Текст книги "Краткий конспект истории английской литературы и литературы США"

Автор книги: Сергей Щепотьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Полное название книги редко приводится, но оно очень важно: высмеивая снобизм, Теккерей беспощаден и к себе самому. Г. К. Честертон (1874—1936) заметил, что «Книгу снобов» мог бы написать и Диккенс, но только Теккерей мог сделать столь важную приписку к ее заглавию.

Книга представляет собою серию эссе, обличающих людей, «смотрящих вверх с обожанием и вниз с презрением». Подобных людей, чванливых и лицемерных, Теккерей находит во всех слоях общества.

Эта книга подготовила появление самого популярного произведения Теккерея – «Ярмарка тщеславия» (1848).

Название романа Теккерей заимствовал из книги Джона Беньяна «Путь паломника», где дана аллегория базара житейской суеты.

Теккерей назвал «Ярмарку тщеславия» романом без героя, подчеркивая, что на торжище мирской суеты все одинаково плохи в своем корыстолюбии и алчности. При этом надо отметить, что все персонажи романа неповторимы в своей индивидуальности.

В романе неторопливо прослежены хроника жизни Бекки Шарп и история Эмили Седли. Бекки – авантюристка чуть ли не с детства. Ее образ лишен какой бы то ни было человечности. Она ненавидит даже собственное дитя. Искренне плачет Бекки только тогда, когда становится ясно, что она просчиталась в выборе мужа.

Эмили в известном смысле противопоставлена Бекки, она добродетельна. Но ограниченна и, к тому же, не менее эгоистична, чем все остальные персонажи романа.

Все повествование в книге ведется от лица кукольника, словно дергающего нити марионеток-персонажей. Здесь много авторских отступлений о природе человеческой. И, опуская занавес в конце повествования, автор-кукольник делает печальный вывод, цитируя Экклезиаст, приписываемую царю Соломону книгу сомнений: «Ах, суета сует!.. Кто из нас счастлив в этом мире? – восклицает Теккерей. – Кто из нас получает то, что жаждет его сердце, а получив, не жаждет большего?..»

Впрочем, уже в следующем романе, «Пенденнис» (1850), писатель показал героя, который, утратив юношеские надежды, в конце концов удовольствовался относительно скромным существованием, но, будучи в значительной мере слепком с натуры самого автора, скептически относится ко всему окружающему. Собственно, сам Теккерей в этой книге как бы раздваивался, спорил с самим собою.

Шотландец Дэйвид Мэссон (1822—1907), профессор риторики и английской литературы Эдинбургского университета, в 1847—1865 жил в Лондоне, где ему предложили кафедру в University-colledge, и в эти годы сблизился с Теккереем. В 1851 он писал: «... В споре между Пеном и Уоррингтоном можно, не погрешив против истины, видеть, как проявляются важнейшие черты мировоззрения Теккерея. Иначе говоря, мы полагаем, что многие страницы Теккерея написаны с позиции Пенденниса, но часто в его книгах царит и дух Уоррингтона».

Впрочем, спорят не только Пенденнис и его друг Уоррингтон. Как бы вмешиваясь в их спор, сам автор заявляет, обращаясь к своему герою: «Если ты, с фатальной ясностью видя и сознавал ложь всего мира, подчиняешься ей, не выражая своего протеста ничем, кроме смеха; если, погруженный в беспечную чувственность, ты спокойно глядишь, как весь этот злосчастный мир, стеная, проносится мимо тебя; если идет битва за правду, и все люди чести с оружием в руках заняли свои места на поле боя с той или другой стороны, а ты один лежишь на балконе и куришь трубку вдали от шума и опасности, то лучше бы тебе умереть или вовсе не родиться, чем быть этаким сластолюбивым трусом».

Некоторые персонажи «Пенденниса» (Элен Пенденнис, Лора, Бланш, эпизодические – Шендон или Бангэй) имели живых прототипов. Но главное – то, что «Пенденнис» – самый автобиографический из романов Теккерея. Годы обучения героя в школе и университете, его начальные шаги в журналистике и литературе, столичная литературная богема – всё это личные воспоминания автора.

Тем поразительнее, что наряду с овеянными меланхолией отступлениями о наивных и прекрасных годах студенчества в книге есть строки, рисующие совсем не идеальный портрет юного героя. Молодой Пенденнис, окунувшийся в жизнь Лондона и старинного университета (название которого – Оксбридж – составлено Теккереем из названий двух знаменитых английских университетов, Оксфорда и Кэмбриджа), уже не тот мальчик, о котором вздыхают его мать и её приемная дочь Лора в провинциальном Фэйроуксе. Перед нами желторотый мот и сноб, запустивший учебу, прожигающий свою жизнь на средства матери и жестокий во время редких и коротких визитов домой и с близкими людьми, и с любимой когда-то лошадью Ребеккой, которую по его распоряжению уводят со двора лишь потому, что она недостаточно сильна для его веса. И в то же время автор подчеркивает, что, «хоть он и стал любимцем и вожаком молодых людей, намного превосходивших его по богатству и положению в обществе, но был слишком благороден, чтобы пытаться заискивать у них каким-либо самоунижением и раболепием, и не пренебрег бы самым скромным из своих знакомых, чтобы заслужить благосклонность богатейшего в университете вельможи».

Пен живет на широкую ногу и делает долги, а в конце концов проваливается на выпускных экзаменах. Но он способен на раскаяние, а со временем и набирается мужества, чтобы вернуться в университет и повторно сдать экзамен. Он по-юношески заносчив и жесток, но признает ошибки и приносит извинения тем, кого обидел.

В критический момент жизни Пен ощущает себя «игроком, готовым пожертвовать верой и честью ради богатства и светской карьеры», понимает, «что его жизнь всего лишь позорный компромисс». Можно усматривать в этом стремление писателя обелить своего героя. Но в этом, скорее, проявляется объективность Теккерея-художника, стремившегося, в отличие от Диккенса, известного романтической контрастностью расстановки «хороших» и «плохих» персонажей, передать характеры во всей их реальной и сложной противоречивости.

Попытка Теккерея «соревноваться» с Диккенсом в искусстве интриги, пожалуй, безуспешна: «тайна» семьи Клеверингов и Бланш Амори гораздо менее увлекает нас, чем мудрые выводы о человеческой натуре, к которым писатель приходит, прослеживая судьбу главного героя или наблюдая картины нравов своих современников. Реально существовавшие современники Теккерея, упомянутые в романе, – актёры, художники, политики – это большей частью те, с кем он был лично знаком: дружил, сотрудничал в журналах, либо просто встречался в обществе. Характеризуя этих людей, писатель далек от комплиментарности.

С литераторского обеда «Пен и Уоррингтон вместе шли домой пешком в лунном свете.

– Ну, теперь, – сказал Уоррингтон, – когда ты повидал литераторов, скажи мне, так ли далек я был от истины, говоря, что в этом городе есть тысячи людей, которые не пишут книг, но ничем не отличаются по уму и образованности от тех, кто их пишет?

Пен вынужден был признать, что люди из литературного мира, с которыми он познакомился, за весь истекший вечер не много сказали достойного того, чтобы это запомнить или цитировать. По сути, за весь вечер ни слова не было сказано о литературе. И мы можем по секрету сообщить тем непосвященным, кто стремится узнать обычаи литераторов, что нет круга людей, где бы так мало говорили о книгах, а может быть – и читали так мало, как среди пишущей братии».

От себя добавим: не много изменилось в этом кругу за полтора столетия.

И нравы российских писателей ничем не отличаются от нравов их британских собратьев... Говоря так, мы, подобно великому англичанину, рискуем навлечь на себя гнев «пишущей братии». Что ж, это было бы еще одним доказательством справедливости этой оценки. Хотя еще Ф. Достоевский в письме к Н. Страхову передавал слова редактора «Отечественных записок» А. Краевского: «Диккенс убит... Теперь нам Теккерей явился, – убил наповал. Диккенса никто и не читает теперь».

А разве не напрашиваются вполне определенные ассоциации при чтении строк, описывающих поведение Пена, когда он решился занять место в парламенте? Разве полтора столетия спустя мы – не в Англии, а у себя в России – не видим, как кандидаты «смеются с каждым, кто желает посмеяться, пожимают руки направо и налево с великолепно разыгранной сердечностью» подобно так давно жившим английским джентльменам, которые хотели «втереться в доверие к избирателям»? Не потому ли так понятны нам слова русского литератора середины XIX века Александра Дружинина, много сделавшего для популяризации Теккерея в России, который, сравнивая его талант с манерой Диккенса, заметил: «Он казался слишком резким, слишком охлажденным, слишком придирчивым. Разница талантов повела к разности воззрений. Читая записки Эстер в „Холодном доме“, читатель восклицал: „нет, это уж чересчур сладко“; задумываясь над страницами „Пенденниса“, тот же читатель произносил – „нет, это уж слишком безжалостно!“».

О «безжалостности» Теккерея говорила и Маргарет Олифант (1828—1897), писательница и критик, автор более ста публикаций, среди которых – романы, биографии, историко-философские сочинения:

«В „Пенденнисе“ <...> мы встречаем Уоррингтона <...> и милейшего Артура Пенденниса, с виду <...> похожего на ангела. Досадно, что такой достойный человек, как Уоррингтон, влачит убогое существование и <...> строчит в вечерние часы статейки, судьба которых ему совершенно безразлична. Никто лучше м-ра Теккерея не может описать бесцельность человеческого бытия и показать, как с каждым днём уходят без следа дарованные от природы редкостные силы. <...> И сам Артур Пенденнис, при всей своей пригожей внешности, успехах в свете, славе романиста – в конце концов, всего только пустейший малый <...> и там, где нам следовало бы восхищаться, мы, к сожалению, больше склонны презирать. <...> Нам не в пример приятней повстречаться с Гарри Фокером, создание которого – особая заслуга м-ра Теккерея <...>. Славный Гарри Фокер звёзд с неба не хватает, не отличается благовоспитанностью и слабоват в правописании, и всё же это воплощение порядочности, непоказного, истинного мужества и неподдельной доброты <...> И лишь в одном „Пенденнис“ хуже „Ярмарки тщеславия“: Бланш Амори намного омерзительнее Бекки, поскольку уступает ей в уме».

Но, как писала в 1976 г. в комментариях к своему переводу «Истории Пенденниса» Мария Лорие, «независимо от того, рассматривать ли „Пенденниса“ как шаг вперед или назад по сравнению с „Ярмаркой“, это, несомненно, один из лучших английских романов XIX века – столько в нем мудрого милосердия, юмора и сдержанной иронии, такое знание жизни и человеческой природы, так интересны нарисованные в нем картины английской действительности».

Если эта оценка М. Лорие не вызывает возражений, то некоторые другие её мысли можно бы оспорить: в этой книге, считает маститый переводчик, «не осталось сарказма <...> против купцов, лезущих в аристократы, и аристократов, воплощающих в себе все мыслимые пороки. Теперь Теккерей находит хорошие черты и в старой леди Рокминстер, и в забулдыге Шендоне, и в суетном снобе майоре Пенденнисе».

Из чего же сделан вывод о «суетном снобизме» майора? Очевидно, в советских условиях было удобно (или необходимо) увидеть его, прежде всего, в борьбе аристократа с намечавшимся по юношеской пылкости Артура мезальянсом: юный Пен по уши влюбился в актрису Фодзерингэй, заученно и эффектно произносящую классические монологи со сцены, а в жизни – ограниченную и полуграмотную дочь пьяницы Костигана, мещаночку, на добрых десять лет старше своего вздыхателя. Старательно избегает переводчица передачи безграмотной речи этих персонажей (исключение, правда, составляет удачно переданное ею упоминание майором об орфографических ошибках, которые допускает эта девица в письме), резко контрастирующей с рафинированным языком Пенденниса-старшего, опуская(!) столь важный момент в диалоге, как непонимание Костиганом употребляемых майором французских выражений.

Мне могут возразить, что, называя майора суетным снобом, Лорие цитирует автора: «Сей мудрый и суетный человек», – читаем о нем в главе пятнадцатой. Увы! «Суетный человек» – натяжка переводчицы. В оригинале в этом месте стоит: «This worthy and worldly philosopher», что вполне можно было бы перевести как «этот достойный и светский философ»! Точно так же в следующей главе Лорие переводит слова, относящиеся к этому персонажу – «in a manner so condescending», то есть, «столь снисходительно» – как «кичливо», а это, смеем заметить, далеко не одно и то же. Таким образом, переводчица использует недопустимый прием: привносит в авторский текст своё собственное (или заданное?) отношение к персонажу.

В дальнейшем Пенденнис увлекается дочерью привратника Фанни. Но наставления благородного музыканта Бауза, разделявшего, некогда его восторги перед актрисой, удерживают его от сближения с девушкой. Майор не видит в возможной «шалости» племянника ничего предосудительного, тогда как Эллен полагает, что в случае, если её сын соблазнил Фанни, он обязан на ней жениться. Кто прав в этом случае? Конечно, легкомыслие Артура по отношению к невинной девушке могло бы стать причиной несчастья. С другой стороны, брак мог бы сделать несчастным обоих... Ведь Бауз справедлив, когда говорит, что «плутовка» Фанни «всех обхаживает», что у неё из ухажеров «уже составился целый салон, а если никого нет, пробует свои чары на немце пекаре в лавке или обвораживает чернокожего метельщика на перекрестке». Едва ли поэтому справедлива М. Лорие, называя Фанни «образом романтизированным и не слишком достоверным». Неразборчивая в симпатиях Фанни никак не напоминает романтическую цельную натуру, но вполне достоверна в своей неразборчивости. Тем более, что, по словам той же М. Лорие, «...строгие ограничения накладывала на писателей середины XIX века викторианская мораль. <...> Конечно, в жизни всё было иначе, чем изобразил автор, и можно не сомневаться, что уже в то время читатели его крута – мужчины отлично это понимали, а женщины догадывались».

А что же майор? Он клянется Эллен, что Артур «невиновен» и сам себе признается, что готов поклясться в чем угодно, лишь бы утешить «святую душу» невестки. Ложь во имя спасения – сколько раз человечество задавалось вопросом о её правомочности!.. К чести Артура, дяде не пришлось лгать его матери.

Но ведь и трезвый, благородный Уоррингтон полагает, что «когда грозит такая опасность – самое лучшее повернуться к ней спиной и бежать куда глаза глядят»! В то же время он признается: «Я не был бы тем, чем ты меня видишь, если бы сам поступал, как советую другим»... И в дальнейшем мы узнаем, что Уоррингтон имеет все основания давать другу советы, поскольку некогда тоже побывал в подобной ситуации, последствия которой, по сути, сломали его жизнь.

Однако Теккерей усматривает мезальянс не только в увлечениях своего героя женщинами более низкого социального круга. «Однажды созданные персонажи сами ведут меня, и я лишь следую их указке», – сознавался писатель. И мы замечаем, как он искренне радуется, когда Пен разочаровывается в Бланш Амори – блистательной светской барышне, очаровательной в своих песенках и стишках, но бездушной и расчетливой, капризной и эгоистичной.

«...Своим романом, – писала М. Лорие, – автор утверждает, что человеку грозит куда большая опасность, чем увлечение богатой и легкомысленной женщиной, а именно – разочарование в людях, душевное очерствение и цинизм, и от этой-то страшной, по мнению Теккерея (с которым трудно не согласиться – С.Щ.), участи он в конце концов спасает своего героя».

Артур Пенденнис находит спасение в доброй и любящей Лоре, в детях, которые, как и их мать, «не мешая ему замыкаться в себе во время приступов ипохондрии, <...> потом всегда готовы вновь окружить его лаской и доверием».

Мы готовы откликнуться на призыв автора принимать его героя таким, каков он есть – «просто человек, как вы и я». Но, пожалуй, едва ли не самым сильным впечатлением от романа остаются для нас именно рассуждения Теккерея о человеческой природе и об изменениях, которые происходят с нами в течение жизни.

Наблюдательность Теккерея, тонкость психологического анализа в этой книге поразительны. Пространный пассаж из главы LIX, на наш взгляд, сделал бы честь любому автору психологического романа XX века, а потому позволим себе привести его здесь полностью:

«Мы очень мало меняемся. Когда мы говорим, что этот мужчина или та женщина не таковы, какими были на нашей памяти в юности, и отмечаем (конечно, с осуждением) изменения в наших друзьях, мы, возможно, не учитываем, что обстоятельства только выявляют скрытые дефекты или качества, а не создают их. Сегодняшние эгоистическая апатия и равнодушие – это следствие вчерашней эгоистической страсти и домогательств; презрительность и изнуренность, кричащие vanitas vanitatum, – всего лишь утомленность нездорового аппетита, пресыщенного наслаждением; наглость преуспевшего parvenu – это лишь неизбежное продолжение карьеры алчного борца; изменения в нашем образе мыслей похожи на седину или морщины, это только завершение роста и увядания, предопределенных всему, что смертно: белоснежное ныне было некогда черным как смоль; нынешняя неповоротливая тучность была всего несколько лет назад пылким румяным здоровьем; эта спокойная усталость, терпимая, отрешенная и разочарованная, была еще недавно неистовым и пламенным честолюбием и всего лишь преобразилась в покорное спокойствие после многих битв и поражений. Счастлив тот, кто способен с таким благородством вынести это банкротство и мужественно, скрепя сердце, отдать победительнице Судьбе свой сломанный меч! Разве не страшно тебе, друг-читатель, раскрывший эту книгу ради нескольких минут легкого чтения, но отложивший её для мрачных раздумий, не страшно разве тебе подумать, как ты, подытожив свои успехи или поражения, заняв достойное положение или безвестное и безнадежное место в толпе, пройдя через такое количество боев и поражений, успехов, преступлений и раскаяний, тебе лишь известных, ты, который так часто влюблялся и охладевал, плакал и снова смеялся, – подумать, что ты – тот самый Ты, кого помнишь еще ребенком, до того, как начался твой жизненный вояж? Он был успешным, и ты входишь в порт – капитан-победитель, кивающий у борта ликующим возгласам людей под пушечный салют, но под звездой на твоей груди никому не известная печаль. Или ты потерпел кораблекрушение и без всякой надежды привязал себя к мачте где-то в открытом море... Тот, кто тонет, так же, как тот, кто преуспел, совершенно одинаково думают о доме и вспоминают время, когда они были детьми: ты одинок на теряющемся из виду обломке мачты – одинок и посреди аплодирующей тебе толпы».

После завершения «Пенденниса» Теккерей «погрузился» в XVIII век.

В отличие от предыдущих книг, «История Генри Эсмонда» представлялась ему настолько серьезной, что он решил отказаться от публикации ее отдельными выпусками.

Роман написан в период с сентября 1851 по май 1852. Внутренним толчком к его созданию послужило глубокое душевное потрясение – разрыв с Джейн Брукфилд, женой друга писателя, отношения с которой на протяжении нескольких лет заполняли его личную жизнь. Описывая в романе ревнивую привязанность Генри Эсмонда к леди Каслвуд, страдающей от бездушия супруга, Теккерей передавал собственные переживания.

«Я пишу книгу, полную душераздирающей меланхолии, которой отмечено моё нынешнее состояние», – писал он леди Стенли в октябре 1851 г.

Это история полковника Эсмонда, жившего в начале XVIII века, рассказанная им самим на склоне лет. Роман обнаруживает доскональное знание Теккереем описываемой эпохи, давно привлекавшей его. Язык книги стилизован под слог времени королевы Анны (1702—1714), здесь много моралистических отступлений, латинских цитат, параллелей с библейскими и мифологическими персонажами. Для создания иллюзии принадлежности романа к давней эпохе автор даже настоял, чтобы первое его издание набиралось старым шрифтом и печаталось с соблюдением норм того века. Тем не менее, это не подражание, а естественное пользование стилем, не исключающее собственных авторских наблюдений, свойственного самому Теккерею юмора.

В книге действует много реальных исторических лиц: генерал Мальборо, политик и философ Болинброк, писатель Свифт и др.

Участник многих исторических событий, Генри Эсмонд наделен прекрасными душевными качествами. Он стремится быть честным и обходиться без наследственных привилегий. Но судьба его печальна. Он объявлен незаконнорожденным, а доказать «законность» своего происхождения не хочет, чтобы не запятнать поддержавшего его в детстве Франка Каслвуда, хотя этот последний сам признает себя недостойным занимать положение главы рода.

Эсмонд безнадежно любит бессердечную красавицу Беатрис, сестру Каслвуда, пока не убеждается, что она не заслуживает ни любви, ни уважения. Он поддерживает изгнанную династию Стюартов, но в конце жизни испытывает разочарование и в деле, которому он служит. Познакомившись с деталями политической борьбы, Генри Эсмонд, выражая взгляды самого автора, отвергает политические принципы борющихся партий и уходит от решения политических проблем. Соединив свою судьбу с матерью Каслвудов, которая давно его любит, он уезжает в Америку.

Мемуары Эсмонда – это рассказ умудрённого жизнью человека, с любовью вспоминающего о пережитом, но осознавшего тщетность своих былых возвышенных и честолюбивых устремлений. Это взгляд на жизнь и самого Теккерея – разочарованного моралиста, не приемлющего этот мир, иронически усмехающегося над собой и над возможной бессмысленностью своего утверждения добра и благородства.

Писателя интересуют не столько сами исторические события, сколько мотивы человеческих поступков.

Как отмечал еще в июне 1853 г. журнал «Хогс инстрактор», Теккерею удалось показать «воздействие обстоятельств на человеческий разум».

Роман отличается совершенством стиля, законченностью формы и цельностью характеров.

«Здесь самое лучшее, что я могу сделать, – сказал Теккерей в конце 1852 г., получив американское издание „Эсмонда“. – Я дорожу этой книгой и хотел бы оставлять её, уходя, как свою визитную карточку».

О внуках Генри, к которым обращается в своих мемуарах герой Теккерея, рассказывает роман «Виргинцы» (1859) – своеобразное связующее звено между романами о современности и «Эсмондом», события которого отдалены от новой книги почти на полвека.

Роман родился из датированного 1778 г. предисловия к «Эсмонду», написанного в 1852 г. от лица дочери Генри Эсмонда, Рэйчел, родившейся в Америке.

«Интересно, – писал Теккерей 26 февраля 1853 г., – получится ли когда-нибудь из этого предисловия повесть?»

К работе он приступил четыре года спустя.

Джордж Уоррингтон, персонаж «Пенденниса» и «Ньюкомов», приходится внуком Джорджу Уоррингтону из «Виргинцев». Этот род ведет начало от отца Джорджа к Генри, сына английского баронета, за которого вышла замуж Рэйчел. Таким образом, герои романа – потомки Генри Эсмонда и одновременно предки Уоррингтона из «Пенденниса» и «Ньюкомов»; в нем действует и умирает прекрасная Беатриса из «Эсмонда».

Если в предыдущем романе она – капризная, честолюбивая, но прелестная девушка, то баронесса Бернтшейн в «Виргинцах» – образ не менее живой: это язвительная, циничная, но и сентиментальная старуха, в которой мы узнаем прежнюю, молодую Беатрис. (Теккерей блестяще передает в её чувствах, поведении, речи это диковинное, казалось бы, неумолимое, воздействие времени, которое, однако, не в силах лишить нас нашей изначальной натуры).

Важна, однако, не только хронологическая связь этих книг.

Писатель создает некий сплав историзма и современности; он толкует на разнообразные волнующие его темы и в то же время дает читателю почувствовать временную дистанцию, как бы абстрагируясь от своего материала. Не зря и в этом романе присутствует такое количество авторских отступлений: то ироничных, то философских – и всегда искренних.

Сюжет «Виргинцев» не отличается новизной. Опять перед нами история вступления в жизнь обаятельного и благородного молодого человека. Но в «Виргинцах» этот герой как бы раздваивается (как, вспомним, раздваивался в «Пенденнисе» сам автор), и всё повествование распадается на две во многом самостоятельные истории. Два брата-близнеца на собственном опыте постигают законы и нравственные принципы человеческих взаимоотношений. Эта постоянная сюжетная схема позволяет Теккерею, во-первых, охватить самый широкий круг явлений и, во-вторых, сохранить свежесть взгляда, непосредственность впечатлений и оценок.

Гарри в конце книги предстает заурядным американским помещиком, достаточно ограниченным, самодовольным и даже грубоватым.

Более дорог писателю был Джордж. Он напоминает не только его любимых героев – Эсмонда, Пенденниса, Клайва Ньюкома, – но и самого автора.

Рассказ о первых шагах Джорджа на литературном поприще, о его увлечении театром – собственные жизненные впечатления писателя и его личное отношение к искусству.

Как в свое время его дед Генри Эсмонд, Джордж на закате жизни пишет мемуары, стараясь разобраться в происходивших в Америке событиях. (Желая избежать обвинений в необъективности, Теккерей дипломатично дает описание Войны за независимость от лица Джорджа, бывшего полковника английской армии).

Как и Диккенс, Теккерей не верил в смысл бурных социальных переворотов. У него в романе общественные конфликты отступают на второй план, братья и после войны остаются друзьями, ибо для писателя частная жизнь важнее, чем все внешние по отношению к ней события, в которые человек бывает втянут обстоятельствами. Братья Уоррингтоны лишь отчасти противопоставлены друг другу, и висящие крест-накрест шпаги на стене дома Уоррингтонов символизируют примирение Джорджа, воевавшего на стороне британской короны, и повесы Гарри, сражавшегося за независимость США.

Война представляется автору цепью эпизодов, в которых немаловажную роль играет случай. (И, если обратиться хотя бы к воспоминаниям ветеранов – наших современников, это в значительной степени – правда.)

События, происходящие в Америке, занимают всего одну пятую часть романа. Однако Теккерей много работал над изучением истории Америки и её настоящего и добился, по свидетельству самих американцев, подлинной достоверности созданной им картины. Нарекания вызывал только образ Джорджа Вашингтона, показанный приземленно, в будничных обстоятельствах: многие его соотечественники считали недопустимым «низводить этот возвышенный характер до уровня бытовых сцен и низменных страстей».

Работа над романом «Ньюкомы» (1855) предшествовала написанию «Виргинцев». Это еще одна история о вступлении в жизнь и возмужании молодого человека. Приступая к новому роману, Теккерей в письмах жаловался на то, что исписался, завидовал неистощимой фантазии Диккенса.

Роман, прослеживающий родословную четырех поколений Ньюкомов и многочисленных второстепенных персонажей и их судьбу, с наибольшей полнотой вместил в себя жизненные наблюдения писателя.

Честертон расценивал «Ньюкомов» как «осеннее богатство» чувств автора, его восприятие жизни как «печального и священного воспоминания».

В центре романа – полковник Ньюком, в значительной степени списанный Теккереем со своего отчима, майора Кармайкла-Смита. Это добрый человек сродни Дон-Кихоту, непрактичный и потому осыпаемый насмешками.

Прямодушен и художник Клайв, сын полковника. История Клайва, опять-таки, во многом автобиографична, хоть автор не растворяется полностью и в этом герое.

Решив посвятить себя живописи, Клайв перестает быть полноправным членом общества, его занятие считается недостойным джентльмена, которому приличнее добиваться всё новых постов, званий, почестей и капиталов... Но он отказывается порвать с искусством, старается освободиться от пут викторианских условностей. А. Дружинин писал, что в Клайве «больше доброты, рыцарства», чем в героях Смоллетта, но, как и они, он смел и добр.

Теккерей – не любитель парадности и какой-либо идеализации. Даже в изображении любимых им персонажей ощущается двойственное отношение к ним писателя, иронический подтекст.

Яркий образ романа – племянница полковника Этель, умная и гордая аристократка, царящая на всяческих приемах и на курортах. Она вызывает и симпатию, и возмущение. Страдание и презрение к окружающим ничтожествам возвышает ее.

В романе действуют и персонажи других романов Теккерея: и Уоррингтоны, и майор Пенденнис, дядя Артура, и сам Артур Пенденнис, от лица которого, между прочим, ведется повествование в «Ньюкомах».

В прологе к роману автор сравнивает представителей английского общества с персонажами басен, подчеркивая повторяемость человеческих типов с их достоинствами и пороками.

Американский теккереевед Гордон Рэй называет роман самой насыщенной книгой во всей викторианской прозе. Английская современная писательница Маргарет Дреббл отмечала в таких романах «длинноты, но этих длиннот очень много и в самой жизни, и викторианцы привлекают именно сочетанием скуки и драматизма – тем самым, что составляет удел каждого обыкновенного человека».

Художник Э. Берн-Джонс (1833—1898) писал: «Эта книга, кажется, родилась на свет, чтобы вскрыть распространенную болезнь нашего общества – несчастливые браки, которые заключены отнюдь не на небесах».

Те обвинения в бессердечии и цинизме, которые он предъявлял в своих лекциях Свифту, не раз предъявляла консервативная английская критика, как, впрочем, и Лев Толстой, его «Ньюкомам».

В то же время А. Дружинин отмечал: «Это книга, исполненная теплоты и мудрости; это широкий шаг от отрицания к созиданию». Действительно, в романе, показывающем всеобщую испорченность, звучит мотив терпимости, и это дало повод видным советским критикам (как, например, В. Ивашева) ставить в укор писателю отсутствие в книге «наступательного духа и беспощадной сатиры».

Понятно, что нашему литературоведению ничего не оставалось, как следовать негативной оценке «Ньюкомов», данной Н. Чернышевским: ведь последнего высоко ценил Ленин! Хотя, если вчитаться в канонизированную статью саратовского эстета, мы найдем в ней лишь один тезис о «мелкотемье» этого романа Теккерея – тезис, вокруг которого наворочано несколько страниц пустейшей болтовни, парадоксально обвиняющей автора «Ньюкомов» именно в многословии. Но нам, признаться, ближе точка зрения Дружинина, в своей статье о «Ньюкомах» восклицавшего: «Будем ли мы упрекать Теккерея в том, что мизантропическое настроение его таланта во многом изменилось в последние годы? <...> Разве честный боец перестаёт быть честным бойцом, слагая своё оружие и протягивая руку воину, с которым сейчас бился?»

Советскому комментатору Теккерея Г. Шейнману «кажется, что автор и не озабочен тем, чтобы как-то привлечь и увлечь читателя.