйзи – еще один из наиболее примечательных образов романа. Проповедник, усомнившийся в целесообразности своих проповедей, мучительно ищет ответа на вопросы о Боге, человеке и смысле бытия, которые задает самому себе, он не задумываясь идет в тюрьму, чтобы выручить замешанного в драку Тома Джоуда, поскольку тот только что освободился из заключения условно. Оказавшись на свободе, Кэйзи, кажется, избавился от душевных мук и духовных исканий и возглавил забастовку сезонных рабочих, хотя сам себя лидером не считает: «Я просто болтаю много», – иронизирует он.

Но Том Джоуд уже понял, что Кэйзи, цитирующий Экклезиаст, прав, говоря, что «двоим лучше, чем одному» и «нитка, скрученная втрое, не скоро порвется».

И женщины, глядя на своих мужей, «ждут, сломаются ли они», но «там, где много мужчин собирались вместе, страх покидал их лица, уступая место злобе. И женщины с облегчением вздыхали, потому что знали: все в порядке – их мужья устояли и не сломаются никогда, пока их страх может обратиться в гнев».

Поразительна сила финала книги. Родившая мертвого ребенка Роза Джоуд кормит своей грудью незнакомого мужчину, умирающего с голоду. В этой заключительной сцене романа – торжество высшей гуманности и благородства, символ вечной жизни и несломленности человека перед ударами судьбы и перед смертью.

«Гроздья гнева» – эпос человеческого мужества, любви и ненависти, роман суровый и человечный. Потому он стал книгой на все времена.

Куда более камерный сюжет в романе Стейнбека «Зима тревоги нашей» (1961), вызвавшем интерес широкого круга читателей после пятидесятых годов, которые стали в известном смысле периодом духовного и творческого кризиса писателя – во всяком случае так принято считать у критиков.

Тема книги – проблема нравственного выбора интеллигентного человека. Это сближает ее с философской направленностью европейского, в частности французского, экзистенциализма. Герой романа Итен Хоули – человек с университетским образованием, потомок одного из старинных американских родов, волею судьбы оказывается без средств к существованию и вынужден ради пропитания семьи прозябать в качестве продавца в лавке итальянца-эмигранта.

Снисходительное отношение окружающих, мягкие, но настойчивые упреки жены, жестокое пренебрежение детей-подростков... Все это делает Итена ироничным до желчности – по крайней мере внешне. Он посмеивается над собой и над окружающими, зачастую бывает и святотатственно циничным. Лишь наедине с самим собой, в ночных бередящих душу бдениях и снах, странствуя по бескрайним просторам памяти, он остается верным идеалам юности, впитанным с детства принципам честности и благородства. Эти две сущности его естества постоянно борются в Итене.

Стейнбек показывает, как обстоятельства словно подталкивают его героя на путь предательства и жестокости ради выгоды и достижения «достойного» положения в затхлой атмосфере небольшого городка, где вокруг все куплено, продано и перепродано, где особенно ясно видны волчьи законы, по которым живет общество. Итен Хоули умен, и потому для него не составляет труда расставить ловушки местным воротилам, навязать им свои правила игры. Однако попутно он ломает жизнь хозяину-итальянцу, с которым, в общем, прекрасно ладил долгие годы, более того – приводит к гибели друга детства.

Дело сделано, цель достигнута: Итен богат и независим, он на пороге новой жизни. Но тут в сорокалетнем Ричарде III Америки XX века (строка из этой трагедии Шекспира стала названием романа) просыпается совесть. И вершит над ним свой суд. Итен идет к морю, чтобы в его водах вскрыть себе вены. И только мысль о любимой дочери заставляет его повернуть к берегу. Автор ставит точку в своем повествовании, когда Итен борется с волнами прилива. Эта сцена словно символизирует пучину судьбы, тех обстоятельств, которые привели героя к нравственной гибели. И удастся ли ему выбраться из этой пучины, мы не знаем.

Сорок лет назад появился русский перевод этой книги. Тогда мы читали ее с интересом, но, пожалуй, особенно животрепещущим стало содержание романа для нас сегодня, когда в нашей стране незаметно распространилось мнение, что бедная честность чуть ли не позорна, что для достижения экономического благосостояния можно поступаться идеалами благородства и добра. Когда люди, независимо от возраста, часто ради денег готовы ломать и чужие, и свои собственные судьбы...

«Путешествие с Чарли в поисках Америки» – книга невыдуманная, написанная удивительно живо. Все в ней – и ослепительно яркие пейзажи, и точные социологические и психологические наблюдения, и метко схваченные, описанные с мягким юмором повадки животных, и гордость, и тревоги, и боль за свою страну – все свидетельствует о подлинно высоком мастерстве автора, его высокой гражданственности, лиризме и человечности. Светлой грустью овеяны строки о посещении писателем родных мест. «Мой город вырос и изменился, и мои друзья изменились вместе с ним. Я вернулся к своему другу изменившимся, так же, как мой город изменился для меня. Я исказил картину его памяти, внес в нее беспорядок. Уехав, я умер и таким образом остался нетронутым и неизменным. Мое возвращение привело лишь к неясности и неловкости.

Хоть они не могли этого сказать, мои старые друзья хотели бы, чтобы я уехал и занял свое должное место в системе их воспоминаний. И я хотел уехать – по той же причине. Том Вулф был прав: домой возвратиться нельзя, потому что дом прекратил существование, кроме разве как в нафталине памяти».

Резким контрастом к облику Стейнбека, каким он предстает в перечисленных выше книгах, стало его неожиданное выступление в защиту американской агрессии во Вьетнаме в 1966 году. Оно противоречило и позиции американской прогрессивной интеллигенции, осуждавшей политику правительства. Осуждению подвергли выступление Стейнбека и в Советском Союзе. 7 июля 1966 г. «Литературная газета» опубликовала гневное письмо в стихах Евгения Евтушенко, обращенное к американскому коллеге. Писатель, конечно, ответствен за каждый свой поступок, за каждое свое слово. Стейнбек рассказывал, как, проехав с пуделем Чарли в автомобиле десять тысяч миль по тридцати четырем штатам, ни разу не был узнан. Но серия очерков о Вьетнаме за его подписью – дело совсем другое. Трудно сказать, чем руководствовался в своем поступке Стейнбек. Трудно даже судить его – сейчас, тридцать шесть лет спустя, когда мы знаем, что и в нашей стране находились писатели, поддерживавшие советское вторжение в Афганистан – в отличие от осуждающе молчавшей прогрессивной интеллигенции страны Советов. Со временем иные ошибки приходится прощать и писателям, пусть даже сделать это бывает нелегко.

В 1992 г. по случаю 90-летия автора «Гроздьев гнева» украинский литератор А. Иванов вспоминал: «Стейнбек был писателем непоседливым, много ездил по белу свету и дважды посетил Украину. В последний приезд в Доме литераторов в Киеве его встречали поэты и прозаики, однако без искренности и доверия, такое то было время. Разрядил обстановку, сломал лед отчужденности сам Стейнбек. Что-то сказал людям, сопровождавшим писателя, и они внесли в зал пачки его книг.