Текст книги "Душехранитель"

Автор книги: Сергей Гомонов

Соавторы: Василий Шахов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 55 страниц)

ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. РОСТАУ. ТРИНАДЦАТЫЙ УЧЕНИК

– Правитель! Твой наследник просит принять его, – воин в черной маске, опираясь на меч, заглянул в походный шатер. – Что ответить ему?

Полководец махнул рукой, дескать, зови. Стражник, склонившись, попятился, пропуская того, кто когда-то был Фирэ, к своему господину.

– Чего ты хочешь? – с вызовом спросил тот, кто некогда был правителем Тепманоры – Края Деревьев с Белыми Стволами.

Воин не отвел глаз.

– Беседы, мой господин, – ответил он.

– Беседы?! – рассмеялся полководец. – Не ты ли подал мне меч тогда, помнишь? О чем тут можно говорить? Чего еще ты хочешь от меня?

Лицо воина помрачнело, взгляд невольно метнулся к перстню. И знак, отчеканенный на этом перстне, преследовал его везде и повсюду. Тот, кто когда-то был Фирэ, рождался под этим знаком. Он пользовался вещами, помеченными эмблемой, похожей на этот знак. И он, бывало, умирал от укуса животного, которого этот знак олицетворял…

Да, каждый раз, каждое новое воплощение он помнил это и каждый раз, в каждом новом воплощении должен был становиться на одно колено пред названным своим отцом и подносить ему тот самый проклятый меч.

– Садись! – велел полководец, указывая на шитую золотом подушку, что лежала у его ног. – Что хочешь ты получить? Вы все постоянно чего-то хотите от меня… – рука безвольно соскользнула с края стола и упала на колени вечного воителя.

– Отпусти меня, отец, – попросил наследник.

– О-о-о! – протянул старый полководец. – О-о-о…

Вместо ответа он налил вина в два кубка; рубиновая жидкость переполнила сосуды и выплеснулась на низенький стол. Капли ее мерцали в свете факелов, словно зернышки гранатового плода, а в кубках она светилась, будто глаза разъяренного быка.

– Так расскажи, что отвратило тебя от моего Пути, ученичок?

– Я ошибся тогда. Из-за брата, чьего имени я теперь даже не помню. Все было не так, как я понял в тот день. Я утратил главное. А потом был другой день, и я ожесточился еще больше.

– Что же это за день такой?

– Это ночь. Ночь смерти Танрэй и дочери, которая могла бы у нее родиться. Вашей дочери. «Куарт» той девочки был Саэти. Моей Попутчицы, без которой дорога моя бессмысленна. С тех пор я не могу найти ее…

Лицо правителя потемнело. Невероятным, нечеловеческим усилием он собрался и презрительно ответил:

– Что ж, давай дружно всплакнем по этому поводу… К делу! Выбери. В одном из этих кубков – яд. Если ты выберешь безвредный, я отпущу тебя.

Не раздумывая, воин схватил ближайший и опорожнил его. Лучше умереть еще, еще и еще, чем жить, подчиняясь тому, о ком ты узнал всё. Можно ли считать жизнью существование по приказу Смерти? Воин был более чем уверен, что яд окажется в обоих сосудах и ему придется умирать, корчась под ногами смеющегося правителя в страшных муках. Но тот сдержал слово: Фирэ выбрал безвредный. Содержимое второго кубка повелитель выплеснул в миску своей собаке, и несчастный пес, вылакавший пойло, взвыл, заколотился на полу, а потом издох, изрыгнув кровавую пену.

– Хорошо. Ты везуч и отчаян, – улыбнулся полководец. – Уходи прочь. И еще… Верни мне меч, с которым ты прошел так много. В том числе – собственную смерть от его лезвия.

– Он у твоего стражника, – сбрасывая доспехи и оставаясь в одном тонком балахоне, который тут же подвязал на талии обычной веревкой из конского волоса, ответил бывший воин.

Перед ним расстилалась пустыня, от горизонта до горизонта. И юноша побежал прочь.

Правитель вышел вслед за ним и кликнул стражу:

– Почему же вы не гонитесь за дезертиром?! Мне нужно его сердце! Ну, и голова в придачу… – с ухмылкой добавил он.

Беглец спасался от погони. Если его догонят, то отнимут главное – Память. Впереди, словно оазис для умирающего скитальца по пустыне, мерцал храм Бессмертной Птицы. Именно – мерцал: пот заливал глаза Фирэ и выедал их пуще горючих слез, а раскаленный воздух разрывал грудь точно ржавыми крючьями.

А войско Черного Горизонта, хромоногого воителя, огненными саламандрами нагоняло его.

Юноша в последнем рывке, обожженный самой прыткой ящерицей, нырнул меж двух колонн храма в неизвестность. И огненная волна отхлынула.

Он очутился возле храмового бассейна. Какие-то люди окружили его. Их было много, и беглец не смог сосчитать их количество. Они стали вначале называть свои имена, потом спросили его. Он ответил, что Фирэ.

– Так ты Коорэ! – с улыбкой радостного узнавания сказал некто, и в нем бывший воин признал Атембизе, которого последний раз видел дикарем Ишваром на Рэйсатру.

– Где Учитель? – в нетерпении спросил Фирэ. – Мне многое нужно сказать ему!

– Нам всем нужно сказать ему многое, – ответили юноше. – Мы ждем его прихода…

– Его Восхождения?

– Нет, нет. Его объединения. И теперь у него и у нее своя битва, мы уже не в силах помочь им чем-либо.

И тут Фирэ увидел стоящую возле барельефа быка златовласую женщину в синей одежде. Он тотчас подошел к ней, упал на колени и прижался лбом к ее руке. Она опустила голову и грустно усмехнулась:

– Тринадцатый… Самый непокорный, самый противоречивый, самый любимый… И… так похожий на него…

– Прости меня, Танрэй… – прошептали губы Фирэ, а сам он согревался в солнечных волнах, идущих от нее. Согревался впервые за много тысяч лет.

Танрэй провела рукой по его темным волосам:

– Чтобы найти свою Попутчицу, тебе нужно покинуть Ростау. Так иди! Иди, и вернетесь вы вместе. Если будет, куда возвращаться…

– Будет! – крикнул Фирэ, вскакивая на ноги. – Будет! – добавил он и растаял за колоннами храма.

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ ИЮЛЯ. МЮНХЕН

Андрей не перестал еще видеть медленно растворяющиеся в воздухе колонны храма, когда разум его уже уловил звуки из другого пространства.

Рядом стояла толстозадая медсестрица и вопрошала, в состоянии ли он принять посетителей. Серапионов тут же поднялся, и слабой болью напомнил о себе некогда перебитый хребет. Андрей почти привык к тому, что садиться нельзя, и поэтому занял свое любимое место у окна. Стоя, разумеется, стоя…

Отсюда была прекрасно видна «его» беседка. Ему почему-то захотелось добавить – «счастливая беседка».

– Угадай, кто? – в палату, чуть приотворив дверь, заглянул Рушинский и скроил презабавную мину. – Гостей ждешь?

– А как же! Добрый день, – Андрея радовала любая возможность поговорить на родном языке, хотя после своего отчетливо запомнившегося сна он точно знал, что русский ему вовсе не родной…

– Заходьте, барышня! – Виктор Николаевич кхекнул, посторонился и пропустил в помещение свою старшую дочь. – Вот, мамулю поехала проведывать, да как про тебя услышала – ни в какую уезжать. Пока, грит, Андрюшу не увижу – в машину не сяду!

– Па, ну что ты выдумы… – она осеклась.

Рушинский повел плечами, пожал Андрею руку и отошел в сторонку, выкладывая из кейса обещанные книги.

Ольга смотрела на Серапионова лучистыми голубыми, словно родниковая вода в солнечный день, глазами. В первый момент Андрею подумалось, что она очень сильно похожа на одну известную русскую актрису. На Ирину Алферову. Которая, кстати, тоже родом из Новосибирска, как и Оля. Но не это потрясло Андрея. Не то, что она стала необыкновенной красавицей за прошедшие годы. Теперь он восполнил многое из того, что растряс, разбросал за свой долгий путь. Перед ним стояла сама Саэти, которую он не увидел, не разглядел в тот Новый Год, удрученный своими – сейчас он уже мог с уверенностью сказать: мелочными – проблемами. И снова едва не упустил главное.

Серапионов остолбенел, не сводя глаз со своей вновь обретенной Попутчицы. Не могла сойти с места и сама Ольга, словно загипнотизированная взглядом едва знакомого и в то же время отчего-то невероятно близкого человека.

– «Трудна судьба у девушки по имени Мечта, но если найдет она в себе силы преодолеть препятствия, то светел будет ее удел, как Солнце»… Здравствуй, Саэти! – прошептал Андрей-Фирэ, лишь краем глаза улавливая, что Виктор Николаевич, покачав головой, тихонько удаляется и прикрывает за собой двери…

ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ

…И вскочили на своих коней вынырнувшие из гневливых вод Великого Хапи противники – Сетх и Хор. Лязгнули их мечи, и вихрем занесло скакуна Хора.

Исет уже не смотрела на них. Ее чуткое сердце и без того подсказывало, что было, что есть и – отныне – что будет. Новое зрение открылось вдове Усира. Соколицей парила душа ее над полем боя.

Кони разнесли соперников в противоположные стороны острова. Неотрывно взирали Нетеру на Поединок.

Сетх и Хор выхватили копья. Летя навстречу враг врагу, каждый метил в сердце, так явно, так горячо колотящееся там, под доспехами, за медным щитом.

Сетх отбросил свой щит и вновь вооружил мечом освободившуюся руку. Чувствуя, что удила отпущены, конь его полетел словно ветер. То же сделал и Хор. «Что делаешь ты?!» – вскричал в душе его Инпу, но юноша не колебался.

Посыпались искры с копий, встретившихся друг с другом. А противники пытались поразить один другого мечами.

Коварный удар Сетха опрокинул коня Хора. Копье обратилось гигантской полупрозрачной змеей. Гад с разверстой пастью полетел в грудь юноше и разбился о такой же полупрозрачный «щит», сотворенный Хором.

Конь юноши вскочил на ноги, и Хор успел сесть в седло, когда тот начал подниматься.

И длился тот бой весь день, всю ночь и весь следующий день, изматывая обоих дерущихся. И начинала улыбаться удача то одному, то другому, но в последнее мгновение передумывала и не доводила до победы.

И первым не вынес конь Сетха. Упал и тут же околел скакун.

А правитель Та-Кемета стоял и с ухмылкой смотрел, как возносится над ним острие копья Хора, предвкушавшего триумф.

Но в эти мгновения в памяти юноши пронеслось так много, что не хватит на то целой жизни. Он тоже видел сейчас и прошлое, и настоящее, и будущее…

Всполох!

«Ты снова понял не так… Натаути умер в тебе. Ты уничтожил его, когда использовал его силы и волю во имя убийства», – говорит неизвестный старик, глядя в лицо склонившегося над ним молодого мужчины.

Всполох!

«Есть две химерические идеи: спасения этого мира и мести за что-либо. Любой, кто руководствуется лишь ими, заведомо проигрывает», – а эти слова принадлежат израненному человеку, но он почему-то очень знаком Хору.

Всполох!

«Мы сами оценим поступки своего духа через тысячелетия, не помня лиц тех, кто их совершал... Вселенная пустит нас к звездам лишь тогда, когда мы найдем гармонию меж тонким и грубым», – звучит чей-то тихий-тихий голос, но отзывается он звучным эхом во всем существе юноши.

Всполох!

Лицо матери, идущей на отчаянный поступок и теряющей власть во имя сыновей и прекращения бесконечной войны:

«Иногда нужно жертвовать… Ради них. Не мужчины рожали их в муках, мужчинам неведомы жертвы, на которые мы идем ради наших детей»…

Всполох!

«Воистину, ты готов к испытаниям, мой мальчик! Но помни: будь бесстрашен, но не будь безжалостен»…

И прекрасное, спокойное лицо Усира, отца, тает в темноте Дуата.

А на его месте возникает иной лик. Того, кого еще мгновение назад мечтал истребить юный Хор.

И воин, сидящий на коне, бьет острием копья в землю возле поверженного воина. Не оттого, что дрогнула рука, не оттого, что Сетх сумел увернуться.

Тогда торжествующе закричала соколица в небесах, ибо поняла она, что сын Исет, вечно юной жены Усира, достоин звания наследника справедливого богоцаря…

Хор же спрыгнул с коня, подошел к своему дяде и, присев рядом с ним на землю, шепнул:

– Я не хочу больше крови. Правь Та-Кеметом. Не стану больше претендовать на трон.

Сетх невесело улыбнулся и покачал головой. Он тоже понял, что из юноши вырос мужчина.

И поднял Ра над своей головою корону объединенного Та-Кемета:

– Хор получил право царствовать на нашей земле! Это решение суда Девятки. Да будет так вовеки веков!

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ИЮЛЯ, ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ. РОСТОВ

Дмитрий и Саша уже третий день жили на острове посреди Дона, в дачном домике Аксеновых. Полузаброшенная дача, заросший сорняками сад, все в первозданном виде. Саша был в восторге. С дядей Димой было очень весело: он был неистощим на выдумку новых игр. Но обещанного приезда мамы все не было, и мальчик начал тревожиться.

– А когда приедет мама, дядя Дима?

Тот задумчиво стоял на берегу и смотрел на затуманенный летним маревом город.

– Что, малыш? – он опустил дотоле сложенные на груди руки и притянул Сашу к себе.

Мальчик прижался к его бедру и поднял русоволосую голову:

– Почему мамы нет так долго?

– Я тоже думаю о твоей маме. Видимо, никак не может решить, какое платье ей надеть. У женщин это бывает. Но она просила, чтобы мы веселились от души, а потому давай-ка поиграем с тобой в рыцарей, мой юный Коорэ.

– Давай! – согласился Саша. – А как меня будут звать?

– А как тебя называет твой папа?

– Алексашка! – улыбнулся мальчик.

– Сэр Алексашка!

– А тебя?

– Оу! Ха-ха-ха! Ну что ж, если ты – Алексашка, то зови меня просто – «мейн хертц»[89]89
  meinherz – «мое сердце» (нем.)


[Закрыть]!

– Мейн… мейн… – Саша наморщил маленький носик, лукаво глядя на Дмитрия.

– Мейн хертц! Итак! На битву за прекрасную даму, сэр Алексашка!

– Угу!

– А ты говори мне: «Да, мейн хертц!»

– Да, мейн хертц!

– Поехали! Это будет твоя лошадь, – Аксенов подал ему прутик. – А это – моя, – он лениво перекинул ногу через черенок от старой сломанной лопаты. – Копья к бою!

– Копья к бою!

– Мейн хертц! – подсказал Дмитрий.

– Мейн хертц…

– Разбежались!

Они «поскакали» в разные стороны вдоль берега, а затем по команде Аксенова помчались друг другу навстречу.

– О, нет! Не убивай меня, сэр Алексашка! – высокопарно вскричал Дмитрий, падая с «лошади» и катаясь по траве под ногами у заливисто хохочущего мальчугана. – Я дам тебе кучу золота и серебра, но оставь мне жизнь, смелый воин!

– Пусть лучше поскорее придет мама, – Саша со вздохом сел рядом с ним.

Периоды веселья становились все короче. Аксенов закусил стебелек колоска, подкатился ближе к мальчику и перевернулся на живот:

– Знал бы ты, как я хочу, чтобы она пришла поскорее, сердечко… А ведь все сбылось, мой маленький сэр Алексашка. Все сбылось. Ты знаешь, как прежде звалась земля, откуда приехали в этот город твои папа и мама?

Мальчик пожал плечами.

– Тепманора, Коорэ. Прежде она звалась Тепманорой… Это страна, в которой растут белоствольные деревья. Страна, где покрытые серебристыми кедрами Белые Горы спускаются к бескрайним равнинам на много-много тысяч шагов во все стороны света… Страна, одним воздухом которой, кажется, можно было напиться допьяна… Теперь она тоже другая, совсем другая. Теперь город твоей мамы очень похож на этот город, на Ростов… Да и на множество других городов похож он. Все не так, как прежде. Все переменилось… Теперь кости громадных мохнатых зверей, что когда-то вытаптывали траву на северных лугах материка Рэйсатру, находят в вечной мерзлоте…

– Это сказка? – полюбопытствовал Саша, пальчиком гоняя по земле неведомую букашку.

Дмитрий мрачно кивнул:

– Теперь – наверное, да… Все сбылось: они, твои родители, бежали из моей земли, гонимые всеми… И если сбылось это, должно сбыться и всё остальное.

И вдруг, вскочив на ноги и стиснув кулаки, он что есть сил, до хрипа, заорал в белесое, похожее на бельма слепца, небо:

– Если сбылось это, должно сбыться и всё остальное! Слышишь, ты! Как тебя там?! Всё должно сбыться, всё, сказанное ори на языке ори и в присутствии ори!..

Саша еще не знал, что человек, поначалу кричащий мужским голосом, а потом визгливо хохочущий женским, считается безумным. Что ж, юной душе Коорэ предстоит еще многое узнать, как узнало сердце, неуемное сердце Коорэ – мужчина, которого Саша не помнил, который держал его, младенца, на руках и который жил теперь далеко-далеко, в чужестранном городе под названием Мюнхен. И неизвестно, доведется ли им, частичкам одного целого, когда-нибудь вновь повстречать друг друга в этой жизни…

* * *

Рената открыла глаза. Это был не сон. Это было какое-то странное забытье. Она лежала на своей постели, сложив на груди руки и вытянувшись, словно покойница. Она и чувствовала себя неживой. Не мертвой, нет. Мертвое – это бывшее живое, одушевленное... А внутри Ренаты был вакуум, абсолютная пустота, где нет понятия времени, где не бывает ни холодного, ни горячего, потому что некому чувствовать, думать, любить, ненавидеть, страдать, жить. Некому даже умирать. Изначальное. А Изначальное страшно тем, что никто не в силах познать его. Это как черный туман, подкрадывающийся к горам: вот здесь еще трепещет озаренная солнцем жизнь, все ясно и очевидно – а там, за перевалом, нет ничего. И в то же время оно, это ничто, есть. Такое, что не объять его ни разумом, ни чувствами…

И вот мигнула звездочка. Замерла. А затем, взорвавшись с оглушительным грохотом, осветила всё.

И народился новый мир.

– Я говорю это тебе, пришедшая после меня... Мы говорим это всем, кто придет после и после нас... Мы говорим языком звезд со всеми, кто желает нас услышать. Подними голову и взгляни на водный небосвод, прислушайся к шепоту вселенной, оторвись от своей реальности хоть на мгновение... Ты услышала меня, «куарт»?

Рената вскочила. Она услышала говорившую, и это был ее собственный голос.

Она вспомнила, кем должна быть, вспомнила, как, однажды проиграв Разрушителю, всегда бывшему ее частью, тем самым привела его на эту землю – отдельно от себя. Холодная Ормона своим появлением обязана ей, Ренате-Танрэй, хранителю души. В тот момент, когда треснул берег под ногами Попутчицы Ала, и рваная рана планеты поглотила тело Танрэй, топя его в огненной реке, сущность разделилась. Родилась Смерть. Родился страх Смерти.

Рената вспомнила, как на протяжении многих сотен лет, перерождаясь и перерождаясь, пыталась она послать самой себе в будущее хоть какую-нибудь весточку, дабы удержать непостоянную память. Так же, как и их с Алом сын, созидатель и целитель, одержимый единственной целью – отыскать ее и Ала – разбрасывал по Земле ключи к сердцу Прошлого. Циклопические башни, островерхие рукотворные горы, гигантские статуи или просто груды камней… Увековечивая приметы своего времени, Коорэ искал верный способ достучаться до «куарт» отца и матери, равно как и до «куарт» других людей. Но к этому «ключу» нужен был другой, третий, сотый… И Знания утрачивались в веках, забываемые даже самим созидателем.

Однако не ведает смерти Слово. Рената знала теперь автора таинственной песни, некогда упомянутой телохранителем Сашей – песни о заре на Оритане.

И еще. Отныне Рената знала ее полностью.

Ибо автором стихов была она сама, та, чьи лицо и голос, цвет кожи и волос, Танрэй, нынешняя Танрэй, так долго не могла воскресить в своей памяти... Саша был прав: она искала слишком далеко.

Растворив окно той квартиры, куда однажды привел ее Андрей, этот юноша Фирэ, олицетворенное сердце их с Алом тринадцатого ученика, женщина набрала в грудь тяжелого предгрозового воздуха и, когда от краешка ее губ к подбородку потекла струйка – горькая, будто полынный настой – Рената зашептала:

– Заря, свет которой заливал округлые стены белоснежных зданий Оритана, была свежа и нежна, словно румянец на щеке младенца. И…

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ. ЕГИПЕТ

…Влад вздрогнул. В Гизе была еще глубокая ночь, а душный Каир плавился вдалеке огнями своих улиц.

Фигура одинокого путника, невесть как очутившегося на песчаном плато близ центральной из трех пирамид, казалась жалкой и маленькой рядом с лежащим каменным изваянием. Безмолвное свидание человека и зверя прервалось. Теперь оба они пытались заглянуть за горизонт.

И, возможно, бродягам смрадных каирских трущоб, случайно посмотревшим в то же самое время на небо, лишь почудилось, что одна из звездочек неровно затрепетала, то вспыхивая сильнее, то вдруг замирая в неподвижности. Невдомек было нищим арабам, что это пульсирует Регул – сердце небесного Льва.

«Тринадцатый… Самый отчаянный и противоречивый, самый яркий и непокорный… Такой же, каким был и я вечность назад – для своего Учителя», – с тихой и светлой грустью прошептал Паском в атмереро, покуда воплощенной в теле молодого русского мужчины, приехавшего в Египет с последней своей миссией…

Сфинкс глядел вдаль, а Учитель любовался душой своего тринадцатого Ученика.

«Она вспомнила, Паском! – ответила атмереро, чутко прислушиваясь к происходящему в Ростау, своей извечной обители. – Попутчица вспомнила, но я не знаю, правильно ли она распорядится теперь своей Смертью…»

«Слушай свое Сердце, мальчик! Оно никогда не подводило тебя. Вы всегда узнавали друг друга, так верь ему, что бы оно ни сделало для Попутчицы и каким бы жестоким ни выглядел его поступок»…

Песок глухо скрипнул под ногами: Влад медленно развернулся и слегка приподнял руки, не то намереваясь защититься, не то призывая к себе неведомые силы. Его сердце сейчас трепетало не меньше, чем сердце Учителя.

Он ощутил приближение, однако не оглянулся. Все должно быть так, как должно быть. Так, как было предначертано. И немым свидетелем пророчества, произнесенного ори в присутствии ори и на языке ори, был меч, который передавался из поколения в поколение от отца – сыну. Меч, некогда заклятый. Меч, которому ныне суждено было рассечь дьявольски запутанный узел…