Текст книги "Времени нет (ЛП)"

Автор книги: Рустем Халил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Президент контролировал свою мимику. Если мое знакомство с информацией и удивило его, то он этого не высказал, как компьютер последнего поколения, пытаясь вычислить «в уме», кто и как мог узнать эту правду. Он не спешил отвечать, но в таком случае и я буду молчать.

– За идеи в нашей команде отвечает глава администрации, – сказал наконец Антоненко.

– Возможно. И Гарда перешел от слов к делу. Я знаю, что взрывное устройство заложено. Он на стадионе "Олимпийский", прямо под сценой. И вы собираетесь взорвать его сегодня во время концерта. Вся соль ситуации в том, что вы, господин президент, при взрыве будете смотреть концерт из вип-ложи. Шансы пострадать у вас будут скудными. При этом зрители после взрыва разбегутся, ожидая второй бомбы, но не вы. Как настоящий лидер нации вы спуститесь вниз – помочь раненым и вынести убитых. Вы будете прекрасно выглядеть в объективах. А оставив наконец стадион, объявите войну террору.

Президент не подхватил мою игру.

– Гм, интересная выдумка, – сказал он. – Кто еще верит в эту сказку?

– Господин президент, – я с упреком покачал головой. – Здесь больше никого нет, поэтому прекратите клеить дурака. Там все в ваших отпечатках. Вы ведь были на стадионе, под сценой, этой ночью. Уже не говоря об оставленной там палке, которую вы вчера ошибочно вынесли из моей палаты, это легко можно проверить по камерам наблюдения в больнице.

– Что за ерунда? – вмешался в наш диалог Безликий. – Я гарантирую, там все чисто, – заверил он президента.

– Боюсь, ваш президент вас немного подставил.

Антоненко ответил не сразу. Я решил, что он не будет объяснять ничего подчиненному. Но Безликий был уже более чем подчинен – он стал сообщником, и капля его сомнения могла разъесть кислотой президентские планы.

– Я не знаю, почему я там оказался, – теперь президент отвечал уже Безликому. – Сейчас кажется, будто все было в тумане. Надеялся спросить его, – он ткнул в мою сторону дулом пистолета, и я сразу же спрятался за трубы. – Но даже если мои отпечатки найдут после взрыва, кто подумает меня дактилоскопировать? Никто не снимает пальчики у президентов. И потом, когда толпа разбежится, я спустюсь вниз и помогу выносить раненых. Помните, как Штирлиц объяснил появление своих отпечатков на чемодане советской пианистки?

Безликий помнил.

– Всегда можно сказать, что вы оставили их, когда переносили раненых.

– Именно так, – президент дождался, пока я снова явлюсь из-за труб. – Но я не понимаю, Эдем, если вы все знаете, зачем спешили на стадион, а не позвонили в полицию? Надеялись ли самостоятельно обезвредить бомбу и стать героем?

– Я не сапер, – ответил я. – Я бы сообщил в полицию, но сначала должен был забрать свою палку, потому что вы оставили ее под сценой, рядом со взрывным устройством.

– Испугались, что там найдут не только отпечатки мои, но и ваши?

Похоже, он действительно не верил, что я три дня пробыл в коме. Не удивлюсь, если президент предполагал: все, что произошло с ним вчера, это часть какой-то спецоперации.

– В набалдашнике этой палки – лекарство от моей болезни. Единственный на сегодняшний день экземпляр.

Президент взглянул на Артура, о котором, казалось, все забыли. Тот неохотно кивнул.

– В этом человек: сначала позаботиться о своей шкуре, а потом звонить в полицию и спасать человечество. А теперь главный вопрос: откуда вам все это известно?

– Нет, – я помахал пальцем. – Ответ в обмен на ответ. Теперь мой черед спрашивать.

Безликий двинулся ко мне, но президент снова его остановил. Он понял, что насилием от меня ответов не добиться, а кружка его любопытства была наполнена еще только на четверть.

– Спрашивайте.

– Почему? – спросил я. – Почему человек решает переступить кровь, чтобы сохранить свою власть?

Президент не скрывал удивления – последнее, чего он ждал, так это вопрос с морали.

– Почему? – повторил он, и вышло, что теперь он спрашивает себя. – Может.

Такого лапидарного ответа мне было мало, и президент это понимал.

– Знаете эту дилемму о человеке, который стоит на мосту и видит, как несется вагонетка?

Еще бы не знал.

– На рельсах пять рабочих, а рядом, на мосту, мужик размером с полтора центнера, – продолжил президент, не ожидая моей реакции. – Можно толкнуть его под рельсы и этим спасти других, или следить и дальше – и люди погибнут. Меня эта загадка всегда раздражала. Если у меня есть власть толкнуть толстяка, почему я должен заниматься только мнением, или этично обменять одну жизнь на пять? Здесь можно подойти по-другому.

Потому что сила не обязывает – она позволяет.

Возможно, мне интереснее проверить с точки зрения физики способна ли эта туша весом в полтора центнера остановить однотонную вагонетку. Почему это не может быть достаточно веской причиной сделать выбор в пользу рабочих? Может, наоборот: мне хочется достать телефон и снять, как вагонетка врезается в толпу людей. Еще вариант: мне хочется выпить, и толстяк – удобная компания, он знает дорогу в ближайший бар. Да что там, может, мне просто хочется отвлечься и уйти, думая о собственных проблемах, а не о людях на рельсах. Чем бы это ни кончилось, это не кончится иначе, чем в других случаях: погибнет либо толстяк, либо пятеро рабочих. Единственный возможный результат и позволяет мне руководствоваться при выборе любыми удобными аргументами. Самой силы маловато. Сила распорядиться силой по собственному желанию вот что важно.

Десятилетиями цивилизованный мир отнимал ради слабых права у сильных, все сильнее сжимая сильных у тисков. На смену классической дискриминации пришла положительная дискриминация. На смену свободе слова – дикая форма толерантности, ежегодно устанавливавшая все новые барьеры. Но если ты сжимаешь графит, нужно уметь остановиться в тот момент, когда он превратится в бриллиант.

Слабые горланили о равенстве, но где оно, ваше равенство, если вы ограничиваете возможности сильных? Если сила только придавала вам уязвимости в обществе, под лозунгом защиты слабых разрушало то, что сильные строили годами на фундаменте своей мечты, пота и крови. Слабаки, как гиены, объединялись в стаи, чтобы загнать льва, и твердили при этом о справедливости.

Но бриллиант рассыпался на занозы.

Я начал замечать это в 2014-м, когда Россия вторглась в наш Крым, предлагая новый передел мира, а ответный мир принялся угрожать пальцем вооруженным до зубов людям. Но это был не просто передел мира – это было изменение вектора ценностей. Мир увидел, что сила может быть аргументом. И миру, уставшему от наждачной бумаги толерантности, стало это нравиться.

Простые ответы более привлекательны, чем сложные объяснения. Черно-белый мир более понятен и честен, чем цветной. Человек не просто поставил эмоцию выше чувств – он стал этой эмоцией. Время поисков варваров изменилось на время ожидания их, потому что никто не ждет их сильнее, чем человек, который не признает, что сам стал варваром. Чем же слабые ответили на экспансию силы? Решили сильнее сжать тиски культуры отмены. Назвали обогащение культур культурной апроприацией. Слабые показали, что варвары правы.

Этот мир нуждался в ремонте. Ибо чувство отторжения, вызванное ультратолерантностью, собираясь по капле, однажды просто разорвало бы его на куски.

И вот мы, варвары, взяли в руки разводные ключи…

Президент тряс палкой – как разводным ключом, забыв о больной ноге. Голос его гремел, как у Зевса, спустившегося на эту крышу и обретший человеческий облик. И когда он наконец умолк, его слова еще некоторое время парили в воздухе с электрическим треском. В этот момент становилось очевидным, как человек с такой харизмой мог выбраться на вершину власти. Даже Безликий, которого трудно было обвинить в сентиментальности, стал бледен, словно его схватили за сердце.

– Вы намерены взорвать людей ради сохранения своей власти, – напомнил я. – Это ваш разводной ключ?

Его пламя уже прочехло до жарки, но мои слова, как мехи, снова раздули огонь в доменной печи.

– И мне потом с этим жить. Это мне вспоминать лицо погибших и осознавать, что ни одно раскаяние такого греха не искупит. Это моя жертва, и я приношу ее ради своего народа. Меня интересует не власть, нет. Власть тяжелая ноша, и я несу ее только потому, что знаю наверняка: кроме меня, никто с этим не справится. На одной чаше весов – несколько случайных жизней, на другой – будущее страны. И если у меня уже есть сила выбирать и сила распорядиться этой силой, я выбираю будущее. Сегодня на телеэкранах украинцы увидят, как из пепла возрождается национальный герой, который сначала поможет раненым, а потом поведет людей…

Посошок застыл в его руке, сам он стал как мраморный памятник, и только подвижные губы и подбородок, то и дело подергиваясь, выдавали в нем живого человека.

Но один из нас не собирался наблюдать дальше этой метаморфозы. Об Артуре все забыли, я тоже, и это было ошибкой.

Плавно, как уснувший на волнах лебедь, Артур сокращал расстояние между собой и президентом. Ладен поспорить: сосредоточившись на действии, он не слышал ни одного слова из сказанного. И в тот момент, когда все остальные были поглощены речью президента, Артур бросился на него.

Я видел это как в замедленной съемке. Вот Артур с наручниками за спиной взмывает в прыжке и опускается рядом с президентом. Вот он бьет его головой в уже почти мраморный подбородок. Вот мы с Безликим застыли в оцепенении, а спустя мгновение бросаемся к ним. Но наши тела еще только начали движение, наши мышцы только напряглись для активного действия, а президент уже приходит в себя от удара. Посошком он отталкивает от себя Артура и, подняв пистолет, стреляет ему в грудь. Медуза вылетает из дула облаком дыма, и Артура отбрасывает на пол.

Кто-то кричит, и я не сразу понимаю, что крик раздается из меня самого.

Артур не потерял сознания, но по груди его растекается огромное бурое пятно. Он рассматривает ее с неподдельным изумлением. Я накрываю рану, словно моя ладонь способна остановить кровь.

Президент нависает над нами ангелом смерти. Его пистолет опущен, но ясно, что наша судьба решена. В его глазах – беззаботное море. Он выглядит как человек, который сделал то, что должен.

Все это продолжалось так долго, что я успел спросить себя: а что дальше? Пятно захватывало все большую площадь – как вражеские войска на военной карте.

Президент кивнул на край крыши – предлагая мне завершить эту сцену последним полетом, но понял, что я останусь на полу до последнего, и снова поднял пистолет.

Никто из нас не заметил, как на крыше появился Гарда. Он словно вынырнул из бетонного озера в нескольких шагах от президента и Безликого. В его руке блистал короткий револьвер – более короткий и более легкий, чем у президента, но такой же смертоносный.

И струйка пистолета Гарды была направлена на его начальника.

– Бросьте оружие, господин президент! – четко сказал он.

Не будь Артур ранен, я наверняка в этот момент зашелся бы хохотом.

– Ты что творишь? – с удивлением спросил президент.

Он на несколько секунд обалдел, а потом решил, что это шутка. Григорий Гарда – его неразлучный спутник на пути власти, его единственный друг и человек, который и устроил всю эту воплем – направил на него свое оружие. Разве могут такие его намерения быть серьезными?

Но Григорий Гарда поднял курок.

Президент уронил палку. Мир рушился на его глазах.

– Что происходит? – с трудом произнес Артур. Ранение не лишило его любопытства.

– Бросьте оружие, господин президент, и два шага назад! Мы все видели и слышали. И о бомбе на стадионе, и о фениксе, вылетающем из пепла.

Гарда прицелился президенту в голову, и я был почти уверен: еще мгновение – и он нажмет спусковой крючок. Это был бы самый выгодный вариант для него – лишить жизни сообщника и заявить, что ничего не знал о его планах.

Почему он не выстрелил сразу? – подумал я и вспомнил полку с посудой в его кабинете. Каким бы стальным Гарда ни был, но десятилетия бок о бок так просто не выбросишь на помойку.

Президент сдался, опустил руку, и пистолет скользнул по его штанине. Нет, он сделал это не из страха быть застреленным – его подкосила измена единственного человека, которому он действительно доверял.

Безликий истошно оглядывался, пытаясь понять, где камера. И наконец, щуря глаза от ослепительного солнца, он ее все-таки разглядел. Глазок телефона между трубами.

Вчера я оставил под козырьком трубы один из президентских телефонов, тот, которым сумел отвлечь начальника охраны. Я вспомнил о нем, оказавшись перед зримой перспективой совершить свой последний полет. Это была не смутная расчетом надежда на то, что телефон там так и лежит и что заряда батареи в нем еще хватит.

Надежда сбылась – в моей команде сегодня играла и богиня Тихе.

Но телефон был нужен мне не для звонка. Кто мог бы помочь нам из той пары людей, чьи номера я знал наизусть? Насколько бы они поверили мне, и насколько оперативно могла настать их помощь? У меня был лучший вариант – ведь со мной была моя память, а в ней – кусочком вчерашних воспоминаний – оставался пароль для разблокировки телефона.

Ну а дальше просто. Олекса Антоненко был человеком, который стремился контролировать все, в том числе и официальную страницу президента в facebook. Так что я сделал, что мог – запустил на ней прямой эфир и поставил телефон так, чтобы от зрителей ничего не скрылось.

Что было дальше, представить не сложно. Кто-то позвонил Гарди и сообщил, что происходит на президентской странице. На тот момент прерывать трансляцию было уже поздно. Гарда понял, что карточный домик обрушился, и увидел единственную возможность не оказаться под руинами – перехватить инициативу. Но действовать ему было очень быстро. Иногда решение предать принимается в считанные секунды, но мне кажется, Гарда так не спешил. Возможно, он думал о своих годах, вложенных в карьеру будущего президента. А может, вспоминал о дочери, которая не дозвонилась своему отцу из больницы, – ведь это тоже было возложено на жертвенник власти. И только выстрел заставил Гарду действовать.

– Крыса атаковала варвара, – объяснил я Артуру. – Не закрывай глаза.

Гарда оттолкнул подальше президентского пистолета и приблизился к нам.

– Срочно вызовите сюда скорую, – он восклицал это не нам, а зрителям facebook – трансляции, потому что вслед за Гардой на крышу не поднялся больше никто. – Здесь тяжелораненый. Здание «Трех китов», мы на крыше средней.

Артур что-то говорил, и теперь мне пришлось приблизиться к самому уху, чтобы понять.

– Беги, – прохрипел он из последних сил. Но я понимал, что он подразумевает: надо бежать на стадион, пока его не оцепила полиция, счет шел на минуты.

– Не закрывайся. Ни в коем случае не закрывайся. Слушай звук моего голоса, слушай, – ответил я и снова вспомнил пророчество джина.

Клубок подкатился к горлу, волосы на коже поднялись как наэлектризованные.

Из-за меня кто-то погибнет, сказал джин, но правильнее было бы сказать: из-за меня погибнет друг.

– Слушай, Артур, слушай. Я здесь, я рядом… – нужно было что-то говорить, говорить. Он слышал звук моего голоса. Только бы он не лишился сознания. И, не ожидая самого себя, я сказал: – Тогда, в детском доме, они не отказывались от тебя. Они выбрали меня, потому что я был похож на их умершего сына. Только по этой причине, понимаешь?

5.17

Наше знакомство с Артуром не было встречей на равных: он был врачом, я безнадежно больным, и, казалось, такая расстановка фигур не предполагает сближения. Со временем фигуры сменили позиции: я получил друга, который однажды проведет меня в последнее путешествие. Но жизнь любит расшатывать основы однообразия своими кульбитами, она – настоящий анархист. И сегодня оказалось, что Артур может умереть раньше меня, смертельно больного.

Это я потащил его на стадион, я предложил подчиниться полицейскому, я позволил событиям на крыше завершиться именно так. В том, что он оказался под скальпелем хирурга, была моя вина.

Сложно представить, что он почувствовал, узнав во мне укравшего его судьбу мальчика. Он разозлился, что я не успел вылепить из своей жизни что-то путешествующее, или наоборот – это немного успокаивало его боль и обиду? Я вспомнил, как Артур подарил мне палку, в набалдашнике которой спрятал мой шанс на выздоровление. Два существа – черное и белое – боролись тогда в нем.

Еще одна мысль не давала мне покоя: до той несчастной рыбалки, когда Артуру открылась вся правда, он мне был гораздо большим другом, чем я ему. Положение больного давало мне преимущество чаще рассказывать о своих переживаниях и реже слушать их от друга – и я этим пользовался целиком.

Поездка на Олимпийский должна была стать нашей точкой обнуления, но на стадион мы так и не доехали. Теперь Артур в операционной, палку с лекарством и отпечатками президента наверняка уже в руках полиции, а я – в коридоре: жду окончания операции. Если все завершится как положено, и Артура вывезут из операционной без сознания, но успешно залатанной, из нас двоих ему придется решать, как поступить с нашей дружбой. Или мы забудем друг о друге, или история на крыше станет шансом для того, чтобы выдолбить новую лодку нашей дружбы взамен разбитой на порогах.

Ступням было жарко из-за надеты на кроссовки бахилы, хотя кондиционеры в больнице работали на совесть. Откуда-то звучали женские голоса и лязг металла, но в коридорном переулке перед входом в операционную были только трое: я, Капитан и антикоррупционный прокурор Мостовой. Неисправная люминесцентная лампа время от времени моргала, сопровождая свое изменчивое настроение неприятным треском.

– Ну и кашу вы заварили, – Леонид Мостовой тщетно пытался получить от меня хоть какие-то подробности, а потом сдался и забрался в телефон – ленты всех новостных агентств сегодня горели красным.

Единственное, в чем я оказался ему полезен, – объяснил настоящую роль Гарди во всей этой истории. Мостовой сделал мне больше – обеспечил Артуру охрану и спас меня от допросов на выходных. Последняя услуга давала мне то, чего я был лишен всю эту неделю, – время на размышления. Надо было поразмыслить и выстроить логическую историю, которая объясняла бы то, что я знал планы президента. Первый вариант, который пришел мне в голову: соврать, что в коме мой мозг реагировал на внешние раздражители, и я услышал в палате разговор двух незнакомых людей, планировавших теракт. Одним из них и оказался президент. В больнице он вчера был, да и в моей палате, без сомнения, оставил отпечатки, так что такая версия казалась вероятной. К тому же в больнице вчера был и Безликий – его точно зафиксировала какая-нибудь камера наблюдения. Вот и партнер для разговора о подготовке теракта. А почему в моей палате – потому что в ней только один больной пациент, да и тот в коме, – идеальное место обсудить планы без посторонних ушей.

– Почему президента до сих пор не задержали? Ведь он во всем признался, – Капитан давно не проводил столько времени на новостных ресурсах, как сейчас, в больничном коридоре, и теперь был искренне возмущен.

– Как его задержишь? Он же президент, а значит, неприкосновенный. Но это временно, – пообещал Мостовой. – Насколько мне известно, сегодня вечером в экстренном порядке соберется Верховная Рада и попытается объявить ему импичмент. Интересно, как это оно – импичмент за несколько недель до того, как он и так избавился бы от президентского кресла.

– Не избавился бы, если бы не Эдем.

– Это бесспорно, – Мостовой спрятал телефон в пиджак и вынул визитницу. Ловко развернул ее единственной рукой и протянул мне. – Самое интересное начнется завтра, когда Антоненко и Гарда наперебой начнут давать показания друг против друга. Это даже грустно: столько лет работать командой и за мгновение стать чуть ли не врагами.

Я забрал с визитницы карточку.

– Верю, что операция пройдет успешно. Желаю вам сил держаться.

Я пожал ему руку.

– Да и вам того же. Ночка у вас сегодня, вероятно, будет бессонная.

– Я научился спать во время обстрелов и спать перебежками – в машинах или приемных – раз плюнуть.

До того, как он повернул за угол, я успел крикнуть вслед:

– А у кого сейчас трость? В полиции?

– Там не было ни одной палки, – ответил Мостовой не сбавляя шага, перед поворотом махнул рукой – и исчез.

Итак, сегодня, придя в себя на стадионе, президент таки вспомнил о палке, вытащил его из стальных стоек и ушел вместе с ним. Но он заметил, что это не его трость… Куда он его девал, есть ли еще шанс знать? Или лекарство, как летучая рыба, сверкнуло на мгновение чешуей, поманив обещанием второй жизни, и исчезли навеки в бурном потоке последних событий?

Подумаю об этом завтра.

Капитан будто угадал мое состояние и ободряюще хлопнул по плечу. Он собирался что-то сказать, но в этот момент дверь операционной отворилась.

Сначала оттуда вышла медсестра, унося в руках пустые лотки из нержавеющей стали. Вслед за ней, стягивая на ходу перчатки, появился хирург со спущенной на подбородок маской. Обогнув нас, он швырнул перчатки в урну, набросился на кулер и, выпив первую порцию одним глотком, сразу стал набирать вторую.

Мы с Капитаном окружили его с двух сторон, преградив путь к отступлению.

Двух стаканчиков не хватило. И я протянул хирургу еще один. Сейчас бы я отдал ему всю воду мира.

– Угрозы для жизни нет, – сказал он перед следующим глотком. – Две-три недели пойдет на восстановление, но все лучше, чем казалось сперва. Наш верховный главнокомандующий даже стрелять не умеет нормально. Неудивительно, что его рейтинг не выше популярности офисной проволоки, которая ходит на работу в сандалиях с носками.

– К нему можно?

– Вы что, влюбленная девица-гимназистка? Посетите завтра, когда он придет в себя. И никакой еды или цветов!

Артур будет жить, сказал хирург. Похоже, джин ошибся, предрекая чью-то смерть.

– Я планировал поочередовать возле него, – заявил я.

– Если вы не близкий родственник, тогда завтра – в часы посещения. А сейчас – прочь отсюда.

– Я адвокат, а значит, ближе любого родственника.

Хирург смял бумажный стаканчик с таким хрустом, словно пережимал мне шейные позвонки.

– Его еще зашивают. А вы – на выход!

Капитан схватил меня за локоть и потащил.

– Давайте послушаемся врача, Эдем. Вам тоже нужно отдохнуть! – сказал он мягко, как монах, познавший путь смирения, но руку мою сжал крепко.

Хирург не сдвинулся с места, пока мы не вернули за угол.

Судно Капитана было пришвартовано во внутреннем дворе: он резонно решил, что у входа в больницу может дежурить пресса – сегодня я был автором сенсации рока и лакомым куском для журналистов.

Капитан говорил о том же. Он вспомнил, что мог бы в это время оказаться на стадионе и размышлял, сколько таких счастливчиков с билетами, которые остались сегодня без концерта, благодарят судьбу, что все завершилось именно так.

– А должны благодарить вас, – добавил он, когда мы спускались по пожарной лестнице, и эхо его слов прыгало металлическими ступенями. – Тем более, на концерты можно ходить еженедельно, а такое шоу, которое вы устроили в Facebook, видишь только раз в жизни. Вы стали звездой, – он подмигнул мне, – и теперь, наверное, можете собрать стадион не меньше, чем Олесь Крепкий.

– Теперь меня только начнут называть "тот же", – ответил я. – Тот самый парень, что был на видео с президентом.

Внутренний двор не был загроможден автомобилями – таки субботний вечер. Капитан нажал кнопку на брелке, пропищала сигнализация.

– Послушайте, Эдем, мне кажется, вы не совсем понимаете, что произошло. Вы изменили ход истории – ни больше, ни меньше.

Он положил руку на крышу машины, но открывать дверцу не торопился.

Я расхохотался. Но Капитана не так легко было смутить.

– Я же говорю не только о жизни, спасенных сегодня, – хотя и о них тоже, конечно. Но прежде о том, что вы вывели президента на чистую воду. Представьте, что было бы со страной, если бы ею еще пять лет руководил человек, любящий власть настолько, что готов к массовому убийству. Из этой пятилетки варваров мы бы вышли другими.

– Ну, вы, Капитан, вряд ли бы изменились. Так и вели бы свой корабль по городским улицам, не покидая его, какие прекрасные виды не обещал бы пейзаж за окном. А если меня через пять лет уже не будет – наверное, этого не избежать, вы наверняка станете надежной опорой для кого-то другого – доброта не терпит пустоты. Становитесь тем, кем вы оказались для меня. Другом, который молчит, когда нужно помолчать, слушает, когда нужно выслушать, и подсказывает, когда нужно посоветовать.

Капитан прочистил горло, отошел к кузову и что-то проворчал себе под нос. Он не из сентиментальных. Звякнули ключи, щелкнула крышка багажника, и что-то мягкое ударилось об его край изнутри.

– Не люблю менять ни привычки, ни людей в своем окружении.

Его голова выглянула из-за открытого багажника.

– Но даже капитанам иногда приходится покидать свои корабли, – продолжил он. – Я не попал на концерт, однако на стадионе побывал. Удивительная история…

Это было так непохоже на Капитана, ведь все свои странные истории он рассказывал, удобно устроившись в водительском кресле. Но сейчас он нарушил собственное правило.

– Днем жена уехала навестить сына, и он должен был привезти ее на «Олимпийский». Поэтому я отвез клиента и припарковался рядом со стадионом: решил уже не ездить по заказам, а дождаться моей бесподобной капитанши и с ней под ручку войти в святая святых культурного вечера. Я стоял недолго. Не спрашивая никакого разрешения, ко мне на переднее сиденье залез мужчина в клетчатом пиджаке – таких теперь уже не носят. При этом он даже не назвал пункт назначения – настолько увлекся видео в своем телефоне. Я сразу же узнал ваш голос, так что это видео дальше мы смотрели вдвоем. Впервые в жизни я решил, что от изобретения фейсбука есть какая-то польза. Но видео я так и не досмотрел…

– Почему? – удивился я.

Капитан наконец закрыл багажник, но теперь он стоял не с пустыми руками. Мгновение он смотрел на меня, а затем резко и торжественно поднял над собой продолговатую вещь, один конец которой сверкнул в вечернем свете розовым пятном.

Он держал над головой мою палку, в набалдашнике которой переливалась розовая жидкость – мое спасение.

– Как? Вы?.. Откуда?.. – я растерялся и растерял все слова.

Капитан выглядел победителем национальной лотереи, хотя последним ее бенефициаром был, конечно, я. Он вручил мне эту палку, и я взял ее – аккуратно, нежно, словно толстое стекло могло рассыпаться от моего прикосновения.

– Пришлось срочно покинуть корабль и добраться до сцены до того, как стадион окружит полиция. В первый раз мне понадобилось мое удостоверение, просроченное еще десять лет назад. Вот так я похитил вещдочку с места преступления, да-да. К счастью, если это уплывет, у меня есть хороший адвокат.

Я чувствовал себя удивительно. Видимо, похожие ощущения испытывали Бантинг и Бест, когда впервые укололи инсулин ребенку, находившемуся в диабетической коме. Лишь две столовые ложки жидкости, но цена им – целая жизнь. Надежда, окрашенная в розовое. Шанс все в конце концов сделать как следует. Я вспомнил, как несколько дней назад Артур протянул мне эту палку ручной работы – как символ, что моя болезнь прогрессирует. И теперь казалось странным, почему я не догадался о секрете этого набалдашника тогда, когда увидел, что лекарство от поражения Митча такое же на вид.

– Видите ли, не только я сегодня спасаю жизнь.

Я представил, как Капитан бросился на стадион, как его не могли остановить ни охранники, ни организаторы концерта, ни толпы стекавшихся на место происшествия фанатов. Сказочный герой с красным удостоверением.

– Ждите, вы оставили того человека в своей машине? Вы ведь не бросаете ее даже ради прогулок в парке, а тут доверили авто незнакомцу!

Капитана, который ищет неизвестную ему палку среди металлических конструкций, представить было легче, чем брошенный на неизвестного корабль.

– Эдем, – рассудительно сказал он, – это всего лишь машина.

Он устроился на сиденье, опустил окно и сразу же закурил. Капитан не торопил меня, давая время привыкнуть к мысли, что жизнь продолжается, что она будет продолжаться и для меня. Но я понимал, что всю полноту этого открытия я полностью осознаю только со временем – и она накроет меня с головой, как волна серфингиста.

Я ударил резиновой подковкой палки по асфальту – как будто поставил символическую точку в этой затянувшейся истории.

– Едем домой, – сказал я. – Пора завершить этот долгий день душем и крепким сном.

Я сел рядом с Капитаном и зажал палку между коленями. Как сытый дракон, загрохотал двигатель.

Пытаясь устроиться поудобнее, я ударился коленом о бардачок с очками и вспомнил об Оресте. А не досталось ли ему сегодня на орехи?.. Во всяком случае, я увижусь с ним в понедельник, подумал я, когда он снова вернется в палату.

Охранник в будке уставился на телефон. Капитану пришлось выдвинуться из окошка и постучаться по стеклу, чтобы нас заметили.

Шлагбаум неуверенно начал подниматься.

Однако уехать из-под арки мы не успели. Перед нами, взвизгнув колодками, затормозил синий «форд». Я опешил. Это был автомобиль Артура, тот же, оставленный на обочине с ключом в замке зажигания. Но что она здесь делает?

Я тронул за плечо Капитана, который считал неправильным давить на клаксон под больничными окнами, поэтому собирался выскочить из машины и выяснить, что происходит.

«Это за мной», – хотел сказать я, но уже не знаю, успел ли озвучить. Дверца «форда» открылась и вышел водитель: коротко стриженый, седой, с длинным худым лицом и мускулистыми руками, в клетчатом пиджаке и солнцезащитных очках.

– Черт, да это же мужик! – воскликнул Капитан. – Тот, что сел ко мне в такси с телефоном в руке. Это он остался в машине, когда я побежал на стадион… – Капитан увидел мой стеклянный взгляд. – Ждите, вы знакомы?

Саатчи, а это был он, прислонился к машине, оперся ногой на колесо и снял очки. Я ожидал, что огоньки его зрачков заплясают во мраке, но ничего такого не было.

– Вот какой я весь в цвете! – воскликнул Саатчи и пустил муравьев на мою кожу.

– Капитан, я оставлю палку вам – завезите, когда заедете за мной для пробежки, – сказал я и добавил о себе: – …если я буду дома.

– У вас все хорошо? – обеспокоился он.

Я кивнул, пожал ему руку и вышел из машины. Саатчи играл скобками своих очков.

– Выдохни, Эдем! – крикнул он, увидев, как я робко подхожу к нему. – Я только приглашаю тебя на ужин. Только ты, я и ночной киев.

5.18

Я едва сдержался, чтобы не ощупать его лицо – сложно поверить в джиннов, но еще сложнее, если один из них оказывается прямо перед твоим носом. И, словно угадав следующее мое желание, Саатчи протянул руку для приветствия.

Рука была сухая и теплая.