Текст книги "Краткий конспект истории английской литературы и литературы США"

Автор книги: Сергей Щепотьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

«Я бы написал об этом иначе», – говорит обиженный Перкиссон, и автор с удовольствием парирует: «Но вам, сэр, это не удалось. А вот я написал... по-своему».

Да, эта забавная повесть написана весьма оригинально.

Действие ее разыгрывается в одном из мелких княжеств на юге Германии в канун тревожного 1848 г., в изображении Пристли очень напоминающего бунтарский 1968-м. Старейшина английского литературного цеха может показаться циничным в описании «революционной ситуации»: слишком уж она напоминает бурю в стакане воды, слишком болтливы политики, глупы воинствующие, но трусоватые студенты, театральны (в данном случае – буквально!) толпы «негодующих масс». Но восьмидесятилетий мудрец многое повидал на своем веку и прекрасно знал, чем кончается любой бунт, любая революция, что представляют из себя возглавляющие ее болтуны, чьи интересы они в первую очередь представляют...

Его высочество Карл влюбился в некую Клео Торрес, некогда безработную пражскую танцовщицу Фанни Донован, дочь испанки и ирландца, которую швейцарский представитель дома Ротшильдов Штокхорн спас от голодной смерти и увез в Петербург, где она вскоре нашла себе покровителя. Карл выстроил для возлюбленной дворец, прозванный Павильоном масок. Там она живет с «дуэньей» Шарлоттой и «секретарем» Николо Новельдой – ловким шарлатаном-итальянцем, «занимающимся ее душой: составляющим ей гороскопы, гадающим на хрустальном шаре и картах» и т. д. Присутствие распутной Клео вызывает возмущение «добропорядочных» граждан, один из которых – сильно напоминающий шекспировского Мальволио глава партии радикалов фон Марштайн – не прочь тем не менее вкусить с нею сладости греха. Однако не удовлетворение тайных порочных желаний ханжей-пуритан в душной провинциальной атмосфере влечет Клео, а парижская сцена. Дурной подражатель Байрону француз Виктор Ватанн, предлагает ей бежать. Новельда берется устроить этот побег и с блеском осуществляет свой план, не забывая собственных интересов. Подобно Гамлету, он обращается за помощью к актерам только что закрытого пуританами народного театра, и те разыгрывают мятеж, от которого будто бы и приходится бежать возмутительнице общественного мнения Клео. Сам Новельда тоже покидает опостылевшие стены Павильона масок и границы княжества, чтобы найти свое счастье в далеком Уругвае, где его ждет богатый [...] и куда с ним направляются питающая к нему материнские чувства бездетная Шарлотта и ... Луиза, жена его высочества [...]а.

Забавный анекдот – и только? Да, если бы не то парадоксальное обстоятельство, что в финале повести навсегда отрекающегося от своего шарлатанства Новельду просит вновь заняться гороскопами и гаданием на хрустальном шаре та же самая Луиза, которая еще недавно «не понимала, как интеллигентный мужчина может довольствоваться положением шарлатана». И если бы не точное психологическое умозаключение Новельды: «Весьма редко мы бываем такими, какими выглядим, но еще реже соответствуем своим представлениям о себе самих». И если бы не язвительные характеристики «банды идиотов-студентов», «охраняющих» Клео в ее резиденции, но обратившихся в бегство при виде театральной массовки, или советника-радикала «с кустистыми бровями, выпученными глазами и толстыми обвисшими губами, какие часто бывают у профессиональных ораторов», обутого в «тяжелые сапоги, чтобы подчеркнуть, что он человек из народа» и изрекающего громкие, бичующие разврат, фразы, пока его ручищи норовят ощупать распутницу Клео. Или цинизм Клео, видящей в толпе мятежников лишь «трусов, лентяев, глупцов, от которых несет пивом и колбасой». Или рассказ Виктора Ватанна о путешествии по России и «пустых пространствах Белоруссии и Польши, где нет хорошего вина, а из еды одни яйца», за которые, к тому же надо платить непомерно много. Или замечания Новельды о том, что «политик – это шарлатан, который всем обещает счастье». Или, наконец, авторское высказывание о политиках, которые при написании мемуаров стараются сгладить свое зазнайство и цинизм...

Вряд ли автора таких строк можно назвать писателем, стремящимся лишь угодить мещанским вкусам...

К счастью, даже в период официального охлаждения к английскому писателю в нашей стране умный критик Ю. Кагарлицкий заметил, что Пристли «не всегда говорил о людях главное, но то, что им самим казалось главным». Еще точнее, кажется, было бы сказать, что Пристли писал о том, что в том или ином случае представлялось главным ему самому. И согласиться, что это неотъемлемое право каждого пишущего человека.

Ю. Кагарлицкий полагал, что «ни мастерством, ни талантом Пристли не идет в сравнение с Диккенсом». Однако, хоть сам JBP не любил разговоров о литературных влияниях, можно смело сказать, что во всей английской литературе XX века именно он ближе всего к великому мастеру пера века XIX. Именно диккенсовская лукавая ирония, порой оборачивающаяся невероятно смешным гротеском, диккенсовский реализм, сочетающийся с романтической приподнятостью повествования, диккенсовское тяготение к приключению, поиск увлекательного в серой обыденности, широта и пестрота панорамы изображаемых лиц и событий видится нам в творчестве Пристли.

Затхлые будни «Улицы Ангела» (1930) расцвечены появлением авантюриста Голспи. Он обаятелен, широк, внушителен. Кажется, с ним пришло в мелкую посредническую фирму процветание. Однако, выкачав из компании деньги, проходимец исчезает.

«Чудо-герой» (1933), наоборот, показывает честного Чарли Хэббла, случайно ставшего героем шумихи, поднятой в СМИ по случаю предотвращения взрыва на заводе, где он работал. Но Чарли отказывается от роли марионетки в руках сильных мира сего и возвращается к своей скромной работе.

В первом случае перед читателем развертывается картина заурядного существования «маленьких людей». Во втором – шумная атмосфера столичных театра, киностудии, великосветских раутов. Но и там и тут живо очерченные наблюдательным автором персонажи задыхаются в скуке и пошлости, и там и тут стремятся они к острым ощущениям и ярким впечатлениям.

Яркий и призрачный, блестящий и таинственный мир открывается нам в романе «Утраченные империи» (1965), действие которого происходит с ноября 1913-го по август 1914-го. Сочная фреска, изображающая мир мюзик-холла, таит в великолепии своих красок мрачный фон надвигающейся мировой катастрофы, готовой опрокинуть привычный уклад жизни, зачеркнуть просыпающуюся в молодом Ричарде Хэрнкасле любовь к жизни и женщине. Ричард начинает работу в номере своего дяди-иллюзиониста. Действительность и иллюзия переплетаются в жизни героя: излюбленный мотив семидесятилетнего автора выливается в забавное и одновременно грустное ностальгическое воспоминание об ушедшей довоенной поре, для которого характерно острое чувство времени, элегантность персонажей и писательского стиля, возвращающегося к пикарескной традиции «Добрых товарищей».

Широкую панораму столичной жизни нарисовал Пристли в двухтомной эпопее «Создатели образов» («The Image Men») – «За городом» и «Лондонский эпилог» (1968).

Название в наши дни можно бы парадоксальным образом перевести английским же термином – «Имиджмэйкеры».

Здесь в поле зрения писателя – кинематографисты, политики, журналисты, бизнесмены, а также представители академических кругов. Опираясь на традицию «академического» романа (academic novel, campus fiction) в английской и американской литературе XX в., Пристли создал широкое авантюрно-сатирическое полотно, главными персонажами которого стали столь же непохожие внешне, сколь и по характерам, профессоры Космо Салтана и Оуэи Тьюби, связанные не только общим делом, но и искренней, трогательной дружбой.

Судьба сталкивает оказавшихся без гроша в кармане талантливых ученых – философа Салтану и лингвиста и литературоведа Тьюби – с богатой вдовой Эльфредой Дрейк, которая, однако, может вступить в права наследства только в том случае, если вложит часть унаследованной суммы в практическое развитие основанного покойным супругом-американцем фонда социологических исследований.

Сергей Юрский как-то сказал, что Остап Бендер – олицетворение мечты интеллигента стать предприимчивым. Герой Ильфа и Петрова после долгих усилий вынужден был «переквалифицироваться в управдомы».

Герои Пристли, напротив, преуспевают в своей предприимчивости.

Понимая друг друга с полуслова, друзья моментально «переквалифицировались» в социологов. Они предлагают свои услуги миссис Дрейк, не прибегая, однако, к стопроцентной лжи: оба они, мол, лишь питают к социологии глубокий интерес, имеют кое-какие на этот счет планы, и единственное, чего им не хватало, это средств к их воплощению.

Так, к общей радости, родился Институт Общественной Имиджистики, во главе которого встала вся троица.

Начинается борьба за место на Олимпе академических кругов. В свое время Пристли отказался от предложенной ему академической карьеры. Как видно, за время послевоенной учебы в колледже Тринити-Холл он успел хорошо узнать снобизм и хищность университетских акул (одинаковые, впрочем, во всем мире). Во всяком случае в «Имиджмэйкерах» этот мир описан с поразительной точностью и испепеляющим сарказмом.

И все-таки деньги Эльфреды, обширные знания Салтаны и Тьюби, их находчивость, способность к импровизации, недурные качества психологов и простое человеческое, а когда и чисто мужское, обаяние делают свое дело.

Друзья превозмогают все препятствия на своем пути. Их институт процветает – сперва в стенах загородного университетского «кампуса», а потом и самостоятельно – в столице.

Полубезумные киноактеры и хищные бизнесмены, маньяки-политиканы и вездесущие репортеры, косматые и грязные предводители студенческих бунтарей (дань времени написания дилогии) и воротилы рекламы проносятся перед нашим взором в сплошном вихре. И мы восхищаемся их узнаваемостью, авторской наблюдательностью, лаконичными и точными штрихами их обрисовки, блеском речевых характеристик и диалогов – и вместе с тем умело свернутой писателем пружиной интриги, которая, разворачиваясь, заставляет крутиться весь этот бесноватый хоровод, среди которого, лихо исполняя взятые на себя должностные обязанности ученых и практиков, буквально наслаждаются жизнью главные персонажи. Не скажешь, что им перевалило за пятьдесят: они полны энергии, оптимизма, они знают толк в комфорте и не отказывают себе в нем, живут полнокровно, уютно, вкусно – весело, наконец! Профессор Салтана прекрасно играет на кларнете, д-р Тьюби – «с чувством и фальшиво» на рояле. Внук испанца, Космо за долгое время работы в Латинской Америке привык к сигарам и постоянно попыхивает ими; Тьюби, в жилах которого течет английская и валлийская кровь, предпочитает трубку. Оба они не пьяницы, но не дураки выпить. И оба привлекательны для женщин: высокий и сухощавый Салтана – внешне, толстенький и лысый Тьюби – благодаря своему чарующему голосу и почерпнутым на Востоке знаниям, за которые его возлюбленная и коллега-лингвист д-р Луиза Терри зовет его «монстром восточной эротики»...

Эльфреда радостно отдается во власть своего чувства к Космо. Луиза называет сама себя идиоткой за свою боязнь счастья: «Брось все это, идиотка! Люди вовсе не верили, когда Ницше сказал им, что Бог умер. Но начали верить, будто он не хочет, чтобы мы были счастливы».

Возможно, в этом парадоксе заключено кредо самого Пристли. И не только в этом произведении. «После войны, – писал он в 1954 г., – много говорили о третьей силе. Но по праву третьей силой можно счесть лишь чувство юмора, дух терпимости и либеральную гуманность, которая самое себя не принимает всерьез».

Почти полвека спустя, в 2001 г., на конференции «Ф. Ницше и современная европейская мысль» в Петербурге прозвучали слова: «Свидетельством здоровья является соблюдение иронической дистанции по отношению к реальности, к той реальности, которую сам человек признал полезной или необходимой принять или создать. <...> Только искусство позволяет философу-скептику придать становлению характер бытия, чтобы при этом воспевать, а не отрицать его искусственность. Ницше считает, что скептический философ обязательно является художником» (Лесли П. Тиле, университет Флориды). JBP, безусловно, был художником-философом и философом-скептиком.

Перед его взором прошел почти весь XX век, столетие великих свершений и катаклизмов, оставивший нам в наследство массу прекрасных достижений и уйму трудноразрешимых проблем. Сын учителя, мелкий клерк в конторе, торгующей шерстью, Пристли, пройдя через ужасы Первой мировой войны, не сломился, а нашел в себе силы, воспользовавшись грантом отставного офицера, окончить Кэмбридж и стать литератором. Он не покинул родины с началом второй мировой бойни, но, будучи пацифистом, призывал, соотечественников к стойкости в борьбе с врагом, а после окончания войны предостерегал народы мира от ее повторения в еще более крупных масштабах. Он был одним из организаторов и участников Европейского конгресса за ядерное разоружение, ратовал за разрядку международной напряженности и понимал, что от отношений с Советским Союзом зависит будущее человечества.

Оголтелая критика независимых суждений и общественного поведения писателя, периодически обрушивавшаяся на него из СССР, не умалила его значимости для английской и мировой культуры.

Время, которое является одним из постоянных «героев» Пристли, показало, что рано О. Меркулов подвел черту творческого пути замечательного мастера слова: после конъюнктурной статьи советского критика Пристли жил и работал еще четверть века. Сделанное им пережило постулаты системы, апологеты которой тщетно пытались направить его талант по своей стезе. И все-таки его книги, сами его философские принципы пережили и самое систему[36]36
  Правда – видимо, по инерции – и в новейшем учебнике зарубежной литературы (под ред. Л. Г. Андреева, М., «Высшая школа», 2000) Дж. Б. Пристли отведено всего пятнадцать холодных строчек.


[Закрыть]. Ибо добро – даже с поправкой на время – есть категория постоянная, впрочем, как и юмор, и оптимизм.

Рассмотрением этой яркой творческой индивидуальности мы позволим себе закончить разговор об английской литературе. На наш взгляд, именно Джон Бойнтон Пристли, как никто другой в XX веке, впитал в себя и продолжил ее лучшие традиции: искусство увлекательного повествования, критической оценки окружаю шей действительности, правдивости отображения человеческих характеров и чувств, интеллигентного и щедрого юмора.

Литература США

Романтизм

Литература США, или американская литература, как мы будем ее называть, родилась под небом Нового Света и на огромных его просторах в первые же дни его заселения эмигрантами. Поначалу это было продолжение литературных традиций европейской, в частности английской, литературы. Но очень скоро литераторы США стали утверждать новые принципы, методы и приемы, в соответствии с целями и задачами американского общества. Покорение гигантских просторов континента давало простор инициативе, развитию личности, уверенной в своих силах и требующей свободы. С самого начала жизненные условия поселенцев были тесно связаны с приключениями. Естественно поэтому, что новая литература, порожденная такой жизнью, взяла курс на романтизм, окончательно сформировавшийся в XIX веке после революционной войны за независимость.

Переход от колониального существования к укладу независимого государства давал каждому гражданину США чувство безмерной гордости за свою родину, порождая ощущаемый и поныне фанатизм веры в национальную демократию. Миновавшая война за независимость была овеяна ореолом героического. Зарождался новый класс – буржуазия – постепенно становившийся хозяином жизни и диктовавший свои законы. Поэтому и литература не могла питаться исключительно заокеанскими канонами и продукцией, хотя долгое время английские романы публиковались при помощи целой системы «пиратских» махинаций в Штатах раньше, чем на родине. Но американского читателя уже не мог удовлетворить герой европейский. Нужен был иной тип героя: идеальный, страстный, свободный, мудрый и наивный, как сама окружающая природа.

Как раз романтизм и мог дать такой тип героя – неукротимого, чистого, как мечта, справедливого, исключительного. И американский романтизм дал такого героя. Отличительной чертой раннего американского романтизма была цельность натуры. Они, эти герои, не знали раздвоенности, излома, свойственного европейским романтическим персонажам. Оптимизм свойствен американской литературе раннего периода. И, надо отметить, эти черты отличают массовую литературу Америки и поныне. Сегодняшний средний американец – патриот и оптимист. И, как бы мы ни иронизировали по поводу безосновательности такого оптимизма, как бы ни указывали на гримасы государственного устройства США, мы не можем не согласиться, что искренний массовый патриотизм и оптимистическое мироощущение – это признаки здоровья нации. Другой вопрос, что здоровье – еще не признак высокой одухотворенности. Но отметим, что уже в произведениях таких романтиков, как Эдгар По или Герман Мелвилл, появляются герои, сознающие безуспешность поисков правды и оттого впадающие в состояние мрачной безысходности.

И все-таки оптимизм стоял в американской литературе XIX века на первом месте. И не зря мы начинаем ее обзор с имени Вашингтона Ирвинга; именно ему принадлежат слова: «Человечество сделало бы гораздо больше, если бы люди поддерживали друг у друга хорошее настроение».

ВАШИНГТОН ИРВИНГ (1783—1859)

Творчество ВАШИНГТОНА ИРВИНГА – симфония романтики, добра и оптимизма.

Этот оригинальный и талантливый романтик стоит у истоков американской новеллы. Он родился в Нью-Йорке – тогда уже старом колониальном поселении, окруженном капустными огородами. Отец Ирвинга торговал вином и сахаром. Юноша изучал право, но мечтал о путешествиях. Он зачитывался Чосером и многими другими писателями Старого Света. В 1804—1806 гг. он побывал в Италии, Швейцарии, Англии, Голландии и Франции. В Париже Вашингтон Ирвинг изучал химию, ботанику и математику. Вернувшись на родину, стал вместе с друзьями издавать юмористический альманах.

Группа молодых литераторов-нью-йоркцев позволяла себе даже острить по адресу президента Джефферсона и прочих политиков. В 1809-м они поместили объявление о том, что разыскивается маленький старичок по имени Никербокер, который забыл свою рукопись в одном из отелей, и, если он не вернется, рукопись будет опубликована, чтобы погасить задолженность старика трактирщику. Вскоре появилось второе объявление. Оно гласило, что рукопись Никербокера «История Нью-Йорка» напечатана и поступит в продажу в ноябре 1809 г. Это была мистификация, розыгрыш: под именем Никербокера скрывался В. Ирвинг. Сам он назвал историю опубликования своей первой книги «юношеской дерзостью». По сути, он описал современный ему Нью-Йорк, нравы прилегавших к нему голландских поселений, а в образе одного из голландцев-губернаторов Нового Амстердама – дал карикатурное изображение все того же президента Джефферсона.

Книга пользовалась огромным читательским успехом и стала первым художественным произведением национальной литературы США.

К 26 годам Ирвинг был уже известным очеркистом и поэтом, завсегдатаем разнообразных литераторских вечеринок. Невысокий, голубоглазый, от природы склонный к меланхолии, он был само дружелюбие и имел успех у прекрасного пола. Он работал клерком в юридической конторе. В 1815-м отправился по делам отца в Ливерпуль. Три года провел в Европе, знакомясь с писателями, художниками и актерами. С помощью В. Скотта он издал первый сборник своих рассказов – «Книга скетчей» (1819). В поисках материала для новелл он колесил по Германии, Франции и Англии, снова жил в Париже, вращаясь в артистической среде. Он и сам прекрасно рисовал, обожал музыку Баха, Моцарта, Россини, превосходно знал литературу и философию, изучал испанский язык. До 1826-го, когда он выехал с дипломатической миссией США в Испанию, вышло еще два сборника его рассказов. В Мадриде Ирвинг с жаром кинулся изучать прошлое Испании, в результате чего сочинил пространный труд «Жизнь и путешествия X. Колумба», представляющий собой сложный сплав документального повествования с авантюрным романом, приправленным готическими ужасами и фантастикой. Среди его друзей в Испании был князь Долгоруков, с которым он много путешествовал по стране на лошадях. В 1829-м Ирвинг вернулся в Лондон, где тоже был на дипломатической службе. Он дружил с Годвином, Мэри Шелли, Колриджем, высоко ценил Диккенса, гостил у В. Скотта. В США он вернулся лишь в 1832-м. Как ни странно, в Испании он изменил своей привычке вести дневник. И на родине долго ничего не писал, лишь рассказав читателям о поездках по Штатам и составив жизнеописание крупного купца пушнины Астора.

Книга об Асторе вызвала бурю негодования Фенимора Купера: «Нашел великого человека!» – восклицал тот. Но для Ирвинга Астор был воплощением тех многих и многих американцев, которые своим трудом и нажитым богатством способствовали процветанию его страны. Последние годы жизни Ирвинг отдал созданию не слишком удачных книг о Голдсмите и Магомете, после чего предпринял титанические усилия по написанию пятитомного описания жизни Джорджа Вашингтона и умер после выхода последнего ее тома.

Благодаря Ирвингу, считают американские литературоведы, в США родилось искусство слова. Он внушал серьезное уважение молодым американским писателям, чутко следил за пульсом общественной жизни и был необычайно наблюдательным.

В своем первом и прославленном рассказе «Рип Ван Винкль» Ирвинг воспел родные края, берега Гудзона, дал яркие бытовые зарисовки – и в то же время наполнил повествование, с одной стороны, фантастикой, с другой стороны – подтекстом, горьким сожалением о быстротекущем времени. В то же время образ главного героя, болтуна, добряка и ленивца, – это протест писателя против излишней деловитости сограждан. «Иметь деньги для меня – значит чувствовать себя преступником», – говорил Ирвинг. И как символ бессмертия такого человеческого типа, которому претит суета быстротекущей, напористой жизни, в рассказе показан сын Рипа, такой же добрый увалень, как и его отец.

Сюжет рассказа стар: его следы теряются в глубокой древности. Но в отличие от древнегреческих его воплощений, как и немецких более позднего времени, рассказ Ирвинга исполнен не трагизма, но иронии и светлой грусти.

Сюжеты и других новелл Ирвинга взяты из многих известных источников – большей частью немецких. Таковы и «Легенда о Сонной лощине», и «Жених-призрак». Но Ирвинг их часто просто пародирует, переворачивает с ног на голову. И делает это с неподражаемым обаянием. В рассказе «Полный джентльмен» ирония Ирвинга в отношении «таинственного» перехлестывает буквально через край, он попросту водит читателя за нос, выдвигая несколько версий «тайны» неизвестного и в результате оставляет его ни с чем: «таинственный» герой рассказа попросту уезжает, и никакого раскрытия его мнимой тайны не следует.

Плодом испанского периода стал сборник «Альгамбра», по названию старинного мавританского дворца, где теперь жили бродяги, порассказавшие писателю немало диковинных сюжетов. «Я обрабатываю старые сказы, – говаривал Ирвинг, – и приспосабливаю их к нынешнему романтическому вкусу. Получается нечто среднее между историей и романтикой».

Обладая безупречным стилем, писатель всегда чувствовал желание переписать заново каждое свое произведение. Он сравнивал себя с дирижером, а свои произведения с оркестром. И надо сказать, что новеллы его – настоящие симфонии красоты, добра, юмора и романтики.

В 1938 г. произошло событие, каким-то образом повторяющее казус публикации «рукописи Никербокера»: известный нью-йоркский библиофил Джордж Хелмэн за бесценок купил у букиниста старую рукопись неизвестного автора. При изучении рукописи выяснилось, что это сборник не опубликованных ранее рассказов и очерков В. Ирвинга. Рукопись принадлежала некоей Матильде Хоффмэн, другу писателя. Эти рассказы он однажды читал в ее доме и по ее просьбе подарил их ей или просто не сумел получить обратно. Обнаруженные сочинения были тут же изданы роскошным изданием.

ЭДГАР АЛАН ПО (1809—1849)

– одна из самых ярких и вместе с тем самых мрачных фигур американской литературы. Гений и маньяк, красавец и психопат, плодовитый писатель и нищий отщепенец, изгой общества – вот краткий список противоречивых черт этой незаурядной личности.

Э. А. ПО – гений и маньяк, жизнь, творчество и смерть которого неразрывно связаны с тайной.

Ничего нет удивительного в том, что у противоречивого, незаурядного человека, наделенного могучим, к тому же – инфернальным талантом, была масса врагов на протяжении многих лет, как при его жизни, так и после его смерти стремившихся исказить сущность его личности и судьбы.

Это тем более естественно, если учесть, что сам По то и дело искажал факты своей биографии, способствуя созданию о себе фантастической и не слишком лестной легенды. Он ни разу не назвал истинного года своего рождения. Никогда за всю жизнь не побывав за границей, он сочинял небылицы о своем путешествии в Петербург, якобы помешавшем ему отправиться на баррикады в Грецию. Сильный и ловкий с детства, он распространял слухи о том, что в юные годы отличался хилым здоровьем, не помешавшим ему, однако, проплыть однажды шесть миль по Джемс-ривер. Не просматривается ли в некоторых из этих высказываний писателя стремление навести читателей и критиков на мысль о своем сходстве с Байроном? Бодлер, французский гений, не менее таинственный по складу, чем По, попался на эту наживку и в своем очерке об американском собрате назвал его «Байроном, по ошибке родившимся в скверном обществе». В юности Э. По увлекался Байроном и Колриджем, и это не могло не отразиться на его будущем творчестве. Как не могло не отразиться на его характере то необычное положение одного из первых в Америке писателей-профессионалов, которое обрекло его на жизнь, полную нужды и лишений. Он не был землевладельцем, как Фенимор Купер, не преподавал, как Лонгфелло, не стал актером, как его родители, и не занялся торговыми операциями, как принявший его в свою семью после смерти родителей табачный негоциант Джон Аллен...

Он жил в мире литературы. Аллен баловал его, мальчик был окружен слугами и гувернерами. Он любил слушать сказки няньки-негритянки. Или рассказы часто бывавших в доме Аллена заезжих купцов об их невероятных приключениях на море. С переездом Аллена в Англию Эдгар побывал в стенах лондонского пансиона, а после возвращения в Штаты поступил в аристократический Виргинский университет. Знания давались ему легко. Он любил литературу, но обладал незаурядными познаниями в ботанике, химии, математике и медицине. Занятия литературой начались для По с переводов Торквато Тассо и Гофмана, сочинения пьес и эпиграмм. Аллен не понимал страстного, порывистого мальчика. И не торопился усыновлять его, тем более – делать его своим наследником. Это било по самолюбию юноши. Чтобы иметь карманные деньги, он принялся играть в карты, наделал долгов и, рассорившись с Алленом, в 17-летнем возрасте покинул его дом, а значит – и университет, где успел проучиться всего год.

Он уехал в Бостон и там напечатал томик стихов, который даже не поступил в продажу. Завербовался в армию, но казарма претила независимому духу юноши. Он обратился за помощью к миссис Аллен, и благодаря ее заступничеству Джон Аллен выкупил его из армии.

По настоянию своего покровителя Эдгар поступил в военную академию, но вскоре сделал все, чтобы его оттуда исключили. Последняя помощь Аллена – это издание второго сборника стихов, после которого Эдгар По сказал: «Я поэт, и это уже непоправимо», а овдовевший и вновь женившийся Аллен окончательно от него отказался и через год сам умер.

Для третьей книги стихов По сочинил всего шесть новых стихотворений, а следующий сборник вышел только через 14 лет. По жил у тетки в Балтиморе. Решив жить исключительно литературным трудом, он забросил стихи, не имевшие успеха у читателей и критики, и переключился на прозу. В 1833 г. он получил 100 долларов за присланный на конкурс рассказ «Рукопись, найденная в бутылке». До того в газете были напечатаны пять его рассказов, среди которых был «Метценгерштейн», повествующий о переселении душ. Герой рассказа юный барон гибнет из-за того, что понесла лошадь, в которую вселилась душа мертвого врага его семьи. В других рассказах шла речь о сделках с дьяволом. Так По сразу же окунулся в мрачную стихию мистики, составляющую атмосферу основной массы его произведений. Здесь же раскрылась главная черта его прозы: По не просто рассказывает историю, но развивает определенную идею. Даже к юмору По относился серьезно, и это бросало тень потустороннего мрака на повествование, которое должно бы внушать читателю ощущение радости и согревающего оптимизма. Тонкий и беспощадный критик, каким он выступал на страницах американских газет и журналов, По и о своих сочинениях говорил весьма серьезно: «Забавное в них возвышается до гротескного; пугающее делается ужасным; ироническое превращается в бурлескное, причудливое становится странным и необъяснимым».

«Необыкновенным приключением Ганса Пфаля» Эдгар По предвосхитил многие фантастические произведения. «Убийство на улице Морг», «Тайна Мари Роже» и «Похищенное письмо» стоят в ряду первых, классических, произведений детективного жанра. Их герой – Дюпен – талантливый сыщик-любитель, наделенный аналитическими способностями математика и поэтическим даром. Таков и сам Эдгар По, в таланте которого механически размеренная точность анализа сочетается с буйной фантазией, увлекающей автора, а за ним и читателя в мир демонических страстей. Его любовные письма наполнены смятением, но из-под его же пера выходит сложнейшее сочинение «Эврика», где астрономические выкладки оборачиваются философией, тесно сплетаясь с поэтической метафоричностью высказываний типа: «Расчеты Бога совершенны. Вселенная – Его расчет».

Жена Эдгара По Вирджиния 6 – 7 лет тяжко болела туберкулезом, от которого и умерла. Это был период невероятной нужды писателя, от которой не спасла шумиха, поднявшаяся в связи с публикацией его знаменитого стихотворения «Ворон». Вот когда По осознал, что в Америке «более, чем где бы то ни было еще на земном шаре, быть бедным означает быть презираемым». После смерти жены он стремительно катится вниз. Пьянка и наркомания чередуются с периодами напряженной работы, когда и была создана «Эврика». Как утопающий за соломинку, По ухватился за идею нового брака. Он отправился в Нью-Йорк, чтобы жениться на овдовевшей Эльмире Ройстер, в которую был влюблен в юности. Но по дороге туда, в Балтиморе, он умер при загадочных обстоятельствах: его нашли на улице в бессознательном состоянии, и 7 октября 1849-го Э. По скончался в больнице.