Текст книги "Времени нет (ЛП)"

Автор книги: Рустем Халил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Эдем мысленно благодарит Олеся Крепкого, что тот не нарастил себе брюшко. Он протискивается последним.

Они оказываются в сосновом лесу. Обходят детский дом по периметру. Выйдя на дорогу, опьяневшие от ночной свободы мальчишки летят сломя голову к авто. Угнанный микроавтобус мчится в ночь.

– Куда едем? – спрашивает Орест, когда они выезжают на главную дорогу.

– Да разве не все равно! – Костлявый очарованно следит за ночными огнями.

За рулем – Инара, мальчишки – вопреки правилам – на сиденье рядом с водителем, Эдем – в салоне. Уже не важно, что будет дальше, они победители, они смогли.

– На стадион! На "Олимпийский"! – задает Эдем маршрут и уже не обращает ни на кого внимания. Спрятавшись на заднем сиденье, он торопливо набирает в телефоне строки, которые целую вечность накапливались внутри Крепкого и теперь льются на экран прорвавшим плотину потоком.

Эдем пишет ее – песню ветра, услышанную во сне. В ней жаловалась детским голосом свирель, гитарная струна приносила эхо бескрайних полей, барабаны пытались докричаться из бездонных колодцев. Теперь все это дало себя ухватить и превратить в нечто такое, к чему можно прикоснуться.

Серая ракета несется по дороге из светлых и темных полос. Серый курсор бежит вперед, его подгоняет чистое вдохновение. И если Эдему не суждено было пить из его райских рек, то сейчас он знает, что чувствуют там, где души ходят в белом.

2.15

– Туда, туда! – кричал директор стадиона, и четверо сумасшедших мчались вперед, в темные коридоры, ведущие на открытое звездам поле.

Прижав одну руку к груди, директор бежал за ними – шестидесятилетний авантюрист, он никогда не знал, что такое старость. Когда ему позвонил по телефону Олесь Мицный и попытался что-то хаотически объяснить, он понял только одно: ему нужно возвращаться на стадион. И теперь – может, в последний раз в жизни – он перешел на быстрый бег, чтобы – может, в последний раз в жизни – увидеть настоящее чудо.

Эдем, Инара и мальчишки выбежали из широкого прохода и, словно ударившись о невидимую стену, безмолвно застыли перед величием стадиона, перед крышей в виде баранки и искрящимся океаном над ним.

– Он большой, – наконец сказал Орест по прозвищу Зуб.

– Огромный, – подтвердил Костя по кличке Кистлявый.

Инара взглянула на мальчишек, впервые оказавшихся на этом стадионе, и захохотала. И не было ни страшного приговора врачей, ни ужасного завтра, была только эта четверка, ночь, гитара и стадион.

– Дорогу! – крикнули сзади.

Сильный охранник катил большое деревянное колесо, напоминавшее катушку для нитей. Его пропустили вперед и последовали. Охранник докатил колесо до зеленого края поля.

– Ребята, отойдите! – крикнул он и толкнул колесо в сторону.

Оно шлепнулось на покрытие так, словно разорвалась бомба, и превратилось в сцену. Эхо пробежало рядами и утонуло во мраке.

Охранник проверил что-то, понятное только ему, довольно кивнул кому-то в ночь и ушел.

– Давай! – Эдем легонько толкнул Ореста.

Парень забрался на колесо, Эдем подал ему гитару. Что-то щелкнуло, и над парнем вспыхнул прожектор. Его косой луч цепко охватил фигуру Ореста – вероятно, так зависший над океаном корабль пришельцев, обнаружив под собой на островке землянина, заливает его светом.

Парень сжимал гитару, но не решался начать.

– Закрой глаза, – сказал Эдем.

Орест повиновался.

– Ты слышишь, как молчат люди на трибунах? Весь стадион ждет, пока начнешь петь. Я вижу, как мамы отложили телефоны и смотрят на тебя. Кто-то из пап поднялся с кресла в нетерпении. И дети, такие как ты, сейчас наблюдают и хотят оказаться на твоем месте. Да они там, на трибунах, а ты здесь, на сцене.

Орест весь занимался, только под шрамом на запястье руки, сжимавшей инструмент, заметно билась жилка.

– Заиграй им, – сказала Инара.

Сначала отозвалась струна, за ней – Орест. Сначала тихо, потом все громче и громче. Маленькая фигурка на краю огромного стадиона. Костлявый начал ему подпевать снизу, а потом не удержался и тоже выбрался на деревянную катушку.

Вышел из темноты белобородый директор, дошел до кресел первого ряда и устроился в крайнее. Он слышал эту песню впервые, но уже через мгновение и сам начал подпевать.

Когда ребята дозревали, глаза Инары блестели. Она зааплодировала, а вместе с ней и семидесятитысячный стадион.

Орест послал зрителям воздушный поцелуй, поклонился и только потом открыл глаза.

– Теперь ты, – он передал Эдему гитару и спрыгнул с колеса.

Эдем вытащил из кармана телефон и со страхом пробежал глазами написанный в автобусе текст: действительно ли новая песня так хороша, какой казалась в машине, и можно ли ее сыграть прямо сейчас? Для лидера «Времени нет» Олеся Мицного выступление на стадионе было обычным делом. Для Ореста это было впервые, впрочем, и для Эдема тоже: одна из детских мечтаний, которая в конце жизни может сбыться.

Решительный скачок – и он уже на колесе.

– Сегодня во сне я услышал песню, – заявил он многоликой толпе, – и теперь хочу подарить ее на День рождения замечательному музыканту Оресту по прозвищу Зуб. Он может разгрызать зубами жестянки и собирать стадионы.

Эдем тронул струны, до сих пор боясь, что первые ноты развеют песню, сотканную из тумана. Но четыре пары глаз верили ему. В этот вечер он угнал микроавтобус, продирался ночным садом, задерживал дыхание за шторами, не достигающими пола, а теперь вот выбрался на сцену на краю бескрайнего стадиона. Он не имел права лишиться своей песни.

И она пришла. Сначала неуверенными шажками пробежала по ладам, потом окрепла, налилась отвагой и цветом, ухватилась за слова, как за воздушный шарик, – и закружилась над сценой, поднимая в воздух мечты и веру в их осуществление, а коснувшись прожектора, внезапно рассыпалась – как рассыпается, и на мгновение показалось, что снег покроет все холодом разочарования.

Но еще через мгновение песня снова – словно пробивающийся из заноса росток – выплеснулась в мир, вытянулась тонко-тонко, выросла камышом, цветком, развернулась в цветное облако – и разлетелась, как конфетти. Это конфетти сделало воздушный круг над скамейками стадиона, резко взлетело до купола – и растаяло в воздухе. А потом закапал весенний дождь… полился ручьем, затопил все вокруг, заполнил легкие, прибывая, коснулся макушки – и песня выплеснулась из чаши стадиона…

Музыкант ударил по струнам последним аккордом. Здесь, на деревянном колесе, увидев свое отражение в глазах напротив, он вспомнил наконец, как быть воином гитары.

2.16

Размеренно урчал двигатель микроавтобуса. В зеркале заднего вида Эдем видел мальчишек, изнеможенных от впечатлений. Они склонялись друг на друга и уснули. Опершись локтем о дверцу, Инара не отрывала взгляда от дороги, словно водителем была она.

Автомобильные часы предупреждали: до полуночи оставалось меньше часа. Эдем вспомнил, что не договаривался с джином о временных рамках, но подозревал, что ровно в двенадцать «карета станет тыквой» – и Крепкий начнет лично контролировать собственное тело. А значит, осталось не так уж много времени, чтобы развезти всех по домам и вернуть микроавтобус на стоянку.

– Похоже, сегодня вы нашли свой божественный огонь, – нарушила молчание Инара.

– Пришлось заплатить за него репутацией.

– Платить приходится всегда. Но если вы готовы так же вдохновенно отыграть с U2, то мы закроем глаза на вашу славу покаянного плагиатора, вора автомобилей и детей.

Эдем рассмеялся.

– Вы же знаете: все это, – он кивнул на мальчишек, – было не для того, чтобы заставить вас передумать?

Инара обернулась и теперь не могла отвести взора от сонных ребят.

– Так сладко спят. Надеюсь, в детском доме не забили тревогу.

– Инар, не волнуйтесь, такой вечер не может закончиться плохо.

– Если узнают, нам запретят видеться. Несмотря ни на что.

– Несмотря на болезнь Митча? – осторожно спросил Эдем.

На несколько секунд Инара закрыла глаза – уже одно только это слово причиняло ей боль – и снова села прямо.

– Он сам вам сказал?

– Еще днем, когда мы ждали вас у кабинета директора. Орест держится. Настоящий боец.

– Порой мне кажется, что бойцов не существует. Мы просто держимся, пока не можем, пока не нащупаем свой предел. Знаете, почему его прозвище Зуб?

– Может разгрызть жестяную банку с колой.

Она неопределенно кивнула. Эдем не стал расспрашивать о прогнозах врачей, о лекарствах, которых не существует, о том, не начал ли Орест упасть в обморок…

– Вы узнали о болезни уже после того, как решили его усыновить? – спросил он.

– Нет, к. Но пока болезнь не перешла во вторую стадию, это не имело значения. Это не вопрос гуманизма – усыновить смертельно больного ребенка. Поверьте, у меня нет такой смелости. Это произошло вне моего желания. Когда я увидела Ореста, я поняла, что именно таким мог быть мой сын. Вот именно таким.

Инара отвернулась к окну. Дорога наматывалась рулоном на передние колеса.

– Инаро, но вы молоды, в браке, еще не поздно завести своего ребенка. Я не имею в виду отказаться от Ореста, ни в коем случае, но зачать малыша.

Некоторое время Эдему казалось, что женщина его не услышала. Они свернули с проспекта. Справа начался сосновый лес.

– В двадцать два года я совершила страшную ошибку, – сказала Инара. – И никогда не прощу за это.

Эдем понял не сразу, но когда весь пазл сложился, стальная варежка сжала ему сердце. И он не мог говорить дальше.

Так же размеренно гудел двигатель, но Эдем его не слышал. Впереди появились огни детского дома. Не сообразив, Эдем остановился у ворот, но тут же отъехал под тень сосен.

Теперь он знал, почему пятнадцать лет назад Инара вдруг перестала писать, а потом исчезла, оставив прощальное письмо.

Не было никакого парня и новой любви, как она утверждала в письме. Был их возможный ребенок, и его решение, которое он принял за двоих.

Четверг. Три кита

3.1

Ослепительный свет заливал улицу, спрятаться от него можно было только в тени отца. В длинном коричневом плаще тот шагал по тротуарным плитам величиной с остров, никогда не наступая на стыки, и приходилось бежать вприпрыжку, чтобы не отстать. Над нескошенной травой по краям тротуара порхали бабочки с голубыми крылышками. Ярко-красное солнышко устроилось на родитель рукав и превратилось в пятнышко. Весь плащ был усеян разноцветными пятнышками.

Отец резко остановился, мальчик наткнулся на его ногу и, чтобы не упасть, ухватился за плащ. Один из бабочек перелетел на его руку и расплылся по локтю сиреневым пятнышком.

– Ну, вот мы и пришли, – сказал отец.

Он наклонился, чтобы добавить что-то еще, но солнце ослепило мальчика – и Эдем проснулся, так и не увидев его лица.

Он лежал голый на шелковых туго натянутых простынях. Одна рука под подушкой, другая свисает с кровати.

Снова в чужом теле.

Густые черные волосы на груди. Родимое пятно на локте. Тугой пресс – мужчина был немолод, но ухаживал за собой. Золотое кольцо с зеленым камнем на среднем пальце.

Плотные оливковые шторы были посажены в раму из солнечного света. На потолке мигали спроектированные часами цифры: 8 часов. На прикроватной тумбочке – планшет, часы и пульт. В стену встроен телевизор. Если бы не ковер с высоким ворсом на полу, обстановку в комнате можно считать неприхотливой. Это гостевая комната – услужливо подсказала Эдему чужая память. Он перевернулся на другой бок.

Рядом с ним на кровати размером с континент, рассыпав по подушке черные, как безлунная ночь, волосы, спала девушка. Сжатая между ног простыня доходила до подбородка, скрывая грудь, но позволяя наблюдать за дразнящими изгибами широких бедер. Нижняя ее губа была выпячена, как у обиженного ребенка. На бедре брюнетки лежала женская рука. Эдем облокотился на локоть и разглядел вторую девушку. Песчаные волосы, загорелое тело, бриллиантовые серьги, на веках еще оставались блестки от наскоро смытого макияжа.

Эдем схватил со стола планшет. Из черного зеркала смотрелось отражение Виктора Шевченко.

Финансист, спортсмен и миллиардер.

Джин снова оказался порядочным в своем выборе, поместив Эдема не просто в тело очень состоятельного человека, а в менее одиозного представителя первой двадцатки украинского «Форбса».

Финансовые возможности, с которыми можно реализовать самые смелые фантазии и время до полуночи – вот что было у Эдема сегодня. Но когда брюнетка проснулась и потянулась к нему, он понял, что в ближайшее время проведет в постели.

* * *

– Неплохое начало, не правда ли? – хохотнул Саатчи, проступив в зеркале.

Обернувшись желтым полотенцем, Эдем приводил себя в порядок после душа. От неожиданности он выпустил из рук расческу.

– Я теперь до конца жизни буду бояться зеркал, – констатировал он без всякого раздражения.

– Да сколько там жизни осталось, – джин был одет в рубашку цвета хаки. – Согласись, мой выбор богача хороший? Практически миллиардер, практически гений и практически филантроп. Человек-«почти». Ты знал, что твое состояние оценивают в 960 миллионов?

Эдем пришлось расчесываться вслепую. Вдруг в руках Саатчи тоже появилась расческа, и он начал повторять движения Эдема.

– Это они не знают об оффшорах, – ответил Эдем, и Саатчи снова коротко хохотнул.

– Необычные ощущения, не правда ли? Еще мгновение назад ты и сам ничего не знал об оффшорах Виктора Шевченко, но память услужливо выдала.

Эдем взял зубную щетку.

– Кофе со сливками, сказал ты. Я – кофе, а мои сливки сегодня – миллионер Шевченко. Эта метафора не объясняет, как мы влияем друг на друга. В какой момент то, что не имело для меня значения, вдруг становится важным? Мог ли я вчера принять решение, какое бы отродье ни принял Крепкий? Могу ли я сейчас принять решение, которое не принял бы, если бы был самим собой?

Саатчи выбросил гребешок, и в его руках появилась машинка для стрижки. Прибор зажужжал. Глядя в Эдема, как на отражение, Саатчи принялся выбривать свои виски.

– А мне кажется, что кофе со сливками – достаточно полная метафора, чтобы все объяснить. Простой пример. Вот ты чистишь зубы – для кого? Ты будешь в этом теле один день. Потому что ты не черный кофе, в тебе сливки с высоким содержанием жиров, – Саатчи начал кривляться, пытаясь машинкой выбрить волосы в носу. Она затрепетала, будто между лезвиями попало что-то слишком жесткое, и умолкла. Саатчи выбросил машинку, и в его руке возникла зубная щетка с гуталином. – Иногда я удивляюсь, какие вы, люди, одинаковые. Разница только в мелочах, которые вы раздуваете в слона.

– Полный бред! – возразил Эдем. – Люди разные. Дай трем ружье: один спрячет его под кровать, другой отправится на охоту, а третий будет ждать в засаде другого, чтобы забрать его добычу. Это не мелочи.

– Из нас двоих человек – ты, тебе виднее, – Саатчи улыбнулся, показав почерневшие зубы. – Расскажи мне о человеческих планах сегодня.

Эдем сплюнул и поставил щетку на место.

– Планов нет, – признался он. – Надо было взять у тебя хоть день форы, чтобы просто подумать, чем я могу заняться в новых ипостасях.

– Ах, если бы вы, люди, еще умели по-настоящему планировать, – Саатчи тоже пустил черную слюну себе под ноги. – В чем вы мастера, так это в создании воздушных замков. И только тогда замок у вас не выходит, когда вам говорят: можешь мечтать о чем угодно, а я претворю твои мечты в жизнь. Тут вместо дворца с хрустальными стенами появляется сарай из глины. А хочешь, – джин вдруг оживился, – подскажу тебе несколько замечательных идей? Зато попрошу всего пять минут.

– Пять минут?

– Один из дней, которые тебе остались, я закончу пять минут раньше.

Саатчи плеснул в ладоши и представ в белом фраке с черным цветком в петлице.

– Это очень хорошие идеи, – заверил он.

– Соглашение с неизвестной переменной? Виктор Шевченко не допустил бы такой ошибки, – ответил Эдем, и Саатчи неслышно поаплодировал. – Сегодня я человек с почти безграничными возможностями – справлюсь самостоятельно. Этот день не будет похож на вчерашний. Пора спросить, чего хочу я сам. Никаких, запретов и глуповатых встреч. Никаких тупых угонов. Если секс, то с двумя сразу; если езда – под сто восемьдесят; если тратиться, то миллионами.

Саатчи театрально разинул рот. Цветок в петлице сгорел на пепел, и его повеяло невидимым ветром. Джин сомкнул рот и прикусил ноготь на мизинце.

– Что же я сразу не догадался? Это признание Инары так тебя разозлило.

– Не твое дело, – Эдем швырнул мокрое полотенце в корзину.

– Ну тогда вот тебе бесплатный совет. Без всяких соглашений, – сказал Саатчи ему вслед. – Спроси Инары, о чьем блестящем будущем она волновалась, когда пятнадцать лет назад решила за вас двоих сделать аборт?

3.2

Эдем оделся в легкие холщовые штаны, кроссовки, футболку и худые, и отправился в столовую. Сто двенадцать шагов от гардеробной. Виктор Шевченко придумал, как сделать этот путь длиннее. Свое имение он украсил личными фотографиями: на фотобумаге, картоне, холсте, стекле, алюминии и даже на весе.

«Спроси Инары», – сказал джин Эдему.

В зимнем саду были собраны виды и городские пейзажи, каждый из которых имел для Шевченко особое значение.

Вот черно-белая фотография: два тополя подпирают небо. Шевченко родился в однокомнатной квартире на городской окраине, и именно этот пейзаж каждый день, на протяжении всего своего детства, наблюдал в окне.

Вот дворец Парламента в Бухаресте, увидев его впервые, Шевченко опустился на землю и просидел так, пока ноги не отерпели. Это здание показалось ему миражом в пустыне. Он повесил это фото как напоминание о том, что вера в крайности всегда самообман.

Вот фото продавца хот-догов на Уолл-стрит, который может до старости продавать сосиски по два доллара миллионерам, но так и не приблизиться к успеху.

Вот пейзаж, открывающийся с вершины Демерджи. Их было три друга во время первого восхождения, они преодолевали холм за холмом, и за каждым неизменно вырастал следующий. Казалось, им очевидно показывают, что такое бесконечность. Ни один из них не скулил, ни один не предлагал обойти. Вершина возникла внезапно, за очередным холмом, как достойное вознаграждение для тех, кто не проявил слабости. Фото осталось на память о дружбе, которой давно уже нет, ведь вершины в жизни каждого оказались свои.

«Спроси у Инары».

Детская часть дома. Настольный футбол. Доска для рисования – красным маркером сын оставил на ней греческие надписи. И фотографии все детские, за исключением одной: Виктор Шевченко облокотился на старый белый автомобиль с серой дверцей. Узнав, что у них будет ребенок, будущий миллиардер пообещал себе не забирать жену из роддома на такси. Работал в две смены, насобирал на перекрашенный фольксваген с неродной дверью, а вернувшись с авторынка, показал жене ключи от авто и заявил: он бросает постоянную работу и начинает работать на себя. Не вовремя? И никогда не будет вовремя. Без стартового капитала? И никогда его не накопить такими темпами. А машина, как корова в деревне, не даст умереть от голода.

Вот его мать кормит внука. А сам Виктор стоит поодаль, наблюдает за обоими и, вероятно, наслаждается тем, что, став отцом, он осознал себя и сыном своей матери.

Вот фото первой жены за кухонной плитой. Лицо ее теряется за паром из кастрюли, юбка в муке. Старший сын – за столом, тянет ко рту кусок теста. Виктору стоило немалых нервов и харизмы убедить вторую жену, что эта фотография ценна для него именно из-за ребенка.

Вот младший сын бежит по линии прибоя с пластмассовой лопаткой в руке, а дочь в купальнике с фиолетовыми цветочками застыла по колено в воде, боясь нырнуть. Мгновения подлинного счастья.

Надо получить ответ от Инары, сказал джин.

Широкая лестница с мраморными перилами. Здесь, конечно, все о главном деле его жизни – бизнес. От фото с автопарком бронированных «Хаммеров», приобретенных для передовой, до натюрморта с бутылкой вина, купленной на первую заработанную тысячу.

Вот фотография с Гуру – Виктор предпочитал называть наставника Сергея Авраамовича именно так. Человек, который сделал его тем, кем он стал. «Чем я могу отблагодарить вас за все, что вы сделали?» – спросил Виктор, уже зная, что Гуру съедает рак. «Я не зря потратил на тебя время – это и есть лучшая благодарность», – ответил тот.

Вот Виктор пристально смотрит на фотографа, опершись на край бассейна. Плавание – это не его хобби, как пишут в журналах. Хобби – это фотографирование и благотворительность. А спорт – это часть бизнеса. Строительство великой империи начинается прежде всего со строительства и утверждения частной территории.

На стене еще осталось свободное место с пустой рамкой. Когда-то в ней будет иллюстрация чего-то важного, но чего именно Виктор еще не знает.

Наконец-то столовая.

Здесь только одно фото – матери Виктора Шевченко, сделанное за год до ее смерти. Острый взгляд сильной женщины, сумевшей самостоятельно воспитать одного из самых успешных людей в стране. «Жизнь не прощает слабости, а значит, и мы не должны», – говорила она. И позирует она на фото, словно собирается прожить тысячу лет.

* * *

За длинным столом на двенадцать человек было сервировано всего два места. Помощница Шевченко Иванка ковырялась в яичнице и в то же время в макбуке. Однажды она осталась ночевать в комнате для гостей в противоположном крыле дома, и так там и поселилась. Жена Виктора Шевченко, неделю назад уехавшая с детьми за границу, к Иванке не ревновала – молодая помощница не скрывала, что предпочитает женщин.

Нет, Эдем не будет думать о случившемся пятнадцать лет назад. Мысли о прошлом не отравят ему дни, ради которых он продал душу. Сегодня он – Виктор Шевченко, человек-почти, и он должен напиться из этой чаши сполна.

Бесшумно работали три телевизора, на двух экранах – мировые финансовые новости, на третьем – украинские. Повар Лука в белой бандане точил нож о край тарелки. Готовить он тоже здесь – Шевченко нравилось, чтобы в столовой пахло едой, поэтому вытяжку включали только перед семейным обедом, то есть довольно редко. У выхода на террасу наблюдал за всем происходящим на улице дворецкий. Его легкие черные туфли были начищены так, что можно искать под диваном потерянную запонку, не подсвечивая фонариком.

– Лука, мне на завтрак что-нибудь легкое – я собираюсь на пробежку. Григорий, позовите девушек – пусть составят нам компанию, – Эдем раздавал указания легко, как настоящий хозяин. – Иванко, есть что-нибудь забавное на утро?

Иванка говорила тихо, и Эдем сел напротив, чтобы не пропустить сказанное.

– Акции «Тристар Секьюритис» упали из-за ошибки, представляете. Вместо того чтобы выдать сотрудникам по тысяче долларов дивидендов за акцию, они выдали по тысяче акций. Пока заметили ошибку и заблокировали сделки, шестнадцать сотрудников уже успели продать свои бумаги. Затем на рынке узнали об акциях-призраках, и за шесть минут их стоимость снизилась на одиннадцать пунктов. Но к концу торгов они вырастут пунктов на пять, я уверена.

– Если уверена, попробуй себя в роли быка.

– Заработать на чужом несчастье? Спасибо, это ваш приход. Относительно сообщений за ночь. Ваша жена просила оставить джет еще на день – ей необходимо взлетать на выставку в Милан.

Эдем кивнул. Самолет ему не нужен – он не собирался тратить сегодняшний день на перелеты куда угодно.

– Звонили по телефону от Сергея Хижняка. Приглашают на встречу в шесть вечера. Хищняк хочет продать «Три кита».

Эдем присвистнул. Три кита – комплекс из трех офисных и развлекательных сооружений в центральной части столицы. Похоже, Хижняк решил окончательно вывести свой бизнес из Украины, если вслед за другой собственностью продает бриллиант в своей короне.

– При чем здесь я и недвижимость?

– Ни к чему. Они звонили всем, у кого могут найти средства для покупки. Хищняк хочет сделать все быстро и безболезненно. А сегодня будет что-то вроде аукциона среди пришедших. Стартовая цена – сто пятьдесят. Но в итоге цена может вырасти вдвое.

Иванка доила яичницу и положила грязную тарелку в посудомоечную машину – дома она большей частью убирала за собой.

– Сто пятьдесят миллионов – это мало? – задумался Эдем.

– Могу узнать, если нужно, но, например, «Гулливер» оценивали в двести. Однако важнее узнать, почему близкий президенту бизнесмен настолько быстро хочет покинуть страну. То, что президента не изберут на второй срок, не новость. Значит, хищник ожидает угроз со стороны преемников? Стоит сходить на встречу и попытаться что-то выяснить.

– Не сегодня, – ответил Эдем, и Иванка застучала ногтями по клавиатуре. – Сегодня никаких дел. Отмени все встречи.

– Отменить все, – мечтательно сказала она самой себе.

Повар собственноручно подал хозяину дома тарелку с яйцом-пашот, сыром, помидорами и зеленью, когда в столовую смеясь забежали брюнетка и девушка с песчаными волосами – Эдем поймал себя на мысли, что не знает их имен. Брюнетка, перегнав подругу, села на стул слева от Эдема и показала язык блондинке. Но швырнула в нее оливкой, которая, отскочив, ударила по крышке ноутбука. Иванка вздрогнула и, прихватив ноутбук и чашку, пересела за барную стойку, поближе к кухне.

– Яйцо Крепкого, – брюнетка указала пальцем на тарелку Эдема и залилась смехом.

– Что? – удивился тот.

– Это новый мем в соцсетях, – девушка с песчаными волосами попыталась пустить ложкой солнечного зайчика. – Крепкий, как яйца_Крепкого, или просто хештег яйца_Крепкого. Знаешь группу «Времени нет»?

– Я знаю, кто такой Крепкий. Но при чем здесь его яйца?

– Он вчера в эфире признался, что украл песню у друга. Воровать нехорошо, но это же Крепкий. К тому же никто не заставлял его признаваться. Смелый поступок.

– Поступок мужчины с яйцами, – добавила брюнетка. – Но не с такими, конечно, – и когда повар поставил перед ней тарелку, она снова залилась смехом.

Лера и Леночка – вдруг вспомнил Эдем имена девушек. Их настроение передалось и ему. Он рассмеялся.

– Вопрос на засыпку. Что бы вы сделали, если бы у вас на один день появился миллиард?

Вопрос понравился девушкам.

– Мне хватило бы и миллиона. Я бы села на свой самолет, – мечтательно сказала Лера, – позавтракала бы в Лондоне с Бекхэмом, английский завтрак, все прилично. Зашла бы в несколько магазинов. Потом немного полежала бы на пляже Лазурного берега. Залетела бы за шоколадками в Швейцарию, а потом в Амстердам. Пропустила бы парочку косячков и заела бы шоколадкой. Покаталась бы Венецией на гондоле. И, конечно, чтобы Эрос Рамазотти при этом спел мне два-три сонета. Ужинала бы в ресторане на Эйфелевой башне – устрицы и шампанское. Ну и наконец посетила бы самое большое казино в Монако и поставила бы остаток денег на красное.

– А я бы занялась благотворительностью, – сказала Аленка. – Открыла бы школу для умных девочек. Построила бы приют для брошенных животных. Создала бы юридическую компанию, которая бесплатно помогала бороться с домашним насилием. Организовала бы центр моды, в котором будут проходить показы лучших коллекций Европы. И второй – арт-центр, наверное, тоже. Создала бы фонд для поддержки женщин, служащих в армии, и их детей, если, не дай Бог, останутся без мамы. Ну и еще, в свободное время вела бы свою программу о хорошем вкусе.

– Боже, о чем ты думал, создавая наращенные волосы, шеллак и инстаграммниц, у которых проблемы либо с логистикой, либо с таймингом, – пробормотала себе под нос Иванка.

Эдем взял чашку и пересел к ней за барную стойку.

– Иванко, а ты?

Она удачна, будто ее отрывают от интересного мира финансовой аналитики.

– Купила бы удочку.

– Что?

– Вложила бы деньги так, чтобы проценты от них каждый год шли во благо. Два процента от миллиарда – это двадцать миллионов в год. Эта удочка могла бы ловить с этого дня и если не до бесконечности, то до ближайшего мирового катаклизма.

Кофе немного горчил – Виктор Шевченко любил именно такой. Эдем поморщился и попросил повара заварить чай.

– А для себя?

Иванка снова сделала вид, что погрузилась в мир финансов, и Эдем постучал ложкой по чашке, чтобы отвлечь ее:

– Что бы ты сделала для себя?

Иванка допила кофе, закрыла крышку ноутбука и поднялась.

– Я бы купила красный "Шевроле Корветт" последней модели – и чихать на косые взгляды и завистливые сплетни, – взяла бы мою Катю и мы просто уехали бы. Конечно, получилось бы медленнее, чем на вашем вертолете. Но ведь здесь не важно, как много ты проедешь за день, здесь главное – убежать.

Так Эдему напомнили, что у него есть вертолет. На таком транспорте он еще не добрался до места пробежки.

3.3

Вертолет летел над Днепром, отражаясь акулой в темно-синей глади, а рассеченный рекой Киев горел золотом деревьев и соборов. Пилот превратился сегодня в пассажира и теперь улыбался утреннему солнцу – наконец-то он мог расслабиться на высоте. Если бы сейчас у Эдема спросили, что такое настоящее чудо, он рассказал бы о чувствах человека, который впервые в жизни коснулся ручки вертолета и понял, что легко поднимет его в воздух. Он рассказал бы о чужом знании как источнике силы, который с каждым вдохом наполняет тебя неожиданными способностями и умениями.

– Киев как игрушечный, никогда не замечал этого, – признался пилот Эдему, когда когти железной птицы коснулись земли и лопасти замедлили ход. Он тоже сегодня открывал для себя что-нибудь новое.

Они приземлились на Трухановом острове. Узнав о пункте назначения, начальник охраны с позывным Затойчи высказал ритуальные возражения, а затем пошел переобуваться в кроссовки. Теперь, стоя на пожухлой траве, бывший спецназ потирал руки и осматривал незнакомые места. Как-то в бою ему повредили мышцы лица, и с тех пор его кривая ухмылка производила гипнотическое впечатление. Он сообщил что-то в телефон, но Эдем уже не услышал – он надел наушники и включил музыку. Виктор Шевченко терпеть не мог классической музыки, в его плейлисте были и рок, и легкий поп, и эр-эн-би, но не дай бог – фортепианный концерт. Эдема это устраивало.

Он затянул шнуровки и побежал по протоптанным дорожкам под поп-музыку нулевых, на шаг опережая свои дурные мысли. Зато тенью шел за ним. Эдем уже год изучал Киев в утренних пробежках, но впервые он бежал не один.

Он представил, что все могло быть иначе. Если вселенная бесконечна, возможно, существует где-то параллельный мир, в котором Эдем также бежит по широкой тропе зеленого острова посреди шумного города. Ему не нужны наушники, потому что в том параллельном мире он не один. Слева от него – Инара в белой спортивной куртке, и оранжевые шнурки от капюшона подпрыгивают в такт с ней. А справа – мальчишка четырнадцати лет. Он может обогнать их обоих, потому что бег – это его жизнь, но он снисходителен. И только иногда парень дурачит, опережает родителей на несколько корпусов, а потом корчит им гримасы или внезапно исчезает за поворотом, чтобы выскочить из кустов.

Это могло быть их игрой. Ежедневный сюрприз, с которого начинается день. Эдем привозил бы их в те уголки Киева, где они еще не бегали или наоборот – в давно знакомые и близкие места.