Текст книги "Времени нет (ЛП)"

Автор книги: Рустем Халил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Телохранитель впереди остановился у президентского лифта, второй негромко передал информацию в микрофон в рукаве. Эдем почувствовал себя центральной шестерней в профессионально сконструированном механизме. На мгновение захотелось позволить этому механизму увлечь себя и стать марионеткой расписания, марионеткой, которую ведут от одного приема к другому, крутят в водовороте рукопожатий и перерезанных лент. Эдем представил, как легко этому поддаться и в конце насыщенного событиями дня наивно считать, что день прожит не зря, что ты сделал много для страны, да и для себя.

Уже в лифте он прислушивался к топоту в коридоре: кто-то бежал в президентскую приемную. Телохранитель, замыкавший процессию, механически поднял руки на уровень солнечного сплетения, но затем увидел спринтера, и его собранные в кулак пальцы расслабились.

Дверь лифта задвигалась. На мгновение лицо бегуна промелькнуло в узкой щели. Гладко выбритый, серая рубашка, тусклые глаза. Эдем сразу же вспомнил, что видел его два дня назад на стадионе Олимпийский и окрестил Безликим. А потом видел еще раз – у Сергея Хижняка. Тогда казалось, такое лицо забудется через пятнадцать минут. Эдем ошибся: было в этом на вид неприметном лице столько пустоты, что обыденным его никак не назовешь.

Следовательно, Безликий имел такой вес в Администрации, что был хорошо знаком охране первого лица и мог позволить себе пробежку на президентском этаже. Порывшись в чужой памяти, Эдем не мог вспомнить, чтобы президент Антоненко имел какое-то отношение к этому человеку. Однако во время первого знакомства Безликий предлагал Олесю Крепкий пост от имени главы государства! Да и встретиться тет-а-тет с олигархом Хижняком вчера вряд ли было по силам простому смертному.

Размышляя над этим, Эдем дошел до президентского кортежа. Ему усердно открыли дверцу одного из бронированных джипов. Эдем разместился на сиденье. Кортеж тронулся. Но уехать из гаража не успел. Первый автомобиль в колонне остановился и просигналил по другим фарам. Из него выбежал один из охранников и постучался в дверь президентской машины.

– Получена команда остановиться, – сказал он.

– Что за тряски?

Эдем открыл дверцу, собираясь выйти. Но едва он ухватился за водительский подголовник, как в кармане зажужжал телефон. Звонил Гарда.

– Господин президент, к нам поступила информация, что в больнице на вас может готовиться покушение, – Эдем впервые услышал Гарду встревоженного. – В больнице опасно. Мы не сможем обеспечить достаточный уровень охраны.

Голос его звучал громко, и охранники переглянулись. На переднем сиденье малодушно щелкнула расстегнутая кобура.

Из-за поступков Эдема кто-то погибнет, сказал джин. Не о самом ли президенте идет речь? Не толкает ли он сам себя на верную смерть?

– Господин президент, – продолжил Гарда, – если вы считаете необходимым, я могу поехать и проследить, чтобы все было как следует. Вы не должны рисковать. Контракт подпишут и без вас.

Но Гарда не знал, что стоит на кону. Не уехать – значило для Эдема провести драгоценные часы своей жизни в администрации или дома. Не уехать – означало, что он не увидит сегодня Инару.

В трубке негромко прошелестел какой-то посторонний голос, но Эдем не разобрал слов.

– Господин президент, я попрошу все стороны собраться у нас в администрации. Это будет и символично, и полезно для репутации.

Гарда говорил и говорил. Наименее разговорчивый глава Администрации за всю ее историю откровенно огородил словесные глупости. Это было подозрительно. И Эдем вдруг представил, что за спиной Григория Гарды стоит Безликий – и подсказывает, как поступить.

Это предположение вдруг налилось красками и приняло форму. Действительно, к кому мог спешить Безликий на президентском этаже, как не главе администрации? Откуда еще у Гарды могла появиться информация о покушении? Будь это сообщение спецслужб, он бы обязательно сказал об этом. Как и о том, что больницу проверят на предмет взрывчатки. Но Гарда обходится без конкретики, Гарда только уговаривает, не потому ли, что этой конкретики просто нет, а придумать убедительные аргументы Гарда не успел?

Чем дольше Эдем думал, тем фальшивее казалась ему эта ситуация. Гарда умолк, очевидно, испугавшись, что может переборщить. Охранники ждали реакции президента.

– Я там должна быть, – сказал Эдем.

– Господин президент… – Гарда явно не собирался сдаваться.

– Договорим потом, – Эдем сбросил вызов.

Захлопали дверцы автомобилей. Кавалькада тронулась.

Эдем приподнял стеклянную перегородку между передним и задним сиденьями. Что бы там ни задумывали Гарда с Безликим, ему неинтересны их интриги, если они не влияли на события сегодняшнего дня.

А что, если Эдем ошибается – и Гарда искренне предупреждает об опасности, и президента убьют, выполнив тем самым пророчество джина?

Эдем не знал ответа на этот вопрос. Он вспомнил протянутый джином договор, свое прикосновение к горячему стеклу и отпечаток пальца, вспыхнувший на древнем свитке. Договор, который он подписал, не читая.

Эдем нащупал обломок зеркала в кармане пиджака. Еще недавно он пытался вызвать джина, чтобы поделиться с ним сомнениями по поводу своего поступка с антикоррупционным прокурором Мостовым. Обиженный Саатчи его тогда проигнорировал. Но теперь речь шла не о дружеской беседе – Эдему нужно было уточнить условия их соглашения, и это был хороший повод прощения.

Пытаясь не порезать пальцев, он вынул занозу.

– Саатчи, – он поймал свои глаза в зеркале. – Саатчи, я хочу увидеть договор.

Отражение не изменилось, но Эдем почувствовал, что заноза потеплела. Температура росла – вероятно, джин испытывал его терпение. Пальцы начало печь, но Эдем и дальше всматривался в собственное отражение. Обломок он выпустил от неожиданности – в мгновение ока человеческие глаза вдруг стали кошачьими.

Когда Эдем снова поднял зеркало, оно уже не жгло. В остром четырехугольнике уместились только глаза джина.

– Спасибо, что появился, – Эдем решил быть эталоном вежливости.

– Ну, это отчасти правильно, – сказал голос из зеркала. – В твой куций обломок не втиснешься, поэтому я отправил тебе только свои глаза, голос и немного своего несравненного ума – ровно столько, сколько на тебя и нужно.

– Что ж, я благодарен и за это. Саатчи, покажи мне договор, на котором стоит мой отпечаток.

– Никаких проблем.

Зрачки джина сразу превратились в желтую папку с рабочего стола Windows – очевидно, в аду разбирались в операционных системах. В папке оказалась еще одна, в ней еще. С одинаковым темпом они открывались одна за другой, как матрешки, и Эдем уже встревожился, не продлится ли это всю дорогу в больницу. В конце концов, в последней папке оказался pdf-файл с именем Эдема. Раздался щелчок, и в зеркальце появился документ размером с пяток.

– Пардон, увеличу, – сказал джин.

Миниатюрный текст в небольшом прямоугольнике все приближался и приближался, пока единственная буква Д не заняла всю поверхность зеркала.

– Переведен на удобный вам язык, заверен нотариусом Небесной канцелярии, представлен в удобном формате. Листается голосом. Чтобы прочесть следующую букву, надо произнести: «Уважаемый Саатчи, покажите мне следующую букву». Внимание, спойлер, следующая "о". Спойлер номер два: в тексте договора сорок пять тысяч триста двадцать шесть знаков. Это без пробелов. Продолжаем листать?

Автомобиль подпрыгнул на лежачем полицейском, и буква в зеркальце задрожала, как на пружине. Машина снова покатилась плавно, но Д еще шаталась из стороны в сторону.

– Ценю твой юмор, уважаемый Саатчи. Ты мог бы устно уточнить условия сделки?

– Мог бы, после искренних извинений.

Эдем поднес зеркальце к глазам.

– Я ошибался, Саатчи. Мне ничего о тебе неизвестно. Я не знаю, что тебя беспокоит. Смотришь ли ты, как заходит солнце? Нравится ли тебе этот мир? Я не знаю, чем заняты твои мысли. Не знаю, был ли ты человеком или создан из огня. Я до сих пор не уверен, существует ли ты вообще, а все, что происходит со мной, – не глубокий сон, который я вижу в коме. Прости меня, Саатчи. Ты видишь, я искренний.

Букву сменил зрачок – на этот раз прямоугольный козьий.

– Дай угадаю твой вопрос. Что будет, если лекарство от поражения Митча начнет производить раньше, чем твое физическое тело перешло бы в мир иной, если бы ты не заключил со мной соглашения?

Машину занесло на крутом повороте, и Эдем немного приложился лбом к двери.

– Не понял, что значит твое «если бы»?

Страшное предположение начало вызревать в нем. Он не спрашивал себя, а что произойдет, если он сумеет вылечиться от поражения Митча? Еще вчера, отдавая единственную пробирку ребенку, Эдем был уверен, что контракт с джином вступит в силу только после его смерти. Неужели это может быть не так ли?

Глаза Саатчи моргнули и изменили цвет с пламенного на пепельный.

В перегородку постучали. Охранник показал, что Эдему снова звонят на мобильник, но, увидев лицо президента, смущенно отвернулся.

– Отвечаю. Это есть в пункте 1.3 договора, – продолжил джин. – Твоя душа переходит из тела ко мне с того момента, как я выполню твое условие соглашения. Если лекарства от твоей болезни появятся сразу, в этот момент, – это не будет иметь никакого значения. Согласно условиям соглашения, твой последний день – завтра. Если тебя, конечно, не убьют сегодня. Поэтому постарайся этого не допустить. Ну-ну, что за кислая физиономия? Я знаю эту эмоциональную нестабильность в чужом теле. Пахни, только не впадай пока в истерику.

– Почему ты не сказал сразу? – в горле пересохло, в висках застучало.

Глаза моргнули.

– А разве тогда это имело для тебя какое-нибудь значение? Ты в тот вечер собирался самостоятельно завершить свой жизненный путь. Я и так подарил тебе четыре дня.

Машина замедлила ход и остановилась. Больница горела в сумерках, как зажженный великаном сотовый фонарь. Поднялся шлагбаум, пропуская президентскую кавалькаду на стоянку.

– Моя очередь задать тебе вопрос. Один маленький вопрос о планах на завтра. У тебя было время поразмыслить. Кем ты хочешь быть завтра, в последний день? – продолжил джин, и его глаза стали человеческими, круглыми, как у ребенка, познающего мир. – Не ограничивай свои фантазии. Может, владельцем гарема? Или малышом в любящей семье, который не будет помнить, что у него времени только до полуночи? Или, наоборот, отцом двенадцати детей – вот ты и узнаешь в полной мере, что значит быть семейным человеком. Можно пехотинцем в день спецоперации, который ворвется с оружием в состояние врага, не опасаясь за свою жизнь? Кем ты хочешь стать завтра? У тебя есть ответ?

Охранники высыпали из передней машины и оцепили автомобиль Эдема. Но никто не спешил открывать ему дверцу – ждали сигнала от коллеги по президентскому авто. Ждать им пришлось дольше обычного.

– Есть, – ответил наконец Эдем. – В свой последний день я хочу быть самим собой.

4.12

– А если бы ты была акробаткой в цирке Дю Солей?

Инара вытянула ногу и прочертила в воздухе восьмерку бесконечности, оценивая упругость собственных мускул.

– Я бы не позволила родителям приходить на спектакли, чтобы из цирка они не получились седыми. Я бы никогда не флиртовала с партнером, чтобы у него не закралась как-то мысль не поймать меня. Я бы оставляла себе на память карту каждого города, куда мы приезжали с гастролями, а на старости оклеила бы всю свою квартиру этими картами как обоями. И в минуты одиночества они напоминали бы мне, что вместо своей семьи я получила целый мир.

Эдем был поражен практичностью ее суждений.

– Теперь моя очередь. Будь ты именным партнером в «Бейкер Маккензи»?

Эдем погрузил ладонь в теплый песок. Думать об этом было приятно.

– Это значит, что я прославил фамилию своих родителей. Это меньше всего, что я мог бы для них сделать за их решение, принятое однажды в тесном детском приюте.

Они лежали на одном покрывале, наблюдая, как солнечный диск в красном мареве касается желейного моря, и играли в «А если?» Волны щекотали их пятки, а их бедра, касаясь, – их мысли. Это была первая совместная поездка к морю – незапланированная вылазка на выходные, клад, купленный на студенческие копейки.

– Это не ответ. Я не спрашиваю, что бы это означало, я спрашиваю, что ты сделал бы, – настаивала Инара.

– Ну ладно. Я бы подружился со старым наставником, и после каждого успешного дела мы пили бы виски на балконе с видом на Днепр и курили сигары. Я бы до самой отставки не прекращал тщательно готовить заключительное слово. О, какие бы это были речи! Из тех, что заставляют затаить дыхание и поверить в лучшее в человеке. И благодаря мне невинные люди поверили – в этом мире все же существует справедливость.

Эдем оперся на локте, делая вид, что наблюдает за чайкой над волной, а на самом деле проверяя, не вызвала ли описанная им картина улыбку у Инары. Но с ее лица не сходила печать безмятежности. Вот один из тех дней, ради которых стоит жить, подумал он. – Что бы ни произошло, как бы ни сложились наши судьбы, этот день с рыжей девушкой на пляже, которая лежит на песке, полузакрыв глаза и слушая мои фантазии, – этот день навсегда останется особенным»…

«А вспоминает ли она об этом дне?» – думал Эдем сейчас, наблюдая, как Инара просматривает бумаги.

Они сидели в большом кабинете за длинным деревянным столом, где главный врач обычно собирал каждую понедельник. Президента посадили в центре, хоть он и не участвовал в подписании четырехстороннего договора. На противоположном конце села Ахат. Она первой кивнула Эдему, когда он вошел, и последней опустилась на стул. Не прошло и пол дня с их встречи в бассейне, а президент уже выполнил то, о чем договаривались, это вызвало у нее уважение. Минздрав здравоохранения с появлением Эдема сразу же постаралась сесть справа от него, оттеснив одного из юристов – парня с прической, которая наверняка стоила как старенький автомобиль. Рядом с министершей пристроился главврач и, пользуясь случаем, время от времени шептал ей в ухо что-то остроумное. Похоже, именно от него распространялся тот стойкий запах спирта, что подавлял весь ансамбль окружающих духов. Артура не было, и Эдем решил, что он отдыхает после ночного дежурства.

Судя по тому, что Инари досталось место между нотариусом и врачом в туго накрахмаленном халате, который непонятно почему оказался за столом, она не выбирала стула, а села на первый попавшийся. Заходя в кабинет, Эдем увидел под столом краешек ее лежавшей боком туфельки – значит, президента она встречала босой.

Пока все изучали документы, Ахат рассказала о том, как сложный и длительный процесс производства лекарств. Затем слово взяло министерша; она подчеркнула, что заказы на их производство будут внедрены до завершения первой каденции действующего президента. Министерша тактично умолчала о том, что вместе с главой государства со своего поста уйдет и она.

Эдем их не слушал. В душном кабинете, где людей было больше, чем в очереди за бесплатной дегустацией крафтового пива на осенней ярмарке, сложно было сосредоточиться и думать о море. Но Эдему это удалось. Он слышал не обещание главного врача – отдать в аренду помещение под лабораторию, где могли бы работать над лекарствами, а звонкий смех Инары, который однажды, много лет назад, бежал змейкой по песку.

Однажды, много лет назад, они были юны, и весь мир в его вдохновенном разнообразии лежал перед ними. Тысячи закрытых дверей привлекали возможностями – казалось, стоит только толкнуть их… Время сжалось, чтобы оказаться в часах на запястье Инары.

Рыжая девушка лежала на теплом песке и слушала планы будущего юриста. О мечтах, которые – разве кто посмеет сомневаться – когда-нибудь сбудутся. Одна рука заменяла ей подушку, другая лежала на животе, поднимаясь и погружаясь в такт дыхания. Веснушки на ее лице принимали солнечные ванны. Голубой купальник был заарканным кусочком неба.

Когда Инара поняла, что любит его? Может, именно тогда, когда подставляла свое тело соленым брызгам? Эдем мог спросить об этом завтра. Он достаточно сделал за последние три дня, не имея ни плана, ни времени подготовить свой последний день. Но теперь у него была возможность его распланировать – день, который он хотел посвятить Инари.

Ахат отвечала на вопросы врачей. Но Эдем не вслушивался в ее слова. В его голове кричали чайки и волны разбивались о песчаный берег. А босая женщина в персиковом костюме, которая сейчас внимательно читала договор, на самом деле лежала на пляже и касалась его бедром. Самому Эдему было немного за двадцать. Он верил в свое предназначение и он был влюблен.

«Завтра, когда я очнусь, мне придется знакомиться с ней снова, – думал Эдем. – Как это будет? Признается ли она о нерожденном ребенке? Расскажу ли я, что остался мне только день? Будет ли это банальная встреча в кафе? Решусь ли я пригласить ее в парк? А может, вытащим на прогулку мальчика Ореста по кличке Зуб?»

Наконец-то договор о намерениях был подписан. Последним свой автограф поставила министерша здравоохранения и победно подняла его над головой. Присутствующие зааплодировали. Прессы в кабинете не было, но некоторые врачи фиксировали исторический момент на телефоны. Насладившись минутой славы, министерша передала документ Эдему – не потому, что это было справедливо, а потому, что она сама от этого ничего не теряла. Аплодисменты президенту были не столь слаженными, но Инара впервые за весь вечер улыбнулась.

4.13

В палате не было слышно ни стука каблуков в коридоре, ни отрывков разговоров врачей – все перекрывало гудение воды в системе отопления. Гул кристаллизовал мысли, и Эдем чувствовал себя как в «Наутилусе», посреди бескрайнего океана, вдали от мирских сует. Единственным спутником в этом путешествии было собственное тело, бережно покрытое простыней. Его лицо в свете окон напротив напоминало деревянный кожух мумии египетского фараона, но Эдем не стал включать лампу в изголовье. Он знал, что завтра утром это лицо оживет. Поэтому он и пришел сюда – побыть одному и поразмышлять над тем, как прожить свою последнюю субботу.

Служба охраны выполнила президентский приказ и спустилась ждать в холл. Кто-то погибнет по вине Эдема, сказал утром джин. К счастью, пока обошлось без жертв. Если эта жертва еще впереди, то отказываться от сопровождения было не самой лучшей идеей – ведь не исключено, что речь идет о самом Эдеме. Если же смерть и так ему назначена, никакие охранники его уже не спасут, и между обманчивым чувством безопасности и радостью уединения он избрал последнюю.

"Удивительно, совсем недавно мне хотелось умереть, а теперь так хочется жить!" – подумал он.

Когда Эдем подходил к палате с единственным больным, медсестра в коридоре как раз вела под руку едва переставляющую ноги пациентку – им обоим было не до президента. Тот тоже сознательно избегал лишних глаз, и ему удалось незамеченным нырнуть в мрак палаты. У входа он ощупью повесил палку на вешалку, а когда глаза привыкли, придвинул стул к окну.

Ему хотелось думать о завтрашнем дне, но он вспоминал вчерашний. Ведь вчера он мог допустить ужасную ошибку – использовать единственное в мире лекарство от поражения Митча для собственного спасения. Эдем представил, в каком водовороте отчаяния он мог бы оказаться, узнав, что по условиям контракта его выздоровление не имеет значения, а возможность спасти Ореста – потеряна. Что ж, хоть теперь, на краю вечного Ничто, он научился делать правильный выбор.

Эдем вспоминал, как они с Инарой проникали вечером в приют, чтобы вытащить Ореста на стадион. А завтра Эдем хочет зайти туда с главного входа. Пусть это будет одним из пунктов последнего плана.

А пункт второй? Концерт «Времени нет». Не каждому выпадает счастье услышать на многотысячном стадионе свою песню – Эдем был уверен, что Крепкий не будет держать под сукном написанную два дня назад композицию – пусть даже при выходе на бес, но он обязательно представит ее публике.

Пункт третий? Так надо расставить точки в истории с Артуром. Эдем придёт в себя и прежде всего вызовет его на честный разговор. И, наконец, выяснит, зачем тому понадобилось притворяться другом.

Как прокрастинатор, которому тяжело взяться за главную задачу – и он берется за десяток неважных, Эдем откладывал ответ на вопрос: как он хочет организовать встречу с Инарой. Расскажет ли он ей, что жизнь, которую он рисовал себе в юности, так и не сложилась, оказалась пустой, что в ней было мало смысла? Расскажет ли об этих немыслимых трех днях, которые позволили ему оставить свой след в современности? Сознается ли, что долгие годы ловил ее отражение в окнах машин и догонял рыжих женщин, потому что надеялся, заглянув им в лицо, увидеть знакомое созвездие пробуждавшихся двадцатилетним веснушек и подолгу пытавшегося вернуться в сон?

Нельзя вернуть прошлое? Ну конечно можно.

Или все это погоня за миражом в пустыне? Разве можно восстановить как-то иначе, чем в памяти, их с Инарой путешествие по вечернему Подолом. Пусть это была и самая обычная прогулка. Со звоном наполненных светом трамваев, с причудливыми очертаниями лепнины на старинных домах, со вездесущим ароматом цветущих деревьев.

Следует ли посвящать последний день иллюзорному поиску потерянного времени?

Ну конечно, стоит.

Эдем как раз пытался вспомнить, как это – чувствовать в ладоши тепло рук Инары, и вдруг дверь в палату приоткрылась, воткнув треугольник света в тумбочку у кровати. Гул в батареях помешал Эдему услышать шаги, приближающиеся к палате. Президента застали врасплох.

Забыв о боли в ногах, Эдем инстинктивно шмыгнул в туалетную комнату, заметив в дверях силуэт в медицинском халате.

Удалось. Его не заметили.

Пытаясь не скрипнуть дверью, Эдем аккуратно закрыл ее, но оставил себе узкую щель для наблюдения.

Свет в палате зажегся только секунд через десять. Эдем слышал, как гость остановился у постели.

Молчание было таким длинным, что Эдем усомнился: может, пришел уже из комнаты? В конце концов визитер сделал еще несколько шагов и Эдем различил его широкие плечи и густую шапку волос.

– Кто ты? – спросил гость.

Эдем вздрогнул и отшатнулся от двери. Только справившись с дыханием, он сообразил: ну, конечно, гость говорил не с прятавшимся в туалете президентом, а с пациентом, лежавшим на кровати.

Когда Эдем снова приник глазом к щели, мужчина копался в кармане своего пиджака. На свет был явлен тонкий кошелек, а из него грохнула визитка. Зеленый камень сверкнул на пальце визитера, когда он клал карточку на тумбочку, и Эдему снова перехватило дыхание. Он узнал гостя.

Человек, в теле которого он был вчера. Виктор Шевченко. Уже не миллиардер, может быть, гений и отныне – стопроцентный филантроп. Что он знает?

Эдем дышал не чаще трех раз в минуту, надеясь уловить даже шепот, но Шевченко больше не произнес ни слова.

Он не знал, сколько времени прошло. В конце концов дверь отворилась, и в палату вошел еще кто-то.

– Он вчера дежурил и сегодня отсыпается, – Эдем узнал голос Затойчи. – Будет завтра после обеда.

Без сомнения, речь шла об Артуре.

Шевченко кивнул и быстро вышел. Щелкнул выключатель – это уже постарался Затойчи – и комнату снова заполонило урчание системы отопления.

А Эдем об этом не подумал. Да, люди, в телах которых он путешествовал, помнили то, чем они занимались в один прекрасный день в своей жизни. Вот Шевченко и проникся вопросом: что это за незнакомец, в палате которого он вчера почему-то был! И, как и положено действенным людям, решил это выяснить.

Выждав, пока глаза привыкнут к темноте, Эдем осторожно приоткрыл дверь туалета. Он снова был наедине с самим собой.

Эдем остановился на том месте, где несколько минут назад стоял Шевченко. Какие выводы сделал бизнесмен, глядя на это восковое, незнакомое лицо?

Эдем теперь не мог взглянуть в это лицо – ему оно было как раз до боли знакомо, но в то же время такое далекое… Поэтому он рассматривал руку, вытянутую вдоль края кровати, а когда дошел до кончиков пальцев, увидел еще кое-что.

Кошелек. Черная прямоугольная дыра, поглощавшая весь свет, падавший на нее.

Значит, вот-вот Шевченко или Затойчи могут вернуться за ним – и президент снова рискует себя проявить. Пора идти.

Эдем легонько постучал по спинке кровати, прощаясь до утра, тьма схватил с вешалки палку и выглянул в коридор.

Две медсестры болтали о чем-то своем у заваленного рекламными проспектами стола. Прислонившись к косяку, школьница со скоростью машинистки с тридцатилетним стажем строчила сообщение в своем телефоне. Парень в рубашке цвета хаки уныло ковылял по коридору; проходя мимо президента, он даже не обратил на него внимания. Можно было считать, что дорога свободна.

Эдем захлопнул за собой дверь и, опустив голову, двинулся в сторону лифта. Выпрямился он только выйдя из отделения. Если президента увидят в коридоре, уже не страшно. Никто не угадает, кого он решил удостоить визитом.

Где-то далеко гремела каталка. Нечеткие отрывки доносились с лестницы. Лифт гудел, когда же он остановился на этаже Эдема, оказалось, что кабинка пуста. От других пассажиров остался только стойкий запах котлет.

Эдем выбрал кнопку первого этажа. Лифт, который, похоже, был введен в эксплуатацию еще во времена Архимеда, поплелся вниз, дрожа, грохоча и угрожая сорваться в любой момент.

Только теперь Эдем обнаружил, что в спешке прихватил не ту палку. Президентский остался в палате, а в его руке был именно тот, со стеклянным набалдашником и розовой водой внутри, который во вторник подарил ему Артур.

Кнопки "стоп" в лифте не было. Следовательно, надо ехать к первому этажу, потом вернуться, прогуляться мимо палаты и, если в ней не горит свет, поменять палки. Во всяком случае, не следует оставлять доказательства того, что в гостях у Эдема побывал президент.

На зеленом табло высветилась двойка, и лифт остановился, готовясь подобрать особый экземпляр – человека, который ленится спуститься со второго этажа на первую лестницу.

Вошел пожилой мужчина в неуклюжем клоунском костюме. Из пакета в его руке торчал красный парик. На шее плохо смыты следы белого грима. Механически кивнув президенту, мужчина нажал кнопку первого и горевшего этажа и повернулся к Эдему спиной.

Лифт пополз дальше.

Эдем смотрел на замершие рядом ботинки из клеенки и вдруг понял: президент знает этого пассажира. Откуда он не мог вспомнить, но знает. Может, они виделись на одной из тысяч встреч, где Антоненко побывал за свою управленческую карьеру. А может быть, этот мужчина выступал на одной из сотен мероприятий, где Антоненко пришлось быть почетным гостем.

Когда лифт превратился из черепахи в улитку, Эдем решил не копаться в воспоминаниях президента – это уже перестало быть интересным делом. Но вот дверь хлопнула, клоун нетерпеливо вышел, и человек, который Эдем увидел за его спиной, словно разрядом пробежал по чужой памяти и выхватил щупом нужную картинку.

Перед Эдемом стоял Безликий, и он был напуган.

Но причиной страха было не то, что Безликий увидел президента. Его испугало другое: президент с клоуном ехали в одном лифте.

Муж прошел мимо Безликого, уделив ему такую же жалкую долю внимания, что и своему соседу по кабинке. Тот же провел грустного клоуна взглядом: действительно ли он к выходу отправился?

И Эдем теперь знал причину страха: Антоненко видел клоуна много раз – на чужом семейном фото.

Никакой угрозы покушения на президента не было. Безликий придумал ее, узнав, что Антоненко намерен приехать в больницу.

Не отводя взгляда от Безликого, Эдем нажал кнопку второй этажа: там должен лежать человек, к которому пытались не подпустить президента. В стремительно сужающуюся щель он увидел, как Безликий достал телефон.

Антоненко старался не думать об этой части своей жизни. Но теперь воспоминания, которые он отгонял годами, хлынули на Эдема так, словно прорвало дамбу.

4.14

Олекса Антоненко встречает свою последнюю любовь в тот период жизни, когда он уже женат и работает в Нацбанке.

Это происходит в июле – настолько жарком, что мысли плавятся даже под прохладным душем. Жена с ребенком, тесть и теща уехали на турецкий курорт. Антоненко понимает: присоединяйся к ним, отдыха не получится – теща снова будет пилить собственную дочь, которая мало внимания уделяет мужчине, а тесть – без конца расспрашивать о перспективах украинской экономики и о том, стоит ли запасаться валютой (как речь идет о миллионах, а не о пару сотен долларов по зарплате).

И вдруг Олекса принимает предложение университетского приятеля, который после окончания вуза продолжает заниматься наукой.

Тот каждое лето отправляется с компанией преподавателей в путешествие на яхте вдоль берегов Греции. На этот раз судно также зафрахтовано, но один из будущих путешественников через форс-мажор отказывается от поездки. Заполнить пустую каюту лучше, чем делить на четырех плату за отказавшегося, и Олексе предлагают отправиться с ними. Он принимает приглашение.

Олекса замечает Сашу, только поднявшись на борт. Длинные ресницы. Улыбка – обезоруживает. Саша преподает на кафедре биологии, любит слушать музыку на пластинках и часами может рассказывать об особенностях кинематографа французской «новой волны». Но все это Олекса узнает потом. А теперь он краем глаза следит за улыбкой, которая его пленила, и лениво отгоняет от себя мысль, что если бы компания была незнакома, то он набрался бы смелости проверить, возможна ли интрижка с Сашей.

Их яхта называется «Калипсо» – слишком громкое название для этого корыта с облупленной на носу краской и каютами размером с спичечный коробок. Но ветер, солнце и море одинаково хороши и на яхтах миллионеров, и на судах обычных преподавателей, собирающих копейку на эту поездку месяцами.

Их капитан – с кожей, просоленной настолько, что, если бы он погрузил пальца в кастрюлю с супом, приправа уже не понадобилась бы, – молчалив и скуп на движения. Но дело свое знает. Они заходят в гроты и загорают на пляжах, до которых не добраться до суши. Цокаются бокалами в семейных винодельнях и кричат песни в полутемных тавернах. Собирают и теряют сувениры и воспоминания. Олекса все чаще отправляется на вылазки с Сашей, и однажды это решает их судьбу.

Когда другие рассыпаются от усталости на деревянных лавках семейного ресторана, Олекса и Саша решают взобраться на отвесную скалу, откуда, как уверяли местные торговцы, открывается великолепный вид на бухту.

Оказавшись на вершине, Олекса отдает должное совету торговцев. Но ее настоящую цену он понимает на утро, когда других путешественников увозят после бессонной ночи в больницу с острым пищевым отравлением. На яхте остаются трое – Олекса, Саша и капитан, умеющий быть невидимым и давно разучившийся удивляться.

Саша слегка шевелит ресницами и смеется над шутками Олексы. И потому тот вскоре кладет свою ладонь на ладонь Саши – и чувствует пальцы в ответ.