Текст книги "Грехи наши тяжкие"
Автор книги: Сергей Крутилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)
Сергей Крутилин
Грехи наши тяжкие
Часть первая
1
За спиной слышалась музыка. Играл все тот же духовой оркестр, что и на демонстрации. Ветер, грачиный гамор, шум праздничной толпы – все это заглушало звучание оркестра. До слуха Варгина доносилось только посвистывание кларнета да глухие удары барабана. Тихон Иванович шел, прислушиваясь к этим ударам, и ему вспоминалось давнее, когда он – рядовой второго года службы – молодой, подтянутый, вместе со своим отделением, – такой же усталой и расслабленной походкой шагал с первомайского парада на Октябрьской площади. Дул свежий ветер с Невы, и вот так же Тихон улавливал не всю музыку полкового оркестра, а лишь удары барабана, которые передавались словно бы по земле. Мир казался ясным, ласковым; хорошо думалось о будущем.
Варгин подтянулся, подобрал свое рано погрузневшее тело, зашагал быстрее, высоко, как на параде, поднимая ноги. Майское солнце пригревало вовсю. Тихон Иванович расстегнул пальто. Полы от скорой ходьбы разметались в стороны. На Варгине был выходной костюм с орденами и медалями, которые при скором шаге позванивали.
И все это: и глухие удары барабана, и гомон птиц, и дозванивание орденов и медалей – радовало Варгина, и он шагал легко, как в молодости. Во всем облике Тихона Ивановича было довольство собой, тем, что достигнуто в жизни. «Такое состояние у нашего брата, занятого человека, бывает редко», – подумал Варгин. Тихон Иванович старался припомнить, когда такое же настроение было у него в последний раз – и не мог. Не до того – времени нет. Завтра, а может, и того раньше, через час-другой, позвонит доярка: так и так, Тихон Иванович! Отключили электричество на ферме, нет воды. И Варгин снимет с себя этот выходной костюм с орденами на лацкане, спрячет под койку модные голландские ботинки, которые на нем, наденет свой заштатный пиджачишко с вытертыми локтями, напялит телогрейку, сунет ноги в резиновые сапоги – и был таков. Он отправится на ферму. А с фермы поедет в поле, потом заглянет в мастерскую – узнать, как идет ремонт. Его захватят заботы, тревоги, думы о прорехах в хозяйстве, короче – дела: как бы прокормить скотинку, достать шиферу на новый коровник, вовремя подвезти аммиачную воду для подкормки озимых.
«А сегодня никаких дел!» – решил Тихон Иванович. Сегодня праздник, и он, Варгин, выключен из суеты. Или он не имеет права отдохнуть?
Имеет!
Ведь это – день его торжества.
Тихон Иванович словно бы плыл по широкой улице городка, и улица, по которой ездил на машине, казалась ему узкой: так он весь распушился.
Думалось: ох, долг путь от обвалившегося сталинградского окопа до трибуны, где стоял сегодня. Сколько надо было на своем веку пережить всего, чтобы тебя возвысили над людьми. Мало того – возвысили, но и попросили выступить, рассказать об успехах сельского хозяйства.
Варгин понимал, что это сделала Долгачева.
«Но доверие ко мне не объявилось сразу, в первый же день, как только в район секретарем райкома пришла Екатерина Алексеевна, – подумал Варгин. – Сколько было поначалу стычек, недомолвок, тайных обид. А теперь, видимо, и Долгачева поняла, что в районе лучше Варгина председателя нет».
Признаться, Тихона Ивановича не очень-то беспокоила мысль о том, имеет ли он право героем стоять на трибуне. Ну, может, не героем, решил он, но все же в окружении Долгачевой. Ведь Екатерина Алексеевна не случайно поставила его рядом.
Варгин не сомневался в своем праве. Это право – стоять перед всеми на виду – никто так глубоко не выстрадал. Сколько зим он провел в окопах?! Одна зима в Сталинграде чего стоит. Всю зиму сорок второго – сорок третьего годов Варгин спал, не раздеваясь, где попало, согнувшись в три погибели. Порой казалось, что он и разговаривать-то разучился, – настолько глубоко засела в нем привычка к молчаливому высматриванию врага.
Варгин на войне был снайпером. А снайперу мало стрелять метко – снайпером надо родиться. Главное его достоинство – выдержка. Он должен всегда помнить об одном: враг так же охотится за тобой, как ты за ним. Если ты выбрал цель, то не спеши, осмотрись хорошенько, а потом уже стреляй. Вот мелькнула в развалинах каска немца. Мелькнула – и тут же пропала. Ждешь ее, ждешь – все жданки проглядишь. Бог знает, чего только не передумаешь, пока поджидаешь фашиста, стоя где-нибудь в окопном проеме, заложенном кирпичом. И свою жизнь всю передумаешь, и родных, оставшихся под немцем, вспомнишь, и о жизни врага, которого высматриваешь, подумаешь. Он был бы неплохим охотником – терпение у него было. Но так уж сложилась жизнь, что занимался он «охотой» на людей. Тихон Иванович высматривал, чтобы немец был повыше в звании. Что толку убить рядового, изможденного окопным сидением солдата? Иное дело – разведать штаб, скрытый в подвале дома, куда ходят только офицеры. Разведать – и каждый день донимать фашистов. Глядишь, во избежание потерь, немцы перенесли штаб в новое место.
Но о его прошлом знают немногие, а то, что он стоит на трибуне, рядом с Долгачевой, видят все и думают, мол, мы-то знаем Тихона, наш брат.
И это правда: Варгин не учен шибко-то. У него родителей было много детей, нельзя всех выучить. Да и понятие об учебе тогда было другое: походил четыре года в сельскую школу – значит, учен – уступай другому место за партой.
В войну, когда принимали в партию, тоже не очень-то допытывались, учен ли Варгин. Главное было другое – метко ли стреляешь, сколько убил фашистов? В анкете он написал: «Образование – неполное среднее».
Учила не школа, а сама жизнь.
Учила, что надо быть смекалистым, изворотливым, напористым. И Тихон Иванович был таким. После демобилизации, когда его определили зоотехником в Туренинский совхоз, у него, по сути, не было никакого специального образования, кроме терпения. Однако спустя пять лет он все тем же терпением собрал в совхозе такое стало, равного которому не было во всем районе – ни по красоте коров, ни по надою. Его выдвинули – послали учиться на курсы зоотехников. Курсы были приравнены к техникуму.
И с той поры Варгин всюду в анкетах писал: «Образование – среднезоотехническое».
2
Тихона Ивановича беспокоила мысль, что в речи на площади он не сказал о главном – о животноводческом комплексе. Не сказал, что вскоре, когда вступит в строй животноводческий комплекс, в его хозяйстве будет более двух тысяч коров.
Варгин, конечно, думал сказать про коров и надои, но увидел площадь, заполненную народом, и решил не говорить про это. Среди ярко разодетых демонстрантов не было колхозников, а рабочим коммунальных предприятий города и учащимся слушать про колхоз неинтересно. Они перешептывались, толкали друг друга, размахивали ветками с бумажными цветами на них.
Тихон Иванович понял это, когда говорила еще Долгачева. Ее кое-как слушали – и про надои, и про урожай. Но у Екатерины Алексеевной голос-то молодой, зычный, она любого заговорит. А разве перекричать толпу с его хрипловатым голосом и одышкой? Потом, при его солидности, при орденах и прочем – непорядок кричать на всю площадь.
Тихона Ивановича в самую последнюю минуту одолели сомнения во-первых, ферма еще не достроена, а во-вторых, откуда он столько соберет коров? Да сгони он их со всех соседних деревень – и тогда столько не будет! Варгин сказал лишь об успехах своего хозяйства – о том, сколько получено зерна да надоено молока, поздравил собравшихся с праздником и на этом закончил.
Ученики закричали: «Ура!»
Оркестр заиграл марш.
Мимо трибуны, стараясь сохранить рядность, проехали мотоциклисты с красными полотнищами. Стрекот моторов, сизоватый дымок выхлопных газов… Чем не воинский парад?
Потом на площадь вышли школьники, шоферы, рабочие пекарни, продавцы магазинов и секретарь райкома комсомола – щупленькая девушка в очках, – надрывая горло, выкрикивала призывы. Ей нестройно отвечали: «Ура!». Но отвечали лишь одни школьники. А стоявшие у трибуны мужчины – видно было – перешептывались между собой.
Варгин догадывался, о чем они шептались.
Семь лет секретарствует Долгачева в Туренино, и все привыкли к тому, что Екатерина Алексеевна одинока, одна, без мужа, воспитывает дочь. И вот объявился Тобольцев. Объявись Тобольцев раньше – одновременно с Долгачевой, – не было бы никаких толков: приехала новая секретарь райкома с мужем и девочкой – и вся недолга. А то столько лет была холостой – и вдруг объявился муженек.
«А кому зазорно, что объявился? – думал теперь Варгин. – Долгачева – женщина молодая. Нельзя сказать, что Екатерина Алексеевна красавица: она и ростом не вышла и статью. Но она беспокойная и другим спокойно жить не дает. К тому же она – рыжая, а рыжие, говорят, бедовые», – улыбнулся своим мыслям Тихон Иванович.
Солнце пригревало вовсю.
Варгин сбавил шаг и пошел, как всегда, не спеша, шаркая ногами по булыжнику. Надо сказать, что Тихон Иванович ходит по этой улице давно – лет пятнадцать кряду, если не больше. Ходит с той поры, как в Туренино, вместо райкома, создали производственное управление. Секретаря райкома тогда взяли в область, а в его квартиру вселился Варгин. В то время лучшего дома в городе, пожалуй, и не было. Дом стоял высоко, на кирпичном фундаменте. Бревенчатый сруб рублен из отборных бревен. Дом сверкал на солнце, выделялся белым пятном оцинкованной крыши среди зелени садов.
Теперь, правда, в Туренино есть дома и получше – со всеми удобствами: и водопровод, и природный газ, и водяное отопление. Но в ту пору в городе не было ни водопровода, ни газа. Электричества – и то не хватало. Свет городу давал движок, который стучал весь вечер в соляных складах. А в полночь лампочка мигала, предупреждая, что сейчас погаснет свет. Так что в ту пору этот дом был лучший в городе, и в нем поселился Варгин.
Тихона Ивановича, как раз после Туренинского совхоза, где он ходил в зоотехниках, выдвинули председателем «Рассвета», и он переехал в дом секретаря.
А теперь давайте ему квартиру хоть самой Долгачевой, со всеми удобствами, – он в нее не поедет. Потому как при доме, в котором живет Варгин, сад большой и двор, и надворные постройки, крытые железом.
Конечно, по той поре судов и пересудов о поступке Варгина было много. Все понимали, что Тихону Ивановичу надо было перебираться в Загорье, где колхозная контора, а не обосновываться в городе. Тихон Иванович ссылался на детей – их-де учить надо, а в городе школа под боком. Ссылался и на то, что деревни, входящие в его колхоз, разбросаны вокруг Туренино.
Посудачили горожане неделю-другую и успокоились.
Сам Варгин со временем обнаружил в доме несколько изъянов. Дом осел, из подполья зимой несло холодом. Топить приходилось три печки, и это было накладно. Зимой жена Варгина – Надежда Егоровна – превращалась в истопника. Она охала и причитала, уговаривая Тихона, чтобы он просил коммунальную квартиру с удобствами, как живут теперь все порядочные туренинцы. Но Тихон Иванович про коммунальную квартиру и слушать не хотел. Он отговаривал жену, уверяя, что они живут как у Христа за пазухой. А в коммунальном доме вся жизнь на виду. Как в аквариуме.
Каждую зиму Варгин говорил себе: «Все, в это лето я обязательно отремонтирую дом. Проведу водопровод, сделаю водяное отопление, сгорожу ванную, теплую уборную и заживу барином». Но ранней весной, едва сходил снег, начиналась подкормка озимых. А там незаметно подступало время сажать картофель, кормовую свеклу. Начиналось обычное…
И ничего за лето по дому Варгин не успевал сделать. Глянешь, снова наступили холода. В избе дуло, как прежде. Егоровна ворчала: «Другие вон живут как люди. А мы – как цыгане какие-нибудь, в шатре небось теплей, чем у нас. Вода в ведерке замерзает».
3
У дома, возле тесовых ворот, копошились в пыли куры. Увидев хозяина, петух встрепенулся, принял воинственную стойку, потом что-то квохнул курам, и они разбежались в разные стороны: одни поспешили на улицу, другие – вместе с петухом – стали неуклюже подлезать под доску-перекладину, закрывавшую лаз во двор.
«Хозяина не узнали, шельмы!» – подумал Варгин о курах.
Однако, подумав так, Тихон Иванович тут же перерешил: плохой он хозяин. Не водилось в доме ни коровы, ни борова, ни овец. Ничего, кроме десятка кур. Да вот и они не признали его. Следил Варгин за курами, норовившими наперед его проскочить в ворота, и вдруг заметил свежий след от машины.
Во дворе стоял «газик» – новый, добротный.
Тихон Иванович по машине догадался, что приехал Суховерхов. Варгин обрадовался приезду Михаила, но подумал, что не его, Суховерхова, Долгачева поставила рядом с собой на трибуну, а предпочла Варгина, хотя совхоз «Успенский» побогаче «Рассвета» и дает государству больше и хлеба, и яиц, и мяса.
В машине, на солнцепеке, сидел шофер Суховерхова – щуплый малый невысокого роста, всегда такой опрятный, что, не зная, можно было принять его за директора. Обычно «министр» – так в шутку Варгин величал Суховерхова – сам водил машину и не любил таскать с собой шофера. Но раз приехал с водителем – значит, нагрянул в гости, может, даже с женой, – как просил об этом Тихон Иванович.
Варгин поздоровался с шофером.
– Ты чего тут сидишь? Пойдем в дом.
– Тут хорошо, Тихон Иванович, – солнце, воздух, – отвечал малый, шурша газетой. – Сижу, демонстрацию из Москвы слушаю.
– В доме-то телевизор поглядишь.
– Спасибо. Пить мне все равно нельзя. Только вас стеснять буду.
– Как знаешь, – Варгин грузной походкой усталого человека стал подыматься по ступенькам крыльца.
Егоровна хлопотала у плиты. В кухне стоял полумрак, пахло жареным мясом и подгоревшим луком – так всегда пахнет дома по праздникам.
– Привет, мать! – бодро сказал Тихон Иванович, снимая пальто. – Ты чего одна? А где твоя молодая помощница?
– Гуляют. Пошли демонстрацию поглядеть, а заодно и себя показать. – Егоровна повернулась от плиты, поглядела на мужа. – Молодые ведь.
– Демонстрация давно кончилась. Танцы начались.
– Выходит, и они танцуют.
Егоровна – еще не убранная, в сером халате, выцветшем от бесконечных стирок, с вилкой в руке – залюбовалась мужем. Была разница в их виде: его – одетого по-праздничному, в черном костюме, с орденами и медалями, и ее – рано увядшей женщины а халате. Варгин смутился от взгляда жены: он увидел свою жизнь по-иному.
«Сколько их было – праздников, гостей, ночных выпивок, разных «обмываний», – подумал он. – И все эти встречи, когда гости пили, ели, сидя до полуночи, вели споры-разговоры, морщинами легли на лицо жены. Она готовила, накрывала стол, убирала окурки, мыла посуду. А он еще вот молодится».
Варгин крякнул в сердцах.
– Ну, как твоя речь, Тихон? – Егоровна вновь повернулась к плите, где шипело и парило вовсю.
– Хорошо я сказал – с огоньком.
– Молодец. Только что ж ты один пришел? Долгачеву бы позвал за компанию.
– Ей не до меня. Тобольцев приехал.
– Да?! – удивилась Егоровна.
– А Миша где? – спросил он.
– Вон телевизор смотрит. И Паня приехала.
– Хорошо!
Варгин поскреб ногами по половику и, раздвинув корявыми руками портьеру, заглянул в комнату.
Суховерхов и жена его сидели на диване – смотрели демонстрацию на Красной площади. На экране старенького «Рекорда», который Тихон Иванович давно грозился выбросить, мелькали шеренги демонстрантов, такие же самодельные цветы, какие он видел на площади, бодро звучали песни. Отсвет экрана телевизора падал на лицо Суховерхова – морщинистое, загорелое на солнце. И Варгин невольно подумал, что Михаилу тоже мало приходится рассиживать в своем директорском кабинете.
Тихон Иванович подошел к Суховерхову.
Первой Варгина увидела его жена, сидевшая в углу дивана. Она шустро поднялась, здороваясь. Суховерхов тоже хотел было подняться, но Тихон Иванович навалился на него, обнял за плечи.
– Как хорошо, что вы приехали! – искренне вырвалось у Варгина.
Они обнялись, вышло это как-то нескладно; обниматься, полусогнувшись, было неудобно. Судоверхов был высок ростом, и разогнуться ему не так-то легко, требовалось время. Когда Михаил Порфирьевич вставал, то было такое впечатление, что он раскланивается, – ну как раскланивается двухметровка-сажень, которой бригадир замеряет вспаханную загонку.
Правда, хоть и в объятиях, но Суховерхов все же выпрямился, и тогда стало видно, насколько они были разными. Михаил Порфирьевич высок, сух, на его длинной жилистой шее свободно болтается галстук. Варигн же, наоборот, низок ростом, плотен, шеи у него почти нет, на широких крутых плечах крепко посажена большая голова.
– Здорово, Миша! – Варгин постучал пухлыми ладонями по тщедушным плечам Суховерхова.
– Здоров, здоров, Тиша!
Они потрепали, помутозили друг друга, постучали по плечам ладонями. Случись видеть все это человеку со стороны, который не знает их давнишней дружбы, тот подумаол бы, что в их встрече, в этих шумных объятиях была излишняя экзальтированность пожилых людей. Но они были искренне рады друг другу.
Варгин и Суховерхов дружили много лет кряду. Может, поэтому они не замечали перемен, которые совершили с ними годы. Они по-прежнему называли друг друга по имени – Мишей и Тишей, – тогда как время уже свершило над ними свой суд – они стали дедами.
Суховерхов еще больше усох, морщинистое лицо его задубело, как дубеет на ветру ствол сосны; седые волосы – редки и серебрились. Казалось, они всегда росли так, сами по себе: в меру длинны, в меру коротки, и хозяин не имел к ним никакого отношения. Хороший костюм свободно висел на его худых плечах. Зато Варгин выглядел здоровяком. Во всяком случае, Тихон Иванович казался лет на десять моложе своего гостя, хотя они были одногодками.
– Чего же мы стоим?! – воскликнул Варгин. – Или будете смотреть телевизор?
– Дома нагляделись, – сказала жена Суховерхова.
– Тогда прошу – к столу.
С этими словами Тихон Иванович, не снимая руки с плеча Суховерхова, повел гостей в соседнюю комнату, где обыкновенно накрывался стол.
Михаил Порфирьевич покосился на руку Варгина.
– О, Тихон! Ты уже до меня дорастешь скоро, – пошутил он.
– Как бы не так, – подхватил Тихон Иванович. – Разве я могу с тобой тягаться?! Ты – толстосум. Кабы мне твои возможности, я бы тебя за пояс заткнул. А так – скрипим помаленьку. – Варгин засмеялся, находя свои слова про толстосума не лишенными скрытого смысла.
– Сумой-то мы не мерялись, – понял намек Тихона Ивановича, отозвался Суховерхов. – Я в твой мешок не заглядываю.
– И заглядывать не надо, – стоял на своем Варгин. – Шила в мешке небось не утаишь. Без денег в хозяйстве ничего не сделаешь. Главная беда – обезлюдела наша деревня. Некому работать на земле. А ты такие дома строишь – любой к тебе в хозяйство пойдет. Одной птицефабрики мало, другую начал строить.
– Да что фабрика?! Каких-то тысяча несушек. Вот твой комплекс – иное дело. Вчера ехал мимо – остановился, посмотрел. Красота. Размах.
Варгин не согласился: какой тут размах – одни слезы. Да и Миша небось понимает, но слова сказать не может без подвоха. «Остановился. Смотрел». А разве он, Варгин-то, не смотрит на коровник каждый божий день? Смотрит! Только глаза бы его не глядели. Размахнулся-то шибко, да толку мало: в хозяйстве нет денег. Ссуду, какую на стройку дали, уже потратили. Кое-что дает подсобный промысел, а то бы с этим комплексом совсем сел.
– Денег нет, – Варгин развел руками.
– А я что – сам, что ль, их чеканю? – отозвался Суховерхов. – У меня небось тоже хозрасчет и рабочие есть. Приходит день зарплаты – вынь да положь.
– Зачем ты мне басни толкуешь? – раздраженно продолжал Варгин. – Вынь да положь! Надо – ты выкладываешь деньги не оглядываясь. Знаешь: они есть. А я, придя в правление, первым делом зову бухгалтера: «Сколько у нас наличных на счету? А за молоко нам еще не начислили?» изворачиваемся как можем. Штопаем дыры. Все надо. Ферму – надо! Школу – надо! Детсад – надо!
– Построишь комплекс – заткнешь меня за пояс, – пошутил Суховерхов.
– Заткнешь тебя, черта, – заулыбался и Варгин.
– Да хватит вам. Хоть в праздники-то не ругайтесь. – Егоровна вошла, неся в руках тарелку с холодцом.
– Садитесь. Прошу, – сказал Варгин.
Они сели рядом – тонкий и длинный Суховерхов и Варгин – невысокий, ладный.
4
В начале ноября тысяча девятьсот сорок второго года фронт в Сталинграде стабилизировался. Бои шли за каждый дом, за каждый уцелевший подвал, за обломок стены. Воюющие стороны – и мы, и немцы – глубоко закопались в землю. Артиллерийские и минометные дуэли сотрясали воздух с утра и до ночи. Наступала пора позиционной войны: немцы стали охотиться за каждым отдельным бойцом и офицером.
Тогда-то, в начале ноября, после недолгих учений на дивизионных курсах, Варгин, к тому времени боец уже обстрелянный, и получил винтовку с оптическим прицелом. Такие же снайперские винтовки получили и еще десятка два бойцов дивизии. Они вернулись на передовую, и утром каждый из них стал уже не бойцом роты, а снайпером и должен был воевать на свой страх и риск.
Ранним утром Варгин ушел на передовую.
Он облюбовал себе местечко в полуразрушенном подвале с сорванной вывеской «Фрукты». Огляделся. Подвал занимали пять или шесть бойцов – остатки потрепанного в боях взвода. Перед входом бойцы выкладывали из кирпичного боя бруствер, по очереди ныряли в технический подвал – обогреться и покурить.
Фашисты очень скоро нащупали бойцов и стали обстреливать подвал. Варгин ползком перебрался ближе к немцам. Казалось, фашисты стреляли теперь совсем рядом – от трескотни их автоматов можно было оглохнуть.
Тихон выбрал себе место в простенке разрушенного дома и долго присматривался к той, немецкой, стороне улицы. Вскоре он высмотрел двух фашистов. Они закладывали проем стены, откуда торчало дуло ручного пулемета. В оптический прицел было хорошо видно, как один из немцев все время нагибался и брал из-под ног кирпич, подавая его другому. Немец, который закладывал проем, был осторожен – подымал кверху только руки. Изредка над проемом появлялась каска фашиста – видимо, пулеметчика.
Хотя Варгин был в полушубке, холод пронизывал его насквозь. Настывшая на морозе каска леденила голову даже свозь шерстяной подкасник. Ноги от неподвижного сидения затекли, невмоготу хотелось курить. Варгин решил хоть на миг расслабиться, размять затекшие ноги. Он снял каску, поставил ее рядом, на стену, и только полез за кисетом в карман полушубка, как вдруг резкий и тупой удар сшиб каску. Она стукнулась и с глухим позваниванием покатилась по кирпичному щебню.
В тот же миг из-за его плеча, заглушая позванивание, треснул винтовочный выстрел.
Варгин не успел понять, что случилось. Он нагнулся, поднял каску и обомлел: в самом верхнем углу ее, выше звезды, – дыра от пули.
Тихон машинально пощупал свой лоб, прикрытый подшлемником, и, чувствуя слабость во всем теле, привалился боком к стене подвала.
– Дурень! Уставился на немца и ничего больше не видишь! – из-за развалин вышел боец с такой же, как у него, винтовкой.
Был он высок, сухопар; полушубок был мал ему, и, чтобы погреть руки, боец смешно натягивал рукава.
С того дня Варгин и Суховерхов (а высокий боец был он) – каждый день уходили в засаду вместе. Мало того: спали на одном полушубке, прикрывшись другим, ели из одного котелка.
Сколько было в войну и бессонных ночей, и грустных раздумий, и тяжелых потерь, – теперь всего не припомнишь. Только пришел черед демобилизовываться. Их дивизия в ту пору стояла в Колленсдорфе, маленьком городишке под Берлином. Они сдали винтовки старшине роты, неделю, а то и больше – бражничали, гуляли по городу. Теперь уже их называли демобилизованными солдатами. Короче, пришло время – их усадили в теплушки и повезли в Россию. Лежа на нарах, каждый солдат думал свою думу: как дальше жить? что делать?
Думал ее и Михаил Суховерхов.
Родное село его на Днепропетровщине дотла сожжено, разорено: в тамошних местах долгое время шли тяжелые бои. Отца фашисты расстреляли, младшую сестру увезли в Германию, на принудительные работы. Мать не вынесла всего этого – умерла. Выходило, что возвращаться на хутор было незачем.
Солдаты в вагоне все никак не могли наговориться. Каждый, ожидая встречи с родным домом, выкладывал свои мысли и сомнения. Суховерхов отмалчивался. Он доехал до самой Москвы, так и не решив, как ему поступить. В нагрудном кармане его гимнастерки спрятан был аттестат об окончании десятилетки. Даже от Варгина Суховерхов скрыл свою мечту об институте.
Деревня, в которой вырос Тихон, хоть и побыла под немцем, но недолго. Колхоз, конечно, разграблен, но изба их, Варгиных, сохранилась, и мать жива, писала. Но Тихон не думал возвращаться туда. У него была мысль – осесть в районном городке. Приехать, пойти в райвоенкомат, в райком: так и так, мол, демобилизованный солдат, устройте на работу.
Варгин так и поступил. В райкоме партии ему обрадовались, Тихон Иванович был желанным работником. Несмотря на то что он не был специалистом сельского хозяйства, его направили зоотехником в Туренинский совхоз. Место бойкое, под носом у районного начальства. Хозяйство хоть и запущенное, но есть где развернуться. Фермы при немцах, слава богу, не пострадали – коровники были сносные. Но что в коровниках? В стойлах, за деревянными переборками, стояло десятка два комолок.
Тихон Иванович, привыкший к снайперской оглядке – высмотреть все в округе, а потом уж стрелять, – не стал спешить. Он выхлопотал небольшую ссуду, зашил деньги в карман линялого галифе, взял единственную в совхозе машину и укатил на ней. Пропадал целую неделю. Через неделю объявился. В кузове грузовика, поводя тощими боками, стояли три бычка. Бычки были невиданной в округе пестрой породы.
От этих бычков и пошло пестрое стадо телочек. В те первые годы своей работы Варгин не уходил с фермы. Порой и ночевал там. Он объединил телочек в стадо, сам следил за их кормлением и выгулом.
Молодые коровы принесли Туренинскому совхозу не только прибавку молока, но и славу передового хозяйства области.
О Варгине заговорили, даже очерки появились в газетах. Зачастили делегации из других хозяйств. Приехал проведать друга и Суховерхов. Михаил был все такой же – высокий, поджарый, с тощим, как и хозяин, вещевым мешком за плечами. Смеялся: «Приютите на недельку студента!»
Варгин тогда только женился и жил со своей молодой женой в тесной каморке совхозного барака, иного жилья в совхозе в ту пору не было.
Суховерхов все понял: после первой же рюмки, когда друзья выпили за встречу, Михаил сказал, что не будет мешать молодым и уже приглядел себе место на сеновале. А утром, по-темному, выпив кружку молока, Суховерхов ушел в лес – он оказался завзятым грибником. Уходил далеко – в Исканский лес. Возвращался всегда с полной корзиной грибов. Надежда Егоровна, молодая жена Варгина, работавшая дояркой в совхозе, к вечеру так уставала, что ей было не до грибов. «Ничего!» – говорил Суховерхов. Он любил хозяйничать сам: перебирал грибы – шляпки сушил, ножки засаливал в банках и ставил в погреб.
Был он на редкость компанейским, покладистым в быту. «А как же – имею стаж хозяина!» – шутил он. Зимой, как и положено студенту, он учился в институте, а летом нанимался в геологическую экспедицию: бил шурфы, делал съемку местности, готовил обед для всей партии. Отсюда у него умение и сноровка.
Суховерхову понравились туренинские леса. Он зачастил к Варгину. Каждую осень, возвратясь из экспедиции, приезжал к Тихону, с начала один, а потом, когда женился, – с женой. Переехав в Туренино, на новую квартиру, Варгин сколотил в саду тесовую сторожку. Летом в этой сторожке спал сам Тихон, а осенью Суховерхов. Жил до самых морозов, или, как он любил шутить, до опят.
