Текст книги "Грехи наши тяжкие"
Автор книги: Сергей Крутилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)
11
Варгин подумал минуту-другую и стал рассказывать…
Его отношения с Косульниковым начались лет пять назад.
Однажды ранним утром Варгин сидел в правлении.
Только что отсеялись и посадили картошку. Напряжение, которое бывает всегда по весне, спало Тихон Иванович сидел у себя, обдумывал, как бы раздобыть деньги. Они с главным зоотехником осматривали строящийся на околице села комплекс. Старый коровник не годен, не перезимует, а комплекс строится медленно. Кое-как выложены стены одного коровника, но нет денег.
Варгин сидел задумчиво, перебирая то и это, когда к нему постучали. В кабинет зашел незнакомый человек лет сорока. Нельзя сказать, что незнакомец был одет броско, – нет. На нем был плащ – серый, хорошо пошитый, из полураспахнутого плаща виднелся костюм – тоже серый, в клетку, шляпу вошедший держал в руках.
У него был вид не областного работника, которые часто ездят уполномоченными и которых Варгин знал хорошо. А вид человека, который имеет дело, скажем, с машинами или со сбытом запасных частей. Согласитесь, что такой человек – нужный, и Варгин, разумеется, сразу же проникся к нему уважением.
Тихон Иванович, конечно, поздоровался, пригласил гостя в кресло.
Тот сел и, внимательно посмотрев на Варгина, сказал:
– Я к вам, Тихон Иванович, с деловым предложением.
– Ну что ж, с деловым – это хорошо. Дело и начинать надо с утра, пораньше, – несколько игриво сказал Варгин, стараясь расположить к себе незнакомца, давая своим тоном понять, что он сговорчив и понимает толк в людях.
– У вас кабинет запирается? – вдруг спросил гость и повернул голову к двери.
– Да. А что? – не сразу нашелся Варгин. – Запирается.
Но гость уже встал, шагнул к двери. Щелкнула собачка английского замка.
– Так-то лучше, – сказал незнакомец и еще раз посмотрел на Тихона Ивановича. Словно убедившись в чем-то, начал издалека. – Значит, с делом я к вам, Тихон Иванович. И не удивляйтесь, что обращаюсь к вам по имени и отчеству. Кто хочет знать дело, тот должен знать своего партнера. Я знаю вас – заочно, конечно. А сам, значит, представлюсь вам. Меня зовут Аркадием. Фамилия – Косульников.
– Слушаю вас, товарищ Косульников, – с некоторой настороженностью сказал Варгин.
– Так, вот, Тихон Иванович, скажите как на духу: какой доход у вашего хозяйства?
Варгин сказал.
– О-о! – собеседник поднял руку. – Внушительно. – Он подумал немного и продолжал: – Мы столько не осилим. Тогда скажите, сколько дает вам молочно-товарная ферта?
– У нас их три: две в соседних селах и одна – Загорьевская. Но на центральной усадьбе у нас плохой коровник. Того и гляди, обвалится.
– Это не важно. Ну, три, вместе взятые, – сколько дают?
Варгин сказал.
– А мясо?
– Что – мясо? – не сразу понял Варгин.
– Сколько чистой прибыли имеет колхоз от реализации мяса?
– И того меньше: тысяч двести. Большую часть дохода мы имеем все-таки от продажи зерна. Мы – сортовое хозяйство, – не без гордости добавил Варгин.
– А остальные деньги… хи-хи! – дают всякие сделки, – многозначительно хихикнул Косульников.
Тон его напугал Варгина, и он сразу же встрепенулся:
– Это какие такие сделки?
– Ну-ну! Я не хотел вас обидеть, – примирительно заговорил Косульников. – Вижу: вы уступили в свое время карьер на Лысой горе. Отдали Широково под зону отдыха. Ведь это тоже делается не задаром, а за деньги.
– Обязывают, – пожал плечами Варгин. – Горожанам тоже место для отдыха нужно.
– Я понимаю, – согласился Косульников. – Но не будем попусту терять время. И обострять наши отношения. Как говорится, это не входит в нашу задачу. Наоборот, мы должны подружиться с вами. Так вот, Тихон Иванович, какое дело. Мое производство будет делать вам ежегодно столько же прибыли, сколько дают вам все ваши фермы.
Варгин вертел в руках шариковую ручку, молчал.
– Поначалу, может, поменьше, тысяч сто пятьдесят чистыми. И главное, от вас ничего не потребуется. Вы нам предоставляете помещение. У вас пустуют мастерские бывшего карьера. Это помещение нас вполне устраивает. Вы дайте нам двух парней. Не беспокойтесь: мы сами им будем платить.
– И чем вы будете заниматься? – полюбопытствовал Варгин.
– Промыслами. Подсобными промыслами. Поможем вам их организовать.
– Понятно, – проговорил Варгин, проговорил только затем, чтобы выиграть время, подумать хорошенько. – И что вы будете делать: рукоятки для молотков? Или свистульки из глины лепить?
Косульников улыбнулся, но не ответил, чем он думает заниматься. Он сказал уклончиво, что они практикуют разные промыслы. Какое дело Варгину? Ему важно одно: хозяйство будет иметь деньги.
– Но-о! – Косульников сощурил глаза. – Но мы работаем исполу.
– Как это исполу?
– В договоре должно быть оговорено, что половина дохода – наша, а другая – ваша. – И, не ожидая возражений Тихона Ивановича, пояснил: – Мы не настаиваем на том, чтобы слово «исполу» фигурировало в договоре. В договоре должно быть сказано, что столько-то стоит материал, само собой – мы сами сбываем продукцию. А это тоже стоит немало.
У Тихона Ивановича испарина выступила на лбу, когда он услышал про «исполу».
«Сколько же денег будет иметь этот тип?»
Нет, Варгин должен посоветоваться.
– Деньги, конечно, хозяйству нужны, – сказал Тихон Иванович. – Но такие дела решает правление.
– Я вас не тороплю, – согласился Косульников. – Но, чтобы у вас не сложилось мнение, будто я человек с большой дороги, вот, посмотрите копии договоров. Мы имеем дело уже с целым рядом колхозов. – Он протянул бумаги. Варгин положил их перед собой, но читать не спешил. – Так вот, мы уже ведем такие работы во многих хозяйствах области. Надо будет, мы найдем председателей и посговорчивее вас.
Варгин любил во всем основательность. Он взял напечатанные на машинке договоры, стал их читать. «Ого! Уже пять колхозов договорились с ним. Вот договора и из других областей – Новгородской и Калининской. Целый трест».
И все бумаги, как положено, были отпечатаны на машинке, заверены печатями колхозов.
Тихон Иванович посмотрел, полистал, вернул бумаги Косульникову и уже спокойно, не задираясь, повторил: нет, все равно ему надо посоветоваться.
– Когда разрешите заглянуть к вам?
– Недельки через две.
– Хорошо.
И на этом они расстались.
12
Однако слова о том, что ему надо посоветоваться, были просто отговоркой. Потому как советоваться ему было не с кем. С райисполкомом? Но там народ все молодой, неопытный. С Долгачевой? Она сама много лет ходила в председателях, и колхоз у нее был беднее его «Рассвета». Екатерина Алексеевна призналась как-то, что лишнего гвоздя без накладной взять боялась, а тут – сотни тысяч рублей. Долгачева, конечно, будет против. «Сорвет еще сделку, – решил Варгин. – Выйдет на трибуну на очередном пленуме да и пошла: «Варгин длинных рублей захотел. Обскакать других хочет». А если кто из соседей, – хоть та же Юртайкина – перехватит? Ведь тысячи на дороге не валяются».
Тихон Иванович посоветовался только со своим бухгалтером. Он человек очень осторожный, особенно когда считает деньги, прижимист и смекалист. Он на любого пастыря – пастырь».
Бухгалтер был за сделку. Но, как человек осторожный, он добыл «Положение» о промыслах и сказал, что по этому «Положению» колхоз не может платить подрядчику исполу. Эти деньги надо разложить на зарплату, на стоимость материала и сбыт продукции.
Но, в общем, он был за сделку, и с его согласия и от имени, конечно, правления договор с Косульниковым был подписан.
Договор – договором, но и сам не дремли: как бы этот Косульников колхоз не надул! Тихон Иванович раз в неделю обязательно заглядывал в мастерские бывшего карьера, присматривался к тому, что делали люди. Подручные Косульникова налаживали производство. Порядок и расторопность людей понравились Варгину. Особенно понравился ему один из них – молодой, остроносый, который назывался инженером. Все у них было продумано и четко организовано. Единственно, что смущало Варгина, так это само производство. Оно ничем не было связано с местным промыслом. Скажем, в том же совхозе «Березовском», по договору с заводом, делались рукоятки для молотков. Зимой все свободные от работы люди заняты были обработкой древесины, которой много в этих местах.
А люди Косульникова налаживали производство… шариковых ручек.
«Что вы? Сейчас ручки в моде – отвечают запросам», – успокаивал его инженер.
Они делали карандаши, вернее, наборы карандашей. Но удивительное дело, у них все было: и пластмасса, и паста, и материал, из которого они штамповали мешочки для набора карандашей. Они сами делали карандаши, сами сбывали их, – что ни набор, то колхозу – рубль.
И Варгин скоро успокоился, перестал ездить в мастерские: люди работают – и ладно.
А когда на финансовый счет колхоза поступили первые деньги от подсобного промысла, то и вовсе все переменилось: Тихон Иванович был вне себя от радости. На эти деньги он сразу же мог купить в райпромкомбинате столько кирпича, что его хватило бы для стен второго коровника.
Косульников сам не крутил барабана. Крутили двое его рабочих и еще подручные. «Хозяин», как звали Аркадия рабочие, появлялся в мастерских редко – раз в месяц. Всеми делами распоряжался инженер. Изредка он брал в колхозе машину, увозил продукцию, привозил пасту, пластмассу, из которой делались авторучки.
«Компаньоны» Косульникова, как любовно и чуть-чуть пренебрежительно он называл своих, были очень предупредительны. Заранее присылали заявку на транспорт; колхозникам, которые у них работали, предоставляли выходные дни, подбрасывали им деньжат, и они были довольны.
Но тут у Аркадия с его делом вышла осечка. Как он объяснил, шариковых ручек стало слишком много, и киоски «Союзпечати», куда он сбывал продукцию, перестали покупать их самоделки. Другие научились делать лучше – дешевле и красивее.
Нужна была модернизация оборудования. А это требовало времени и денег. Косульников не хотел идти на такие затраты. Он считал авторучки неперспективным делом. Производство его простояло, наверное, полгода.
Однако Косульников выкрутился.
Однажды он приехал с новой идеей: необходимо производить наконечники.
Варгин долго не мог понять, что это за штука такая – наконечник. Шариковые ручки, по сути, карандаши. С ними все просто: заполняй пастой стержни, раскладывай в мешочки – и вся недолга!
А наконечники? Слово-то какое, непривычное.
Косульников объяснил.
Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Производство наконечников куда более сложное, чем карандашей. Изготовление их требовало металла, специального оборудования.
Но Аркадий все достал. Гулкая мастерская, которая наполовину пустовала, походила теперь на завод. Всюду гнули, стучали. Колхозники, выделенные Варгиным, не управлялись с делом. К производству наконечников подключили механизаторов – особенно в зимнее время. Покончив с ремонтом техники, многие из них брали отпуска, били баклуши. Теперь все работали. Механизаторы понаделали приспособления, мастерские возле своих сараюшек. Работали целыми семьями: кто гнул, кто накручивал проволоку – ничего, лишь бы получался наконечник. А за каждый наконечник колхоз получал уже больше денег, чем за карандаш.
И пошло дело!
И хорошо пошло. Теперь деньги имел не только колхоз, но их имели и колхозники, кто хотел. Бухгалтер стал доказывать, что есть такое положение: за перевыполнение плана по промыслам правление может установить премии специалистам хозяйства: главному инженеру, начальнику мастерских, агроному, бухгалтеру…
Варгин попросил показать ему такое постановление.
Бухгалтер принес, показал.
«Что ж, плати, коль положено!» – сказал Тихон Иванович.
Рассказав следователю все, что он знал про Косульникова, Варгин встал. Он уже не мог сидеть спокойно.
– Одну минутку, – сказал Гужов и, обратившись ко второму следователь, который сидел за столом у окна, спросил его: – Толя, у тебя все готово?
– Готово.
Гужов взял листики с допросом, прочитал их и протянул Варгину.
– Посмотрите, все ли ваши показания правильно записаны. Если все правильно, подпишите.
Тихон Иванович на своем веку подписывал множество бумаг. Но свои же слова – и против кого? – против себя – он подписывал впервые. Ради такого случая Варгин достал из бокового кармана пиджака очки, надел их и стал читать «дознание». Но то, что было написано, он почти не разбирал – настолько волновался. Он видел только одно слово: «свидетель». «Свидетель утверждает, «свидетель согласен».
«Свидетель», «свидетель». И чтобы скорее покончить с этим, он взял протянутую ему Гужовым ручку («ничего ручка, получше той, что выпускал когда-то его колхоз») и расписался внизу: «Т. Варгин», и поставил число.
И только потом, возвращая бумагу следователю, увидел, что даты как раз и не надо было ставить: она была заранее поставлена – сверху листа.
13
Вернулся Тихон Иванович к вечеру. В правление он не поехал – отдохнул и вышел в сад. Усадьба у него была большая. Когда он поселился тут, то посадил десяток яблонь, малину, кусты смородины. Теперь все это разрослось, дышало покоем и прохладой.
Сад уже вырос, а он, Варгин, так ни разу по-настоящему и не заглянул сюда. Отдохнуть, вот как теперь, может, и заглядывал, а с граблями, с секатором – никогда. «А жаль! И куда уходит время? – размышлял Варгин, шагая по дорожке, проложенной в свое время Суховерховым. Сейчас Миша небось и не вспоминает эту беседку. А ведь сам утеплил ее и покрасил».
Тихон Иванович пожалел, что не прихватил ключа от беседки: а то бы взял косу, посшибал бы репейник, которым зарос весь участок, особенно вдоль забора. Все была бы польза.
Но он так и не вернулся за ключом. Без особой цели на душе побрел он за беседку, в дальний угол сада. Варгин думал: не сказал ли чего лишнего следователю? Передумав так и эдак, вспомнив свои слова и разговор, Тихон Иванович решил, что в этом деле с Косульниковым он прав. Прав во всех отношениях. Деньги от промыслов поступали на финансовый счет колхоза, и ни одной копейки незаконно он не взял себе.
Варгин не знал, как с этими деньгами обходился Косульников. У него, у Варигина, все чисто: пусть проверяют всю бухгалтерию. «Правда, – думал Тихон Иванович, – мы выпивали с Косульниковым раза два. Один раз при подписании договора, а другой – на квартире. Как же без этого? Мужики ведь».
Но хоть Варгин и успокаивал себя, что он чист и ни один комар к нему носа не подсунет, но после допроса у Гужова в нем словно бы что-то надломилось. Его одолевали сомнения. Самое слабое место – это премии специалистам. Надо самому эти бумаги посмотреть, чтоб быть готовым ко всему.
Варгин решил, что завтра же с утра займется этим делом.
А теперь он шел.
Из-за покосившегося забора, сделанного в первый год, как только он поселился, – забора ветхого, почерневшего, – открылся соседский огород.
Соседом у Варгина был врач Хованцев. Тому не только огород, но и сад был не нужен. Большая часть участка – то, что не под силу было вскопать жене, – залужена.
Теперь за домом среди этой лужайки стоял самосвал. Шофер – молодой парень, в телогрейке, – силился взвалить в кузов машины плоскодонку. А сам хозяин – в брезентовой куртке и болотных сапогах, – боясь испачкаться о смоленый бок лодки, осторожно толкал ее.
Шофер что-то говорил Хованцеву, а врач, красный от натуги, пыхтя, напрягался понапрасну.
Варгин некоторое время наблюдал за ними: одолеют ли они лодку или не одолеют? «Нет, вдвоем тяжелую плоскодонку им не погрузить!» – решил Тихон Иванович.
Хованцев хоть и был помоложе Варгина, но не намного, года на три. Он, как и Тихон Иванович, воевал, был ранен. А раны – Варгин по себе знал – со временем дают о себе знать, и Хованцев через силу старался с лодкой. Им с плоскодонкой не управиться – это ясно. Варгину стало жаль врача: Хованцев был хороший терапевт. Одно время Екатерина Алексеевна хотела сделать его главным врачом районной больницы. Но он отказался, ссылаясь бог знает на что: на здоровье, на свой плохой характер. Но дело было в другом: Хованцев очень любит Оку, рыбалку. Всякую минуту, свободную от работы, норовил посидеть в лодке, на реке, а не в кабинете, подсчитывая, сколько больных было на приеме в этом месяце.
И вот теперь Хованцев возился с лодкой. Он спешил, так как у рыбаков через два дня начало сезона. А может, врач и не на рыбалку спешил вовсе, а спешил поехать наверх, к Алексину, где в старицах и озерах много дичи.
«И мне надо бы так устроиться, как Хованцев, – думал Варгин. – Служил бы зоотехником в совхозе. Стадо хорошее, хозяйство налаженное. Отработал свое, сел в плоскодонку и поехал бы ловить плотву или уток стрелять. И был бы сейчас здоров, весел и никакого бы там Косульникова не знал. Знал бы свое дело: му-му…» – усмехнулся Варгин и тут же решил: нет, он не мог бы усидеть в плоскодонке. И заниматься одними коровами ему было бы скучно. Он увлекался лишь большими делами. Он забывал все – какой сегодня день недели, забывал самого себя, заботясь о хозяйстве ему мало было своего счастья, ему нужно было сделать счастливыми других. Варгин хорошо помнил, когда наконец-то он выдал по рублю на трудодень, как все механизаторы и доярки зазывали его к себе: у каждого были блины, подносили ему бражки.
– Обождите – подсоблю! – крикнул Варгин.
Хованцев, приподымавший плоскодонку, опустил ее на землю, посмотрел: кто крикнул?
– А-а, Тихон Иванович, – Хованцев поправил слипшиеся от пота волосы. – Как-нибудь сами справимся.
– Чего сами? Я разом. Вот только наброшу телогрейку.
Варгин забежал на террасу, где висела телогрейка, набросил ее на плечи и, выйдя из калитки, торопливо пошел к соседу. Ворота у Хованцева были открыты настежь, видимо, открыты давно – во дворе расхаживали соседские куры.
– Кыш, черти! – крикнул на них Тихон Иванович и, растопырив руки, погнался за ними, выгоняя вон.
Куры, конечно, были чужие. Хованцев не водил никакой живности, даже скворечню во дворе ему некогда посмотреть так и висит она десяток лет кряду скособочившись.
– Бога на помощь! – крикнул Варгин, подходя.
– У-у, да мы с такой помощью… Мигом! – обрадовался Хованцев.
И правда: втроем они разом подняли лодку, вскинула сначала в кузов нос, а потом – все дружно – приподняли корму. Погрузили плоскодонку, только лишь – бум! – ударилась лодка о днище кузова.
– Спасибо, Тихон Иванович, – благодарил Хованцев. – Скоро рыбалка начнется, а у меня лодка все еще под забором сохнет. Совсем запарилась, хоть умирай.
– Ничего, – сказал Варгин, отдышавшись. – За вами, Вениамин Павлович, не пропадет. После удачной рыбалки судачка подбросите.
– Судака извели, не ловится, Тихон Иванович, – посерьезнев вдруг, сказал Хованцев. – Если хотите, воблу принесу. Так и быть: вобла есть.
– Вобла суха, зубы не грызут, – отшутился Варгин.
– Ну, случись что – давление могу смерить, – в тон ему, шуткой, отозвался Хованцев.
– Во-во! – воскликнул Тихон Иванович. – Это по нашей части.
Так они шутили, пока шофер привязывал лодку. Самосвал пофыркал. Хованцев прикрыл ворота и сел в кабину рядом с шофером.
– Спасибо, соседушка!
Самосвал поехал вниз, к Оке. Варгин посмотрел вслед машине, и стало ему грустно. Он подумал вдруг, что вот хоть и живет он на Оке, а в лодке не сидел ни разу.
Но грусть эта была мимолетной: Тихон Иванович тут же увидел Егоровну, идущую по мостовой с сумкой, и обрадовался: значит, жена послушалась его – купила подарок Долгачевой.
14
Когда Долгачева была председателем колхоза, она стремилась к тому, чтобы все у нее заведено было, как у отца. Она вставала чуть свет и приходила на ферму. Видя, что дело у доярок идет своим чередом, она уходила в лес, который начинался тут же, за поскотиной.
Молодая трава только-только пробивалась сквозь прошлогоднюю листву, которая пылила под ногами. Еще под берегами цвели козелики, и думалось о всякой чепухе: о том, как сложится ее жизнь да будет ли у нее друг, попутчик, – одним словом, как говорят бабы, суженый.
И вот можно сказать, что жизнь ее уже сложилась. У нее интересная работа. «Есть и суженый», – подумала она о Тобольцеве.
А вот наступление весны будоражит ее по-прежнему. Может, наступление весны, а может, и другое: вчера пришла газета с ее статьей и все звонили, поздравляли.
Сидеть в кабинете в такой день не хотелось, и, как только объявился Слава, она позвонила домой, сказала Лене, чтоб та не ждала ее к обеду, и поехала в самый дальний колхоз, к Юртайкиной.
Дорога была хорошая, солнце слепило глаза, и Долгачева, смежив веки, думала о статье. Екатерина Алексеевна считала, что она имеет полное право сказать то, что она сказала. У нее есть что сказать. Пусть в дискуссионном порядке, но спорить с ней не так-то легко.
Юртайкиной в правлении не оказалось. Да и какой председатель усидит на месте в такое время?
Благообразный дед, из старых бухгалтеров, стороживший в правлении, узнав Долгачеву, стал объяснять ей, как найти Надежду Михайловну.
– Вы свернете с шоссе не на горе, а внизу, – объяснял дед. – Где повертка на МТФ. Только держитесь левой руки. Левой! Там бабы окучивают картошку, и Юртайкина с ними.
Пока дед с излишними подробностями объяснял, как проехать, Долгачева стояла на крыльце правления, оглядывая село. Ей бросилась в глаза неустроенность, запущенность Волковского.
Волковское было старинное барское село – с церковью, с помещичьим домом, с садом, от которого не осталось и следа. Церквушка без креста долгое время служила складом, но совсем развалилась. Высокая паперть обрушилась; крыша поросла мохом, прохудилась; купола скособочились. Напротив церквушки чернели лишь столбы навеса да краснели комбайны. Вся площадь перед церковью была исполосована гусеницами тракторов и колесами самосвалов.
Вот все, что осталось от старинного русского села, если не считать десятка три черных изб, которые прилепились на склоне оврага, под развесистыми липами.
Старое село обветшали, оскудело мужиками. Кто в город подался, кто в МТС устроился – так колхозники и разбежались. Но и те, кто остался в селе, дети солдат, не хотели жить в старых избах. И тогда старик Копырин, ходивший тут в председателях, надумал перестроить село. Потихоньку, полегоньку положил водопровод, колонки вдоль улицы понаставил. Заложил новый поселок, но построить его не успел. Только и успел возвести два дома у самой дороги – двухэтажные, неуклюжие, со множеством окон. Они стоят одиноко посреди пустыря. Председатель думал заселить эти дома молодежью, теми, кто вернется в колхоз, отслужив срок в армии. Но таких год от года становилось все меньше и меньше. И тогда председатель повернул по-иному – стал поселять в двухэтажки механизаторов и специалистов.
В свое время в этом доме поселилась молодой агроном Надежда Юртайкина. Тогда она только что окончила Тимирязевку, и ей было все равно, где жить. В двухэтажке даже лучше, чем на частной квартире: комнату не надо было топить – она отапливалась от котельной. К молодой агрономше прибился бригадир механизаторов – кудлатый парень с большими руками. У него была семья, дети. Он года два кружил Юртайкиной голову. Надежда Михайловна любила его, родила от него. А он все бросил, завербовался куда-то на нефть, в Тюмень, и осталась Юртайкина матерью-одиночкой, и осталась жить в двухэтажке, и живет в ней поныне. А девочка ходит уже в третий класс.
«С девочкой – как у меня», – думала Долгачева.
День был солнечный, по-летнему жаркий. Ветер раскачивал зеленые побеги ветел. Грачи – белоклювые, с черными лоснящимися боками – шарахались в сторону от машины.
Заприметив на обочине мотоцикл Юртайкиной, Долгачева велела шоферу остановиться. К картофельному полю можно было бы и проехать. Но Екатерина Алексеевна не хотела на глазах баб вылезать из «газика». Однако, пожалуй, не это самое главное. Главное – ей доставляло удовольствие пройти по полю пешком, видеть, как всходит картофель, хороша ли земля.
Долгачева, по старой председательской привычке, была тепло одета. Она всегда одевалась так, когда отправлялась в хозяйства. На ней была кофта и боты. Любой ветер ее не продует, и всюду, куда надо было, – на ферму, в поле – она шла запросто. Теперь она шла по неровному, кочковатому полю, высматривая Юртайкину среди баб, окучивающих картофель. Но Надежды Михайловны не видать было. Женщины в ярких, низко повязанных косынках лениво стучали мотыгами, окучивая картофель.
«Неужели и Надежда Михайловна с ними?» – подумала Долгачева. Это было не похоже на Юртайкину. Екатерине Алексеевне вспомнилось, как она сама, бывало, помогала колхозникам. После войны в деревне остались одни бабы. Луга косить или сено ворошить – куда ни шло. А скирды класть некому.
Было в колхозе десять деревень. И на эти десять деревень – один дед Еремей: пляшет он, бывало, на стогу-то, а Катя, председательница, ему кричит: «Дед Еремей! Я – к тебе!» Да за грабильник ухватится и к деду на стог. Бабы шутят: «Катька, смотри Еремея нашего не укатай!»
Шутки. Смех.
А теперь и баб в колхозах мало осталось. Вот беда-то.
Подойдя поближе к картофельному полю, Екатерина Алексеевна заприметила, что в затишке, за ворохом соломы, сидели, отдыхали, женщины – сотрудники комбината бытовых предприятий – парикмахерши и закройщицы. А вместе с ними, подмяв под себя охапку соломы, сидела и Юртайкина.
«Напрасно ты тут сидишь! – в сердцах подумала Долгачева. Но ничего не сказала. – Не надо так. Надо мириться с Юртайкиной».
Женщины, видимо, сказали Надежде Михайловне, что идет Долгачева. Юртайкина поднялась и пошла навстречу. Долгачева невольно приглядывалась к Юртайкиной. Хотелось в самом начале разговора сказать Надежде Михайловне что-нибудь участливое, чтобы смягчить их последнюю ссору.
Юртайкина была непонятна Долгачевой.
Когда Екатерина Алексеевна пришла в район, ей необходимо было на кого-то опереться, выделить кого-то из председателей. Долгачева приглядывалась, кому можно доверять, а кого надо менять. Она узнала, что Юртайкина в председателях недавно, что она сменила старика Копырина, который уперся и, несмотря на нажим производственного управления, не захотел перепахивать клевера и засевать поле кукурузой. Не захотел да и только! Бились-бились со стариком – ни в какую! Казалось, отступились. Ан нет! На перевыборном собрании Копырина сняли. Старик, как ни в чем не бывало, пошел в строительную бригаду. А на колхоз поставили молодого агронома Надю Юртайкину. Видимо, руководство считало, что Надя окажется податливее старика – горожанка, ей не будет дела до того, что растет на полях – кукуруза или клевер.
Клевера были на дальнем поле, не всегда туда и проедешь. Ранней весной Юртайкина вспахала то, что было ближе к дороге. Начальник производственного управления приехал, поглядел и остался очень доволен. Юртайкина посеяла кукурузу квадратами, как положено. Чахлые рядки ее шелестели на ветру.
А когда подошло время убирать, кукурузу скосили. Начальник так и ахнул от удивления: все поле, до самого дальнего горизонта, заставлено стогами клевера.
Ругать Юртайкину за такое ослушание никто не решился. Но и на похвалу язык у начальника не подымался. Терпели скрепя сердце. Надежда Михайловна не только сохранила клевера, но и не нарушила севооборот. А порядок на земле потихоньку стал платить добром – урожаи в колхозе росли.
Возглавив воссозданный район, Долгачева приглядывалась, кому отдать свое сердце: Юртайкиной? Варгину? Однако Надежда Михайловна держалась независимо, и, как ни пыталась Екатерина Алексеевна в разговоре с ней вызвать ее на откровенность – ничего не выходило. Юртайкина была замкнута и отвечала коротко, по-деловому.
