Текст книги "Времени нет (ЛП)"

Автор книги: Рустем Халил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Будь у меня сын, первые годы он бы спал рядом с нами, в постели родителей, чтобы при первом же приступе одиночества мог спрятаться в маминых волосах, найти в темноте теплую руку отца.

После стадиона мы перекусили в ресторане, на летней террасе, где висят вазоны с фиалками и запрограммированный распылитель рассеивает над посетителями водяную пыльцу.

Орест копался в своем дневнике, а затем отложил его в сторону.

– Я не нашел стихотворения, которым мог бы благодарить вас за это утро, но у меня есть лучший подарок.

– Друг, – возразил я, – ты уже сделал мне подарок, просто не понимаешь этого.

Орест упрямо покачал головой.

– Просто знайте: однажды я помогу трем людям, когда они в этом будут нуждаться. Передам дальше добро, которое вы сделали для меня. Это и будет моей благодарностью.

Орест показал мне три пальца – и начал ладонью ловить водяную пыльцу.

Может, это и есть мое наследие, подумал я тогда: три добрых дела Ореста, что переживут меня. И неизвестно, если такая благодарность будет продолжена, каждый из этих троих поможет еще трем, а те – еще трем. И семена, посаженные сегодня, станут целым лесом.

Тут я решил отвезти Ореста домой. Хотя разве можно назвать это место его домом?

Убежище, вынырнувшее из-за сосен, показалось мне знакомым, хотя я ни разу в нем не бывал и он ничем не напоминал тот, в котором жил я. Здесь наверняка не было облупленных стен, а поданные на обед макароны поливали растопленным маслом. Но когда выключался свет, то так же, как и много лет назад, в другом приюте другого города, ребята оказывались сами на маленьком плоту в бескрайнем океане.

Они еще не знали, что можно прожить всю жизнь, дойти до ее края, но так и остаться тем ребенком, которому приходится обнимать подушку в темноте, потому что она знает, что одинока в этом мире.

Фасад из голубого стекла, цветные буквы над входом, флюгер – петушок над башенкой, полицейский автомобиль в конце аллеи и ставшая на цыпочках, увидев такси. Одна ее ладонь прижата к груди, вторая перебирает кончик перетянутых резинкой волос.

– Инара, – выдохнул Орест.

Мог бы и не говорить. Я узнал бы этот силуэт, прожив еще пятнадцать лет. Девушка, которая перестала отвечать на мои письма.

Не дождавшись, пока такси окончательно остановится, Орест выскочил из машины и бросился к Инаре, оставив дверцу открытой. Я не представлял, откуда они были знакомы, но вот она двинулась ему навстречу, обняла, потом присела на корточки и начала торопливо расспрашивать – ни малейшего сомнения, мальчишка был ей близок. Это Ореста она ждала крыльца, и тревога все еще змеилась морщинами по ее лбу.

Таксист красноречиво перевел взгляд с меня на открытую дверцу. У меня был шанс хлопнуть ими, назвать новый адрес и помчаться прочь, забрав с собой образ рыжеволосой женщины, которая положила руки на плечи ребенка. Инара еще не увидела меня внутри машины. Я еще мог избежать ее безразличного взгляда. И я упустил момент.

Орест кивнул в такси. Инара вонзила в машину взгляд как гарпун – чтобы уже не выпустить. На грохот двигателя на крыльцо вышли несколько взрослых. Среди них двое полицейских. Орест отправил мне прощальный взмах и угрюмо поплелся к ним, а Инара вскочила на уровне. Суженные глаза, сжатые кулаки – в ней закипала буря.

Теперь бежать было поздно. Я попросил таксиста подождать и вышел. Ступил пару шагов в ее сторону, но дальше идти не смог – остолбенел у бампера с наклейкой таксопарка.

Не знаю, чего я ожидал. Что Инара застынет или хотя бы споткнется, увидев, кто перед ней? Что морщины на ее лбу исчезнут, а глаза разольются озерами? Что она скажет «Привет» прежде чем дать мне пощечину?

Но пощечина и стала приветствием, а первыми ее словами, которые я услышал за последние пятнадцать лет, вопрос «Как ты мог?!»

От неожиданности я отступил и схватился за щеку. Я представлял нашу встречу по-разному, проигрывал в голове сотни сценариев: от вечернего свидания на Мушли в Мариинском парке до слезного прощания у постели умирающего, но такого представить не мог.

– Как ты мог?! – повторяла она.

– Инаро… – я мог сказать только это.

Таксист решил, что не хочет быть участником этой неприятной сцены, завел двигатель и дал драла.

– Мы ищем его несколько часов! А вы просто убежали? Мы подняли на уши всю больницу, обыскали все вокруг. Мальчик сбежал, взяв вещи, телефон выключил…

– Он разрядился! – попытался я объяснить хоть что-нибудь.

Но Инара не слышала.

– Он исчез, никому не сказав ни слова! Взял вещи и исчез! Куда? Не дождался результатов анализов. Не поверил, что поправится? Может, он исчез с мыслью, что жить ему осталось совсем мало?.. А оказывается, это ты! Ты его унес! Не подумал, что его будут искать? Хорошо, он мальчишка, а ты тебе не пришло в голову сообщить хоть кого-нибудь? Позвонить и сказать, что он жив.

– Инар, зачем было накручивать? Почему с ним должно было что-то случиться?

Я успел сгореть, выбраться из пепла и снова сгореть в жгучем взгляде ее глаз, пока она отвечала.

– Да потому, что его прозвище – Зуб! Он поведал тебе, как получил его? Какую из своих историй? У него есть о том, как он отбивал друга от бультерьера. Или что разгрызал зубом банку и ранил руку. А ты сам не задумывался – откуда у мальчика шрам на запястье? Шрам на всю жизнь. Ибо узнав свою болезнь, он порезал себе вены первым, что попало под руку – амулетом в форме зуба. После этого мне и не разрешают усыновить его – боятся, что я не уследу. А теперь он исчезает! Что еще я должна была думать? Что потеряло еще одного ребенка?

Крик перешел в плач. Инара обессилено опустилась на дорожку. Я присел рядом и положил руку ей на плечо, но она скинула мою ладонь.

– Мне очень жаль. Я не знал о Зубе. И я не знал ребенка.

– Конечно, – она дрожала и задыхалась. – Откуда ты мог знать? Ты ведь в это время наслаждался жизнью в Праге. Строил свое будущее.

О чем она говорит? Я сжал виски, стараясь понять услышанное. Я был в Праге еще студентом – в тот период жизни, когда мы уже расстались.

Людей на крыльце прибавилось. Они не могли слышать наш разговор, но не сводили с нас глаз. Окна прицелились десятками детских взглядов. Наверное, Зуб смотрел.

– Инар, о чем ты? При чем здесь ребенок и Прага?

Черная дыра образовалась внутри, маленькое ничто в скорлупе тоньше, чем у грецкого ореха. Стоит задуматься, превратить звуки в слова, а слова в смыслы, и эта дыра впитает всю твою душу. Не думай, Эдем, не думай…

Инара спрятала лицо в ладонях, силы покидали ее. Она выплеснула последний сгусток злобы, оставив себе только горькую грусть.

– Инаро!

Не думай, Эдем, не думай…

– Инар, это была наша?.. – я так и не смог договорить.

Инара чуть кивнула.

– И ты потеряла ее?

Влага просочилась сквозь ее пальцы. Она сказала так тихо, словно это были не ее слова, а ветер принес чей-то далекий шепот:

– Я сама… Сама…

Скорлупа треснула, обнажив черную дыру, и моя душа исчезла в ней. Без всякого стука, без свиста и звука всасывания – такое происходит в вакууме.

Я был подкошен новостью, мной клонило. Я сразу опьянел от внезапного осознания того, какая жизнь могла у нас быть, представил тысячу моментов, разрушенных одним решением пятнадцать лет назад.

– Как ты могла?

Это было ударом, а не вопросом. Я шел не оглядываясь. Если долго идти, то мысли в конце концов устанут и отстанут. Мысль о том, что у меня мог быть сын, с которым я мог ехать на самокате по стадиону и кричать во все горло. Мысль о том, что у меня могла быть дочь, которой я мог заплетать косички перед школой, видя в отражении зеркала, как она жмурится от утреннего солнца. Мысль о том, что я мог уйти, оставив кого по себе.

Я дошел до поворота, когда крепкая рука схватила меня за плечо. Меня догнали двое полицейских.

– Вы поедете с нами, – велел один из них.

Второй угрожающе звякнул наручниками.

5.8

– Как долго я здесь?

– Именно поэтому в комнате для допросов и не бывает часов, чтобы время тянулось медленнее.

– Бывают. Мне приходилось бывать в комнатах для допросов.

– Знаю. Так что и не удивился, когда мне сказали, что вы не просили адвоката.

– Справлюсь сам. А вы очевидно не полицейский. СБУ?

– А у вас, Эдем, глаз острый. У меня к вам несколько вопросов.

– Сначала вам самому придется ответить на одно. Объясните, почему я здесь.

– А вы не догадываетесь?

– В результате полицейского произвола.

– Что за страна… Чуть что – сразу кричат о произволе. Вы здесь по подозрению в похищении ребенка.

– Никакого угона не было. Вы не сможете повесить на меня этот бред.

– Ну не знаю, не знаю. Вы ведь адвокат так себе, не слишком успешный.

– Так написано в бумагах из вашей папки?

– Видите, какая она тоненькая. Написан здесь не так и много.

– На неуспешных адвокатов больше не бывает. Что вы хотите?

– Просто поговорить, не под запись. А я позабочусь, чтобы вы как можно скорее отсюда вышли.

– А если не соглашусь?

– Тогда отсюда уйду я, а вы останетесь еще часов в сорок. Вы ведь адвокат. Вы знаете, что так будет. И сразу же предупредю следующий вопрос: зачем это мне? Объясню. Вчера президент сделал очень неожиданный шаг – назначил 83 судья по всей стране. Откуда они взялись? Почему он выбрал именно их? Мне неясно. И если судьба свела меня с одним из будущих судей, мне очень хотелось бы знать, что это за человек. Понять одну, чтобы понять других.

– Это я будущий судья?

– А вы не знали? Где вы вчера были?

– В коме. И вы хотите сказать…

– В коме? Неожиданный поворот. Может, вы знакомы с президентом или главой его администрации? Может, встречались?

– Никогда. И покровителей у власти у меня тоже нет.

– Президент вчера был в вашей больнице. Он к вам заходил?

– Я находился в коме, но не представляю, чего вдруг это ему пригодилось бы. Так я стану судьей?

– Вы этого не хотите? Может, судья из вас получится лучше адвоката. Эдем, почему вы молчите?

– Слишком много неожиданных новостей за последние несколько часов.

– Просматриваю ваше дело и не могу понять. Окончили вуз с отличием. Учились за границей. Устроились в крупную компанию, работали усердно. Но когда приходило время выплачивать премии, вам они не доставались. Собственно, вы были единственным из 24 сотрудников компании, кого ни разу не премировали. В чем же ваша вина, Эдем? Воровали скрепки? Сломали офисный ксерокс, решив отсканировать свою ягодицу? Переспали с секретаршей босса? Не отвечаете? Но, похоже, в этой тонкой папке у меня есть ответ и на этот вопрос. Вот, например, интересное заявление: к вам подослали гонца, предлагая решить дело за небольшое вознаграждение… И, похоже, такое заявление не одно. Гм… И ваши клиенты были не против такого подхода?

– Я работал только с теми, кто хочет отстаивать свою правоту без взяток.

– Выходило?

– Не так часто, как надо.

– Расскажите, как оно – чувствовать, что ни в чем не виноватый клиент пошел за решетку только потому, что вы не задействовали все у вас инструменты? Правда, такое случается не всегда, но ведь случалось? Вы хотя бы посещаете их в тюрьме? Приносите папиросы и сладости? Думаете о них, когда пьете холодное пиво в июльскую жару или задуете свечи на торте?

– Это был их выбор, а не мой, и они были готовы к такому варианту. Но если таких людей не будет, систему никогда не изменить.

– И многое вы смогли изменить с Фростовым?

– А вы, похоже, еще та мерзость.

– Переходите к оскорблениям. Достойный аргумент в споре. Казалось бы, и парировать нечем. Но вернемся к тонкой папке. Я вижу, вы виноваты в ДТП. Обошлось без последствий, даже штраф не заплатили. То есть, за свою шкуру вы готовы договариваться?

– Я не договаривался. После этой аварии у меня диагностировали поражение Митча. Знаете ли такую болезнь? Кроме смертельных последствий, у нее есть еще одна неприятная особенность: больной может внезапно потерять сознание. С тех пор я за руль не сажусь.

– В деле этого нет. Сочувствую.

– Соболезнования приняты.

– Простите, Эдем, я не знал. Неудобно вышло. Вы потому ушли из фирмы и открыли свою практику – из-за болезни стало труднее работать?

– Нет. Я решил выбирать только те дела, которые кажутся мне важными. Болезнь не оставила мне времени на другие.

– Давайте поговорим о сегодняшнем инциденте – назовем его так. Вчера вы еще находились в коме, а сегодня вышли из нее – правильно я понимаю? Познакомились в больнице с мальчиком и решили с ним скрыться? Едва придя в себя?

– Он попросил отвезти его в детский дом. Я и увез.

– Но сначала купили ему одежду, накормили и свозили на стадион. Почему стадион? Что вы там делали?

– Катались на самокатах. Я пытался уговорить его на пробежку в парке, но Орест хотел как раз на стадион. Это было для него важно.

– А вы всегда так добры к детям из приюта?

– Всегда. Я сам из приюта.

– Ждите, в досье говорится, что ваши родители умерли семь лет назад.

– Приемные. Хотя никого роднее их у меня не было.

– До усыновления вы воспитывались в том же приюте, что мальчик?

– Мой приют в Крыму, а в этом я никогда не был. Хотя он мне знаком – видел на фото, не могу только вспомнить, где…

– Гражданка Домановская, с которой вы виделись…

– Кто это?

– Инара Домановская.

– А, она вышла замуж.

– Вы расстроились? Хотя как это понять, если вы все время изображаете обиженного Мальвиной Пьеро. Кто она? Вы были в нее влюблены? Кажется, я понимаю: вы до сих пор ее любите.

– Как это касается дела?

– Непосредственно, ведь ситуация складывается очень интересная. Вы влюблены в женщину, которая вышла замуж за другого, и убегаете из больницы с ребенком, склонным к суициду. С ребенком, который он давно пытается усыновить, и на этот раз у него наверняка бы получилось. Представьте, вы стали судьей и разбираете такое дело. Неужели поверите в совпадение?

– Вы слышали об обоснованном сомнении?

– Похоже, обвиняемым в вашем зале суд очень повезет. С таким мировоззрением вы рискуете стать легендой судейского корпуса. Хотя со всей этой историей, наоборот, рискуете не стать.

– С моей болезнью я уже ничем не рискую.

– Как вы сами считаете: почему президент решил, что одним из судей должны стать именно вы? Может, есть какая-то взаимосвязь между вами? Общие знакомые, клиенты, которым вы помогли?

– Нет, по крайней мере, я таких не знаю.

– А может так быть, что президент вас знает, а вы его – нет?

– Что за глупый вопрос?

– Может, вы дружите с антикоррупционным прокурором?

– Наш разговор безвозвратно двигается в тупик.

5.9

Они вошли в комнату для допросов без стука: двое полицейских и двухметровый бритый налысо здоровило с телефоном, который в его руке казался манящей детской игрушкой. Чистая гора мышц. Я не мог удержаться от мысли, как же ему удается своими бревнами набирать номера на такой крохе.

Мой собеседник взглянул на гостей с плохо скрываемым раздражением, но стоявший позади здоровила полицейский пожал плечами, очевидно считая это достаточным объяснением.

– Господин Эдем, я ваш адвокат, и мы уходим, – отрезал здоровье. За все время, пока мы были в комнате, он так и не взглянул ни на кого другого. – Директор интерната просит прощения за это небольшое недоразумение с мальчиком. Этот инцидент не будет зафиксирован ни в каких документах, кроме журнала участка, но это не страшно.

Deus ex machina, подумал я. Ни разу – ни в собственном кабинете, ни в комнате для свиданий, ни в зале суда – я не сталкивался с ситуацией, когда из-за холмов появляется кавалерия и спасает моего клиента. И уж точно не ожидал, что однажды конница ворвется в гущу боя ради меня самого.

Мне торопливо вернули изъятые вещи, так, словно в противном случае мой адвокат мог заграбастать своим лапищем заборного работника полиции и стукнуть им о вылинявшую стену.

Со спасателем в дорогом костюме я заговорил только оказавшись на улице.

– Сроду у меня не было своего адвоката, – сказал я.

– Зато у меня в свое время было их много, – ответил крепыш не сходя с места.

Секунд через десять стало ясно, чего он ждал. Перед входом в участок плавно остановилась двухдверная «Тесла» – и я почувствовал себя второстепенным персонажем элитной рекламы. Этим парнем, которому суждено наблюдать за этим чудом со стороны и у которого нет никаких шансов оказаться в салоне такого автомобиля.

– Прежде чем уехать, объясните, кто вы, откуда обо мне узнали и почему решили вытащить из участка? – скороговоркой выпалил я, потому что ступи эта гора мышц хоть шаг – и лавины уже не остановить. Но признаюсь, даже если бы он решил рассказать подробно, наверное, половину его спича я бы пропустил – мысли были заняты только одним: как он собирается втиснуться в эту «Теслу»?

Адвокат сказал коротко, но и тут ему пришлось повторить.

– Это приехали за вами, коллега. Там все расскажут.

Он приветливо хлопнул меня по плечу – так, что я чуть не скатился с лестницы, и двинулся к стоянке. Полы его пиджака не смели развеваться на ветру.

Дверца «Теслы» открылась, и водитель – широкоплечий, скуластый, с улыбкой Такеси Китано – кивнул, торопя меня.

– Куда мы едем?

– Домой к Виктору Шевченко, – ответил водитель. – Слышали о таком?

– Приходилось, – пробормотал я.

Я вспомнил о визитке Виктора Шевченко в своем кармане. Так что она появилась в моей палате неслучайно. Что еще я успел пропустить за время запятые?

– Он решил отправить за вами «Теслу», чтобы вы чувствовали себя в большей безопасности, – добавил водитель, когда полицейский участок был уже позади.

– Как это связано? – удивился я.

– Ну-у-у, – затянул водитель, – например, никто не похищает людей на «Тесле».

– А вот теперь мне становится страшно, – сказал я.

* * *

Память всегда запечатлеет момент вашего знакомства с миллиардером, даже если он был обставлен совершенно тривиально. Но мне было что запомнить: когда я увидел Виктора Шевченко, он держал в руке молоток.

– Рад видеть вас на ногах, Эдем! – воскликнул он мне как старому знакомому. – Вам не кажется, что криво висит?

Стоя на нижних ступенях широкой лестницы и опираясь на мраморные перила, Шевченко примерялся к фотографии в рамке. На ней вздымались в небо постройки из синего стекла. Три кита – я их знал, хотя мне не приходилось в них бывать. Они поражали своим видом, и фото было сделано мастерски, но удивляло другое – городской пейзаж именно на этом месте, ведь это первое, что бросалось в глаза человеку, который заходил в дом. Впрочем, присмотревшись к изображениям, расположенным рядом, я убедился, что все они подобраны без особой логики: несколько фотографий самого Шевченко, натюрморт с бутылкой вина, портрет незнакомого мне старого… Так что снимок «Трех китов» не выходил за пределы допустимой вычурности этой частной фото.

– Надо немного поднять правый край, – посоветовал я.

Шевченко повиновался. Затем вытянул шею и крикнул куда-то в сторону: «Папа, папа!» В ответ – звон посуды.

– Папа решил сегодня нас удивить и побыть шеф-поваром, – заявил Шевченко, будто давно меня ждал. – Как вы себя чувствуете? Я удивился, узнав, что вы исчезли из больницы. Пока мне не сообщили, что вы в отделении полиции, у меня даже было мнение, что вас угнали прямо с кровати.

– Да кому я нужен, – отмахнулся я.

– Вот и мне хотелось бы это выяснить.

Слева от меня послышался шорох и из соседней двери вошел остроухий дедушка. Он поздравил меня кивком головы и сразу же достал из кармана пиджака очки – видимо, чтобы увидеть, с кем он поздоровался. На правой руке не хватало двух пальцев.

– Еще минут двадцать придется подождать, но Лука говорит, что вы такого еще не готовили, – обратился он к сыну. – Значит, для тебя и твоего гостя этот обед будет сюрпризом.

– Прекрасно, папа. Посмотри, нормально повесил?

Старик долго изучал выстроенную на стене композицию – было видно, что для него очень важно как можно более тщательно выполнить просьбу.

– Хорошо получилось, – старик сглотнул слюну и добавил: – Сынок.

Фотографии на стенах – это привилегия собственного жилья. Мое поколение годами переезжает из одной съемной квартиры в другую. Мы мобильны. Мы меняем виды из окна, города, а иногда и страны. Но фотография на стене для нас – это роскошь, ведь нужно согласовывать с арендатором каждый забитый гвоздь. Ты можешь постараться и получить разрешение на одно или два отверстия, но никто не позволит развернуть в съемной квартире целую цепочку воспоминаний.

Разве что на работе у тебя есть свой кабинет, подумал я. И вдруг вспомнил, где я видел интернат Ореста до того, как привез его туда сегодня. Он был на фото в комнате, где я за эти два года провел много времени. Странно, но я никогда не спрашивал ни себя, ни хозяина кабинета, что это за здание на фотографии и почему оно там оказалось? Холодок пробежал между лопаток, и рой вопросов, как потревоженные в гнезде шершни, угрожающе загудел над моей головой.

– Что-то вы заскучали, – вместо молотка в руках Шевченко уже было два стакана с виски, один из которых он предложил мне. – Пока обед не готов, покажу вам сад.

– Так я приглашен на обед?

От виски я обычно не отказываюсь. Пить пока не собирался, но если захочется, вот он, стакан, в руке.

– Такова судьба гостя, который приходит к тебе в обед. Может, вместо виски вы хотите кофе?

Я отказался, и Шевченко повел меня не во двор, а неожиданно вверх. Одна лента фотографий плавно перешла в другую. Некоторые были так непосредственны, что оставалось только думать, почему они оказались в этой галерее.

– Надеюсь, вы терпимы к влажности, – сказал Шевченко, толкая стеклянную дверь.

Да, атмосфера здесь была совсем другой. Удивляло, как эту дикую смесь запахов – компоста, цитрусов, дождя, орхидей и мха – сумели поместить и держать в стеклянных стенах, не давая просочиться в дом.

В центре сада из покрытого мхом камня был искусственный источник. На одном из лимонных деревьев налился сочный плод, а среди карликовых пальм дизайнер искусно вписал три плетеных кресла и столик.

– Впервые вижу сад на втором этаже, – признался я.

– Это из-за мамы. В последние годы ей было уже нелегко спускаться вниз, а оборудовать дом лифтом она запретила – мол, она же не бабка какая-нибудь. Тогда я решил сделать оранжерею рядом с ее комнатой и комнатами детей. Правда, виски мама не одобрила – она была крайне нетерпима к алкоголю.

Он не отпивал из своего стакана, только наблюдал, как янтарный напиток липнет к прозрачным стенкам.

Что я знал о Викторе Шевченко? Человек, заработавший свое состояние в финансовой сфере. В отличие от многих состоятельных людей нашей страны, он собрал свой капитал не из осколков советского наследия и не присасывался к бюджетным потокам – одного этого было достаточно, чтобы считать его порядочным человеком. Добавьте еще отсутствие политических амбиций и громких скандалов за плечами – Шевченко уже кажется ангелом. Но что такое человеку могло потребоваться от меня?

– Ну кто начнет первым? – нарушил он молчание.

– Мне не с чего начинать, – удивился я. – Это ведь по вашей воле меня вытащили из полицейского участка, посадили в «Теслу» и привезли сюда. Почему я здесь?

Шевченко рассмеялся.

– Я хочу спросить вас то же: почему вы здесь?

Я затянул паузу, давая Шевченко шанс продолжить. Но он отставил стакан и принялся опрыскивать из пульверизатора лимонные деревья.

– Если вы думаете, что я должен вам что-то сказать, вы взяли не того человека. Я адвокат, я не играю в игру «Угадай, о чем я хочу тебя спросить», потому что в ней всегда побеждает спрашивающий.

Отложив пульверизатор, Шевченко принялся собирать с лимона листья.

– Рекомендуют прореживать листья, чтобы крона выглядела более компактно. Мама следила за тем, чтобы садовник делал все правильно. Вы можете управлять многомиллионным бизнесом, в котором все работают как швейцарские часы, а между тем в вашем собственном доме садовник работает кое-как. Ну, теперь будет кому за ним присматривать.

– Может, садовник почувствовал, что сад уже стал для вас не столь важным?

Шевченко бросил на меня взгляд из-под бровей, вернулся в кресло и рассыпал собранные листья на столике.

– Последние пару дней я только и думаю о том, что важно. Прощать слабого – честно? Или это оскорбление памяти тех, кто оставался сильным и не позволял себе ошибаться? Каким должно быть твое наследие? Виноват ли ты не помогавшему обществу, а наоборот, вставляло палки в колеса на твоем пути вверх, или правильнее – сосредоточиться только на ближайших людях? И зачем нам дарованное время? Может, чтобы встревожить нас туманным будущим или наоборот – дать надежду на перемены? И почему люди, экономящие деньги, так бездумно разбрасываются часами своей жизни? Но в ряде этих вопросов есть еще один. Какое отношение ко всему, что произошло за последние два дня, имеете ли вы, Эдем?

Меня начало морозить. Шевченко подался вперед, оперся руками о колени и просвечивал меня рентгеновским взглядом. На мгновение мне показалось, что он сошел с ума, что он отвел мне определенную роль в своей тайной игре, не спросив согласия и не сообщив правилам.

– Какое отношение я имею? Я никогда не встречался ни с вами, ни с вашей компанией, а последние три дня вообще находился в коме!

– Однако я почему-то решил посетить вас в палате. Я изучал поражение Митча, хотя узнал о существовании такой болезни только позавчера. Я занялся людьми, замешанными в деле Фростова – о котором я раньше никогда не слышал. Почему я сделал это? Я не знаю. Я человек практический и не верю в паранормальные глупости, но ощущение такое, будто мой разум вобрал в себя часть чужого. И вчера вроде бы все вернулось на свое место, но у меня до сих пор ощущение, что я так и не освободился от этого полностью. Знаете… а может, я бы и не хотел! Знаете, так бывает: мыслевирусы попадают в сознание и остаются в его фундаменте, становясь частью убеждений.

Он говорил странные вещи, однако при этом выглядел не сумасшедшего, а человека со здравым смыслом, который столкнулся с сверхъестественным и теперь должен найти этому объяснение, но руководствуется только известными человечеству законами мироздания.

– Я просто не понимаю, о чем вы говорите, – честно ответил я.

– Я общаюсь с вами впервые, как будто знакомы много лет. Если этого не сможете объяснить мне вы, тогда я уже и не знаю, кто сможет. Мои люди все проверили – вы действительно находились в коме. Они изучили все и нашли только одну ниточку, которая косвенно связывает вас со мной. Одна ниточка – Инара.

Это стало похоже на плохой розыгрыш. Именно так я бы и воспринял, если бы напротив меня был кто-то другой. Но для фигуры калибра Виктора Шевченко я слишком мелкая рыбка, чтобы зачем-то меня разыгрывать.

– Боюсь, что у меня тоже нет ответов. Это Инара подсказала вам найти меня в отделении полиции и задать все эти вопросы?

Шевченко откинулся в кресле, но и дальше посылал гамма-лучи.

– Нет, Инара поняла, что наговорила вам лишнего, и попросила меня вытащить вас из участка. Так я узнал, что вы уже пришли в себя.

– Кто она вам?

– Будущий руководитель одного из самых важных моих проектов. А кто вам она?

Я все же сделал глоток из стакана. Виски стекло по желобку языка приятным теплом.

– Она – мое прошлое.

– Странно.

Я долго молчал, прежде чем продолжить, но длительная пауза не смущала Шевченко. Этот человек знал цену времени, однако позволял себе тратить его на игру в молчание со мной.

– Что в этом странного? – наконец не выдержал я.

– Папа сказал, что здесь не хватает пения птиц. Но я против клеток, – Шевченко сомкнул листья лимона в кипу и положил его под ножку столика. Нет, похоже, он со мной не играл – скорее продолжал изучать, надеясь найти ответ на беспокоившие его вопросы. – А удивительно в том, что я впервые встретил Инару именно в вашей палате. И то, какой она была… – он запнулся. – Женщина не смотрит такими глазами на мужчину, если речь идет только о прошлом.

Эт, не видел Шевченко, как Инара прошла мимо меня лишь скользнув взглядом и оставила в холле слушать ворчание лифта… Или, может, в тот день она таки узнала меня и ее безразличие было притворным? А что потом? Она искала меня намеренно или увидела случайно, когда посещала Ореста? И имело ли это теперь какое-нибудь значение?

Наверное, мало, раз мне сейчас хотелось только одного: чтобы Шевченко не молчал. Чтобы он подробно описал эту картину: как выглядела Инара в моей палате, не держала ли меня за руку, которая говорила, переливался ли свет в ее волосах…

Совсем недавно моя душа бултыхнулась в черную дыру. Казалось, я почувствовал такую потерю, после которой уже не приходят в себя. Но ведь я потерял то, чего у меня и так не было, о чем я и так не знал!

А как все это время чувствовала себя она?

– Извинитесь от меня у отца – я не останусь на обед, – сказал я. – И дайте мне номер Инары.

Пора включить телефон.

5:10

Без сомнения, наша встреча с Виктором Шевченко стала для меня гораздо полезнее, чем для него. В конце концов, бизнесмен проявил мне еще одну любезность: его водитель довез меня в больницу, из которой я сбежал сегодня утром. Нет, я не собирался возвращаться в свою палату – мне нужно было увидеться с Артуром.

Однако перед этим у меня было твердое намерение позвонить Инари.

Женщину, которая что-то тебе означает, не оставляют плакать на дорожке под интересными взглядами посторонних. Женщины, которая для тебя что-то значит, не упрекают в решении, что принесло ей столько боли. Я должен был выслушать ее, я должен был поговорить, я должен был признать, что не имею никакого права ни в чем ее упрекать. И наконец, я должен спросить: правду ли говорил Шевченко о том, какими глазами она смотрела на меня в палате?

Но я не мог звонить бывшей возлюбленной с автостоянки, на которой меня взорвал охранник, – хуже разве что звонок из салона машины. Я прошелся по периметру больницы и наткнулся на пустую скамейку под прореженной ветром и временами елью, хотя вряд ли и это место соответствовало эстетическим ожиданиям человека, готовившегося к такому разговору. Однако чтобы не передумать, я не стал долго собираться с духом – и набрал ее номер.

«Инора». Пятнадцать лет я не видел этого имени на экране телефона. Сегодня, когда Виктор Шевченко диктовал мне ее номер, я немного замедлил. Вписать его означало вернуть Инару в свою жизнь. Даже если разговора не будет, даже если он завершится не так, как я надеюсь, это имя останется в моей телефонной книге и станет неисчерпаемым источником для сомнений, тоски и ностальгии.

Не знаю, с чего я бы начал разговор, если бы Инара ответила на звонок. Не получилось бы как в плохом кино: услышав в динамике только звук моего дыхания и поняв, что мне не хватает духа отозваться, она бы сама, первой, назвала меня по имени.

Но телефон Инары был выключен, автоответчик предложил оставить сообщение и предупредил о записи сигналом.

Автоответчик – лучший выход для труса, ведь он позволяет отступить. Как легко в такой момент убедить себя, что позвонишь в другой раз. И чтобы преодолеть искушение бездействия, я вздохнул и произнес в трубку: