Текст книги "Грехи наши тяжкие"
Автор книги: Сергей Крутилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)
26
Адвокат Варгина что-то знал, чего не знал сам Тихон Иванович.
Конечно, он не мог сделать больше своих сил. Скажем, не мог одним жестом руки пересадить Варгина с одной скамьи – скамьи для подсудимых – на скамейку напротив, где сидели свидетели.
Но, вращаясь столько лет в этих, скажем так: сферах, он больше чутьем брал, чем умением.
Адвокат встречал Тихона Ивановича каждое утро. Коротко говорил Варгину о том, что его ожидало сегодня и какие тут рифы (это доподлинное выражение защитника), словом, чего ему стоит опасаться, как вести себя и что говорить. Адвокат большие надежды возлагал и на вопросы, которые он будет задавать Варгину. Стараясь смягчить вину Тихона Ивановича, он, например, спрашивал:
«Кто ответственен в колхозе за финансы? Почему гражданину Косульникову переплачено по зарплате?»
Защитник ожидал, что Варгин при этом кивнет в сторону бухгалтера: дескать, деньгами в колхозе распоряжается главный бухгалтер. Но Тихон Иванович сказал, что подпись под ведомостью его, Варгина, и он за нее в ответе.
Адвокат задавал вопросы еще, и всякий раз Варгин отвечал на них, не выгораживая себя, не сваливая вины на подчиненных.
Это злило защитника. Не надеясь на Тихона Ивановича, адвокат вызвался сам написать последнее слово Варгина на суде.
Словом, защитник хлопотал.
И хотя он заранее настраивал Тихона Ивановича на долготерпение: судебное разбирательство из-за множества свидетелей и обвиняемых может затянуться, Варгин порой не представлял себе, ка он выдержит это время.
Варгину казалось, что в этом зале ему труднее, чем на войне. Во-первых, в те, военные, годы он был молод, здоров и не всегда отдавал себе отчет в опасности, которая его ожидала каждый миг, каждый час. Во-вторых, легче потому, что там была цель – убить фашиста. Если ты его не убил, то он тебя выследит и убьет. На карту была поставлена будущность его Отчизны, и Варгин был честным солдатом. В окопе все были равны – и перед кухней, и перед смертью. Спали, укрывшись одной плащ-палаткой, одним и тем же полушубком.
Теперь же Варгин не был уже тем Тихоном – солдатом, который, затаившись, часами сидел в развалинах. Теперь, к своим шестидесяти годам, Тихон Иванович погрузнел, раздался вширь. Давали о себе знать раны и болячки, которые он за эти годы нажил.
Вот почему ему было на суде невмоготу.
Тайком от других он часто хватался руками за сердце и говорил себе: «Все, последний мой вдох». У него кружилась голова. Особенно когда он задумывался о будущем. Скамья под ним плыла куда-то, как сиденье в лодке, и он говорил себе: «Держись, Тихон. Держись! Защитник сказал, что осталось два дня».
Два дня?!
И все эти дни, которые были прожиты им как во сне и ушли куда-то в небытие, все эти дни на суде Варгина мучило сознание, что лучше всех говорил и держался не он, бывший солдат, а Альперт и его подзащитный Косульников.
«Я тридцать лет занимаюсь адвокатской практикой, – говорил Альперт. – И за это время ни разу не встретил человека, который бы пришел сюда, в суд, и сказал: «Берите меня: я – преступник!» Наоборот, даже находясь на скамье подсудимых, все отказываются. Это о чем говорит? Это говорит о том, что преступник – понятие относительное. Не думаю, что все, кто на свободе и ходит за стенами этого дома – не вор, не преступник. Я также предполагаю, что не каждый, кто перед вами, есть преступник. Я попытаюсь это доказать».
И он стал «защищать» Косульникова.
«Граждане судьи! Я призываю вас задуматься над одним обстоятельством. Ведь Косульников не единолично выписывал металл. Где те люди, что вместе с ним ставили свои подписи под накладными? Они на свободе и продолжают подписывать бумаги».
Под стать своему защитнику был и сам Косульников.
Аркадий рассказал суду, что, пока велось следствие, в нем самом произошли существенные перемены. Сначала, когда его арестовали, он обозлился. «А-а, меня взяли – тогда уж наказывайте всех». Косульников выдал своих подручных, кто помогал ему.
Их взяли.
Однако и этого ему показалось мало. Он очернил председателей колхозов, что они пили с ним и с его друзьями, что брали взятки и прочее. Были, конечно, и такие. Но большинство председателей, как и Варгин, были вовлечены в преступление, затеянное Косульниковым. Начались бесконечные очные ставки и допросы.
Следствие постепенно раскрывало сущность преступления Косульникова.
А сущность эта, как представлял ее себе Варгин, была чудовищной.
Косульников создал свой трест. Иными словами, у него были свои снабженцы, сбытовики, толкачи, которые восполняли наши нехватки.
Колхозы – это мелочь. Работа в колхозах приносила Косульникову доход. Но не они, не колхозы, были главным источником его обогащения. Главным была двойная сдача продукции – на завод и в монтажные тресты. Выручка за двойную плату почти полностью шла Косульникову. А помощникам, которые делали основное, он давал подачки. Они любили поесть-поспать сладко и вдоволь.
Когда все это выяснилось и Косульников понял, что от расплаты ему не уйти, он круто переменился: отказался от своих первоначальных показаний том, что председатели, в том числе и Варгин, знали о всех его операциях и брали взятки – деньгами и вещами.
Косульников взял всю вину на себя. Сознание своего превосходства над всеми возвеличивало его.
Главное, он понял: пощады ему не будет.
А какое дело, дадут ему годом больше или годом меньше? Разве это имеет значение?
27
Косульников стоял перед судом, отвечая на вопросы. На нем был костюм – не черный, как у всех, а серый и будто только перед судом поглаженный. Рубашка необычной расцветки, полосатая, с широкими манжетами.
Косульников держался свободно, пожалуй, даже развязно. Всякий раз, когда Пресняков обращался к нему с вопросом, Аркадий вставал, делал шаг вперед, голову он держал высоко, говорил громко, в зале все его слышали.
– Их не наказывайте, отпустите, – говорил он, кивая головой на бывших председателей, которые сидели на скамье рядом. – Кто они? Шавки. Ну, я перечислял их хозяйствам деньги. Иногда мои друзья выпивали с ними. Вот и вся их вина.
– Расскажите, гражданин Косульников, сколько денег получили вы только за то, что сдавали наконечники дважды? – спрашивал железнодорожник в форме.
– В первый раз, когда я проделал такую операцию, – небрежно говорил Косульников, – я помню, удивился даже: ни за что ни про что я получил сразу десять тысяч рублей.
– И куда вы потратили эти деньги?
– Куда потратил? Да как вам сказать? Могу сказать только, что на сберкнижку я их не положил. Я знал, сто сберкнижка – не вечность, а приманка для следственных органов. К тому же их у меня изъяли, хотя вклады у нас оберегаются законом. Конечно, кое-что я откладывал на черный день. Но самую малость. А основные деньги обращал в ценности. Я люблю красивые вещи. Они, по-моему, вечны и возвышают человека.
Пресняков, который, судя по глазам, очень устал за эти дни, оборвал Косульникова:
– Вы полагаете, что красивые вещи вас возвышали? – спросил он.
– А почему бы нет?
– Но все же.
– Я никого не убил. Не ограбил. Я брал у государства то, что плохо лежало.
Речь государственного обвинителя была очень многословна. Обвинитель говорил долго. Но даже Варгин, который слушал его внимательно, ничего не мог припомнить. Тихон Иванович понял только, что обвинитель потребовал Косульникову, как главному организатору незаконного производства, десять лет с конфискацией имущества. А для бывших председателей – и для Варгина тоже – по пяти лет лишения свободы с отбыванием срока в колонии строгого режима.
Варгин выслушал речь обвинителя со слезами на глазах.
Однако Косульников не унывал:
– Ну, что мне этот срок – десять лет, который потребовал для меня государственный обвинитель? – говорил в своем последнем слове на суде Косульников. – Срок для меня не имеет значения. Главное, суд сохраняет мне жизнь. А все остальное – ерунда. Вы думаете, что, как вы выражаетесь, в исправительно-трудовой колонии я буду валить лес? Ошибаетесь! Для этого всегда найдутся дураки. А я же талантливый человек. Неужели я не доказал вам это организацией всего дела? Их, – он указал на скамью подсудимых, – их отпустите. Они не виноваты. Это я их попутал, подбил на дело. Они в колонии пропадут. Я же нигде не пропаду: ни на гражданке, ни там, куда вы меня хотите определить. Десять лет, конечно, срок немалый. Но я надеюсь, во-первых, что мне его сократят за примерный труд. Во-вторых, меня не оставят друзья. Они не брост также и мою семью – жену и дочь.
28
Последнее слово подсудимого Варгина
– Гражданин председатель!
Уважаемые граждане заседатели!
К вам обращается с последним словом Тихон Иванович Варгин. Сечас вы покинете зал, и вам предстоит вынести приговор. Я обращаюсь к вам с этим последним словом, которое мне предоставлено нашим гуманным правосудием. Вынося приговор, я прошу вас подумать обо мне, о моей судьбе. Своим приговором вы перечеркнете судьбу человека, вся жизнь которого отдана народу. Я не боюсь этих громких слов. В самые трудные годы для страны, в годы войны с фашизмом, я не отсиживался в тылу. А провел на фронте все четыре года войны. Я был снайпером. Уничтожил тридцать фашистов. Имею ряд правительственных наград.
После войны моя жизнь отдана подъему сельского хозяйства. И в Туренинском совхозе, и в колхозе «Рассвет» я служил бескорыстно. Я пришел в колхоз «Рассвет» пятнадцать лет назад. Что это было за хозяйство? Одно разоренье. Урожаи зерновых – по восемь центнеров с гектара. Надои молока на фермах – мизерные.
С чего начать?
Отобрали механизаторов, доярок. Я сам лично беседовал с каждым человеком. Распределили поля между звеньями. Стали помогать и спрашивать. Люди почувствовали это, начали работать честно. Урожаи стали расти. В прошлом, засушливом году мы получили зерновых по двадцать четыре центнера с гектара.
Большую работу мы проделали на фермах. Отобрали продуктивное поголовье, увеличили надои до трех тысяч в год.
Мои заслуги в подъеме сельского хозяйства отмечены двумя орденами Трудовго Красного Знамени.
В животноводстве все стало упираться в нехватку ферм для скота, в капитальное строительство. Мы начали строить комплекс, однако денег было мало.
И тогда-то подвернулся Косульников со своим предложением об организации промыслов. Людей от меня он требовал мало, материалу никакого, просил лишь транспорт. А чистого доходу от промыслов выходило до двухсот тысяч рублей. Перспектива иметь такие деньги в хозяйстве – заманчива, и я, граждане судьи каюсь! Я проклинаю тот день, когда я пошел на сделку с человеком, у которого, как мы поняли тут, на суде, ничего за душой нет, кроме поклонения денежке.
Я пошел на эту сделку только из-за колхозных интересов. Мне хотелось достроить комплекс и разместить в нем стадо, так как старый коровник находился в аварийном состоянии.
Гражданин председатель суда!
Граждане трудящиеся заседатели!
Я обращаюсь а к вам с этим последним словом и думаю, что вы учтете все сказанное мною при решении моей судьбы. Я принимаю ваш приговор как должную кару. Но надеюсь на ваше сострадание.
29
– Встать, суд идет!
Хлопнули откидные сиденья, и в зале наступила тишина.
Сегодня она казалась особенной.
Всю неделю собравшиеся в этом зале начинали день с того, что вставали при появлении суда и стояли минуту-другую, словно вслушиваясь в себя, в свое сердцебиение. Но сегодня совсем не то, что каждый день. Сегодня придется стоять долго: ожидалось оглашение приговора.
В отличие от других обвиняемых, Тихон Иванович и во время суда оставался на свободе. Вечерами автобусом он уезжал к себе, в Туренино, а утренним, к началу заседания, возвращался. Возвращался даже раньше и толкался в коридоре, ожидая вместе со всеми открытия дверей судебного зала.
После первого же дня, приехав домой, Варгин рассказал Егоровне, как держится на суде Косульников, как он одет, как следит за собой.
Егоровна ничего не сказала, только долго стирала и гладила, и утром Варгин выглядел молодцом. Конечно, уж какой молодец из него в его-то годы? Но все же Тихон Иванович был побрит, костюм на нем поглажен, словом, вид у него был ухоженного человека.
А сегодня, когда ожидалось вынесение приговора, Егоровна даже драчон напекла – румяных, с корочкой, которые он так любит. Тайком десяток яиц сварила, сухарей насушила, и все это завязала в узелок, куда положила еще пару чистого белья.
Она очень беспокоилась перед отъездом Тихона и смотрела в окно.
Смотрела – и высмотрела: проехал Суховерхов, и тоже с сумочкой.
Варгин сразу же заметил сумку и Михаила и возмутился: «Что вы меня раньше смерти вздумали похоронить?» Но потом, вспомнив, куда и зачем он едет, перестал ворчать.
Вышли из дому все вместе – и Егоровна, и Суховерхов с сумкой.
Вынесение приговора почему-то задерживалось. В коридоре собралось уже много народа. Уж давно открылись двери соседнего зала. Очень скоро из этого зала, в сопровождении двух охранников, вышел парень. По виду – тракторист. Высокий, с длинной и худой шеей; руки его были заложены назад.
И сразу же, неподалеку от Варгина, плача, встала женщина. Тихон Иванович узнал ее: это была та баба в автобусе, которая рассказывала о сыне, задавившем на тракторе человека. В руках бабы был такой же узелок, что и у Егоровны.
Следом за парнем кинулась молодка.
– Вася, дорогой!
– Не подходить! – крикнул охранник.
Солдат оттеснил женщин и очень быстро прошел за парнем следом.
Баба не отставала. Она бежала за осужденным, торопливо говорила:
– Вася! Может, прислать тебе кирзовые сапоги?
– Не надо, – бросил на ходу парень.
– Серафим умер. Новый директор написал тебе хорошую характеристику.
– Передайте ему от меня привет!
При одном воспоминании об этом Тихону Ивановичу становилось не по себе. Вот так же торопливо поведут и его коридором…
В ушах звенело: «Встать, суд идет!»
Варгин стоял в узеньком проходе для подсудимых. Тихон Иванович вперед не совался, а стоял во втором ряду, вместе с такими же «бедолагами», бывшими председателями. Он стоял, опустив натруженные руки, и, понуро глядя на спину Косульникова, думал об одном – о том, как бы выстоять, не упасть до окончания чтения приговора.
Одного из своих соседей, который стоял справа от него, бывшего председателя колхоза из Старо-Спасского района, он знал – встречались на всяких собраниях. Тот был помоложе Варгина: служил в армии, но уже после войны. Пиджак на нем свободно болтался.
– Упекут нас, – обронил чуть слышно сосед.
– Т-ш-ш!
– Суд в составе… – Песняков долго и однотонно перечислял фамилии всех – и себя, и судей, и народных заседателей; кто поддерживал обвинение, а кто, наоборот, осуществлял защиту гражданина Косульникова. И лишь после того как председатель назвал всех, кто участвовал в «открытом судебном разбирательстве», он сделал передых и, повысив голос, стал читать дальше:
– Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… – читал он глухим голосом закоренелого курильщика.
При этих словах Преснякова Варгин вспомнил, как, бывало, в дни службы, ему вот так же, перед строем, объявляли благодарность «от лица службы». Он не знал это «лицо» и даже теперь не мог понять, почему оно так долго служит.
У Варгина от напряжения болела голова, в висках стучало. Он все время повторял про себя: «От лица службы»… «От лица службы»…
– Суд, руководствуясь статьей 93, частью 1-й Уголовного кодекса Российской Федерации, приговаривает Косульникова (Пресняков все перечислял: и имя, и отчество Косульникова, и год рождения, и образование, и что не судим ранее), – и повторил: Приговаривает к лишению свободы сроком на девять лет, с конфискацией принадлежащего ему имущества, с отбыванием срока в исправительно-трудовой колонии строгого режима.
И далее, без перерыва, все так же однотонно, Пресняков стал читать другой приговор бывшим председателям колхозов. Он опять перечислил всех, кто участвовал в суде, и, не останавливаясь и не выделяя никого в особенности, председатель стал читать фамилии обвиняемых.
И его фамилию прочел – фамилию Варгина.
И когда председатель произнес его фамилию, Тихон Иванович понял, что защитник напрасно старался: ему не удалось отстоять статью «халатность по службе». Дали ему как и всем бывшим председателям.
Варгин померк, погас и уже слушал приговор без всякого интереса.
– Обвиняемых…
Варгин застыл – даже пропустил свою фамилию, Тихон Иванович надеялся на то, что Пресняков прочтет его фамилию отдельно от других. Оказывается, нет! – он произнес его фамилию, как и положено, по алфавиту.
– Признать виновными, – слышал Варгин. – И приговорить к тюремному заключению… сроком…
Остекленела в мозгу мысль: «Значит, не условно, а с отбыванием наказания в колонии общего режима. Что и требовал без разбора для всех бывших председателей государственный обвинитель».
А Пресняков уже вновь говорил.
Он говорил о том, что приговор может быть обжалован в общем порядке и назвал даже срок кассации.
Варгин уже не слышал ничего, – не слышал, что продолжал говорить Пресняков, и не смотрел в зал, где были Егоровна с узелком и Суховерхов.
Наступила тягостная тишина.
Никто не проронил ни слова. В зале не раздалось ни одного хлопка, ни выкрика, одобряющего или осуждающего приговор.
Неожиданно тишину снова нарушил шелест бумаги, которую держал Пресняков.
– Приложение номер один, – продолжал он, – к приговору областного суда… – Он снова повторил, кем был вынесен приговор, в каком составе, и продолжал: – Учитывая заслуги в Великой Отечественной войне против немецко-фашистских захватчиков и на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 28 декабря 1972 года «Об амнистии в связи с 50-летием образования СССР» – суд определил: Варгина Тихона Ивановича, осужденного приговором суда (тут он назвал статьи, согласно которым был осужден Варгин), подвергнуть амнистии и от наказания освободить.
30
Варгин копался в саду – сгребал и жег прошлогоднюю листву. Осенью некогда было, к тому же до этого он как-то не замечал, что так забило отмершей листвой землю.
Тихон Иванович смурыгал железными граблями, то и дело останавливался, чтобы снять с зубьев листья. И в эти минуты, когда он выпрямлялся, до него явственно долетали звуки с городской площади, где шла первомайская демонстрация.
Он разгибался и, позабыв про листву, вслушивался.
В тишине слышно было, как, без привычки к работе, бьется сердце. Дышалось глубже и чаще, чем всегда.
Сад зацветал. Множество лепестков яблонь, особенно белого налива, уже распустилось. Цветы белели и розовели. Перелетая с цветка на цветок, жужжали пчелы.
А он все напрягался и слушал.
Тихон Иванович старался уловить отдельные слова и смех. Однако нестройные звуки духового оркестра, который играл и в праздники, и на похоронах, заглушали все.
И в праздники, и на похоронах.
И на его похоронах. Если он умрет здесь, в Туренино, а не уедет отсюда куда-нибудь подальше, от позора.
Ветер был шальной, метался из стороны в сторону. То дул теплый – с полей, то свежий – с Оки. И когда ветер замахивал с реки, то оркестр было слыхать здорово, будто труба бухала рядом, за забором. Доносились отдельные слова – это кричали на учеников учителя: «Седьмой класс! Прямо – марш!»
Прислушиваясь, Варгин вспоминал, как год назад стоял он там, на трибуне, сколоченной наспех посреди площади. Да что там год назад. Без выступления Тихона Ивановича не обходилась ни одна первомайская демонстрация. Выступая, Варгин рассказывал об успехах своего хозяйства, знаменитом «Рассвете», призывал молодежь любить землю.
И вот он, Варгин, как вор, украдкой, наблюдает за чужим весельем, за чужим счастьем.
«А ведь кто-то и теперь стоит на трибуне рядом с Долгачевой? – подумал Тихон Иванович, опершись на черенок граблей. – Кого-то предпочла Екатерина Алексеевна: Суховерхова или Юртайкину?»
Варгин стал воссоздавать весь праздничный ритуал. Эти воспоминания доставляли ему радость и волнение.
…Шествие мимо трибуны еще не началось. Все участники демонстрации построились на площади. Рядом стоят школьники – и самые маленькие, и выпускники. Размахивают флагами и самодельными цветами. Куря и разговаривая, толпятся шоферы автохозяйства, рабочие лесхоза, артели…
Заметив Долгачеву, показавшуюся на ступеньках трибуны, оркестранты начинают играть. Неохотно затихает и людской говор. Ученики хлопают.
Екатерина Алексеевна подымается на трибуну не первой. Впереди идуд Почечуев и Ковзиков.
Долгачева оживлена, но сдержанна. Глаза ее цепко, одним взглядом, охватывают площадь. И только по тому, как ярко и густо высыпали на ее лице веснушки, заметно, что она тоже волнуется.
Тихон Иванович – грузноватый, чтобы всходить по узенькой лестнице, да ничего. Сойдет. Он не пропускает вперед никого, даже секретаря райкома комсомола, не говоря уже о других, которым, как и ему, предстоит выступать на митинге.
Варгин будет непременно говорить. Тихон Иванович привычен. К тому же вот она – его речь: написана на бумажке, напечатанная на машинке, она лежит у него вместе с очками, в кармане.
Как ни привык Варгин стоять на трибуне, но волнуется при виде площади, запруженной народом. Волнуется он от радости, от переисполнившей его гордости за себя: как-никак, а именно ему Долгачева поручила поздравить тружеников города с праздником.
Вот все поднялись.
Долгачева бросила взгляд вправо-влево: все на месте. Она охотно отступила от микрофона, освобождая место Почечуеву. Охотно потому, что хорошо знала обязанности председателя райисполкома. Почечуев обязан был открыть митинг, поздравить всех с праздником и тут же предоставить слов ей, Долгачевой.
Екатерина Алексеевна всегда выступала с заглавной речью.
Как она говорила! Варгин вздохнул, вспомнив, с каким увлечением выступала Долгачева. Ее голос звучал над площадью сильнее репродукторов. Все замирали, слушая ее. Екатерина Алексеевна говорила об успехах и недостатках. Она волновалась, переживая судьбу какой-нибудь доярки, как волновалась бы за свою судьбу. Речь ее была горяча и непосредственна.
Оркестр смолк.
Значит, Долгачева и передовики, которым предстояло выступать на митинге, уже поднялись на трибуну.
Глухо, простуженным голосом, заговорил Почечуев.
До Варгина долетали лишь отдельные его слова.
Ветер дул то с Оки, то с Лысой горы. Тихон Иванович напрягал слух, но никак не мог уловить, о чем говорила Долгачева. Но Варгин и так мог догадаться, о чем говорила Екатерина Алексеевна: об успехах района, о росте колхозов и совхозов. Конечно, его «Рассвет» среди передовых хозяйств района не называется. Нового председателя хвалить рано, а ругать Варгина, разоблачать пагубные последствия его хозяйствования Долгачева не станет.
Екатерина Алексеевна небось хвалит Юртайкину. Тихону Ивановичу так и видится, что Надежда Михайловна стоит рядом с первым секретарем райкома, где год назад стоял он, Варгин.
«Год? – подумал Тихон Иванович. – Неужели прошел всего лишь год с того самого дня, когда он был так счастлив? Когда он шел с первомайской демонстрации и мостовая была узка ему!»
Но как бы не было грустно, а прошел лишь один год.
Однако этот год – по тем мыслям, по тем переживаниям, которые выпали на на долю Варгина, – вместил всю его жизнь.
Вместил – и все спутал, сдвинул с места.
