Текст книги "Грехи наши тяжкие"
Автор книги: Сергей Крутилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)
5
– Прошу. Прошу к столу, – повторил Варгин, улыбаясь и указывая гостям на стулья. – Чем богаты, тому и рады.
Тихон Иванович хотя и прибеднялся – «чем богаты, тому и рады», – но относился к своему хлебосольству с гордостью. По случаю праздника на столе стояла рыба разная – и красная, и белая, и заливное из поросенка, и соленья. Егоровна была мастерица заготавливать на зиму всякие соленья. На столе огурцы, квашенная капуста, грибы разные – рыжики из-под прессе и чернушки с уксусом и без уксуса, с пряностями.
Однако не соленья и не бутылки с водкой и коньяком были главным украшением стола. Когда гости сели, в дверях снова появилась Егоровна. Она успела уже переодеться в черное платье, скрадывавшее полноту. С пучком на голове она казалась выше и стройнее. Егоровна несла на рушнике жостовский поднос, каких не встретишь и в ином хорошем ресторане. Подносы, может, и есть, но уж что было на подносе, того наверняка во многих ресторанах нет. На расписном подносе – жостовской работы – лежала индейка, в меру поджаренная, обложенная нарезанным ровными ломтиками картофелем.
Варгин привстал, принял поднос из рук жены и поставил его на стол. И пока они вдвоем суетились с подносом, решая, ставить ли его на деревянную подставку или, ради такого дня, не пожалеть и рушник, – в передней послышались шаги и говор.
Это явилась молодежь – сын Варгина Игорь с женой и, совсем еще подросток, дочь Нина.
– Молодцы, вовремя! – обрадовался Тихон Иванович, ставя поднос на рушник с петухами. – Еще немного – и опоздали бы. Индейка бы убежала.
– Наше не убежит, – в тон отцу шуткой отозвался Игорь, показываясь в дверях.
Варгин-младший мало походил на отца, и не только по причине молодости. В войну Тихону было столько же лет, сколько сыну. Однако в то время Варгин был уже таким, каким его привыкли видеть: невысок ростом, медлителен. В учебном взводе, где он учился на снайпера, его любили за покладистость и называли просто Тишей. Молодого же Варгина Игорьком не назовешь. Он шустр, на целую голову выше отца.
– С праздником, дорогие гости! – Игорь подошел к столу, но садиться не спешил, поджидал жену.
Подошла Виктория, невестка. Варгин встретил ее настороженным взглядом. Жена Игоря была в брюках, свитере – городская и чуточку непонятная Тихону Ивановичу. Варгин втайне считал, что сын с женитьбой поспешил.
Егоровна, бывшая ближе других к молодым, засуетилась, отодвигая стулья:
– Виктория, Игорь, садитесь вместе. А ты, Нина, вот сюда, поближе ко мне – помогать будешь.
Дом Варгина – хоть он и выглядел снаружи изба избой – внутри был обставлен по-городскому. В гостиной, где сидели гости, кроме стола, стоял аляповатый шкаф-горка. Под стеклом поблескивала глазурью хорошая посуда – подарок Тихону Ивановичу к десятилетию его работы председателем. В углу, в простенке, диван, крытый ярким ковром, – тут после обеда отдыхал Варгин.
Тихон Иванович на правах хозяина сидел на самом видном месте – с торца стола. По левую руку от него – Сховерхов с женой, а справа Егоровна усадила молодых. Сама она с дочкой устроилась напротив Варгина – поближе к кухне. Егоровна по опыту знала, что придется вставать и выбегать. Когда гости за столом, всегда что-нибудь надо – то нож сменить, то вилку.
– Сначала пропустим по одной под холодную закуску, – Варгин встал, взял в руки бутылку коньяку, надел очки и внимательно оглядел этикетку. Он изучал ее с таким выражением, будто проверял – не поддельная ли? – Твою рюмку, Паня! – обратился он к жене Суховерхова.
– Мне всего лишь глоток… – несмело возразила гостья.
– А нам всем лишь по глотку и можно, – отозвался Варгин, но все-таки наполнил рюмку гостьи до краев.
– Папа, я не люблю коньяки, – сказал Игорь, когда черед дошел до него. – Можно я выпью водки?
– Тогда наливай сам.
– Хорошо.
Налив коньяку Суховерхову и себе, Тихон Иванович отставил бутылку, взял другую, с длинным горлышком; наполнил рюмки жене и невестке. Виктория ждала ребенка, и Варгин, который очень хотел внука, оберегал невестку.
– С праздником, друзья, с Первомаем! – Тихон Иванович протянул над столом руку, чокаясь. – Выпьем за то, чтобы наш следующий Первомай был лучше!
Возбуждение, в котором находился Варгин, еще не сошло с него, и он ударил рюмкой сильно, со звоном. Коньяк из рюмки выплескался на спинку индейки и растекся по ней.
– С праздником, с весною, – добавил Суховерхов. – За пятую годовщину.
– О-о, а я позабыл! – признался Варгин. – Нет, за пятую годовщину надо отдельно выпить.
– Отдельно так отдельно, – миролюбиво согласился Михаил Порфирьевич.
Выпили стоя. Мужчины, как положено, покрякали. Женщины потихоньку поставили на стол почти полные рюмки Тихон Иванович хоть и кряхтел громче всех, но рюмку до дна не осушил, а лишь пригубил для виду: пить врачи не велят. Не велят ведь не одному ему – и другим не советуют. Вот и у Суховерхова не раз бывали сердечные приступы, и врачи ему в один голос твердят: от употребления алкоголя, мол, воздержитесь. Но, несмотря на запреты, Суховерхов до дня опорожнил рюмку.
Жена покачала головой. Михаил Порфирьевич сделал вид, что не заметил ее осуждающего взгляда. Он поспешно поставил пустую рюмку, вытер салфеткой губы и стал садиться, осматриваясь: куда бы поудобнее втиснуть свои колени?
Закусок было много – каждый клал на свою тарелку что душе угодно. Молодожены на салат навалились. Михаил Порфирьевич подкладывал себе груздей да все подхваливал их. Некоторое время только и слышно было позвякивание ножей и вилок по краям тарелок да не очень громкий разговор.
– Маша, подай хлеба. Нет, черного.
– Салату тебе положить?
– Мне – рыбы.
Спустя время Варгин снова поднялся.
– Ну что ж, Егоровна, дело – за индейкой!
Егоровна, оттеснив тарелки с закуской, пододвинула Тихону Ивановичу поднос с индейкой. Варгин повязал салфетку поверх отворота костюма и стал нарезать индейку и ломать ее руками на куски. Все притихли, наблюдая за движениями рук хозяина, лопавшего дичь. Наконец Тихон Иванович разделал индейку и, отбирая куски помягче, стал накладывать гостям. Куски были янтарно-желтые. Варгин положил каждому жареной картошки. По всему было видно, что в доме Варгиных любили поесть крепко, вдоволь, с аппетитом.
Да, на тарелках у каждого было по доброму куску индейки и подрумяненная картошка. Дело за тостом. Раздав гостям тарелки, Варгин налил по второй. Перед Тихоном Ивановичем стояло много разных бутылок. Он начал переставлять их с места на место, будто раздумывая, кому и что налить. Одна была не с коньяком, не отличавшаяся по цвету.
Тихон Иванович налил коньяку Суховерхову, а себе – чайку из другой бутылки. Михаил Порфирьевич сделал вид, что не заметил проделки друга, хотя давно знал, что, угощая гостей коньяком, сам Тихон Иванович попивает чаек.
– Ну, Миша. А теперь выпьем за твое пятилетие! – Варгин вышел из-за стола, обнял Суховерхова, поцеловал его в губы.
– Давай выпьем, Тихон! – сказал Суховерхов просто. – Дай бог, чтобы мы выпили и за мое пятидесятилетие на посту директора, – пошутил он.
– О! – воскликнул Варгин, и лицо его просияло. – Не берусь ждать. А за десятилетие, я думаю, мы еще выпьем.
Они чокнулись и постояли рядом.
Суховерхов хотел сказать: «Заварку хлебаешь, черт такой – косолапый?!» Но передумал, не сказал: пусть каждый пьет что может. Михаил Порфирьевич решил, что на свое пятилетие директорствования он имеет право выпить рюмку.
6
Пять лет назад, на Майские праздники, за этим же столом собрались гости: народу много – не то что теперь. Были и Почечуев, и Ковзликов, и еще кто-то из начальства.
Все объяснялось просто: среди гостей была и Долгачева. Екатерина Алексеевна секретарствовала в Туренино уже два года и впервые решила пойти в гости. К тому времени Долгачева уже осмотрелась, пообвыкла. И хотя была строга и не любила по гостям ходить, но пойти к Варгину не отказалась.
Все были веселы – и председатель райисполкома, и второй секретарь райкома, да и сам Варигин. В то время Тихон Иванович еще не так строго следил за своим здоровьем – выпивал без оглядки. Разговор за столом был непринужденный. Оживление вносила Долгачева. Мало сказать, что Екатерина Алексеевна первый секретарь райкома, – к тому же женщина интересная, незамужняя и острая на язычок.
Суховерхов помнит, что тогда он подсел к Екатерине Алексеевне и заговорил с ней об Успенском. Стал расспрашивать ее о том, о сем: о председателе колхоза, о том, сколько «Гигант» (так назывался колхоз в Успенском) дает государству хлеба, молока, яиц, меда. Долгачева хоть и впервые видела Суховерхова, но от Варгина ей не раз приходилось слышать о фронтовом друге – геологе и грибнике.
Екатерина Алексеевна, как и подобает женщине, наделенной юмором, спросила Суховерхова со скрытой иронией: уж не напрашивается ли он в председатели?
– Да. Уступите нам Успенское. Мы создадим в селе совхоз. Нам нужно в области подсобное хозяйство – кормить рабочих газовых трасс, изыскателей. Клянусь, будем продавать государству вдвое больше, чем продает ваш «Гигант».
Екатерина Алексеевна перестала улыбаться, задумалась.
– Значит, продать вам Успенское?!
– Зачем «продать»?! – удивился Суховерхов. – Совхоз будет в двойном подчинении. Вы будете контролировать всю хозяйственную работу. А подбор кадров и строительство – это наше дело, дело министерства.
Долгачева покачала головой. Конечно, она измучилась с этим колхозом. Чего только не делала с «Гигантом» – и председателей меняла, и помогала, чем могла. Посевную вели шоферы из автохозяйства, убирали – студенты. А денег на строительство взять негде.
Ничего не сказала Екатерина Алексеевна: такие дела не решаются за праздничным столом, надо посоветоваться. Важно было, что они были готовы к этому разговору. И в первую очередь – Михаил Порфирьевич. Ему перевалило за пятьдесят. После института, руководя различными геологоразведочными партиями, он исколесил страну. Теперь Суховерхов чаще ездил в Сибирь, в Тюмень. Экспедиции работали все лето – с весны и до поздней осени. Жили геологи среди болот, кормили комаров, спали в палатках, а то и вовсе в спальных мешках, ели что попало. Это хорошо в молодости. Такая бытовая неустроенность была, по сути, романтикой – походить по земле, открыть людям земные богатства. Кто об этом не мечтает – в двадцать-то лет?! Теперь же, на старости, неустроенность быта раздражала: комары, плохая еда, дожди. Суховерхов стал замечать за собой, что часто ворчит на подчиненных, на молодежь, которая рвется открыть людям недра земные… Сначала он следил за собой, сдерживался. Но как ни старался подавлять свое настроение, оно нет-нет да и прорывалось. Чаще стали стычки с людьми, взаимные обиды. Это вредило работе всей партии. В министерстве заприметили перемену в нем. Михаилу Порфирьевичу предоставили отпуск. Потом, под предлогом заботы о его здоровье, перевели на работу в аппарат министерства. Суховерхов понял: о нем заботятся, давая возможность дотянуть до пенсии.
Работой в отделе Суховерхов томился. Он зачастил к Варгину. Приедет, пройдет в свою беседку в саду, корзину под мышку – и в лес. За Туренинкой, в лесах, спускающихся к реке, поля и березовые перелески. Вдоль опушек над ручьями лепились старинные деревеньки. Суховерхов любил эти перелески и часто ходил сюда. Тут кое-где еще сохранились луга. В лугах, по берегу реки, паслись колхозные стада.
Однажды Михаил Порфирьевич встретил пастуха и подсел к нему покурить.
«Ишь насобирал скока, – старик кивнул на корзину, полную грибов. – А люди с пустыми руками возвращаются. Говорят: мало в этом году грибов».
«Не умеют собирать. Грибу кланяться надо» – пошутил Суховерхов.
«Это пожалуй».
Суховерхов угостил пастуха папиросой. Слово за слово – разговорились о житье-бытье. Старик рассказал, что Успенское было когда-то видным селом до революции тут губернатор жил. Церковь престольная была. До войны одних мужиков, считай, сотни три было. Недаром колхоз назывался «Гигантом».
Смотрел с горы Суховерхов: десятка полтора изб – серых, полуобвалившихся, да еще магазин «Сельпо», школа, невзрачное помещение клуба, похожее на барак. Вот и все.
Вечером, за ужином, Суховерхов расспрашивал Варгина: что это за село такое Успенское? Почему местное хозяйство в таком запустении?
Тихон Иванович отвечал неохотно: устал, своих работ много, не хватало еще вникать в чужие беды. Но все-таки объяснил, как понимал.
«До войны в Успенском был большой колхоз, богатый, – рассказывал он. – И село было вокруг богатое. Но война подкосила хозяйство. «Гигант» объединили с соседним колхозом, потом разъединили. А дело не пошло от этого лучше. Земля истощена, скотные дворы пришли в ветхость, а построить их – денег нет. Долгачева бьется с этим «Гигантом», но дело не идет на поправку. Ведь наша главная беда – деревенское безлюдье. Ребятишек в семьях мало, а мужики все на войне остались».
Суховерхов слушал Варгина и думал о чем-то своем.
«А почему «Гигант» не превратить в совхоз?» – спросил он.
«Легко сказать: «превратить». – Варгин отставил в сердцах тарелку. – Совхозник – это тебе что рабочий: магазин с хлебом ему дай. Зарплату вовремя – дай. Детские ясли – дай. «А как же, – кричат бабы, – мы теперь рабочие!»»
«Н-да», – только и произнес Суховерхов.
А неделю-другую спустя после разговора Суховерхова с Долгачевой к новому зданию райкома, где на обочине мостовой росли голубые ели, подкатила «Чайка». В таком тихом городке, как Туренино, «Чайка» появлялась редко. Конечно, эту машину все сразу заприметили. Дня два кряду гадали, какое начальство приезжало. Уж не сам ли Батя?
Но оказалось – нет. Не Батя, первый секретарь обкома. На «Чайке» приезжал заместитель министра нефтяной и газовой промышленности. Он привозил Суховерхова – нового директора Успенского совхоза.
Вот с той поры, как Суховерхов директорствует в Успенском совхозе, Варгин и называет друга в шутку «министром».
7
– За пятилетие! – Выпив заварку, Варгин для виду крякнул.
Михаил Порфирьевич улыбнулся краешком губ. Что с ним поделаешь? Ведь в прошлом Тихон никогда ни в чем не уступал. Бывало, норовил всегда быть первым – и выпить, и сплясать. И на фронте увлекался, если б не Суховерхов, Варгин давно сложил бы голову. Тихон Иванович не раз ранен был, и нет, лез наперед. Командир, бывало, еще не поставил задачу, а Варгин уже грудь колесом: «Есть! За такое доверие к нам товарища Сталина мы головы своей не пожалеем!»
Варгин и в районе так себя поставил: он – первый во всем. Скажем, пришел в район новый трактор. Долгачева еще голову ломает: какому маломощному колхозу продать машину, чтоб поддержать хозяйство. Варгин тут как тут – в кабинете Екатерины Алексеевны. И лаской к ней, и посулами. Не уйдет, пока не заполучит новый трактор.
Однако с появлением Успенского совхоза хозяйство Варгина стало поменьше мелькать в районной газете. Бывало, только и разговор о «Рассвете»: урожай зерновых у Варгина вдвое выше, чем у соседей, надои молока – стабильные, выход мяса – большой. А теперь все чаще стал упоминаться Успенский совхоз.
«И откуда все берется у него?» – думал теперь Тихон Иванович. Он хоть и делал вид, что закусывает, но аппетита у него не было. Технику Суховерхов получил новую, по разнарядке. Строит село по особому плану. В Успенском появились новые жилые дома, клуб, школа. Михаил Порфирьевич уже навел порядок в севообороте и если в этом году еще уступит Варгину в урожае, то в будущем нагонит «Рассвет». Как лето, так у него новая птицефабрика с полной механизацией. А он, Варигин, третий год с одним комплексом мытарится, правдами-неправдами добывая деньги. Где можно было выкроить какие-нибудь крохи, он уже подобрал их: ссуду взял, отчисления от животноводства пошли на стройку, даже премиальные дояркам попридержал, и все мало.
«Сколько же нужно денег, чтобы поднять село, поставить его на ноги?! Много денег надо», – заключил Тихон Иванович.
И он искал эти деньги, изворачивался, как мог.
В пойме Оки было озеро, старица. Возле озера издавна садили капусту. Хорошая вырастала капуста. Но на дне озера строители обнаружили гравий. Пристали к Варигину: «Тихон Иванович, продай озеро». В другое время он подумал бы: выгодно ли? А тут – махнул рукой: берите! Позарез нужны деньги. Продал озерко. А денег этих хватило лишь на половину стен коровника. А где брать другую половину?
Тогда он продал березовый лесок над Окой. Одно транспортное хозяйство задумало в этом лесочке построить дом отдыха для водителей. Водители тот лесок свели, поставили на берегу реки четырехэтажный дом со всеми удобствами.
Варгин на эти деньги, что транспортники заплатили, выложил вторую половину коровника и купил оборудование для подвесной дороги.
На территории колхоза был карьер. Строители взрывали Лысую гору, дробили камень, а щебенку увозили на баржах. Гору они слизали, камень выбрали дочиста. Поселок строителей опустел. Его прибрал к рукам Варгин. Особенно ему приглянулись мастерские. Тихон Иванович отдал их под подсобный промысел, и в колхозе появились деньги.
– Ну, Порфирьевич, хвастай своими новостями, – проговорил Варгин, отрываясь от еды. – Клуб-то построил?
– Да какие у нас новости? – перебил Суховерхов. – новость одна – перезимовали. А зимой, знаешь, у мужика, как у медведя, спячка.
– Положим, не у всех так. Только ты не хитри. Ты и зимой своим мужикам покоя не даешь. Работать заставляешь.
Варгин намекал на то, что Суховерхов набирает к себе в хозяйство механизаторов-рукодельников, которые все умеют. Строит он кирпичные дома со всеми удобствами, в двух уровнях: внизу – быт, а вверху – спальня и кабинет. Люди едут в Успенское со всех концов. Бросают городские квартиры, дома в Туренино, просятся в совхоз. Суховерхов сам беседует с каждым, тех, кто постарше и без специальности, бракует, норовя заполучить в хозяйство молодого рабочего, который бы все умел – и трактор знал, и комбайн, а когда в поле делать нечего, чтоб мог отремонтировать любую машину, провести водопровод в доме. А строят в совхозе круглый год.
Суховерхов улыбнулся, услыхав слова Варгина.
– Идут люди… – уклончиво сказал он.
– Идут и в колхоз, – подхватил Варгин. – Лишь бы хорошее жилье да надежный заработок.
– Тут недавно забавный случай был, – продолжал Суховерхов, собрав морщинки возле глаз. Он улыбался всегда одними глазами, в отличие от Варгина, который обычно хохотал во весь рот. – Вваливается ко мне в контору парень. Уж поздно – домой собрался. Парень молодой, губастый, пальто нараспашку. Оно понятно: апрель, тепло на улице. Усадил я его, а он не знает, с чего начать разговор. «Здравствуйте!» и по имени-отчеству меня называет. «Я ваш земляк, из Николаевки». – «Из Николаевки?!» – удивленно повторяю я: не верится, что парень из-под самого Днепропетровска приехал. Вдвойне рад земляку. Подсаживаюсь к нему, расспрашиваю про село – строится ли? В войну наше село здорово пострадало. Порасспросил я про земляков, кто в живых остался, то да се, а потом и спрашиваю у него: как он далеко так залетел? А он говорит: «В газете прочитал про ваше хозяйство и решил: дай к земляку махну! Может, квартиру даст?». Мне, конечно, лестно, что слух о моем совхозе за тридевять земель идет. Потом спрашиваю, что он умеет делать. А он молча выкладывает на стол потрепанные книжицы. Гляжу: и шоферские права, и удостоверение об окончании курсов электросварщиков, и права тракториста. «Батюшки мои!» – думаю. А сам пытаю, что заставило парня уйти из своего хозяйства. Помялся, покраснел и снова говорит: «Да я с женой разошелся. Другую бабу себе нашел, на сахарном заводе работает. А жить нам негде. Прослышал, что вы жилье даете. Думаю: чем черт не шутит, махну к земляку. Может, квартиру даст!»
«Гм, гм, – бормочу себе под нос. – Квартиры у нас будут скоро – как раз сдаем новый дом. Но у меня закон: прежде чем взять в хозяйство нового рабочего, хорошенько проверяю его». Советую: «Поезжай домой, встречай праздник, а после праздника решим». Недаром говорится: доверяй, но проверяй. И проверил – парень оказался стоящим.
– Тем более: ты сам знаешь, как поступить. – Варгин протянул руку к бутылке, собираясь налить по третьей. Но Суховерхов закрыл свою рюмку ладонью. – Ну то – закусывайте, ешьте, – примирительно добавил Тихон Иванович.
За столом стало тихо – слышны только были тяжелое посапывание Варгина да умеренный стук часов стоявших в углу, в деревянном футляре.
8
– Вот слушаю вас, дядь Миш, и думаю: уж не попроситься ли мне к вам в рабочие? – заговорил вдруг Варгин-младший. – Баранку крутить умею, трубы свинчивать – научусь. Инженер. Непьющий. Возьмете? А-а?!
– Ты, Игорь, еще нашего, сельского, труда не знаешь. Каков он, – сказал Тихон Иванович. – Хорошего инженера к нам палкой не загонишь.
Игорь упрямо склонил голову.
– Что я имею в своем НИИ?! Только стол и четыре стены. Больше ничего. Зарплата в совхозе – вдвое больше. Квартира – лучше городской. Отработал свое – иди на все четыре стороны. Хочешь – на рыбалку, хочешь – за грибами.
– Это только в совхозе так, – уточнил Варгин, кивая тяжелой головой в сторону Суховерхова. – А у нас, в колхозе, другие порядки: трудись с темна до темна. И то мужики умные стали. Летом выходят минимум, а осенью их в поле выйти не заставишь. Самый раз картошку убирать, а они в один голос: «Я свой минимум отработал! Не пойду». А рабочий – попробуй откажись. Небось в казенной квартире живешь. Быстро ключи найдут.
Трудно было понять, как говорил это Тихон Иванович, – то ли с укором Суховерхову, который может любого рабочего заставить, то ли с сожалением, что колхозники не хотят, по примеру рабочих, выходить в поле, в слякоть и непогоду.
Варгин сыном своим был доволен. Игорь, по его убеждению, на правильном пути. Когда сын поступил в институт, Варгин думал: пусть сам он жизнь прожил неучем, зато сына на инженера выучит. В старые времена и без диплома можно было прожить, а теперь – иное дело. Только грамотному человеку почет и уважение. И Тихон Иванович, когда Игорь учился, ездил к нему в общежитие, возил деньги, продукты, чтобы сын ни в чем не нуждался.
«И вот тебе на! – выучил себе на голову. Он еще и недоволен?!»
– Ясно, деньги задарма нигде не дают, – предположил Игорь. – Только у нас разные деньги-то! Я молодой инженер, а получаю вдвое меньше, чем механизатор в совхозе. Почему? Или я плохой инженер? Или, что у нас – к науке уважения нет? Нет уважения, я вас спрашиваю? Уважение есть. – Лицо Игоря, еще по-детски округлое, стало неузнаваемо, злое, потное, и Тихон Иванович, посмотрев на сына, решил, что напрасно передоверил ему самому наливать себе водки.
– Ну, ладно, Игорь, ладно… – успокаивала сына Егоровна.
– У вас совсем другая работа, чем в совхозе, – стараясь отвлечь сына, говорил Тихон Иванович. – Надел белый халат, сел за стол, заложил в машину данные – и сиди, жди. Отсидел свои семь часов – и домой. К телевизору. Смотри.
Уж кто-кто, а Тихон Иванович знал разницу между трудом мужика, механизатора, и работой своего сына. Он бывал у Игоря в институте и на квартире. Хорошая квартира у сына – чистая, удобная, и пусть дома у Суховерхова в двух уровнях – у Игоря квартира не хуже. Ему ли завидовать рабочим совхоза?
– А все оттого разные, – продолжал Игорь, не слушаясь уговора, – оттого, что разные понятия о жизни: у меня они одни, у дяди Миши – другие. А у отца – третьи. У отца хозяин один – выгода. Специализации в колхозе никакой. Пойди найди ее, выгоду-то! Пшеница дает ему мало денег. Животноводство – еще меньше. Ведь с Косульниковым он не от хорошей жизни спутался! А все почему? Да потому, что любым способом ему вывернуться хочется. Даже через вот эти ручки и наконечники. Только эти наконечники ему боком выйдут!
– Почему боком? – запротестовал Тихон Иванович, недовольный тем, что сын заговорил об этом. – Подсобный промысел разрешен. В этом нет ничего незаконного. Работай, государство говорит, можно получать от всего, не только от земли, но и от подсобного промысла. А Косульников… – Варгин задумался. – Что ж, он получает свое, а колхоз – свое.
Игорь в ответ только отмахнулся.
– Дело все в том, сколько получает Косульников. А он получает очень много. К тому же Косульников – мошенник. Полетит, а заодно с ним и отец.
– Почему мошенник? Промыслы разрешены, – не сдавался Тихон Иванович.
– Промыслы разрешены как подспорье, с использованием местных материалов. В вы что с Аркадием желаете? Вы используете цветные металлы, которые Косульников ворует.
– Нам и премия положена за перевыполнение плана по подсобным промыслам.
– Обождите – вам вместе с Косульниковым эти промыслы обойдутся боком.
– Почему боком?
– Потому что вы воруете.
– Где?
– В городе!
– Кто ворует? Отец, что ли?
– Нет! Ваш Косульников. Ты, папа, с ним доиграешься…
– Как можно так говорить о человеке, не зная его? – вступилась Виктория.
Но молодая женщина плохо знала характер своего мужа: Игоря трудно было остановить, раз уж он начал говорить.
– Да что там деньги считать! И эти деньги – мелочь. В Успенском совхозе их небось не считают. Сколько надо, столько и дают. – Игорь в такт своим словам постукивал по столу тяжелой маленькой вилкой. – Спросите, дядя Миша, отца, может он позволить себе такую роскошь, о которой вы только что рассказывали. Может он, как вы, перебирать людей, выбирая себе ну хотя бы одного из десяти, как выбираете вы? Может?! Нет, не может! Он любой бабе рад-радехонек. Тем более такому парню, который перед вами выкладывал свои удостоверения.
О Косульникове Игорь вспомнил напрасно. Дело это полюбовное. О нем не все знали. Знала Долгачева и еще кое-кто. Даже Суховерхову Варгин не распространялся.
Суховерхову рассуждения Игоря показались несправедливыми по отношению к Варгину. Но спорить ему с подвыпившим сыном друга не хотелось. Михаил Порфирьевич встал из-за стола, сославшись на дела, засобирался домой.
– Вы уж простите, Миша, – заволновалась Егоровна. – Игорек выпил лишнего – не усмотрели мы.
– Ничего не лишнего. А как раз норму, для смелости, – отшучивался Игорь.
Праздничный обед был испорчен.
