Текст книги "Грехи наши тяжкие"
Автор книги: Сергей Крутилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
22
Пригнувшись, Варгин вышел из автобуса. И вздохнул с облегчением: «Фух! Доехал!»
На старых тополях, росших в загородке возле церкви, что по соседству с автобусной станцией, горланили грачи. Сугробы снега, накопившегося за зиму, осели, раздались вширь.
Варгин думал: весна!
Свернул в проулок, ведущий в центр, и очень скоро вышел на Октябрьскую площадь.
Над воротами, отделявшими двор обкома от улицы, чирикали воробьи. Проходя мимо, Варгин не удержался – заглянул во дворик. Сам Батя вручал тут ему орден за успехи в пятилетке.
И вот он идет мимо – все тот же Варгин, – никому не нужный, униженный бесконечными допросами. Он знал только, что предел его мытарствам определен: это – суд.
После суда Тихону Ивановичу придется начинать жизнь сызнова.
Осудят его или не осудят – это не так уж важно. Важно другое: «Рассвета», колхоза, который он выпестовал и поднял на ноги, ему не видать.
Конечно, Тихон Иванович понимал, что ему и так сделали послабление. Оттого ли, что Суховерхов разыскал своего друга, Виктора Петровича, заместителя министра юстиции, или Батя не дал в обиду – не знал Тихон Иванович точно. Как бы там ни было, важно одно: до суда, пока шло следствие, его не лишили свободы.
Нет, Варгин был на свободе и каждый раз, когда его вызывал следователь, ездил на автобусе.
Проходя арку обкома, Варгин невольно посмотрел налево, где обычно, под тополями, стоит машина Бати. Если секретарь обкома у себя, то стоит его «Чайка» и желтые машины ГАИ – наготове.
Но сейчас ни «Чайки», ни автомашин госинспекции не было, и Варгин представил, как тихо теперь в обкоме.
В старых присутственных местах почему-то всегда тихо, когда нет у себя Бати. Вдоль длинных коридоров не бегают с бумагами заведующие отделами и инструкторы; приглушенно и неторопливо стучат где-то за дверью, обшитой дерматином, пишущие машинки.
Как только у себя – в большом кабинете на втором этаже – появился Батя, так все кругом задвигалось. Снуют по коридорам заведующие отделами, инструкторы с папками; громко стучат машинки; спешат на совещание секретари.
Ну как же – первый приехал!
Первый – это все равно что сердце.
За углом присутственных мест, на троллейбусной остановке, кучкой стоял народ. Пестрый народ, по-разному одетый, – в зимних шубах и ярких демисезонных пальто. Никто из толпы не повернул в сторону Варгина и не посочувствовал ему, что он идет в суд.
«А я-то думал о них, дураках, – незлобиво шевельнулась мысль. – Думал, как бы накормить всех их, сунуть каждому по бутылке кефира и молока».
Тихон Иванович, проживший большую жизнь, которая вся принадлежала людям – и тем, что стояли на остановке, тоже – год назад еще и понятия не имел: что там, за углом обкома?
А нужда заставила узнать эту дорогу.
Дом перестроен, погорожен на кабинеты. Но старый казарменный дух жив в нем и поныне.
Правда, лучше бы Варгин не знал, не ведал всей этой дороги.
Тихон Иванович, помимо своей воли, ускорил шаги – только чтобы побыстрее пройти мимо этого дома, где его допрашивали.
Прошел и подумал с тоской: «А, собственно, куда он спешит? Разве судебное разбирательство лучше, чем следствие?»
Областной суд помещался в доме бывшего губернатора.
Строители дома, крепостные мужики, не думали, что через сто с лишним лет в особняке будет вершиться народное правосудие. Конечно, и губернатор устраивал дома приемы. Но разве народу было столько, сколько теперь?
Тихон Иванович шел, поглядывая. Где-то тут должна стоять колхозная машина, на которой приехали свидетели: заведующий мастерскими и бухгалтер. Они и его звали, но он отказался. Варгину было тягостно ехать вместе с людьми, которыми еще вчера он повелевал. Они, наверное, как и следователь, считают его виновным.
Варгина хотел отвезти Суховерхов. Но Тихон Иванович отговорил. Ведь слушание в суде будет продолжаться целую неделю, успеет. Но дело было в другом: Варгин не хотел ни перед кем одалживаться, даже перед Суховерховым.
Видимо, когда-то, в старину, дом губернатора стоял в саду. Уцелели одичавшие яблони и садовая сторожка. А поодаль стояли службы: конюшня, кирпичный сарай для выезда, дома кучеров. Много людей хлопотало возле губернатора, и каждый из них селился поблизости, под рукой. В революцию небось эти службы занял городской люд. А может, и не занял вовсе: просто тут доживали свой век потомки тех людей, которые прислуживали губернатору.
Во дворе, отделяя службы, стояли заборы – ветхие, покачнувшиеся.
В затишке, возле этих заборов, снег уже стаял, и на солнцепеке лезли из земли ростки тюльпанов.
Пораженный их видом, Варгин остановился.
«Тюльпаны!» – проговорил он про себя.
Да, из земли лезли тюльпаны.
Могучие и упрямые побеги подымали землю. Они словно бы говорили людям: «Потеснитесь, наш черед пришел».
И Варгин, бочком-бочком, пробрался мимо этих ростков к крылечку. Крылечко было невысокое, а одну или две ступеньки. Над крыльцом нависала крыша на кованной красивой раме. Но железо от времени сгнило, и на резном орнаменте лежали дырявые листы жести, которые, судя по всему, летом протекали.
И не только крылечко – все тут, внутри дома, было ветхое, грязное, вытертое людьми.
«Куда я попал?! – подумал Варгин. – До чего достукался!»
Узкая лестница с перильцами вела вверх. Лестница не была рассчитана на то, что по ней будет ходить столько народу. Линолеум на порожках давно уже вытерся, а паркет проваливался под ногами, скрипел.
Варгин поднимался на третий этаж, где находилась судебная комната. На стенах висели указатели. Указателей этих – куда идти и как вести себя – было множество. Сделаны они были навечно, под стекло.
Варгин поднялся на третий этаж.
Как и всюду, ожидая начала разбирательства дел, люди стояли кучками, сидели на стульях по обе стороны длинного коридора. Из одной двери в другую торопливо и очень озабоченно сновали секретарши.
Выбирая место, где бы присесть, Варгин подумал, что в судах всегда почему-то молодые секретарши. Где-нибудь, в более солидных организациях, например в облисполкоме или Сельхозтехнике, там секретарши солидные – дамы в годах. Видимо, служба в суде, где каждый день слезы матерей и страдания осужденных, даже для секретарши эта служба тяжелая и долго тут никто не выдерживает.
Присев на свободный стул, Варгин от нечего делать уставился перед собой. Слева, в конце коридора, караульное помещение. От стены до стены протянуто кумачовое полотнище, на котором белой краской выведено:
«В карауле – как на войне:
Будь бдительным вдвойне!»
Тихон Иванович поерзал на стуле, перечитал еще раз, что написано. Он почему-то решил, что написал это какой-нибудь щелкопер-маляр, который наверняка не воевал. Если бы он воевал, то у него не поднялась бы рука выводить такое. Ведь на войне был фашист, враг, и с ним надо быть просто бдительным. А с нашим, советским, человеком, который, возможно, совершил ошибку, видите ли, «надо быть бдительным вдвойне».
Человека жалеть надо!
23
В коридор выходило множество дверей. На каждой двери – табличка с фамилиями членов суда и заседателей.
Глядя на эти таблички, Варгин подумал о том, сколько людей занято правосудием, оберегают благополучие граждан.
Люди сидели молча и отчужденно. Они присматривались к незнакомой обстановке. И лишь где-то в отделении бабы перешептывались, делясь бедой: что передать, если сына осудят, – кирзовые сапоги, ватник или что из еды?
Суд над Косульниковым и его сообщниками, в числе которых был и он, Варгин, назначен на десять часов. Время до положенного срока еще оставалось, и Тихон Иванович старался выискать своего защитника.
Защитник Варгина, видимо, еще не пришел. Осталось лишь одно – разглядывать помятые лица соседей.
Вот, отдельно от других, сидят жена и дочь Аркадия. Хотя Варгин не видел их ни разу, но он сразу догадался, что это они. Дочка – в хорошо пошитом легком пальто. Девушка очень похожа на отца. Она шустро поводила вокруг черными, отцовскими, глазами.
Вместе с ними сидел защитник Косульникова – Альперт: знаменитый на всю область адвокат. Альперт сидел рядом с его женой и дочерью и, наклонившись, что-то говорил им.
Альперт – большелобый, в очках, длинные руки зажаты в коленях, и видны дорогие запонки на манжетах сорочки. Серый костюм шел к его седой шевелюре. Он был высок и даже сидя казался громоздким.
Он что-то говорил жене Аркадия, видимо, успокаивал.
Отдельной кучкой, занимая все стулья, что были между двумя залами суда по гражданским делам, сидели жены тех председателей, которые привлекались по делу Косульникова. Варгин узнал бы этих женщин из тысяч подобных. Они так были похожи на Егоровну.
Они все полнотелы и одеты с претензией, но безвкусно.
Тихон Иванович не знал своей участи. Может, отсюда, из зала суда, он поедет в Сибирь, на лесоповал. Он готов ко всему. Он заранее решил, что хуже смерти ничего не будет. Поэтому запретил ехать на суд вместе с ним и Егоровне, и Суховерхову. Запретил ехать на суд и торчать тут в коридоре.
Приедут, когда надо будет.
Решимость и готовность ко всему самому страшному придавали ему силы.
В противоположном конце коридора, поближе к кабинету председателя суда, сидели адвокаты. Их было человек пять, и среди них – две женщины. Женщины были немолоды, курили и держались особняком, занятые своими разговорами. А мужчины – все легко одетые (сняли свои пальто в приемной председателя) – сидели и лениво разговаривали, что называется, перебирали косточки знакомым.
Знать, впервые за долгое время они сошлись вместе, давно не виделись.
– Был в столице. Костю Хитрова встретил, – рассказывал один из них, курносый, с седеющей шевелюрой. – В прокуратуре работает. Сдал. Постарел.
– Хитрова? – подхватил сосед. – Я знал Костю. Он – двадцатого года рождения, на год постарше меня. У него девушка была в Малоярославце… Во! – красавица. Но отец ее был замешан с немцами. Не знаю чем, но замешан. И Костя не женился на ней. Он очень переживал. На другой женился.
– Да. На Клавке. Но они разошлись, не живут, – вступила в разговор одна из женщин, – та, что была постарше: выходит, прислушивалась к разговору.
– Да? – не то спросил, не то подтвердил первый, с седеющей шевелюрой.
– После института нас пятерых направили в судебную адвокатуру, – сказал молчавший до этого долговязый мужчина в очках. – Осталось только двое.
Из приемной вышел председатель суда Пресняков – высокий, статный мужчина, еще не старый, но и не молодой.
Пресняков оглядел коридор. Он сделал вид, что не заметил Тихона Ивановича.
Он и в самом деле, может, не заметил Варгина среди коридорной братии – среди людей, ожидавших своей участи.
Адвокаты с появлением Преснякова оживились. Они повскакивали со своих мест, здороваясь с председателем.
– Все в сборе? – спросил Пресняков, пожимая руки защитникам? – Сейчас начнем.
Адвокаты столпились, загородили ему дорогу.
– Ничего, подождем. Кажется, мы только и пришли. Да еще Альпер здесь. А свидетелей не видать.
– Подойдут, – бросил торопливо председатель и хотел было пройти по своим делам. Но его остановили.
– Плохой ты пророк, Федор Максимович, – сказал адвокат с седеющей шевелюрой, обращаясь к председателю.
– Это ты насчет «Спартака»? Да никакой не пророк. Я сам переживал, черти они такие!
– Все шлют и шлют шайбу назад, будто у них десяток голов в запасе.
– Нет, – возразил Пресняков. – Играют они хорошо. Но вратаря надо выгонять. Неужели они не видят? Ведь игрой-то кто-то должен руководить?
– Тренер.
– Плохой тренер.
– Они играют, стараются. Но не умеют вовремя уйти в защиту.
– К сожалению, «Торпедо» обыграло их по всем статьям, – сказал Пресняков, и лицо его неподдельно омрачилось.
– А вратарь у них откуда? Я позабыл… – спросил адвокат с седеющей шевелюрой.
– Из минского «Динамо».
– Гнать надо.
– Гнать надо с умом вот футболистов ЦСКА разогнали, а уж какой год кряду команду создать не могут, – сказал Пресняков и махнул рукой, словно давал всем понять, что разговор окончен.
Адвокаты неуверенно усаживались на свои места: то ли Пресняков повернет в зал заседаний, то ли есть еще время до начала суда.
«Спокойно, спокойно», – говорил себе Тихон Иванович, почувствовав, как заколотилось у него сердце.
24
Пришел и его, Варгина, защитник – суетливый, вечно куда-то спешащий. Поздоровался, бросил на соседний стул портфель и первым делом поспешил к товарищам, адвокатам. Он пожал руку каждому и женщинам – тоже; спросил о Преснякове:
– Тут ли?
Сказали:
– Тут!
И он успокоился, как будто ему было важно знать на месте ли председатель областного суда.
Правосудие, однако, всегда на месте. Успокоенный этим, защитник вернулся.
– Ну-с, как мы спали? – спросил он у Варгина, как спрашивал бы врач.
– Ничего. Спал.
– Хорошо. А теперь, дорогой Тихон Иванович, – продолжил защитник, – я должен дать вам последний совет. Совет мой таков: на суде держитесь с достоинством. Не заискивайте ни перед прокурором, ни перед председателем. На вопросы отвечайте прямо, ясно. Говорите громко. Не дай вам бог видом своим показать, что вы боитесь. Стойте только на одном: вы хотели благополучия своему хозяйству. Вы эту мысль особо подчеркните в своей заключительной речи.
– Ладно, – вяло сказал Тихон Иванович: не таких советов он ждал от своего защитника.
«Да какие могут быть советы – в последний-то момент перед судом? – подумал Варгин. – Машина уже заведена, и оставалось только ей сработать».
Как бы почувствовав разочарование в словах своего подопечного, адвокат добавил на ухо Тихону Ивановичу:
– Суд, я думаю, продлится не один день. С Пресняковым я поговорю. У нас с ним доверительные отношения.
«Доверительные?» – подумал Варгин, но промолчал.
Осматриваясь, в коридор потихоньку вошли свидетели: бухгалтер и заведующий мастерскими. Увидели Тихона Ивановича, подсели к нему.
Варгин был рад, что тягостное уединение с защитником с их приходом было нарушено.
Рядом с Тихоном Ивановичем оказался бухгалтер. У бухгалтера было нервное лицо, и вообще он был неприятен Варгину. «Как я раньше не замечал, что у него неприятные руки?»
Бухгалтер решил заполнить молчание. Ему хотелось хоть чем-нибудь угодить Варгину.
Он наклонился к Тихону Ивановичу:
– Наш-то хорош! Хи-хи. Тоже каждый вечер ездит в колхоз Юртайкиной, в баню. С бабами, конечно! Благо дорога-то ему знакома.
Бухгалтер намекал на то, что новый председатель «Рассвета» работал зоотехником у Юртайкиной и, конечно, знал про баню.
Тихону Ивановичу не до бани было.
Новый председатель колхоза прошел тот же путь, что и Варгин. Только, в отличие от Тихона Ивановича, у него не было Сталинграда. Новый председатель «Рассвета» был молод. После демобилизации из армии он окончил курсы зоотехников и работал у Надежды Михайловны.
«Долгачева считала его надежным человеком. А он вот, как и все, банькой балуется, – подумал Варгин и решил: – Пусть балуется. Это до хорошего не доведет».
Тем временем явились и другие свидетели, и в узеньком коридорчике старого губернского дома стало тесно и шумно от людей.
Спустя какое-то время открыли двери зала судебных заседаний. Все повставали со своих мест и потянулись к открытым дверям, в зал. Пошли свидетели, жены и близкие подсудимых, защитники – притихшие и деланно озабоченные.
Варгин встал, но идти не спешил – выжидал. Еще теплилась надежда, что его посадят на скамью свидетелей.
Зал был небольшой, в два окна, и его быстро заполнили. Люди сели в кресла, хлопнув сидениями, и уставились на возвышение, которое было отгорожено от зала невысокой перегородкой.
Эта перегородка делила зал на две половины. Одна половина – это зал для всех; другая, собственно, и была суд-чистилище. Тут стол для судьи и заседателей, а слева и справа – трибуны для государственного обвинителя и защитника. У основания ее, рядом с переборкой, две скамьи: одна – для свидетелей, другая – для обвиняемых.
Несколько рядов кресел тесно заполнили небольшую комнату со стенами, выкрашенными темно-зеленой краской.
Было душно, и очень хотелось пить.
На возвышении появилась пожилая женщина – секретарь суда.
Женщина привыкла к тому, что она каждый день бывала на людях. На ней красивый шиньон и серый костюм, который скрадывал ее полноту.
– Ввести подсудимых! – распорядилась она.
Вошли не подсудимые – двое солдат. Варгин догадался, что это те самые солдаты, которые «в карауле – как на войне», только бдительны «вдвойне». Солдаты были в фуражках с кокардами, револьверы у них в кобуре.
Следом вошел Косульников.
Варгин не отрываясь смотрел на него. «У-у, вражина! Побрился. Принарядился. Костюм на нем – с иголочки».
Аркадий не глянул в сторону Тихона Ивановича, сидевшего в первом ряду, с краю. Чуть заметно скосил глаза, отыскивая взглядом жену.
Увидев мужа, она не расплакалась, а лишь громко щелкнула сумочкой, доставая носовой платок.
Косульников постоял, поджидая своих сообщников, и сел. Только потом уже вошли остальные подсудимые. Видимо, их везли в разных машинах.
Вид у бывших председателей был отвратителен. Пожилые люди были острижены «под нулевку», костюмы сидели на них мешковато; и только один их них, помоложе, был острижен не наголо, а под ежик и походил на солдата, который незнамо каким путем угодил на гауптвахту.
– Варгин, прошу занять место. – И женщина указала на скамью подсудимых.
Тихон Иванович встал и из переднего ряда, от двери, где он сидел, прошел к скамье подсудимых. Дверца перегородки, отгораживающая этот суетный, но все же радостный мир, скрипнула на петлях и захлопнулась за ним.
– Встать, суд идет!
Все встали.
В зале недружно хлопнули сиденья кресел, и хлопки тут же погасли. Стало тихо – до того тихо, что Варгин слышал свое дыхание.
На возвышении появился Пресняков. Был он в коричневом костюме, с папкой в руках. Начавшие седеть баки пострижены, – видимо, председатель их холит, как холит он свое лицо – лицо сорокалетнего мужчины.
За ним шли заседатели: железнодорожник в форменном костюме и женщина – молодая, в очках. Варгин почему-то решил, что женщина – учительница; так привычно, как школьный класс, она оглядела зал.
Пресняков прошел на свое место, постоял.
– Прошу садиться.
Члены суда и подсудимые сели. В зале захлопали сиденья кресел. Сел и обвинитель, только адвокаты, которых было много, все еще усаживались на скамейке.
Пресняков раскрыл папку, полистал бумаги и начал читать «Обвинительное заключение».
Суд начался.
25
Зина лежала на топчане, обшитом клеенкой.
Лежала в большой комнате, бывшей недавно читальней парткабинета, отгороженная от других женщин шкафами с книгами. Книг в шкафах было так много, что корешки их сливались в пятна – красные, синие, желтые.
Зина закрыла глаза, боль становилась сильнее. Она натружено и чуть слышно стонала: ей не хотелось, чтобы ее стон слышали женщины, которые были там, за шкафами с книгами.
Она закрывала глаза и, норовя себя отвлечь, вспоминала что-нибудь хорошее. Она вспоминала тот майский день, луг за Погремком, где Леша целовал ее. Луг покрыт цветами. Первоцветов и козеликов было так много, что они казались желтыми и фиолетовыми всполохами. Нагнувшись, Зина рвет цветы. А рядом, без пиджака, в белой рубашке, стоит Леша – смеется.
«Куда столько набрала» В машине не увезешь!»
Он наклоняется, берет ее на руки и несет. Она смеется, запрокидывает лицо, закрывает его букетом цветов, вдыхает в себя их сладковатый, приторный запах.
Леша находит ее губы, целует.
«Где он теперь? Наверное, ходит под окнами парткабинета и ждет. Может, он даже слышит ее стон? Нет, отсюда, сто второго этажа, не слыхать. Он не узнает до утра».
Теперь ночь, и Леша, как и все туренинцы, спит и не догадывается, что жена рожает. Завтра он встанет, посмотреть на Оку, как идет полая вода, и забежит к Зине.
«Чудак. А перенес ли он сюда цветы?» – думает Зина, и она вспоминает их название: «мать-и-мачеха».
Мать днем прибегала: приносила бульон и пирожки с черносмородинным вареньем, которые Зина так любит. «Мать знает. Нет, мать тоже ничего не знает», – думает Зина, и тут же сознание у нее пропадает. Она не думает, каким-то особым чутьем сознает, что «началось».
– Вы расслабьтесь. Расслабьтесь. И не думайте ни о чем. Все идет хорошо, – слышит она спокойный голос акушерки.
Зина слушается, спокойно лежит. Лицо ее покрыто испариной. Огромный живот ходит, закрывая все. Зина готова ко всему – даже к смерти, только бы это кончилось. Напряжение ее, казалось бы, достигает предела.
Но кто изведал предел страданий любящей женщины, несущей на свет новую жизнь?
– Ничего, ничего. Это схватки, – слышит она все тот же голос.
Вслед за этим наступает какое-то прояснение. Зина вслушивается. Тихо в доме. Тихо и на той половинке. Женщины, наверное, спят. «А мне за что такое мучение – не спать всю ночь?» – думает она.
Тихо.
Зина ясно слышит, как на Оке шуршит лед. Наверное, это уже не лед, а крошево. Мелкий лед. Мелкий лед идет по реке неделю-другую. Где-то в затонах, на крутых поворотах Оки, льдины застревают и стоят, словно неповоротливые чудовища. Сверху на них с силой налетают другие льдины, они сопят, злятся, бьют по краям, но сделать ничего не могут.
А вода все прибывает.
Бушуют малые реки. Откуда-то сверху, от Алексина, с мутной водой плывут льдины. Солнце уже изъело их – они ломаются, крошатся, шуршат; и наступает такой миг, когда застрявшие нехотя выходят из затона. Поток подхватывает их и несет вниз.
А вода все прибывает и прибывает.
Уже залило всю пойму Оки, и лес на той, тульской, стороне плещется и отражается в воде. Река вздулась, мутными струями обтекает и город, и парк, где стоит новое здание райкома.
«Красиво, и шумит здорово», – думает Зина.
Ей почему-то захотелось очутиться в тепле, ей вспомнилось, что был теплый день, когда они с Лешей играли свадьбу.
Леша теплой ладонью поддерживал ее за руку, чтобы, случаем, она не оступилась на пороге, подымаясь в их, Чернавиных, дом.
«Их бывший дом. Почему бывший? Нет, он настоящий. Его строил Игнат. Но только живет в нем и подымается по этому порожку чужой человек – Гришка Воскобойников».
Зина снова погружается в забытье.
И так продолжается несколько раз.
Зина не знает, сколько времени она уже лежит здесь, за книжными шкафами. Час? Два? Она даже спала. Кажется ей, что спала. Только переговоры акушерки с медицинской сестрой нарушают тишину. Да еще слышно временами, как по реке идет лед.
Наверное, Зина стонет. Но ей не слышно своего стона. Она до боли сжала губы, но кричать стесняется. Ей кажется, что наконец-то что-то разорвалось. Она не стерпела и закричала:
– А-а!
И сразу же, следом за криком, закричало такое слабое, немощное, а все же живое:
– А-а…
И сразу же, как бывает при напряжении, отпустило. У Зины было только одно желание – смочить водой потрескавшиеся губы, искусанные ею в кровь. А еще лучше – уснуть, забыться.
– Девочка, – вдруг услыхала она голос акушерки. – Поздравляю вас.
Зина через силу улыбнулась.
