Текст книги "Душехранитель"
Автор книги: Сергей Гомонов
Соавторы: Василий Шахов
Жанры:
Ужасы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 55 страниц)
– Боже ж ты мой! «И тогда остановились Иван-Царевич да Елена Премудрая в чистом поле отдохнуть. Отпустил Иван-Царевич златогривого коня пастись на воле, а сам вместе с невестой своей уснул от усталости. Тем временем злые братья Ивана-Царевича ехали мимо, той же дорогой. Увидали они, что их младший брат жив-здоров, да еще и невесту домой везет на прекрасном коне – позавидовали черной завистью. И удумали они учинить разбой: пока спали Иван-Царевич да Елена Премудрая, старшие братья младшего закололи, разрубили на части да и разбросали по чисту полю. Конь испугался и сбежал, а красавицу-царевну они во полон взяли да к царю-батюшке повезли. Проснулась Елена Премудрая, давай заговор читать. Помчал тогда конь златогривый в дремучий лес. Увидал его Серый Волк, призадумался: знать, беда стряслась с Иваном-Царевичем, несчастье приключилося. Погнал Серый Волк того коня на поиски, нашел мертвого Ивана на сырой земле распростертым, на куски порубанным. Собрал Серый все до единого кусочка. Тем временем Елена Премудрая в ладоши хлопнула – послала к нему на подмогу черного ворона. Вьется ворон над мертвым Иваном-Царевичем, стаю скликает, поживу увидел. Не тут-то было: схватил Серый Волк вороненка и говорит ворону: «А ведь съем я его, падальщик, если не принесешь ты мне живой да мертвой водицы!» Полетел ворон, нашел два источника, набрал воды и принес Серому Волку. Тот окропил Ивана вначале мертвой водой – срослись все раны. Окропил живой – вздохнул Иван-Царевич, открыл очи свои, огляделся. Только тогда Серый Волк вороненка и отпустил»...
Лёва тут же заявил:
– Когда я вырасту, то стану Серым Волком!
– Когда ты вырастешь, то станешь инквизитором, – пообещала ему Рита.
* * *
Кто же из них мог сделать это? Нелегкая задача досталась мудрецу-Тоту, и теперь он, прищурив и без того раскосые, подведенные сурьмой глаза, пытался проникнуть в суть каждого подозреваемого из Девятки.
Тот задумчиво крутил шейную цепочку, на которой был подвешен медальон в образе его супруги, олицетворения Истины – Маат. Даже отсутствуя, жена помогала ему, когда он взывал к ней.
Кто из Нетеру мог отравить Атум-Ра? И – зачем? Это нешуточное преступление, ведь если не найдется противоядие, на землю падет тьма и наступит конец времен… Но не стоит думать на Апопа: злобный змей не так хитер, к тому же он побаивается воителя-Сетха, который надолго отвадил его от нападений на ладью Ра.
Стараясь ни у кого не вызвать беспокойства, Тот переговорил со всеми, кто мог быть замешан в покушении. Подозреваемых было больше девяти, ведь Нетеру могли поручить убийство детям и даже внукам. Либо те решились на преступление по собственному почину…
Ра отравлен странным, очень странным ядом. Противоядия к нему нет. Для чего убивать старика, дни которого и без того сочтены? Атум-Ра уже давно должен был стать Хепри-Ра, обновленным Ра, но до сих пор медлил и дряхлел, не желая расстаться с милым его сердцу воплощением золотых времен Та-Кемета, где его так почитают. А быть может, и другая причина держит старика на этой земле. Не связано ли это с его отпрысками, которых он никак не хочет окончательно признать своими? Вопрос наследования власти – самый тонкий вопрос. И он будет таковым еще бессчетное количество разливов Нила-Хапи…
Много мыслей проносилось в голове мудреца Тота.
Встреча с Шу, богом пустоты, родным сыном Атума. Пренебрежительно поджатые губы, ничего не выражающие водянистые глаза. Его дочь, Нут, в знойный полдень бывает такой же – точным повторением своего отца.
– Да, Атуму уже давно пора обновить свой лик… – соглашается с доводами Тота первый из Нетеру. – Я не удивляюсь, что кому-то надоело созерцать гнойные глазки самодовольного старика и утирать за ним слюни. Пускать слюни присуще младенцу, а когда это делает старец, такое может вызвать лишь отвращение.
Шу никак не заинтересован во власти, которой облечен Ра. У него другие обязанности, говоря иными словами.
Впечатлительная Тефнут тоже не прояснила ситуацию. Ее вечно заплаканное лицо унаследовала внучка – Небтет, жена Сетха.
– Это ужасно! Что ждет наши миры? – беспрестанно вздыхала она, забывая имя собеседника.
Тот понял: искать среди старшего поколения – бессмысленно. Людские помыслы уже не столь сильно поддерживают их могущество, как в былые времена. Шу и его жена Тефнут теперь не так нужны созданиям, которых они когда-то сотворили. Попросту, у них нет сил, чтобы устраивать заговоры, а затем – скрываться. Хотя… не стоит совсем сбрасывать их со счетов.
Геб был слишком занят и не смог явиться на зов Тота. Он постоянно что-то менял в своем жилище, подстраиваясь под прихоти своей ветреной любовницы, Нут. Ведь однажды он поклялся быть ее «отражением» и теперь упорно следовал этой заповеди.
– Что? Ра пострадал от какого-то яда? – жизнерадостно уточнил бог Земли, разглядывая собственные ногти. – Многое проходит мимо меня… Мне надо почаще видеться с вами, дети мои… Нут, а ты слышала?
– О чем? – откликнулась синеокая красавица, спускавшаяся со звездной колесницы у дома Тота.
Сегодня Нут была особенно чудесна. Даже разумный Тот был слегка очарован ее нынешней прелестью.
– Тот расскажет тебе обо всем! А я, увы, не могу более уделить вам должного внимания!
И Всевидящее Око угасло. Богиня Неба посетила Тота лично. Она казалась и близкой – только руку протяни! – и далекой одновременно.
– Так о чем ты должен рассказать мне, мудрый Тот? – улыбнулась Нут.
– Атум-Ра был отравлен неизвестным ядом.
– Он выздоровел?
– Пока нет. С ним сейчас твоя дочь, Исет. Она пытается исцелить его. Но ты ведь так проницательна и наверняка встречалась с подобным не раз. Развей мои сомнения, Нут! Подскажи!
– Услуга за услугу? – подмигнула звездным оком красавица, намекая на то, как однажды сам Тот пошел на хитрость и подарил ей пять дней, во время которых она втайне от ревнивого Ра смогла подарить своему любовнику Гебу пятерых детей – Усира, Исет, Сетха, Небтет и Старшего Хора.
– О нет, не надо так говорить, Нут! – Тот хорошо изобразил небольшую обиду и закрылся ладонью от хитрой собеседницы. – Это вовсе не в память о несуществующих днях! Ведь мы друзья!
– А теперь ответь мне, мой непревзойденный везир[42]42
везир – так назывались жрецы Маат (ср. азиатск. – «визирь»)
[Закрыть], – соблазнительная Нут изменила цвет глаз, и теперь они приобрели тот сумеречный оттенок, из-за которого бог мудрости частенько терял голову и снимал с шеи образ своей законной жены; однако сейчас Тоту было не до любовных утех с подругой молодости. – Ответь мне, Тот: тебе самому зачем знать имя того, кто покусился на моего престарелого супруга?
– Нут, оставь! – он отодвинулся, не желая отвлекаться от главного.
Красавица чуть-чуть надула губы и снова завернулась в свою звездную накидку.
– Так что ты можешь сказать мне, предвечная?
– Ты не подозреваешь смертных, Тот?
Он расхохотался:
– Доселе я знавал лишь одного безумца, кто целился в солнце! Да и то, кажется, он был не просто смертным, а полубогом. Ему мерещилось не одно, а двенадцать солнц в твоем одеянии! Но ты же прекрасно знаешь, что Геб не дает стреле смертного ни малейшего шанса покинуть пределы его чертогов! Нет, это не под силу смертному, очаровательная Нут!
– Хорошо, ты меня убедил. Но я разочарую тебя, мой мудрейший: мне неизвестно, кто навредил моему супругу. Если же ты подозреваешь меня, то напрасно.
Тоту едва удалось отделаться от Нут с ее чарами. Нужно сохранить голову трезвой. Интересно, почему Нут хотелось узнать, с какой целью он ведет дознание? И что изменилось бы, узнай она, что провести расследование его попросил Усир, пребывающий ныне в Дуате? Кстати, одним подозреваемым меньше…
Иронично-усталый Пта, постукивая своим посохом, прибыл в гости по приглашению Тота поздно вечером. Бедному Пта приходилось юлить и вести постоянные дипломатические переговоры с Гебом и его сыном – Сетхом. Эти двое никак не могли прийти к общему мнению: те земли, которые отец готовил для буйных лесов, сын частенько иссушал знойным дыханием пустыни, а если где-то успевали вырасти радующие глаз деревья, Сетх мог себе позволить разгуляться жуткой бурей. А после смерти Усира наместник позволил себе еще одну возможность – повелевать молниями и грозой. Сырости Сетх не любил, поэтому бури и грозы чаще всего были сухими либо ледяными. Пта, сочувствующий людям, с трудом отвоевывал для них участки, где можно было возделывать поля. Да еще и заботился о том, чтобы на этих полях появлялся необходимый урожай.
– Мне все надоело, Тот, – пожаловался старый Пта. – Может, если Ра умрет, что-то изменится?
Но, уловив сверкнувший в щелках подведенных глаз любопытный взгляд Тота, бог плодородия слегка осекся:
– Я надеюсь, ты не думаешь, что я мог быть в этом по-настоящему заинтересован, Тот?
Старые друзья, они могли позволить наедине друг с другом почти полную откровенность. И Пта не прятал свою душу и сердце.
– Я не думаю, но твои слова означают странное… – подумав, вымолвил Тот. – Ты считаешь, что если сгинет весь мир…
– …то явится новый! – перебил его Пта и стукнул посохом по полу в подтверждение своих слов. – И там, возможно, к нам будут относиться с должным уважением, а не растрачивать наше влияние на мелочные междоусобицы.
«О-о-о! – подумал Тот. – Здесь играет застарело уязвленное самолюбие. Но Пта слишком прямолинеен. Он не стал бы плести интриги».
Затем, когда Пта уже отправился в покои для гостей и заснул, во Всевидящем Оке Тота возник юный Инпу:
– И что, Тот? Ты все еще не можешь найти виновного?
– Ты спрашиваешь по собственному почину или тебя уполномочил твой отец Усир?
– Ты так замысловато говоришь, мудрейший, что иногда я с трудом понимаю смысл сказанного тобой, – зевнув и похлопав себя ладонью по губам, отозвался судья и палач Дуата. – Я всего лишь поинтересовался, как идут дела. Это беспокоит меня всего лишь как представителя правосудия.
– Мне пока нечего доложить представителю правосудия, – усмехнувшись, ответил Тот прыткому молодцу.
Инпу подозрителен. Более других. Но он хитер: прекрасно знает, что доказательств нет. Зачем тому, кто проводит большую часть своей жизни в подземельях загробного мира, нужны лавры светила?
Умный и дальновидный Сетх долго хохотал, учуяв, откуда подул ветер:
– По-твоему, я стал бы устранять того, кто обязан мне до конца времен своим спасением от Апопа?! О, извечные! Тот, нельзя так смешить меня! Ведь не пристало правителю великой земли хихикать, как дочери горшечника, которой вихрем задрало подол юбки! Лучше подумай о моих драгоценнейших братике и сестренке – Усире и Исет! Они уже извелись в своем желании вернуть себе трон! Кстати, хотелось бы знать: родился ли у меня племянничек, благословенный всеми вами Хор?
– О чем не знаю, о том не знаю, Сетх, – слукавил Тот: сын Исет и Усира уже не только родился благодаря Инпу, но и значительно подрос. – А не хочешь ли ты лично навестить меня?
– Нет. Не хочу. У меня много дел в Инну. Уж прости. А насчет своих подозрений – забудь. Уж скорее твоя жена Маат занялась бы блудом, нежели я возжелал бы свергнуть Атум-Ра, мою опору. Ха-ха-ха!
Но кто? Кто? Небтет, супруга Сетха, – чересчур слабовольна. Мать (родная мать) Инпу скорее придумает смесь для любовного приворота, нежели яд, который неспособен распознать сам Ра. Она могла бы стать исполнительницей, но это означает, что Тот многое упустил, наблюдая за взрослением младшей дочери Нут. Ра отравили стрелой, Небтет же никогда не умела стрелять из лука.
Чего не скажешь о…
Воительнице Сехмет, жене Пта, своей волей подчиняющей себе громадных диких кошек! Недаром шлем ее изображает раззявленную пасть льва – она грезит боями. К тому же ей вполне могло взбрести в голову немного пощекотать Ра, чересчур уверенного в своей мощи.
Сколько же их, подозреваемых! И ведь каждый мог быть заинтересован в свержении Атум-Ра – так или иначе…
А что если Сетх прав? При всей своей злобе он прозорлив, и прозорливость его не от ума, а от сердца. А сердце у Сетха большое, Тот знал об этом очень хорошо…
Они встретились с двумя виновниками на исходе третьего дня после выздоровления Атум-Ра.
– Так зачем тебе понадобилось это? – обратился Тот к зачинщику преступления.
Оба опустили глаза. Собравшись волей, зачинщик заговорил…
ДВАДЦАТЫЕ ЧИСЛА ИЮНЯ…
– Что-то давно тебя не видно, Ромаха! – поприветствовав Ромальцева, с мягким акцентом заметил Горец-Хусейн.
Влад высвободил руку из огромной ладони приятеля. Действительно, давно уже он не заходил в клуб. Ощущение, что рамки мира сжимаются вокруг него все теснее, выдавливая в небытие, появилось у молодого человека прошлой осенью, и теперь существование становилось все более невыносимым. Все меньше и меньше событий, способных заинтересовать, все больше мыслей о сладостности смерти…
Поначалу он хотел спастись, уйти от этих губительных идей. Потом появился звучащий в голове печальный голос, который констатировал безысходный факт: Влад не жилец на этом свете.
Ромальцев так и не поделился своей проблемой с Надей, когда в последний раз летал в Новосибирск. Вскоре стих и тот голос у него в мыслях. Влад остался один. Один на один с миром, который, сплотившись в глухой комок, душил его кольцами питона и бесстрастно вопрошал: «А что ты сделал, чтобы было иначе?»
Хусейн покачал головой. Ему очень не понравилось, как выглядел Ромальцев, которого добродушный богатырь считал если и не другом, то хорошим приятелем.
Посидев за тренажерами, Влад вяло отказался от предложенного Лешим спарринга, попрощался и уехал домой, чтобы снова не уснуть и снова смотреть всю ночь с моста в черную реку – до самого рассвета… В черную реку, ждущую жертвоприношения…
* * *
Николай метался неспроста: он не мог представить, как они, и без того слишком загостившиеся у Маргоши, принесут сюда орущего младенца, который вот-вот должен был появиться на свет. Жизнь отучила его от привычки к комфорту, но тут уже дело не в личном удобстве. Позволить, чтобы посторонний человек страдал из-за их беды, Гроссман считал ниже своего достоинства.
Цветущее, поющее, беззаботное лето не радовало. И как гора с плеч свалилась, когда наконец подвернулась возможность и накопилось достаточно средств, чтобы снять квартиру сроком на год. Да и Марго, кажется, вздохнула посвободнее. Они скребли, чистили и ремонтировали новое жилище, периодически пытаясь отогнать Ренату. Но та не подчинялась и, упрямо закусив губу, работала почти наравне с подругой. Николай удивлялся: откуда у нее берутся силы? Стереотипное, в его представлениях, поведение женщины на сносях – охи, ахи, жалобы и другие причуды; к тому же, если принять во внимание все, что пережила Рената, было странно, как это она так носится и скачет, лишь изредка, волей-неволей, вспоминая о малыше. Сейчас она очень сильно походила на ту Ренату, которая командовала им в новороссийской гостинице. Тогда, проводя чуть ли не хирургическую операцию (Ник назвал бы это скорее истязанием раненого Саши), жена была такой же. Взвинченной, сосредоточенной, властной, энергичной. Но в то время она еще умела говорить…
Выходные решено было посвятить «штурму» спальни – последний рывок. Марго приехала мрачная, что-то явно грызло ее сердце.
– Ты такая, потому шо тебе больно за переезд нашей дружной компании, или просто делаешь волну? – попытался развеселить ее Гроссман: Ритка любила, когда он говорил одесскими прибаутками.
– Нормально. Все нормально, – ответила она и ушла переодеваться.
Николай вопросительно посмотрел на жену, однако Рената пожала плечами. В последнее время это было ее излюбленным способом проявления эмоций. Да и сама Рената сегодня с утра выглядела не лучшим образом. Скрывают что-то дамы, скрывают. Николай чувствовал это.
– Ну что, приступим! – Марго появилась в комнате, смешная, в рабочей одежде, с ведром. Она бодрилась: – Тут дел-то – всего ничего: начать и кончить!
– У каждого Додика – своя методика! – подхватил Гроссман и подмигнул Ренате.
Да уж, у жены была своя методика: чтобы намазать клеем отрезанную полосу обоев, ей приходилось ползать на коленках вдоль раскрученного рулона. Не ремонт – комедия…
Лишь часа два спустя Николай понял, что с нею все-таки творится что-то неладное. Марго забыла об их существовании и давно уже красила что-то в ванной. А Рената все чаще присаживалась прямо на пол, съеживалась и прикрывала глаза. Раз, другой Гроссман еще пропустил, но в конце концов подозрение все же закралось в голову.
– Маргош, – он заглянул в ванную, где одуряюще пахло краской. – Ты в этом больше меня понимаешь. Иди, посмотри, что там с ней?..
Маргарита метнула в него испуганный взгляд, сорвала перчатки и бросилась в комнату. Николай вышел на площадку покурить. Ренатка, Ренатка, тридцать три несчастья... Если ты еще и рожать сегодня надумала, то ремонт растянется до следующих выходных. Ну почему же у тебя всегда все так невовремя, ладушка моя?
Полминуты спустя на площадку выбежала Марго и позвонила к соседям:
– У вас телефон есть? Нужно срочно сделать звонок!
Николай не стал задавать лишних вопросов. Отшвырнув сигарету, он заскочил в квартиру.
Рената маялась молча, сновала по квартире, изредка, в разгар боли, облокачиваясь на подоконник. Кто его знает – можно так или нельзя? А если по-другому, то ее даже уложить некуда. Но Ритка не дала ему опомниться:
– Быстро идите в мою машину!
Николай не сразу понял, зачем Марго везет их так далеко: они миновали уже два района, и он сомневался, что ни в одном из них не было подходящей больницы.
– Маргош, мы куда?
– Куда положено, – огрызнулась Голубева. – Не выношу, когда мне указывают, как и что нужно делать!..
Гроссман подивился внезапной вспышке раздражения и примолк. Марго вела себя более чем странно.
Рената терпела и старалась не подавать вида, но при каждом новом приступе впивалась пальцами в сидение кресла и сдерживала рвущийся стон. Николай машинально подал ей руку: может, так будет полегче справляться с болью? Он с трудом представлял себе ее состояние, но понимал, что прежняя неженка-Рената уже кричала бы и заливалась слезами. И почему снова не дала понять, что с нею что-то происходит? Ведь еще утром чувствовала… С нею с ума сойдешь и никакой доктор не поможет…
В больнице Марго обо всем договаривалась сама. И очень рассердилась, когда Ник попытался подать дежурной медсестре паспорт Ренаты. Ритка буквально выхватила его из рук Гроссмана и прошипела:
– Не надо этого!
Николай не переставал удивляться: вокруг Ренаты поднялась нешуточная суета, словно она была не рядовой пациенткой, а большой знаменитостью. По обрывкам фраз он понял, что ей даже выделят какую-то особенную палату.
– Что происходит, Маргош? – спросил он, провожая подругу жены к машине.
– Не спрашивай ты меня ни о чем! – буркнула та. – Поедешь или останешься?
– Останусь, конечно.
– Садись, поехали. Нечего тебе тут делать.
– У нас даже телефона нет…
– Садись, говорю!
Николай подчинился, хоть и недоумевал.
– Рита, объясни, в чем дело?
– Нет, это ты мне объясни! Я, как дура, участвую в этих ваших играх… Не знаю и ничего знать не хочу! Все, умолкни и ни о чем не спрашивай! – она отпустила на мгновение руль и прикрыла уши. – Я устала! Почему я?
Гроссман начал догадываться:
– Тебе звонил тот тип? Да? Марго?
– Да, да! Кто это такой, на кой черт ему вставило покровительствовать вам?
Николай усмехнулся. Все прояснилось:
– Да есть тут один… Он за ней умирает…
– Я уже поняла.
– Но вопрос в другом: ты-то почему его слушаешься? Оно тебе надо?
– Ник, у тебя когда-нибудь было собственное дело? Нет? Ну, когда будет – обращайся, я расскажу тебе много интересных подробностей о содержании и уходе за частным предприятием.
Он подумал, сопоставил и начал смеяться. Марго покосилась на него, как на идиота.
– Ой-вей! – Николай хлопнул себя по коленям и согнулся от хохота. – Ритка, так твое ЧП – под «саламандрами»?
– Да откуда я знаю? Я что, удостоверения личности у них спрашивала? Но этот, который за Ренкой «умирает», точно над ними. В чем-чем, а в этом я уверена.
– Маргош, ты знаешь, как надежно спрятать какой-нибудь предмет?
– Ты о чем это?! – насторожилась она, решив, что сейчас и Гроссман станет подбивать ее на какую-нибудь авантюру.
– Чтобы спрятать что-нибудь понадежней, лучше выложить это «что-нибудь» под самым носом у тех, кто его ищет. Ой-вей! А он хоть и отморозок, но гений!
* * *
После какого-то укола измученная Рената забылась сном. Проинструктированные самим Степан Степанычем, главврачом, врачи хлопотали возле нее неотлучно. Давно наступила ночь, а младенец все не торопился появиться на свет. Силы роженицы иссякли, и тогда ей поставили инъекцию, чтобы она смогла отдохнуть.
Промокнув мокрый лоб спящей Ренаты марлевым тампоном, одна из акушерок шепнула другой:
– А кто это такая?
– Не знаю, но Степан Степаныч, сама слышала, построил всех. «Шишка» какая-то, наверное…
– Наверно. И молчит, как в рот воды набрала. Никогда таких не видела. Рыжая – намаемся мы с нею.
– Да. У рыжих это тяжко… Не дай бог, тьфу-тьфу! И чего ее к нам-то?..
– И не говори! Ужас какой-то!
И тут их перешептывание прервал неожиданно громкий голос:
– Ну и что тут у нас? – и в палату стремительно вошел мужчина в накинутом на плечи белом халате.
Весь медперсонал вытянулся в струнку. Чтобы сам главврач, да еще и посреди ночи?..
Степан Степаныч был молод: чуть за тридцать. Но подчиненным внушал почти священный трепет. Это был эскулап от бога.
Главная акушерка тут же принялась объяснять ему подробности. Слушая отчет краем уха, главврач быстро осмотрел Ренату.
– Так. Капельницу, быстро. Я у себя.
И столь же стремительно, как и появился, он ушел.
* * *
Все должно произойти сегодня. Он так решил. Нет смысла длить агонию. Не существует ничего – только он и мир-удав. Остальное – мираж, и жить в этом мираже надоело.
Уже совсем стемнело. Прохожие не обращали никакого внимания на одинокого человека, облокотившегося на перила моста. Народа становилось все меньше и меньше. Город замирал.
А Владислав размышлял только об одном: будет ли ему больно. Скорее всего, нет. Удушье… Несколько секунд, а может, минут страха... Видимо, так. А впрочем, посмотрим…
Он почему-то избрал именно такой способ ухода. В машине лежала кое-как нацарапанная прощальная записка. О, Ромальцев от души посмеялся, перечитывая эту глупость! Нелепо выглядит со стороны человек, собирающийся свести счеты с жизнью и в то же время зачем-то вспоминающий о дурацких правилах, принятых в трижды проклятом обществе. Кому какое дело до него, Ромальцева Владислава Андреевича?! То ли жил, то ли не жил такой человек – что это меняет?
Размазывая слезы и сопли, записки пишут девочки с таблеточками, получившие по носу от первой любви и ждущие, что их вовремя откачают. Плачут и заранее жалеют себя.
Владу нисколько не было жаль своего тела, своей оболочки. В душу он не верил. К черту душу! Все, что придумано людьми, – бред и блажь. Но если уж у самоубийц принято писать прощальные записки, пусть это будет последней данью шизофреническому миру…
* * *
Поначалу Николай ощущал только небольшое волнение, которое с легкостью унимала Марго, дескать, никуда не денется, родит, беременной не останется. Однако ближе к вечеру встревожилась и Ритка.
Если еще несколько месяцев назад Гроссман думал только о благополучии Ренаты, а ее ребенок вызывал у него злость и отторжение, то теперь все изменилось. Николай приучил себя к мысли, что теперь их будет трое. Заставил себя считать малыша сыном Саши (своим – пока не получалось, никак не получалось, он пытался). И появилась привязанность. Мальчишка был частью самой Ренаты, а Ник все время был рядом, наблюдая, защищая, заботясь в меру своих сил и способностей. Он разговаривал с ним, они даже играли, хотя, конечно, лучше всего играть с еще не рожденным человечком получалось у отпрыска Марго. И вот теперь что-то шло не так. Гроссман ничего в том не понимал; как большинство людей – верил во всемогущество медицины; уповал на здоровье и выносливость жены. Но беспокойство Маргариты мгновенно передалось и ему. Что-то шло не так. Наверное, слишком долго? Марго не отвечала или морщилась. Она долго отказывалась звонить в родильный дом, но потом не выдержала. Ей ответили, что «та женщина» сейчас спит, а ребенок еще не родился.
– Теперь я понимаю, почему мужики в таких случаях напиваются до беспамятства… – пробормотала она. – Я бы сейчас и сама… – Марго покосилась на жужжащего машинками Лёвку, вздохнула и накапала себе валерьянки. – Ник, тебе?..
– Нет.
– Фу! Ну, дай бог, чтоб последняя! – и она опрокинула в себя вонючую жидкость, будто рюмку водки.
* * *
Яркий свет разбавился тьмой. И появились цвета. И пришла лютая, разрывающая боль, стиснула кольцами, спросила – что ты представляешь собой? Кто поможет тебе нынче? Ты – и маленький мирок, в котором ты сейчас мечешься, задыхаешься, стонешь. Ни единой души более. Ты – в обнажении своей сущности. Ты – как есть.
«Покажи, на что ты способна сама, без назойливой помощи! Сестренка!» – ледяным безучастным женским голосом потребовал мир.
Как со стороны Рената смотрела на свое тело. Ей было по-прежнему больно, все сжималось внутри, но при этом ею владело равнодушие. Эта оболочка – не она. Это что-то другое. Чужое. Безответственное. Весь спрос – с нее, настоящей. И вот она должна дать какой-то ответ, а в сознании все путается, мутится, меркнет.
Рената открыла глаза. Вокруг метались какие-то люди. Что они делают здесь? Что она делает здесь? Что за трубки воткнуты в ее руки, удерживаемые кем-то, чтобы она не выдернула иглы, неловко рванувшись. Ее распяли на этом столе. Никакая инквизиторская, даже самая изощренная и извращенная, пытка не сравнится с этой. В голове мелькнуло слово: «мама». Но и оно не смогло вырваться из окровавленного рта с искусанными губами. Мама умерла. Умерла точно так же. Мысль мелькнула молнией, и Рената застонала в отчаянии. Не поможет никто. Покажи, на что способна сама, только сама…
* * *
Влад огляделся. Наконец-то мост опустел.
Он подкатил к перилам чугунную крышку канализационного люка, быстро примотал к отверстию один конец веревки. Другим концом Ромальцев опутал себе правую ногу. Его немного трясло от нетерпения. Говорят, смерть – твоя последняя невеста... Может быть... Он испробовал ее поцелуй тогда, на дороге. Сколь же сладостным обещает стать настоящее соитие с нею!
Кажется, узел достаточно тугой...
Ну, все. Готово.
Влад выпрямился, крышку взял в руки, сел на перила. Хорошо, что он знает, где фарватер. К чему было столько готовиться, если упадешь на камни? Проще уж тогда было бы сигануть из окна многоэтажки…
Теперь ему стало легко. Нервная дрожь улеглась, словно он делал подобное сотни раз. Зачем суетиться, когда уверен в исходе свидания? Теперь она никуда не денется. Как миленькая пойдет под венец... Не так ли, старушка? Не так ли, желаннейшая из желанных?
Влад насмешливо поглядел в звездное небо и аккуратно перекинул ноги на другую сторону перил, чтобы встать на узенький карниз, обрывающийся в темноту.
Вот будет славно! Для всех он исчезнет. Как тот самый Маленький Принц у Экзюпери. И это будет его последний полет – полет к звездам, отражающимся на маслянисто-черной поверхности ночной реки...
И Ромальцев выпустил из рук тяжелую крышку. При желании он мог бы еще удержаться, схватиться за перекладину, за решетку ограждения, даже когда груз дернул его вниз. Но желания такого у Влада не возникло. Он решил всё – раз и навсегда.
Тело ухнуло в холодную жидкость. В ту же секунду она согрелась, стала липкой, вязкой, все вокруг залилось багровым светом, знакомым и в то же время непривычным. Забытым светом…
* * *
– Да будет сущность наша едина! – с возгласом радости от мрачной стены отделилась тень и скользнула к нему.
Полыхнувшие желтым глаза, гибкая темная фигура.
Он отшатнулся от нее. Светлый вихрь пронесся меж ними, похожий на огромного, могучего зверя. Коснувшись его, серебристый смерч растаял.
– Да будет так! – весело выкрикнул Инпу и одним прыжком одолел огромное расстояние: миллионы лет, миллионы миров – и всего один шаг.
Память растаяла. Сердце явилось. Все слилось воедино…
* * *
…стало нечем дышать. Он ощутил адскую, ни с чем не сравнимую боль, жжение, страх… Дернулся вверх, вперед... Тяжесть тянула его на дно, хотелось кричать, но крика не получалось.
Он отчаянно забился. «Кто я?!»
Свобода. Холод. Ужас. Одиночество.
– Кто я?! Где я?!
Звуки. Много звуков. Много красок, много света. И ужас. И жжение внутри…
– Кто я? Где я?! – надрывался он, но никто его не слышал.
«Сейчас будет лучше!» – шепнуло что-то в груди.
В тот же момент он оказался в объятиях чего-то мягкого, очень теплого, очень нежного, знакомо пахшего, родного. Оно очень любило его, с ним он был в безопасности. И действительно стало гораздо лучше.
Смутный, молчаливый образ, источающий любовь. Ласковое прикосновение к щеке. Это было, это уже было, и не раз. Но где? Когда?
Тяжесть навалилась на веки, и глаза, еще не научившиеся (уже разучившиеся?) сопротивляться дремоте, закрылись…
* * *
Он распутал узел. Вода рвалась в его легкие, и веревка развязалась в самый последний момент.
Несколько быстрых, сильных рывков вверх, к звездам, плавящимся за зыбкой прозрачной гранью…
Он снова облекся в то, что может умереть. Но теперь – нескоро. Нескоро. Главное в жизни – Цель. Если есть она – даже дыхание горнила покажется легким теплым бризом.
Вода разошлась, и он сделал первый – жадный, затяжной – вздох. Он не забыл запах беды, не забыл запах счастья. Он помнил всё.
Забыв о боли в ноге, поплыл к берегу, встал на дно, скользя по илу, побрел по отмели…
Теперь ты – Владислав Ромальцев. Да будет так!
Влад вышел из реки, стянул футболку, отжал. Вылил воду из туфель. Встряхнулся, как встряхиваются звери. Даже ноющая боль в поврежденной ноге была теперь приятна.
Минут пять он смотрел в широкое величественное небо, наслаждаясь звездами, наслаждаясь пронизывающим тело ветром.
Перед ним расстилался Путь. Сколь длинен он будет? Это неведомо. Самое сложное – молчать на этом Пути. Молчать, даже когда говоришь вслух обычные слова. Слова не значат ничего. Лишь сердце не лжет, лишь душа – истинна. Таков закон, таково проклятье… Их проклятье.
Но есть еще один закон. И этот закон звучит так: «Жизнь всегда пробьет себе дорогу».
Добравшись до машины, Влад сел внутрь. Прочел записку, адресованную теперь лишь самому себе. Улыбнулся, опустил стекло, повернул ключи в замке зажигания.
Автомобиль сорвался с места.
