Текст книги "Полукровка (ЛП)"
Автор книги: С. И. Вендел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)
24
– Ну что, – сказала Сорча, хлопнув в ладоши, – собрались?
– Да, – сказал Орек, сдерживая усмешку. Она делала это всякий раз, когда они останавливались в человеческой деревне, и ритуал все еще сбивал с толку, но забавлял его.
– Огонь?
– Потушен.
– Енот?
– Тут, – он почесал шею Дарраха, который примостился на его плече, уже сонный после плотного завтрака.
– Монеты?
Когда он не ответил, Сорча подняла глаза и увидела его самодовольную ухмылку.
Закатив глаза, она начала поглаживать свое тело, что сразу же привлекло его интерес. Она дерзко выгнула бровь, продолжая водить руками по своим изгибам.
– Не бери в голову никаких идей, я только что надела ботинки.
– Твои ботинки не нужно было бы снимать.
Сорча хихикнула, но не сдалась. Еще через мгновение она вытащила кошелек с монетами из кармана своего плаща, в который он тайком положил его ранее этим утром. Снова рассмеявшись, она позвенела монетами внутри.
– Я все еще чувствую себя виноватой, тратя все твои деньги.
– Я подарил их тебе. Ты можешь их тратить, – настаивал он. Все, что у него было, принадлежало ей.
Она ворчала, как всегда, когда поднималась эта тема. Орек находил милым то, что ей не нравилось чувствовать себя обязанной ему, но он надеялся, что однажды она поймет, что дело не в том, чтобы быть обязанной или быть равной. Это было его долгом как ее пары, она всегда была на первом месте.
– Оружие? – спросила она.
– Да, – он приподнял свой тяжелый плащ, чтобы показать топор и кинжалы, спрятанные у него на поясе, скрытые так, чтобы не напугать никого из других людей, но все еще в пределах легкой досягаемости.
– Капюшон?
Со вздохом он накинул подбитый мехом капюшон плаща, скрывая свое лицо и укутывая Дарраха. Енот радостно защебетал, довольный тем, что копошится в уютном пространстве и приводит в беспорядок его заплетенную гриву.
Капюшон и перчатки были необходимостью, когда он заходил в человеческие поселения, ведь они не знали, как люди отреагируют на орка так далеко на севере. И все же, что-то в этом вызывало у него зуд по коже. Ему не нравилось скрывать себя и свое лицо. Он много раз уходил на задний план в клане, и делал это сейчас, когда шел рядом со своей парой…
Сорча уловила недовольное выражение его лица, ее собственное смягчилось от сочувствия. Она сократила расстояние между ними, протянув руку, чтобы поправить капюшон.
– Если это тебя утешит, в нем ты выглядишь очень загадочно, – проворчала она.
На самом деле это было не так, но ее дразнящий поцелуй пришелся ему по вкусу, и он послушно наклонился, чтобы принять его, когда она изогнула брови. Он попытался склонить ее к более глубокому поцелую, дразня языком ее нижнюю губу. Ее вздох был теплым дуновением ему в лицо, и он прижался ближе, обхватив ее руками, чтобы притянуть к изгибу своего тела. Его руки нашли ее ягодицы, и он взял их в охапку, поднимая ее на цыпочки.
Едва тело Сорчи стало теплым и податливым в его объятиях, как она втянула воздух и, нахмурившись, откинулась назад.
– Не в этот раз, – сказала она, постукивая пальцем по его подбородку. – Ты уже отвлекал меня три дня подряд. Я хочу новые носки. И яблоки.
Орек демонстративно поворчал и поставил ее на ноги, но продолжал обнимать.
– Если моя женщина хочет носки, значит, она их получит.
– И яблоки.
– И яблоки, – добавил он.
Она улыбнулась ему, сверкнув глазами. Ее взгляд задержался на нем, на мгновение став почти задумчивым, когда румянец залил ее щеки, и он ждал, что она скажет то, что, казалось, вертелось у нее на языке. Когда она этого не сделала, и выражение ее лица стало почти застенчивым, Орек ничего не понял. Но потом она развернулась, и схватила его за руку, потащив в город.
Бригган был самым большим человеческим городом, который Орек когда-либо видел. Беломраморные здания, которые были трех, даже четырехэтажными, теснили людей на земляных улицах. Десятки людей, лошадей и ослов заполонили каждую улицу, так же тесно, как он видел в те рыночные дни, на посещении которых настояла Сорча. Кажется, сегодня не было базарного дня, но Сорча сказала, что в городе такого размера, скорее всего, есть рынок.
Бригган также был первым именем на карте, которое Сорча узнала. Ее отец и другие рыцари забрались так далеко на юг, сказала она, вспоминая рассказы о том, как они много лет назад уничтожили там особенно большое логово работорговцев. Ей было любопытно увидеть это место, и у нее порвался последний носок, поэтому они отправились в город.
Толпа горожан толкала их по улице, и взгляд Орека скользил по всему этому, не в силах на чем-то надолго задержаться. Мимо них прошло так много лиц, и так много запахов наложилось друг на друга, что это забило его нос. Он едва различал запах своей пары среди людей, животных, навоза на улице, резкого запаха пивоварни, дыма от десятков, если не сотен очагов.
Инстинкт царапал его разум, предупреждая быть осторожным. Он позволил Сорче указывать им путь, молча идя рядом с ней и крепко сжимая ее руку в своей. Он хотел бы, чтобы обе руки были свободны на случай, если ему понадобится достать оружие, но если его пара захочет взять его за руку, она возьмет его за руку.
Ей не потребовалось много времени, чтобы разобраться где находится рынок, и Орек попытался сдержать гримасу. В воздухе здесь витало еще большее множество ароматов, киоски были переполнены товарами. Люди заполняли узкие проходы, неторопливо делая покупки.
Почувствовав, как она сжала его руку, он посмотрел вниз и увидел, что ее лицо исказилось сочувствием.
– Носки и яблоки, на этом все, я обещаю.
Он сжал ее руку в ответ.
– Все, что захочешь. Не торопись.
Она терпеливо посмотрела на него, зная, что он сказал это только ради нее. Решительно кивнув, она вывела их на оживленную рыночную площадь.
Сорча шла ровным и решительным шагом, быстрее многих других покупателей, но им мешали люди, бродившие между киосками, и другие, торгующиеся за товар. Торговые прилавки выстроились вдоль городской площади в несколько рядов, образуя концентрические круги, которые уводили людей все глубже в лабиринт товаров.
Из-за своей громоздкости Ореку было трудно двигаться быстро, но мало кто задерживался на пути, увидев его размеры. Сорча шла бодро, чтобы не привлекать лишних взглядов.
Он позволил ей вести себя, не заботясь о том, куда они направляются. Вместо этого он поднял глаза, наблюдая за людьми из тени своего глубокого капюшона. Десятки и десятки лиц начали расплываться перед его глазами, но одно зацепило его взгляд, как рыбу на крючок.
Орек остановился посреди переулка, не сводя глаз с пожилой женщины, подметавшей крыльцо дома сразу за городской площадью.
Мир рухнул – все люди позади них, которые ворчали из-за внезапной остановки, Сорча рядом с ним, спрашивающая, все ли с ним в порядке, – все они утонули в шуме крови в его ушах.
Глаза, точно такого же цвета и формы, как его собственные, уставились на него через пустое пространство, лицо – которое он узнал бы где угодно – застыло от шока.
Мать.
Сердце Орека болезненно сжалось в груди. Я не могу забрать тебя. Это к лучшему, Орек. Однажды ты поймешь. Ее последние слова эхом отдались в его голове, сопровождаемые звуком ее слез в темноте. Она никогда не позволяла никому видеть, как она плачет, но ночью, укрывшись в уединении ее душераздирающие рыдания, свидетелем которых был только Орек, разносились во тьме.
Эти глаза пристально смотрели на него, теперь они стали старше, по углам пролегли тонкие морщинки, а над черными, резкими бровями в ее темных волосах, убранных назад под косынку, появилась седина. Лицо, которое он когда-то так хорошо знал, всегда с жестким, зловещим выражением, было загорелым, с глубокими морщинами вокруг рта и над бровями. И все же… она не выглядела такой суровой. Нет, по крайней мере, до тех пор, пока не пришло осознание.
Даже когда ее губы сжались, а глаза сузились, Орек не мог сдержать тяжесть в груди, болезненную, отчаянную потребность, которая тянула его к ней.
Он хранил пальто, которое она оставила, прижимал его к лицу по ночам в течение многих лет. Даже когда ее запах исчез. Даже когда нитки разошлись и ткань истлела в клочья. Но даже в виде обрывков оно было дорого, и он оплакивал потерю так же остро, как и ее, когда несколько лет назад его палатка таинственным образом загорелась.
Эта ужасная, глубокая боль отозвалась в нем эхом, в точности повторяя детский крик.
Не оставляй меня.
Он прошел от рыночных киосков в пустое пространство между ними и домами, окружающими площадь, но остановился в нескольких футах от нее, когда она подняла руку.
– Что тебе здесь нужно, орк? – прорычала она.
Все внутри Орека замерло и похолодело, любая надежда на счастье, которые по глупости проросла, увяла под этим неприступным взглядом.
Она меня не узнает.
– Мама, – прошептал он хриплым голосом. Едва слышно, но он знал, что Орла слышала.
Ее темные брови взметнулись вверх, в глазах промелькнуло что-то похожее на панику.
Когда он поднял капюшон, чтобы показать ей свое лицо, она резко покачала головой.
– Не надо.
Они стояли молча, недостаточно близко, чтобы коснуться. Острый угол ее плеч говорил ему не подходить ближе, но Орек не мог заставить себя уйти. Его горло напряглось, чтобы что-то сказать, но слова не шли.
– Это действительно ты? – пробормотала Орла.
– Да, мама.
Сорча прошипела проклятие рядом с ним.
Звук привлек внимание его матери, и она заметила Сорчу, стоявшую рядом с ним. Ее взгляд стал хрупким, ледяная ярость сверкала в ее глазах, когда она переводила взгляд с него на Сорчу с растущим отвращением.
– Что ты с ней делаешь? – требовательно спросила она.
– Он ведет меня домой, – быстро сказала Сорча. Затем, потрясенная, – Ты… – она сделала два шага вперед, преодолевая пропасть между Ореком и его матерью. Низким голосом, чтобы слышали только они, она спросила: – Ты его мать?
Взгляд Орлы метнулся обратно к Ореку, хотя ее глаза не поднимались выше его подбородка. Она ответила одним отрывистым кивком.
Рот Сорчи дважды открылся и закрылся, пока она переводила взгляд между ними двумя, как будто ожидала, что они бросятся в объятия друг другу с рыданиями облегчения и радости. Выражение ее лица стало обеспокоенным, почти отчаянным, поскольку Орек и его мать продолжали стоять в напряженном молчании, и он чувствовал, что Сорча хочет, чтобы он подошел к Орле.
Но он остался там, где был, зная, что он был ближе, чем когда-либо хотела его видеть мать.
Молчание тянулось так долго, что он почти заставил себя сдвинуться с места, но затем губы Орлы скривились, и она украдкой бросила быстрый взгляд на его лицо, прежде чем снова отвернуться.
– Ты вырос, – сказала она, нахмурив брови. – Ты похож на них.
Камень отвращения и отчаяния сковал желудок Орека, и его взгляд опустился на булыжники мостовой. Для любого орка он выглядел слишком человеком, чтобы быть полноправным сородичем, но для людей, с его зеленой кожей и заостренными ушами, он сошел за полноценного орков.
Он никогда, ни за что не сошел бы за человека. Именно поэтому Сорча надела на него капюшон и перчатки.
Не показывайся с орком.
– Нет, – голос Сорчи был лезвием, рассекающим густую трясину между ним и Орлой. – Он похож на тебя. Я вижу, – она подошла к нему ближе, сжимая его руку своими. – Твой сын спас меня от клана. И от работорговцев тоже. Он лучший мужчина, которого я когда-либо встречала.
Cердце громко забилось в груди Орека, но этого было недостаточно, чтобы расколоть сгущающийся вокруг него лед.
Скрип двери действительно привлек его внимание, и он увидел, как оттуда выглянул худощавый человек с бритой головой, но густой каштановой бородой. Увидев его и Сорчу, мужчина быстро вышел наружу и встал рядом с Орлой, обняв ее за плечи.
Его мать почти не пошевелилась, но он увидел, как она наклонилась, устраиваясь удобнее, и ее тело чуть подалось навстречу мужчине.
– Орла, с тобой все в порядке? Кто это? – сказал мужчина, его карие глаза прыгали между ними тремя.
Рот его матери сжался, отказываясь произносить нужные слова. Рот Сорчи раскрылся от возмущения.
Прежде чем она успела что-либо сказать, Орек сжал ее руку.
– Он хорошо к тебе относится? – спросил Орек, кивая на мужчину.
Твердость его матери немного поколебалась, морщинки вокруг ее рта слегка разгладились. Она выглядела почти мягкой, когда смотрела на мужчину рядом с собой.
– Хью – целитель. Он нашел меня. Заботился обо мне.
Хотя нахмуренность не исчезла, выражение лица Орлы стало задумчивым, когда она снова посмотрела на Орека. Возможно, оно даже смягчилось по отношению к нему, но он не стал ждать, чтобы увидеть.
Бессвязная, бессильная ярость клокотала внутри него, требуя выхода, подальше от посторонних глаз. Он снова почувствовал себя уязвимым юнцом, отчаянно нуждающимся в матери, боящимся всего, что движется, и ненавидел это.
Отрывисто кивнув, он сказал:
– Прощай, мама, – и отвернулся.
Он слышал, как Сорча задержалась, чтобы рассказать Орле что-то о своей родной деревне и, возможно, о том, где их найти, но он не слушал. Его зрение сузилось, дыхание стало поверхностным и учащенным по мере того, как он сокращал расстояние между собой и лесом. Когда он услышал, что Сорча следует за ним, он ускорил шаг, желая выбраться из этого гребаного города, полного людей, запахов и дерьма животных.
Отчаяние яростными толчками сжимало его грудь, делая глухим и слепым ко всему, что не находилось непосредственно перед ним. Он едва дышал, пока его не окружили деревья, и даже тогда он не остановился.
Его кровь кипела, ярость выла внутри, требуя выхода, а глаза жгли слезы гнева, которые он давным-давно спрятал. Он обнажил свои клыки, рыча в воздух, отказываясь от них, отказываясь дарить ей еще больше своего горя.
Опавшие листья кружились вокруг его ботинок, когда он слепо шагал по лесу, эта старая, врожденная ненависть к самому себе, к своей половинчатости, горьким привкусом ощущалась у него на языке.
Его клан не хотел его, его собственная мать не хотела его – судьба, что, если его пара тоже не хотела его?
Достаточно хорош, чтобы обеспечивать, трахать, но не удержать.
Черт возьми, он был таким глупым.
– Орек! Орек, подожди!
Сорча догнала его, ее дыхание превратилось в тяжелые хрипы. Она встала у него на пути, заставив затормозить, прежде чем врезаться в нее.
Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами, полными растерянности и – жалости.
Он зарычал, ярость разгоралась все сильнее.
Орек протиснулся мимо, не в силах выносить ее вида.
С недовольным ворчанием она позвала его по имени, но он проигнорировал это. Проигнорировал Дарраха, сопящего у него над ухом. Проигнорировал хруст веток и листьев под ногами.
Он просто шел, нуждаясь в движении, в бегстве.
Она еще дважды пыталась встать у него на пути и остановить, чтобы поговорить. Он не хотел разговаривать.
Судьба, ему нужно было взять себя в руки, успокоиться и перестать рычать на свою пару, но раны глубоко внутри были открыты и свежи, и теперь они кровоточили так, что их нельзя было снова заткнуть. Он был обнаженным нервом, грубым порезом плоти, всей неистовой, отчаянной болью, которая хотела вырваться наружу, даже когда он хотел загнать все это обратно.
Что она, должно быть, думает обо мне – блядь!
Сорча видела, что именно думала о нем его собственная мать. Черт возьми, она видела все это – и когда она продолжала бросаться перед ним, протягивая руки, чтобы остановить его, он знал, что она видела все. Каждая боль, каждый шрам, каждое детское желание.
Даже прикосновение ее взгляда было слишком сильным, слишком болезненным. Она была сама мягкость и сочувствие – и выросла в семье, которая любила ее, принимала ее, хотела ее. Она была всем, чем он не был.
Так что же я могу ей предложить?
Брачные узы взорвались и взревели внутри него, отказываясь проглотить это, но Орек обнажил клыки. Чего он ожидал? Как он мог подумать, что она когда-нибудь захочет взять себе такого партнера, как он – мужчину, который ничего не мог ей дать. Который был никем.
Он внезапно остановился, заставив Сорчу поскользнуться на листьях. Она поймала равновесие и повернулась к нему, уперев кулаки в бедра и сердито глядя.
Орек встретил ее взгляд собственной горькой гримасой. Одним яростным взмахом он откинул капюшон, а затем сорвал перчатки.
Даррах жалобно заскулил, спрыгнув с его плеча в объятия Сорчи. Они вдвоем хмуро посмотрели на него, но ему было все равно. Хмурый взгляд был предпочтительнее того, как она смотрела на него раньше.
По ее неодобрительно нахмуренному лицу и надменной позе было ясно, что она его не понимает – с чего бы ей понимать. Она всегда где-то кому-то принадлежала.
– Хватит, – прорычал он, застав ее врасплох. – Я не человек, Сорча. Я не сойду за человека в ваших городах. Я не хочу.
Ее рот приоткрылся от удивления. Его инстинкты говорили ему остановиться, не пугать и не причинять боль своей паре, но он был слишком зол, чтобы слушать. Ему было больно.
– Орки не приняли меня, люди никогда не примут. Я не могу вписаться. Так почему ты продолжаешь пытаться? – он покачал головой, противостоя тому, как округлились и остекленели ее глаза. – Зачем продолжать показывать мне все, чем я не являюсь и никогда не буду?
Хотя у нее отвисла челюсть, у нее не было ответа. Сорча стояла в ошеломленном молчании, даже Даррах затих в ее объятиях.
Губы Орека разочарованно скривились, и он, раздраженно фыркнув, снова зашагал вперед. В его темпе не было прежней стремительности, но ему все равно нужно было увеличить расстояние между собой и Бригганом, насколько это возможно.
Может быть, с расстоянием все части его самого – инстинкт, связь с парой, память – перестанут бушевать внутри него и просто позволят ему, черт возьми, дышать.
Это была ошибка. Все это было ошибкой.
Весь остаток дня Сорча следовала на несколько шагов позади Орека, угрюмая в своем молчании. Даже Даррах был подавлен, чувствуя напряжение и боль, витающие вокруг полуорка.
Она шла, стиснув зубы и сдерживая слезы разочарования, не желая плакать. Ореку было больно – она видела это в каждой черточке его большого тела. Всего нескольких минут, проведенных лицом к лицу с его прошлым, было достаточно, чтобы сломить этого сильного мужчину, и Сорча возненавидела это.
Итак, она не могла плакать, потому что это не она нуждалась в утешении и поддержке.
После всей нежности и заботы, что он дарил, было легко забыть, что Орек – все еще мужчина с жестоким прошлым. Подойдя ужасно близко к жизни, которую была вынуждена вести его мать, она не могла винить ее за то, что она не приветствовала напоминание обо всем этом ужасе. Это не помешало Сорче обижаться на женщину за то, что она не видела чуда прямо перед собой. И вот что это было – чудо, что Орек стал хотя бы наполовину таким хорошим мужчиной, каким он был.
Она напомнила себе об этой доброте, и ее слезы и обида медленно отступили. Ему больно, и он не знает, что делать. Она знала, каково это.
С семи лет Сорча ни разу не попрощалась со своим отцом, когда он уезжал. Она не хотела его видеть, слишком убитая горем из-за того, что он снова их покидал. Ее мать ругала ее. Что, если что-нибудь случится? Ты действительно хочешь оставить все так? Но Сорчу это не трогало. Уйти было его решением. Если это последний раз, когда они виделись, это было на его совести, а не на ее.
Она знала, что значит убежать в конюшню и затеряться среди лошадей, прячась от боли. Не хотеть, чтобы на тебя смотрели или жалели.
Поэтому она последовала за Ореком, давая ему пространство на протяжении дня. Когда он потянется к ней, она будет рядом.
До тех пор она обдумывала его вопрос.
Зачем продолжать приводить его в города – человеческие пространства?
Хороший ответ не сразу пришел на ум. Она просто… привела его с собой. Для безопасности, для компании.
По крайней мере, именно так она думала, когда предложила это в первый раз.
В последние разы… Ну, возможно, она хотела увидеть, как он выглядит в ее мире.
Глаза Сорчи остановились на широких плечах Орека, и ее сердце заныло. Ей захотелось поспешить к нему и взять за руку, подразнить его, пофлиртовать с ним. Она скучала по нему, даже когда смотрела прямо на него.
Я надеялась, что он… впишется в мой мир. В мою жизнь.
Сегодняшний день доказал, что все было не так просто, но это не помешало правде проясниться в тот момент, когда Сорча подумала об этом. Она настояла на том, чтобы он пошел с ней в человеческое поселение, чтобы посмотреть, есть ли способ, которым он мог бы остаться в ее мире – и захочет ли он этого вообще.
Потому что она хотела, чтобы он остался с ней. Потому что она хотела его.
Судьба, я люблю его.
Сорча остановилась, разбудив Дарраха, который спал у нее на руках. Она рассеянно моргала, ничего не видя перед собой, когда правда, наконец, выплеснулась из самых сокровенных уголков ее сердца.
Она влюбилась в своего полукровку.
В ушах у нее зазвенело, как будто ей выкрикнули правду в лицо.
Впереди Орек тоже остановился. Его голова повернулась, острое ухо насторожилось, прислушиваясь к ней.
Ее сердце сжалось, побуждая ее подбежать к нему и броситься в его объятия, именно туда, где она хотела быть. Но его плечи по-прежнему были напряжены, руки по-прежнему сжаты в кулаки.
Сорча переставляла ноги, и когда он снова услышал ее шаги, Орек возобновил движение.
Подняв Дарраха повыше к груди, Сорча крепче прижала к себе его пушистое тело. Он щебетал и трепал носом ее волосы, и она была рада утешению, когда ей показалось, что весь ее мир сместился со своей оси.
Она должна была испытывать радость от осознания этого, но вместо этого к концу дня ее нервы скрутились в узел. Орек ничего не сказал, и Сорча оставила его в покое, хотя и хотела, чтобы он обернулся и посмотрел на нее.
Ему было больно, и она так сильно хотела сделать что-то чтобы ему стало лучше – потому что она любила его, потому что он принадлежал ей.
Она хотела заявить на него права, подарить чувство принадлежности, которого он никогда не знал. Орек и это прекрасное чувство между ними были первыми вещами, которые действительно принадлежали ей. Не ее родителей, не ее семьи – ее. Она не хотела расставаться с этим – с ним. Она могла предложить ему дом, любовь, себя. Она хотела занять место в его мире. Его мать и его клан, возможно, и не претендовали на него – их причины больше не имели значения, потому что это сделала бы она.
И, возможно, это то, чего он тоже хотел – если бы у нее хватило смелости попросить.
Он всегда честно отвечал на ее вопросы раньше, и она знала, что он ответит снова. Поэтому она должна быть храброй ради своего полукровки, когда придет время. Ей придется сражаться за него.
В ту ночь произошла ее первая битва, и она была полна решимости выиграть ее мягко и осторожно.
Они разбили лагерь намного позже обычного, и когда наспех вырыли яму для костра, уже сгущались сумерки. Хотя обычно Орек раскладывал меха, этим вечером Сорча сделала это сама, пока он следил за огнем, не давая ему возможности оттолкнуть ее. Она соорудила одно большое гнездо из мехов и одеял, почувствовав облегчение, когда он увидел это и ничего не сказал.
Хотя, когда ночь стала темной и холодной, ей хотелось, чтобы он что-нибудь сказал.
Они ели в тишине, взгляд Орека был прищуренным и угрюмым. Она могла чувствовать тяжесть мыслей, кружившихся в его голове, грозу, которая потрескивала от потенциальной энергии.
Весь день и вечер она ждала, что он что-нибудь скажет, но, наблюдая, как он все дальше скрывается за темным облаком своих мыслей, поняла, что пришло время вытащить его наружу. Вернуть к ней.
Сорча положила сонного Дарраха в его корзину, прежде чем обойти костер и встать перед своим полукровкой. Он сидел неподвижно, как натянутая тетива лука, упрямо уставившись в огонь.
Она начала с его волос.
Взяв его деревянный гребень, она расплела его блестящие волосы из косу, что он носил днем. Ее пальцы нежно гладили кожу головы, после расчесала волосы, пока они не заблестели, затем размяла узлы мышц на его шее.
Он немного расслабился под ее руками, но этого было достаточно. Все, что ей было нужно, – эта малость.
Она наклонилась, чтобы прижаться щекой к его щеке.
– Снимай ботинки. Потом сядь на одеяла, ради меня, – прошептала она, хотя это было не что иное, как приказ.
Орек судорожно вздохнул, грудь и плечи поникли.
Его движения были медленными, осторожными, но он сделал, как она просила, сняв сапоги, прежде чем опуститься в меховое гнездо. Его пристальный взгляд, ставший золотым в свете огня, встретился с ее взглядом, и она одарила его довольной улыбкой, надеясь, что это покажет ее любовь к нему.
Сегодня он был разбит своим прошлым, старые раны вылезли на поверхность. Казалось неправильным добавлять свои собственные потребности и желания к его смятению, и она беспокоилась, что если скажет ему сейчас о своих чувствах, он ей не поверит. Решить, что она сказала это из жалости.
Когда на самом деле она любила его по-настоящему, любила так неистово, что даже не находила слов для этого.
Она никогда раньше не была влюблена, и после всех эпических историй о ее родителях, благородном рыцаре и яростной наезднице, она никогда не думала, что это будет так… легко. Но это было так. Полюбить его было легко. Не внезапно и не с пылом, о котором пели поэты. Их отношения были мягкими, и именно это, как она подозревала, было ему нужно. Нежность.
Она знала, что жизнь с ним будет нелегкой. Партнер другого вида всегда вызывал бы любопытство, даже враждебность – и даже в повседневной жизни были бы свои проблемы. Любить кого-то не означало, что не будет моментов, когда тебе захочется иногда придушить его подушкой.
Любить его было легко. Любовь, их любовь, была бы ежедневным выбором.
И она выбирала его.
Поэтому, она дала ему то, в чем, по ее мнению, он нуждался. Она заботилась о нем.
Первыми были сняты его плащ и куртка, затем льняная рубашка. Она расстегнула его ремень и сняла его, за ним последовали штаны.
Обнаженный, он смотрел на нее снизу вверх, любопытство проглядывало сквозь нейтральное выражение его лица. И она не упустила неприкрытого интереса, когда ее собственная одежда присоединилась к его.
Орек лег на спину, когда она переползла через него. Оседлав его живот, она улыбнулась ему сверху вниз, пока ее руки пробегали по участкам теплой зеленой плоти.
Сорча повторила свою стратегию, начав с его головы.
Она покрывала нежными поцелуями его лоб, переносицу, щеки. Целуя каждый уголок его рта, а нижнюю губу дразняще прикусила. Его дыхание овевало ее лоб, когда она целовала его подбородок, шею, впадинку горла.
Она проложила свой путь вниз по его телу, и ни одна частичка его не была обделена. Она поцеловала ямку между его грудными мышцами, не в силах удержаться, чтобы не вдохнуть его аромат. Она облизала языком его плоские соски, отчего мышца на его ноге дернулась.
Пока потрескивал костер и танцевали звезды, Сорча целовала своего полуорка повсюду. Его руки со шрамами на костяшках и загрубевшими кончиками пальцев. Его грудь, где глубоко внутри она чувствовала отголоски мурлыканья, которое ей так нравилось. Его ребра, испещренные шрамами, спускаясь к вздымающемуся животу, который сжимался при каждом трепещущем прикосновении.
Урчащее мурлыканье ожило, когда она поцеловала плоскую поверхность чуть выше его напрягшегося члена. Она подняла глаза и обнаружила, что он наблюдает за ней с горящими глазами, полуприкрытыми веками. И он был там, с ней, его лицо теперь было напряжено от удовольствия, а не от горя.
Идеально.
Она улыбнулась, прежде чем, наконец, взять его член в руку и поднести ко рту.
Его вдох был резким, а стон глубоким, когда она поцеловала заостренный кончик и всосала собравшиеся там перламутровые бусинки.
Она делала это для него раньше, но, в отличие от того раза, не торопилась. Предыдущие разы были посвящены исследованиям и, если честно, небольшому выпендрежу с ее стороны.
Теперь она не торопилась. Ее прикосновения были мягкими, благоговейными, когда она водила рукой вверх-вниз, вверх-вниз. Она дразнила его нежными облизываниями и посасывающими поцелуями с одной стороны и с другой, проводя языком по выступающей вене и напевая, когда та пульсировала.
– Сорча… – прорычал он.
Она не прислушалась к его предупреждению, продолжая воздействовать на него легкими касаниями. Когда он потянулся, чтобы поднять ее на себя, она вывернулась и укусила твердую мышцу бедра.
Выгнув бровь, она подождала, пока он застонал и запустил руку в волосы, изображая разочарованную капитуляцию, прежде чем обвести языком головку и втянуть его член в рот.
Он был слишком большим, чтобы она могла взять в рот много, но она помогала себе руками, двигая ими в ритме с медленными движениями языка. Она мурлыкала от удовольствия рядом с ним, утопая в его сильном мускусе и соленом привкусе. Ее лоно сжалось от пустоты, ее собственное ноющее желание пульсировало между ног, но дело было не в ней. Кроме того, кончающий Орек был слишком восхитителен, чтобы останавливаться.
Прошло совсем немного времени, когда он подавился ее именем – предупреждение другого рода.
С последним посасыванием и движением ее языка он высвободился из ее рта как раз в тот момент, когда первая струя спермы вырвалась на свободу. Орек взревел, обнажив клыки в диком удовольствии. Она поймала его пылающий взгляд своим, убедившись, что он наблюдает, как она двигает руками вверх-вниз, вверх-вниз.
Еще больше горячих брызг попало ей на подбородок и шею, капая на грудь. Его глаза вспыхнули, как расплавленное золото, когда она провела языком, чтобы слизнуть их со своих губ.
Он разукрасил ее своим семенем, и она выдоила из него все до последней капли, заявив права на все.
С последним рыком он откинулся на меха, огромная грудь вздымалась от облегчения.
Сорча продолжала поглаживать его, низводя с вершины. Ее тело взывало о собственном освобождении, но она была слишком опьянена приливом женского удовлетворения. Когда он, казалось, отдышался, она снова приблизилась к нему, вновь усаживаясь ему на живот.
Он смотрел на нее снизу вверх, глаза его стали страстными и мягкими, заставляя эту силу внутри нее трепетать от гордости.
Удовлетворенный рокот завибрировал в его груди, и он потянулся, чтобы обхватить ладонями ее груди. Он ущипнул ее за напрягшиеся соски, издав вздох, прежде чем провести ладонью по ее груди. Рокот усилился, когда он провел влажными большими пальцами по ее соскам и погрузился в ее кожу.
С ее губ сорвался страстный стон, и одна из его рук провела скользкую дорожку вниз по ее животу к мокрой промежности. Она позволила ему погладить себя на мгновение, смешав его семя со своей влагой, прежде чем покачала головой и соскользнула, чтобы лечь рядом с ним.
