Текст книги "Времени нет (ЛП)"

Автор книги: Рустем Халил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Остаток пути в Афины принадлежит только им двум. Они не спрашивают друг друга о прошлом и не планируют будущее. Дни и ночи сотканы из тысяч цветных мгновений, и они проживают каждую. Олекса влюбляется в фильмы «французской волны», не увидев ни одного. Саша искренне пытается разобраться в типах аукционов.

Однажды "Калипсо" отплывает от Итаки, чтобы пройти последний морской отрезок пути. На суше Олексу и Сашу ждет рассчитанный на пять микроавтобус. Он привезет их прямо в реальность.

Они прощаются перед посадкой на самолет.

Но море, солнце, ветер и соленые губы слишком прекрасны, чтобы проститься со всем этим одновременно.

В терминале «Борисполя» на выдаче багажа Олекса становится рядом с Сашей. Ведь можно заказать одно такси на двоих.

Уже через час Олекса узнает, что у Саши нет пары, зато есть однокомнатная квартира с коллекцией пластинок на всю стену, широкой двуспальной кроватью и семейной фотографией, на которой отец позирует в костюме клоуна.

Вечереет. Саша вынимает бутылку красного вина и предлагает Олексе выбрать пластинку. Олекса стоит перед полками от края до края и понимает, что он сам на краю – в шаге от величайшей ошибки своей жизни. Что было на яхте – осталось на яхте. Если же Алексей примет предложение и выберет пластинку, это станет началом нового этапа. А у него жена, ребенок и высокая должность.

Олекса извлекает The Joshua Tree.

Потом это станет его привычкой – бывая в зарубежных командировках, заходить в музыкальный магазин и выбирать подарок Саше.

Их связь тайна и запрещена, но Олекса сам удивляется, насколько легко, оказывается, жить двойной жизнью. Достаточно оставить для глупостей только одну территорию – однокомнатную квартиру с двуспальной кроватью.

Его жизнь наполняется вдохновением. Работа кипит. Олекса несется в спорткаре, легко обходя препятствия и заходя в повороты. Жена ничего не подозревает. Она видит, что мужчина изменился, и ей нравится эти изменения.

Но подозревает другой человек, чья жизнь тоже оказывается тесно связана с судьбой Олексы. Когда Гарда узнал его тайну? Олекса и представить не может – настолько ювелирно оберегает свое знание.

Однако однажды все меняется. В тот день, когда Олекса Антоненко становится вероятной кандидатурой на пост министра экономики. Григорий Гарда зовет его на обед в надежный ресторан и выкладывает все карты на стол.

Для него будущее Олексы расписано на годы вперед. И на вершине этого пути – пост президента. Смотри, говорит Гарда, вот оно, твое будущее – будущее блестящего политика. Шанс вписать имя в историю своей страны. Смотри, говорит он, от этого острова к нему плывет твой корабль, а я буду на нем водителем. Но на этом пути есть риф, говорит Гарда, и это твоя тайная связь.

Поэтому корабль сможет отправиться в плавание, если ты, Олекса Антоненко, сделаешь выбор между своим естеством и карьерой.

Следующий день Антоненко впоследствии постарается навсегда вычеркнуть из своей памяти. И иногда ему будет казаться, что у него это получилось.

Два часа он проводит в огромном музыкальном магазине, выбирая последний подарок. Всю жизнь он стоит у двери, не решаясь нажать звонок.

Дверь открывается, и Олексе уже не надо ничего говорить. Саша все понимает по его лицу. Их островок счастья уходит под воду. Они сидят на кухне и молча смотрят в окно. Так проходит их последнее чаепитие.

"Я иду в правительство", – говорит Олекса.

Саша не осуждает. Понятно было с самого начала, что таким чаем однажды все и закончится.

Если закостеневшее общество узнает любовную связь, это может сильно испортить карьеру политика.

Но если это связь двух мужчин, то карьере вообще придет конец.

«Однажды. В другое время. В другой стране. И не с нами», – говорит Саша.

Он подает Олексе плащ и отдает свой зонт. Глядя в окно на фигуру Олексы в тумане, он еще долго ждет, что полюбившийся мужчина вынырнет из белого марева. Его длинные ресницы дрожат.

4.15

Найти Сашину палату оказалось несложно – возле нее дежурил полицейский. Увидев президента, он онемел и не осмелился возразить, когда Эдем толкнул дверь и вошел.

Саша дремал. Голова выбрита, грудь размеренно дышат, длинные ресницы неподвижны, обе ноги схвачены гипсом. Из-под простыни вьется змейка капельницы. Эдем никогда не встречал Сашу, но знал, что его плечи стали шире, а черты лица потеряли былую угловатость, сделав его более мужественным. Свет пронзительно яркий. Эдему захотелось приглушить немного ярость стоватой лампы, под которой даже полудрема была вызовом.

Странно было чувствовать к незнакомому человеку такую сильную нежность – как в затылок Эдема вставили флешку с чужим набором чувств и привязанностей. Одна его часть хотела раскопать под простыней Сашину ладонь, вторая – вернуться в лифт, не вмешиваясь в чужую жизнь.

Опершись на палку, Эдем слушал размеренное дыхание спящего, вдыхал запахи лекарств и апельсинов.

В комнату вошла медсестра. Увидела президента – и окоченела на месте. Эдем прижал пальца к губам, призывая не шуметь. Медсестра поправила прическу, подтянула халат и принялась собирать капельницу. Эдем мысленно попрощался и схватил ручку двери, когда позади него раздался голос:

– Ты все же получил мою открытку.

Эдем никогда не слышал Сашу раньше, но, конечно, узнал этот глубокий, как для его телосложения, голос.

Он стоял, не в силах ни уйти, ни обернуться, пока не вмешалась медсестра.

– Врач запретил прием посетителей более чем на 15 минут, – сказала она, не поднимая головы.

Капельницу она несла перед собой как таран, готовый пробить ворота Трои.

– Бери стула, – сказал Саша.

Он не отрывал глаз от трости Эдема, когда тот убрал из единственного стула пакет с банками и сел, Саша вскочил и стер с лица жалости. Медсестра ушла, тактично прикрыв за собой дверь.

– Уж не залезешь на скалу, чтобы полюбоваться видом на бухту, – Эдем прислонил палку к постели.

– Мне очень жаль, – сказал Саша. – Когда я узнал, что случилось с твоей ногой, я…

Он умолк, не решаясь договорить.

– Собирался позвонить?

Саша кивнул.

– Чтобы знал, сколько раз я собирался позвонить… А ты – нет? – спросил он.

Эдем смотрел в окно, чувствуя, как внутри него собирается сила, готовая высказаться вместо него. Ситуация неправильна, словно рисунки акварелью на песке, у Эдема не было никакого желания участвовать в чужой драме, но что-то внутри не выпускало его из палаты. Жаль, он не выпил стакан виски и не дал президенту больше власти над собой.

– Я знал, что это возможно. Этого достаточно, – Саша массировал руку с катетером. – В минуты отчаяния и разочарования есть одна свеча, которой не страшен ветер. Когда стоишь на краю, есть одна бечевка, которая не даст упасть. Это понимание, что можно набрать твой номер и просто спросить, болит ли у тебя нога. И здесь уже неважно, позвоню или нет. Главное, что возможно.

Это чувство было знакомо Эдему. Годами он тешил себя иллюзией, что где-то в мире есть Инара, что она спит, ест, ходит на работу, любуется платьями в витринах, прыгает через лужи, вспоминает прошлое, глядя на закат. И что однажды, когда Эдему будет уже невмоготу удержаться, ему будет не так сложно в этом оцифрованном мире найти номер ее телефона – и спросить, сходила ли она хоть раз в «Цирк дю Солей». Иллюзия эта разбилась, когда Эдем узнал поражение Митча. Болезнь сказала ему: или ты позвонишь сейчас, или уже некогда. Он оказался слишком слабым, чтобы вернуть Инару в свою жизнь.

– Что произошло? Как ты? – спросил Эдем о том, о чем и должен был спрашивать визитер.

Саша засмеялся, и волна чужих воспоминаний пробежала по муравьям по рукам Эдема.

– Еще жив. Еще выкладываю. Еще одинок. В основном все так же. А ты? Как это быть президентом?

Саша вынул правую руку из-под простыни, чтобы поправить подушку, и Эдема неприятно поразил шрам от ожога выше запястья размером с пяток. Мы можем годами не видеть когда-то близкого человека, но при этом единственные изменения в его облике, которые мы готовы принять, – это прическа и морщинки. Но потом шрамы и татуировки окажутся вехами на пути времени, каждая из которых напоминает, что вы не вместе уже давно.

– Иногда просто дух перехватывает, – Эдем не ожидал, что признание выскочит из него так непринужденно. – Особенно на встречах с главами других государств. Когда они с тобой одного возраста, так и тянет подмигнуть, мол, мы же с тобой понимаем, что это просто игра, только самого высокого уровня. А иногда это бесконечная вереница встреч, лиц и докладов, после которых остается только пустота.

Саша протянул руку, указывая на палку в руках Эдема, и, получив его, принялся разглядывать странный набалдашник.

– Что говорят врачи? – спросил Эдем.

– Что операция прошла хорошо и моей жизни уже ничего не угрожает, но вот с гипсом придется еще месяц полежать. И это при том, что на мне заживает как на собаке. Но это пустое. Папа каждый день приносит есть, – Саша кивнул на пакет, – потому что со здешними продуктами пришлось бы туго. Почему-то когда реформировали нашу медицину, о приличном питании для пациентов забыли. Кстати, хочешь подписаться на гипсе?

И он отбросил простыню. Гипс на ногах был усеян надписями и рисунками самых разных размеров и цветов. Один из художников даже умудрился оставить на нем достаточно удачный шарж на Сашу.

– Студенты?

Саша вынул из тумбочки наугад фломастеры двух цветов и протянул Антоненко.

«Он сам еще студент, – подумал Эдем. – Разменял четвертый десяток, но остался таким же юношей, как и те, кому он учит».

Между красным и зеленым Эдем выбрал красный.

– Пока подписываешься, расскажу тебе интересную историю. Как-то два студента из моей кураторской группы сбежали из пары, прихватив с моего стола ключи от краеведческого музея. Не помню, был ли ты в нашем университете: на третьем этаже напротив лестницы у нас под музей отдали часть помещения. В этот день ректор проводит экскурсию для коллег из Днепровского университета. Он ведет их на открытую лекцию, знакомит с нашей профессурой, а поскольку до обеда есть время, решает показать им краеведческий музей. Они берут на вахте ключи, открывают музей и здесь у гостей начинается истерический хохот. На оленя и лося натянули по паре брюк. На медведи футболка с фотографией ректора и картуз с эмблемой университета. Что они умудрились сделать с птицами, уже не помню, но было не менее эпически.

Эдем оставил надпись на ноге Саши и, только вернув фломастер, понял, что просто поставил автограф президента.

– В тот же день меня вызывает ректор, – продолжал Саша. – Ну все, думаю, кончились беззаботные дни. Ректор для порядка, конечно, пылает гневом. Выплеснув эмоции, переходит к существу. Мне предложено возместить причиненный ректору моральный ущерб, став вип-агитатором за кандидата в президенты. Я не послал его в жопу по одной простой причине – мне понравилась предложенная им кандидатура. Этим выдвиженцем был ты. Так что запомни: ты победил в том числе и благодаря моей агитации.

Саша засмеялся так мелко, словно пересыпал горох.

– Вот тогда у меня и появилась идея-фикс, что ты ко мне вернешься, – добавил он, не переставая смеяться.

Щелкнула дверь, зашла медсестра с градусником, недобрым взглядом посмотрела на Сашу – и тот быстро стал серьезнее.

– Врач запретил вам принимать посетителей дольше пятнадцати минут, – сказала она, передав пациенту термометра. – До этого у вас еще и отец побывал. Когда я вернусь, чтобы вашего гостя здесь уже не было.

На Эдема она не поднимала взгляда, словно он был глупо.

– И не сделаете исключение для президента? – спросил Эдем.

– Даже для Папы Римского. Разве что вы Господь Бог, гарантирующий, что пациенту не ухудшится.

Не взглянув на Эдема, она вышла.

– Она явно голосовала не за меня. Вот к кому тебе нужно было применить свой талант агитатора, – Эдем удерживал взглядом дверь, словно они могли снова распахнуться. – К чему такая суровость? Что с тобой случилось?

Саша запихнул градусник под гипс и принялся расчесывать ногу. На его лице проступило блаженство.

– В последнее время мне все чаще снится Греция, – сказал он. – А тебе? Вспоминаешь хоть иногда о тех днях?

– Ослепительное солнце, – ответил президент. – И тот момент, когда ты лежишь на корме, катер подбрасывает на волнах, и соленые крошки рассыпаются по телу… – (Это завораживало – вдруг оказаться в чужих, но приятных воспоминаниях.) – Вкус сангрии. Забытые кем-то шлепки, которые только чудом не унесло в море. Тот момент у зеркала, когда ты брился и вымазал меня пеной. Обрубок грязного каната, о котором мы все время бились головой, поднимаясь из трюма.

– Да-а-а-ак, – протянул Саша, и президент сначала подумал, что это из-за его манипуляции градусником. – Этот идиотский канат ужасно бесил, я постоянно его задевал… Иногда замираешь вспомнив какую-то мелочь, и на несколько секунд оказываешься в другом измерении. Главное, чтобы этого не произошло при пробуждении ночью – потому что недосып тогда гарантирован.

Президент с интересом изучал списанные двумя десятками почерков ноги. Саша был популярным преподавателем.

– Но ведь ты вспоминаешь не только Грецию, – сказал президент. – Играет блюз, обложка пластинки небрежно брошена на пол, а ты развалился в кресле и пьешь вино. Или фильм «Бегство из Шоушенко», который я обнаружил, переключая каналы, и он спутал нам все планы на вечер. А запах рагу из кроля, разливавшегося по квартире, когда ты встречал меня в переднике.

– Такие дни не исчезают. Их не вытравить и кислотой. Они отравляют тебя надеждой, что однажды все можно будет повторить.

– Нельзя вернуть прошлое? Ну, конечно, можно… – пробормотал президент и спросил: – Еще слушаешь пластинки?

Саша проверил температуру и положил градусник на тумбочку.

– Странно. Я ожидал, что ты придешь. Прокручивал наш разговор так и эдак. И она все же не сложилась в голове. Обычно я могу продумывать диалог во множестве его вариаций, а тут врезаюсь в бетонный столб при первой же попытке разогнаться. Поэтому скажу сейчас главное, – Саша откинулся на подушки и уставился в потолок. – Ты достиг всего, к чему стремился. Ты получил высший пост в стране и пять лет ей служил. Мы оба знаем, что обратиться на второй срок у тебя не получится. Ты можешь покинуть политику и наконец пожить так, как ты хочешь. Я годами этого ждал. Ждал, пока ты добьешься, чего хочешь. Теперь я предлагаю тебе другую жизнь. Ты заслужил покой и личное счастье. Мы оба заслужили.

Скрипнула дверь. Вошла медсестра, с очевидным намерением выдворить из палаты навязчивого посетителя, но что-то ее остановило. Интуиция подсказала, что в палате разворачивается драма, в которой нет места мелочам и больничным правилам. Она забрала градусника и, даже не проверив его, молча прикрыла за собой дверь.

– Человек не должен убегать от своей природы, Олекса.

Президент потянулся к палке, но Саша схватил его первым. Несколько секунд продолжалась их молчаливая борьба.

– Саша, извини, сегодня я не готов…

Саша отпустил палку. В его глазах умирала вера.

– Зачем пришел тогда? Мог бы просто не ответить на открытку, и нам обоим было бы легче.

– Я случайно встретил твоего отца в лифте. О какой открытке ты говоришь? – но, спросив это, Эдем сразу все понял. Открытка с изображением моря! Та, что сегодня исчезла из президентского кабинета… Рассыпанные пазлы начали понемногу складываться в рисунок.

– Постой, но разве это не приглашение на лекцию?

Конечно, это было приглашение на лекцию. Он снова нашел ответ на вопрос, едва его озвучив. Другую открытку вряд ли бы пропустили. Посланием было изображение, а не текст! Саша вынул рисунок из тумбочки и помахал перед гостем – яхта, похожая на «Калипсо», на фоне скалы. Картинка, которая должна была напомнить президенту о счастливых днях его жизни и привести к Саше. Но Гарда понял, что значит эта открытка, и украл ее прямо со стола. Когда президент собрался в больницу, Гарда попытался не пустить его сюда. Почему в последний момент? Итак, он узнал от Безликого, что здесь лежит Саша. Но при чем здесь Безликий?!

– Почему ты сюда попал? – этот вопрос прозвучал уже не в первый раз.

– Ты и сам как понял, – впервые Саша смотрел прямо: глаза в глаза. – Есть такой грех – сначала я подумал, что это ты приказал.

– Нет, – с ужасом возразил Эдем. – Нет. Нет!

– Вижу, – мягко сказал Саша. – Кто-то из твоих. Испугался, что я стану говорить – и разрушу твою политическую карьеру. Идиоты. Разве я мог бы это сделать?

Гордо. Никаких сомнений это был Григорий Гарда.

– Тебя хотели испугать или убить?

– Грузовик смял мой фольксваген, – Саша полностью откинул простыню, демонстрируя перебинтованную после операции грудь, живот и синие от уколов руки. – В полиции сочли, что это не случайность. Связывают с моей волонтерской деятельностью. Охраняют. Ты сам как считаешь?

– Я… Я…

Безликий видел его рядом с отцом Саши, поэтому понимает, что они встретились. У дверей дежурит полицейский. Но что будет, когда охрану заберут?

Саша прочел его мысли.

– Если ты решишь остаться в политике, – сказал он так же мягко, – то мне не жить.

4.16

Безликий ждал президента на стоянке. Вытянувшись в струну, он с тревогой смотрел на то, как Эдем в окружении охраны стремительно приближался к нему, – казалось, даже хромота не могла повлиять на крейсерскую скорость президента. Но Безликий не двигался с места. Теперь, когда карты открыты, нужно было выяснить, сложился ли пасьянс. От президентского гнева не уйдешь, и лучше сейчас принять волну, чем убегать, ожидая, что она накроет тебя со спины.

Она ударила в лицо.

Безликий, если бы и хотел заслониться, не успел бы – столь стремительно все получилось. Один из телохранителей даже инстинктивно наклонился, когда Эдем утопил кулак в лицо Безликого. Тот шлепнул на капот машины и, инстинктивно ухватившись за дворники, вырвал их.

Охрана стала кольцом, не пытаясь остановить президента – нет, чтобы минимизировать риски, что эту сцену увидят посторонние, и на тот случай, если Безликий бросится на президента в ответ.

Когда он смог подняться, его уже нельзя было назвать Безликим. Лицо ожило, как пустой стакан, только что наполненный чернилами. Теперь в нем смешались страх и ярость, вызов и смирение. Безликого качалось, но все же он перестал опираться на скомканный капот, выбросил дворники – и вытянулся в струну, готовый подставить левую щеку.

Водитель пострадавшего джипа сразу же подобрал стеклоочистители и мысленно подсчитывал нанесенный машине ущерб.

Эдему не хотелось бить дважды. Он уже выпустил статический заряд и теперь потирал забитые пальцы.

– Гарда ждет вас в «Трех китах», – Безликий понял, что второго удара не будет.

«Что он делает? – эта новость была неприятна Эдему. – Почему именно «Три кита»?

Он грозным истуканом навис над Безликим. Тот поправил воротничок и опустил взгляд, как и положено человеку, желающему изобразить покаяние. Его руки висели вдоль штанов.

– Это Гарда приказал?

Но Безликий молчал. Эдем был уверен, что второй удар здесь не поможет. Что ж, нужно разбираться с организатором, а не с исполнителем. Надо ехать в «Три кита».

"Давно там не был", – пробормотал Эдем, садясь в машину.

Безликий остался на стоянке возле больницы. Головы он так и не поднял.

* * *

Григорий Гарда замер на краю крыши, как черный истукан, и только ветер, хлопая полами его пиджака, оживлял эту деревянную фигуру. Огни города отражались в его глазах, словно языки пламени. И казалось, во всем мире нет сейчас никого более одинокого, чем он.

Много лет назад Гарда тоже стоял, только у стеклянной стены, и смотрел на вспышки неона и красочные подвижные пятна машин. Его друг и протеже Антоненко топтался рядом, не решаясь ни обнять Гарду, ни оставить его самого.

История о дочери Гарди была одной из самых неприятных в жизни Антоненко. Она умирала, когда Гарда был на деловой встрече, так сказал сегодня антикоррупционный прокурор Мостовой, пытаясь уберечь президента от губительного влияния главы его администрации. Антоненко хорошо умел отгонять неприятные воспоминания. Но сейчас, увидев деревянную фигуру на краю крыши, Эдем таки ступил ногой в водоросли чужой памяти, чтобы понять, что произошло на самом деле.

Тогда тоже была осень – богатая дождями и утренними туманами. Гарда пришел на встречу, на которой должна была определиться фамилия будущего министра экономики – одна из ключевых вех в карьере Антоненко. Перед тем, как зайти в оборудованный несколькими ступенями защиты кабинет, Гарда отдал телефон секретарю – так поступал каждый участник того совещания, вместе с действующими тогда президентом и премьером. И только через несколько часов, выйдя оттуда с измученной победой, Гарда узнал, что его дочь звонила по телефону несколько раз из больницы. Это были последние ее звонки.

Вечером после похорон Гарда – черный и омертвевший от горя – стоял у стеклянной стены, за которой безразлично к человеческим трагедиям город разбрасывал огни, как искрящаяся проволока. Кого он обвинял тогда: себя, своего протеже или судьбу – Антоненко так никогда и не узнал.

– С самого утра все пошло не так, – сказал Гарда, даже не думая оборачиваться. – А день должен был сложиться совсем по-другому. Вот что бывает, когда разрешишь президенту нарушить расписание.

Сейчас не до сантиментов, напомнил Эдем. Эта одинокая фигура на краю крыши планировала убийство.

– Президенту не нужно разрешение провести день так, как он хочет, – ответил он. – Тем более разрешение человека, скрывающего от него правду.

Может, Гарда потому и встречается с ним на краю крыши, – подумал Эдем, – чтобы напомнить ему о том трагическом дне и ослабить давление президента?

– Что такое правда? – спросил Гарда и сам ответил: – Это самый ходовой лицензионный товар эпохи постправды.

Он махнул рукой охранникам, давая понять, что желает остаться наедине с президентом. Старший группы кивнул, принимая приказ. И хотя такие указания главы администрации были достаточно привычными, чтобы требовать подтверждения президента, между лопатками у Эдема заструился холод. Когда последний охранник захлопнул за собой дверь, Эдем сжал палку и нащупал обломок зеркала в кармане.

– Правда одна, – сказал он. – Вы пытались убить человека, который когда-то был для меня дорог. И ради чего? Ради того, чтобы подстраховаться? Он не собирался меня шантажировать, не собирался рассказывать кому-то о наших отношениях. Никакой угрозы. Но для вас это не имело значения. Но в конце концов, моя каденция подходит к концу, что мне теперь терять?

Гарда хрипло засмеялся, и волшебство рассеялось – он уже ничем не напоминал убитого горем отца, когда-то смотревшего из огромного окна на еще более холодный город.

– Если бы было что-либо терять, это могло бы частично оправдать жертву? – он покачал головой, как учитель, которому стыдно за шалости ученика.

Неподалеку в небе грохотал вертолет, мигая навигационными огнями. Гарда провел его взглядом, а затем увидел под ногами потерянную кем-то монету. В лунном сиянии блеснул профиль Ярослава Мудрого. Гарда поднял ее над собой, разглядывая, как странность.

Это ведь не моя проблема, напомнил себе Эдем. До полуночи оставалось немного. Он может уйти отсюда и в одиночестве спланировать завтрашний день, а Антоненко пусть завтра самостоятельно разбирается с главой своей администрации. Однако что-то привело Эдема на эту крышу, и это ощущение не позволяло ему оборвать разговор на полуслове.

– Люблю здесь бывать. Надеюсь, после того, как этот трус Хижняк продал «Трех китов», новые владельцы не будут возражать, когда я захочу полюбоваться ночным видом с их крыши. Порой важно напоминать себе зачем это все.

– Что – зачем?

Григорий Гарда поднял руку, указывая на раскинутый внизу город.

– Посмотрите. Что вы видите перед собой? Заполненный туристами Крещатик. По мостовой Шелковичной ползут автомобили. Молчит глыба «Олимпийского», готовясь к завтрашнему дню. Военный вертолет пролетел над нами. Люди в десятках ресторанчиков внизу едят стейки и пьют вино. А мы здесь, сверху, мы архитекторы этого всего.

Гарда небрежно швырнул с крыши найденную монету.

– Кто считает, что власть – это уважение, смирение, деньги и женщины. Конечно. В частности. Но не это главное, – продолжил он. – Власть – это архитектура. Вот что манит больше всего. Вот самый сильный наркотик из всех. Мы в центре тысячи процессов одновременно. Все вокруг превращается в кирпичики, из которых мы можем строить свой мир. Захотим – и на паркингах не останется дорогих машин или наоборот – ресторанов с вином и мясом станет больше, потому что больше людей смогут это позволить себе. Захотим – и военные вертолеты перестанут летать в госпиталь рядом с нами, или наоборот – заполнят небо. Захотим – «Олимпийский» примет финал Лиги чемпионов, или наоборот – опустеет и развалится. От нас зависит, будут ли на Крещатике толпы туристов с фотоаппаратами или протестанты с вырванной брусчаткой. Разве есть что-нибудь прекраснее? И разве человек в здравом уме откажется от этой силы?

Власть не падает в руки сама – если так и случается, люди слишком быстро ее теряют. Власть выгрызают зубами и выбивают кулаками. За нее приходится платить, иногда самую высокую цену, – голос Гарди задрожал. – Чаще всего идти на такие жертвы, на которые мы бы не согласились, если бы знали о них в начале пути.

Но эта плата не единственная причина, почему с властью так трудно расставаться. Больше ранит другое. Нас пленяет картина мира, который мы постепенно создаем. И, расставаясь с властью, мы расстаемся с миром, который могли бы построить. С миром, который перейдет в руки других и будет строиться уже по другим принципам. Мы знаем наши слабости, но все же понимаем, насколько мы искусны на своем месте. А у тех, кто придет за нами, нет ни нужного опыта, ни нужной фантазии. В их мире нам не хотелось бы жить. В их мире никому бы не хотелось жить. Посмотрите вниз – видите этих людей? Мы их последняя надежда!

Поэтому так важно, чтобы мы оставались на тех местах, где мы нужны. Поэтому так важно не забывать, что мы рискуем не своими креслами – мы рискуем будущим этой страны, которая в одной руке держит бокал, а в другой – автомат.

Гарда потряс кулаками, в одном сжимая воображаемый бокал, а в другом – оружие. Если бы так поступил сам Антоненко, он мог бы повести за собой в бой. Но сказанное Гардой не заставляло сердце биться сильнее.

Казалось, глава администрации выговорил свой лунный словарный запас. Только теперь Эдем понял: если бы у Гарди была хоть капля харизмы, он мог бы стать самодостаточным политиком. Ему никогда не понадобилось бы штурмовать власть с помощью Антоненко – он сделал бы ставку на себя самого и когда-нибудь стать Президентом. Но если даже такие речи не трогают, то твой максимум – глава президентской администрации.

Гарда начал хлопать себя по карманам. Его расстроило собственное откровение, и теперь он напоминал профессора, который вдруг вывел на доске математическое открытие и не может поверить, что в его формулу не закралась досадная ошибка.

– Каждый из наших предшественников думал, что он лучший вариант из возможных. Что только он знает, в каком направлении правильно повести страну, сказал Эдем. – И вы можете назвать хотя бы одного президента, который был бы прав? Боже мой, но за свою короткую историю наша страна уже дважды вышла на баррикады против правящего режима!

– Предыдущие президенты были не на своем месте, – ответил Гарда. – Почти всегда их главы администраций вели свою игру. Мы первая команда, которая была вместе с начала каденции и до конца. Потому что мы с вами не играем, а вместе работаем во благо страны. И это одна из причин, почему нас нельзя сравнить с предшественниками.

Гарда вынул из кармана тонкую сигару в целлофановой обертке – должно быть, носил ее для такого случая, развернув же, понял, что нет спичек. Эдем подумал, что сигара улетит за монетой, но Гарда начал вертеть ее в пальцах.

– В следующие пять лет страна без нас не справится, – продолжал он. – Осмотритесь, кто рвется на наше место? Одни популисты, другие шестерки олигархов, на третьих клейма негде ставить – столько партийных флагов они сменили. И все вместе они – непрофессионалы. Это они смогут поднять экономику или выгнать из страны окупантов? Но они первые два года потратят только на то, что будут разбираться как все работает.

– Но ведь и мы не смогли.

– Сможем, – Гарда прижал сигару к носу и глубоко вдохнул. – Жаль, выветритесь, пока я найду спички… Еще сможем. У нас было всего пять лет. Разве можно за это время успеть починить то, за что никто толком не брался? И потом мы ведь тоже учились. А теперь нам раскачка не понадобится. Надо только пережить перевыборы. И сколько там осталось? Всю неделю – пусть и самая тяжелая из всех, что были и будут. Мы справимся – куда денемся? Уже завтра станет ясно, что победа у нас в кармане.

– Завтра? – смутился Эдем.

Он упомянул социологические прогнозы, которые читал на прошлой неделе. Действующий президент Антоненко занимал у них третье место и не имел шансов попасть даже во второй тур. А Гарда был уверен в победе в первом. То ли глава администрации откровенно лгал ему, то ли его оторванность от реальности достигла фантасмагорических масштабов.

Гарда ответил не сразу. Он смотрел как зачарованный на стадион напротив. Когда обернулся, Эдем увидел хищника, ощутившего запах крови. На мгновение Гарда вырос в великана, которому мало пяточки этой крыши. Он неожиданно Эдем отступил на шаг.

– Завтра, – ответил ему Гарда. – Будьте готовы. Вы меня понимаете.

С этими словами он ушел с крыши, не дав Эдему прийти в себя.

Недавнее воспоминание, которое его президент тщательно скрывало даже от самого себя, забилось, как рыба из воды о лед, и его треск звучал в ушах.

О чем говорит Гарда? К чему нужно быть готовым президенту?

Эдем перебирал в памяти то, о чем они только что говорили. Лед потрескивал все громче. Завтра должно было произойти нечто резко увеличившее шансы главы государства на победу.

Эдем в растерянности смотрел на Олимпийский стадион, на сложенный в форме паруса офисный центр, на огражденный забором больничный комплекс, на ряды домов, выстроенных как сиденье в зале кинотеатра. И когда он перевел взгляд на идентичные сооружения «Трех китов», лед треснул – и тщательно скрываемое воспоминание выбросилось под давлением воды на берег.

Эта встреча прошла в сауне. Президент Олекса Антоненко, глава администрации Григорий Гарда и близкий к ним бизнесмен, ныне эксвладелец «Трех китов» Сергей Хижняк. Все трое – в шортах.

Распавшие, они перебрались в широкое джакузи и пьют принесенный официанткой охлажденный фреш.

Хищняк приводит данные последнего социологического опроса. Он недоволен. Упрекает Гарди (президента не решается), что потраченные им на кампанию деньги использовали неэффективно. Гарда огрызается. Ситуация разгорается. Президент спешит успокоить обоих.