Текст книги "Времени нет (ЛП)"

Автор книги: Рустем Халил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Пытаясь унять сердцебиение, Эдем принялся размешивать в кофе сахар, которого там не было.

– Все еще впереди, – попытался исправить ситуацию Паштет. – К сожалению, ваш фонд мало известен в нашей стране, и мы активно сотрудничали с другими. Мы делаем множество добрых дел.

– И всегда под прицелами телекамер. Да-да, я знаю.

Инара отщипнула вафли из тарелки Эдема.

– Какао, – заказала она официанту, – и что угодно, но только не такие вафли. Круасаны сами печете?

– Есть небольшая семейная пекарня… – начал было официант.

– Прекрасно, подобает. Если уж ваш повар умеет так испортить вафли, то я представляю, как он справится со всем остальным.

Официант ретировался с невозмутимым видом.

– А не хотите отведать травяного чая? – в Паштете уже было не узнать того человека, которому только что тикали соседи.

– Благотворительность под прицелом камер честнее, – вдруг сказал Эдем.

Инара приподняла бровь, приглашая его продолжить.

– Если добро делается втайне, то почему же мы порой наталкиваемся в имиджевых статьях на откровение от друзей, родных и просто из «тайных источников» о пожертвованиях, которые сделал такой герой? Откуда они узнали, если все было секретом? Ибо такую, якобы тайную, помощь и ценят больше всего. Отдаешь один золотой, рассчитывая, что общество вернет тебе полный сундук.

– С этой проблемой мы пока не можем справиться, – признала Инара и сразу же сменила тему: – Павел, вам нравятся каверы?

Паштет медленно отхлебнул чаю.

– Если перепеваются противоположным полом – только так я вижу в них смысл. Вот как тот, кто сейчас играет.

– Каверы – это признак признания, пропуск на аллею славы, – сказал Эдем.

– Лекарство от забвения, – подтвердила Инара. – Так почему я здесь? Павел так часто звонил моей помощнице, что она чуть не установила на его номер тишину, как рингтон.

– Вы догадываетесь почему, – ответил Эдем.

– Я догадываюсь, что все политики врут, но все равно иду на избирательный участок. Я догадываюсь, что будет болеть сильнее, чем обещал стоматолог, но рот расширяю. Я догадываюсь, что мои молитвы не будут услышаны, но все равно шепчу их. Я догадываюсь о многом, но предпочитаю не выдвигать свои решения из догадок.

Официант принес круассан и какао. Паштет отложил вилку, вытер угол рта и приготовился очаровать собеседницу.

– Инара, в нашей музыкальной индустрии существует много неплохих групп, хороших тоже хватает, есть горстка лучших, но легенда одна. И ее фронтмен перед вами. Мы уверены, что никто лучше нас не сможет вместе с U2 представить нашу страну миру. Дайте нам шанс это доказать. Мы заслужили эту возможность годами тяжелого труда, сотней композиций, тысячей концертов, сотней тысяч километров, проведенных в турах, и миллионом проданных альбомов. Мы сумеем написать песню, которая поднимет парализованную с кровати, которая сможет рассеять туманы, которые засядут в вашей памяти так же крепко, как навязчивая реклама с детства. Вся наша история доказывает, что мы сможем это сделать. А моя пламенная речь свидетельствует о том, как сильно мы к этому стремимся.

Инара отпила какао.

– Речь действительно пламенная, а миллион альбомов поражает. «Времени нет» – легенда не только в музыке, – это легенда имиджа, образец того, как правильно выстроить свою публичную стратегию. После вашей речи, Павел, я понимаю, чья это заслуга во вторую очередь. А в первую – она, конечно, ваша, Олесю. А как насчет каверов, поскольку мы уже о них заговорили? Сколько европейских каверов есть на ваши песни?

– О, их достаточно много, – ответил Эдем. – Мы можем банально набрать в поиске Youtube – и вы увидите, сколько просмотров они собирают.

– Какао, кстати, здесь хорошее. Рекомендую на будущее. Давайте конкретнее – сколько каверов существует на какую-то песню вашего последнего альбома?

Эдем и Паштет переглянулись.

– Мы предпочитаем называть его крайним, а не последним, – заметил Паштет.

– Я уверен, что немало, – ответил Эдем.

– Уверены, но не проверяли. А вот я проверила. Один. Полторы тысячи просмотров. Почему? Ибо люди любят ваши старые вещи. Где божественный огонь, который вел вас пять лет назад? Простите мне ту страшную вещь, которую я вам скажу, Олесю, но вы его растеряли. А вы, Павел, вы не почувствовали, как изменилась музыка ваших подопечных? Как из неуклюжей, но такой живой она превратилась в точно выверенную, в духе современных тенденций и… холодную. Поэтому когда вы говорите, что поднимаете мертвого из могилы…

– Парализованного с кровати.

– Пусть и так. Но я всерьез сомневаюсь, что поднимете. Если вы можете вдохновлять своими новыми песнями, почему уже несколько лет этого не делаете?

Паштет застучал вилкой по краю тарелки.

– Простите, отойду на минуту, – он встал. Паштету потребовалось время, чтобы прийти в себя.

Инара кивнула, воспринимая это как ответ на свой выпад, и принялась за круассан.

– Рубашка скомкана так, как это бывает, когда ее вынули из упаковки, – сказала она Эдему. – Карманы пиджака зашиты. А брюки чуть длиннее, чем нужно. Звонок Павла застал вас вне дома, и вы приложили максимум усилий, чтобы выглядеть хорошо передо мной. Пожалуй, я должна была быть менее резкой.

– Вам лучше сказать это Павлу.

– Но, черт, вы же сами должны задуматься! Я не верю, что талант исчезает, но в то, что человек перестает искать, очень даже верю. Сегодня у вас пресс-конференция, но я могу без грубых ошибок пересказать вам ее суть. Где огонь, когда вокруг океан предсказуемости?

– Уверены, что сможете?

– Уверена.

– И огня в ней не будет?

– Только бескрайний океан.

– Если так, приходите послушать, и я удивлю вас.

Инара будто ожидала такого предложения.

– Согласна, но тогда услуга за услугу. Если я потрачу время на вас, вы потратите время, чтобы сегодня съездить со мной в одно место. В музыкальный магазин, выбрать подходящую гитару моему… е-е, племяннику. Согласие? – она стряхнула с губ крошки круассана и протянула ладонь.

И Эдем пришлось приложить немало усилий, чтобы без дрожи пожать руку женщине, которой он не затрагивал уже пятнадцать лет.

– После пресс-конференции.

Вернулся Паштет, не расстроенный, но задумчивый.

– Если вы такого невысокого мнения о группе и заранее хотели нам отказать, зачем вообще нужно было встречаться? – спросил он Инару, копавшейся в своем кошельке.

– Я еще не сказала «нет», – ответила Инара и ушла, оставив под чашкой деньги за свой завтрак.

Паштет проследил, как за ней захлопнулась дверь ресторана, отломил кусок круассана из ее тарелки и спросил у подопечного:

– Ты что-нибудь понимаешь?

Эдем понимал: Инари нужна была хорошая гитара.

А Эдему нужен был ответ на вопрос: что же произошло пятнадцать лет назад, когда Инара его бросила?

2.4

В мае Инара перестала писать письма Эдема. Он готовился к экзаменам, и с особым нетерпением ждал заветного конверта, который мог бы отвлечь его от учебы. Он не обижался, понимал, что Инара должна была с головой нырнуть в курсовую, и дело даже не в том, чтобы написать краткую записку, – проблема во времени для похода на почту. Штурмуя учебники, Эдем иногда обнаруживал, что хитрое плетение права не может удержать его мыслей – они рисовали пасторальные картины летних каникул, и строчки танцевали перед его глазами бессмысленным набором знаков. Но вот уже сданы экзамены и приобретен билет. Воскресным утром автобус выпускает Эдема на перрон. У него большой рюкзак и еще большие надежды.

Инара снимала комнату на Оболони, у одинокой бабушки. Эдем и не заметил, как по размышлению о том, не лучше ли сначала поехать к другу, принять душ и оставить там тяжелый рюкзак, оказался на синей ветке метро.

Купив букет полевых цветов, он двинулся между многоэтажками на сквозных подпорках. Они сотни раз бродили с Инарой по этим дорожкам, пили воду из кюветов, спускались к набережной или, заняв свободную скамейку, читали друг другу любимые книги.

Консьержка знала Эдема, и, помахав ей букетом, он взлетел на четвертый этаж. Хозяйка квартиры просыпалась рано, но если и спала, разве для влюбленного имеет значение чей-то сон?

Звонок трещал, словно гиря, которой суют по битому стеклу. Старушка открыла сразу – в махровом цветастом халате, в платке и шерстяных носках – ей всегда было зимно. Она сощурилась, узнала Эдема, и он понял: что-то случилось.

Они не сказали друг другу ни слова. Старушка высунула ящик трюмо в коридоре и протянула Эдему запечатанный конверт. Как в какой-то театральной постановке, Эдем забрал четырехугольник без подписи.

Он вышел из подъезда, не ответив на вопросы консьержки. Прошел мимо детской площадки и припаркованных автомобилей, терпеливо дождался, пока светофор мигает зеленым, спустился к набережной Днепра. Река была на месте. Эдем оставил рюкзак и цветы на парапете, устроился на камень у воды и надорвал конверт.

Инара была немногословна. Она сообщала, что время, проведенное с Эдемом, было лучшим в ее жизни, но она встретила другого, полюбила его, уезжает из Киева, просит простить ее и не искать.

Эдем перечитывал письмо снова и снова. Он не мог постичь написанное. В последний раз они виделись три месяца назад, и их счастье было тогда безоблачным. Ему стало горячо от мысли, что поведение Инары, ее поцелуи и смех тогда были уже игрой, – даже новый роман не может вспыхнуть за несчастные три месяца и превратить в пепел отношения, казавшиеся вытесанными на граните.

Эдем сделал единственную попытку отыскать Инару – отправился в ее вуз. И узнал, что она забрала документы и исчезла в неизвестном направлении. Чтобы через пятнадцать лет появиться в его жизни снова – с чужой фамилией, но с той же самой надменной осанкой и созвездием веснушек на лице.

2.5

Пресссекретарь Олеся Мицного встретила Эдема перед входом в здание, где через несколько минут должна была начаться пресс-конференция «Времени нет». Пятна на ее щеках объяснили Эдему: до сих пор такого не случалось, чтобы Крепкий пришел на встречу с журналистами, не обсудив с ней стратегию заранее.

– Где ты был? – возмутилась она.

– Надо было распечатать некоторые документы, – он постучал по папке под мышкой. – Не волнуйся, все будет хорошо.

Он и сам успел поверить в это. Махнул рукой незнакомому прохожему, поздравившему музыканта, и, напомнив себе, что он – Олесь Мицный, потянул стеклянную дверь.

Путем в конференц-зал он успел дать два комментария всеукраинским телеканалам – для Мицного это было обычное дело. Эдем за свою адвокатскую карьеру встречался с журналистами нечасто, но достаточно, чтобы приучить себя не беспокоиться при включенной камере и говорить короткими предложениями, которые потом будет удобно монтировать.

Ударник, бас-гитарист и клавишник уже расположились за столом, специально выбрав места напротив табличек с именами соседа. Это была их давняя игра – обманывать журналистов, а потом выискивать в сети, кого из них подписали чужим именем. Помещение на сто мест не было заполнено и наполовину, но это не повод считать пресс-конференцию провальной: ее транслировали онлайн. Поэтому зал обычно набивался тележурналистами, которым нужна была эксклюзивная картинка, пришедшими с заранее подготовленным вопросом корреспондентами и студентами. Остальные строчили новости, не отходя от офисного компьютера.

Собравшиеся оживились, когда Крепкий зашел и начал давить руки музыкантам. Фотографы металлов вспышки на сцене.

– Как твоя нога? – спросил бас-гитарист, и Эдем вспомнил, что в прошлую субботу Крепкий растянул ногу на баскетбольной площадке. Он постучал по бедру, давая понять: уже не болит. Пресссекретарь провела его к пустому креслу, словно он мог куда-то убежать.

Эдем протянул ей флешку.

– Передай это мужу за проектором. Здесь фото, его нужно будет вывести на экран, когда я подам знак.

– Что за фото? – пресс-секретари не нравились сюрпризы.

– Парня, которого ты не знаешь. Вообще никто его не знает.

Эдем изучал зал. Единственный человек, лицо которого нельзя было разглядеть, – человек в бейсболке, углубившийся в телефон. Инары не было. Не пришел и Паштет, но это делалось умышленно – так продюсер становился тросом страховки на случай форс-мажора: если какой-нибудь вопрос выбьет членов группы из колеи, пресс-секретарь переадресует ее отсутствующему продюсеру, а значит, будет шанс сократить имиджевые потери.

Самым молодым и симпатичным участником группы был клавишник, но журналистки прикипали взглядами к Крепкому. Он был звездой даже для людей, привыкших общаться со знаменитостями.

Пресс-конференция началась с анонса концерта, запланированного на вечер субботы. Рассказ от имени другого человека, когда нужная информация поступает во время разговора, оказался для Эдема очень увлекательным приключением. Он был как эрудит на интеллектуальном шоу, испытывающем экстаз прозрения перед каждым последующим предложением. От концертной темы перешли к новому альбому «Времени нет», а затем начались вопросы.

– Сколько времени вы писали этот альбом? – поднялся с места юноша с блокнотом в руках, очевидно начинающий журналист.

– Пятнадцать месяцев. Первая песня появилась в июне прошлого года. За это время можно зачать ребенка, выносить его, родить и дождаться его первого шага. А мы вот создали альбом.

Дверь в конце зала ни на миг не оставалась в покое: корреспонденты, операторы и фотографы сновали вперед-назад. Эдем упустил момент, когда вошла Инара, – увидел уже, как она усаживалась где-то посреди зала.

"Сколько старых вещей войдет в концерт?" – «Сколько концертов по стране вы собираетесь дать?» – Почему от альбома к альбому в вашем творчестве усиливается социальный подтекст? – «Сколько стоит пригласить вас на корпоратив?» – «Летаете ли вы эконом-классом?» – Эдем передавал слово другим участникам группы. Он не хотел, чтобы пресс-конференция превратилась в бенефис.

Инара сначала прислушалась к ответам, потом ее взгляд остановился на какой-то точке позади музыкантов.

«Время», – решил Эдем. То, что он задумал, точно не оставит ее равнодушным. Идея сорвать перед журналистами медиа-бомбу посетила его еще в душе гостиничного номера, а встречу с Инарой утвердила в этом решении.

– Да, мы все запомнили этот концерт, – Эдем пришлось перебить клавишника, чтобы перехватить инициативу. – Я благодарю вас за хорошие вопросы. Нам было интересно отвечать, а вам надеюсь слушать. Здесь на теме нашего творчества мы хотели бы поставить точку. Вы можете смело забирать ребят для эксклюзивных комментариев. Ну а я хочу поговорить с вами о том, что не имеет отношения ни к группе, ни к музыке вообще. Признаюсь, это не касается и меня как музыканта. Разве как гражданина.

Зал оживился. Парень в бейсболке, который после словесных реверансов Крепкого хлопнул стулом, вернулся на место. Пресссекретарь бросала молнии в форме вопросительных знаков. Теперь Эдема слушала даже Инара.

– Выведите фотографию на экран, – попросил Эдем невидимого ему мужчину за проектором.

Музыканты с удивлением уставились на жизнерадостного мужчину с рюкзаком за плечами, фотография которого сменила афишу концерта.

– Его зовут Олег Фростов, – сказал Эдем.

Годы работы юристом научили его, что мерзавцы всегда боятся гласности. Эдем пытался сделать дело Фростова публичным, но кто его раньше слушал? Какой журналист захотел бы часами или днями изучать историю Фростова, при этом зная, что она не слишком заинтересует читателей или зрителей? Но теперь – другое дело. Теперь об этом говорит сам Олесь Крепкий.

– Его зовут Олег Фростов, – повторил Эдем. – Бухгалтер строительной компании братьев Билевичей. Фото сделано в мае прошлого года. Прекрасное время – один из последних дней, когда Олег был счастлив. А потом Фростов нашел на работе мошенническую схему. К несчастью, он был слишком принципиальным мужчиной, чтобы молчать. Знаете, к чему это приводит в нашем мире? Мошенничество, которое обнаружил Олег, на него и столкнули. Дело было шито белыми нитями, но разве доказательная база имеет значение для нашего правосудия, если в игру вступают деньги? Наша Фемида иначе. В одной руке у нее чаша с деньгами, в другой – индульгенция, а повязку на глазах она превратила в подвязку стриптизерши. И наша Фемида приговорила Олега к шести годам.

Больше никто не выходил из зала. Фотографы снова щелкали аппаратами. Журналисты осатанело избивали по клавишам ноутбуков или со смартфонами в руках запускали прямые эфиры на свои страницы в соцсетях. Юноша с блокнотом очарованно наблюдал за историей, живым свидетелем которой был сам.

– Ко мне обратились юристы, попросили помощи, – Эдем мастерски смешивал правду с необходимой ложью. – На их пресс-конференцию в свое время пришли только трое ваших коллег. Проблема только тогда перестает быть частной, сказали мне, когда становится проблемой публичного лица. Они меня убедили.

Эдем встал. Его тень легла на изображение Фростова.

– Честный человек – не всегда крепкий боец, но он и не должен быть таким. Этот честный человек вчера сломался, отчаялся – и сделал отчаянную глупость. Вчера Олег Фростов покончил с собой.

Стучали клавиши, в углу зала чуть слышно гудел кондиционер.

– Мы не смогли его защитить. И теперь мы должны защитить его честное имя.

Эдем стукнул папкой. Это вывело собравшихся из оцепенения. Операторы защелкали кабелями от камер, чтобы успеть первыми схватить у Крепкого эксклюзивный комментарий. Журналисты устроили многоголосие дополнительных вопросов.

– Что это, к черту, значит? – если остальные музыканты были растеряны, то бас-гитарист справа от Мицного – разъяренным.

– Вся информация и необходимые контакты в папке. А мне, к сожалению, пора бежать, – в последний раз ошарашил журналистов Крепкий. Он кивнул Инари и быстро вышел из зала. Эдем сделал то, что должен сделать, и совсем не собирался тратить еще пол часа на объяснения и комментарии.

Застучали каблуки. Инара догнала его у лифта.

– Вы сегодня Эверетт и Линкольн в одном лице: две минуты пожара после двух часов тления.

– Ну что вы. Я вспомнил, что рядом продают легендарную киевскую лепешку – и решил, что пора уже заканчивать. Остро захотелось вспомнить ее вкус.

Дверца лифта остановила жилистая рука. Мужчина в бейсболке, который на протяжении всей пресс-конференции не показывал лицо Эдема, теперь стал к ним спиной.

– Он был вашим другом? – спросила Инара.

– Я не знаю, – ответил Эдем.

Но он знал. Фростов не был рядовым клиентом, но и другом он не стал. Волей судьбы – из-за очевидной фальсификации обвинения, из-за возмутительной несправедливости, из-за своей невероятной беззащитности, но главным образом из-за диагноза, поставленного Эдему, – Фростов оказался важнейшим клиентом в его карьере. Следом, который он мог оставить в профессии. Судьбой, которую можно было спасти.

Это был поступок, я не ожидал, – вдруг сказал мужчина, стоявший спиной к ним. – Я планировал сегодня тоже сказать пару слов, но знаешь: что было – это было. Люди меняются.

Он снял бейсболку и вернулся в Эдем.

Тарас, бывший басист «Времени нет», о котором Эдем вспоминал сегодня утром, обнаружив в ящике Крепкого белый платок. Друг, готовый заслонить от шара. Человек, которого Крепкий не видел много лет.

– Ты можешь сегодня со спокойной душой идти на свою передачу, – продолжил Тарас. – Скандала не будет. Мы все меняемся.

Хлопнула дверца лифта. Тарас снова скрылся под бейсболкой. Эдем пытался извлечь из памяти Крепкого нужное воспоминание, чтобы понять, о чем идет речь, но завяз в тумане – словно Крепкий умышленно пытался забыть эту часть своего прошлого.

– Просто знай это, – сказал Тарас напоследок и направился к выходу.

Инара с любопытством следила за реакцией Эдема.

– Я же сказала – две минуты пожара, – она коснулась плеча Эдема, направляя его к заднему выходу. – Перепечкой предлагаю перекусить чуть позже. Кажется, вы неплохо позавтракали. А моя машина припаркована во внутреннем дворе.

2.6

Была злая ирония в том, чтобы оказаться в «ауде», за которым Эдем гонялся по Киеву. Оранжевый отсвет в салоне – вот что досталось ему вчера. А кроме него – безразличный взгляд в лифте, который теперь казался сбоем в матрице, нереальным событием или событием, которое неправильно поняли.

Паштет позвонил, когда они свернули на Владимирскую, иначе и быть не могло. Первым порывом Эдема было выключить телефон и избежать выговора, но потом он решил, что скандала не будет – у Паштета был другой взгляд на жизнь.

– На главу администрации не рассчитываю – по Хомке и шапка. Мне хватает поста управделами, – Паштет был в хорошем настроении.

– Ты о чем? – удивился Эдем.

– Оставь! Мне должен был сказать первому. Но я не обижаюсь. Я понимаю, есть вещи, которые иногда можно раскрыть чужим, но трудно признаться в них близким. Например, что ты плачешь в кино, или решился на ипотеку в валюте, или у тебя ребенок от женщины, которой ты не любишь, или… что ты хочешь идти в политику и стать президентом. Хорошая мечта – ведь у других получалось. И я тебя в этом стремлении поддерживаю и рассчитываю на пост управляющего делами. Интересно, там нужно проходить конкурс или хватит твоего указа?

– Я не собираюсь в политику!

Инара, оказавшаяся вынужденной слушательницей, резнула Эдема оценивающим взглядом – как журналистка на пресс-конференции – и на ее губах заиграла скептическая улыбка.

– На эти президентские выборы ты не успел, – не унимался Паштет. – Но идти в политику – самое время. И трамплин ты выбрал отличный, поганец! Может, и хорошо, что не посоветовался со мной – я бы по глупости тебя отказал. А так – Олесь Крепкий – борец за права униженных и обиженных. Это здорово.

Телефон вздрогнул от хохота. Все было хорошо. Паштет говорил не всерьез.

– Я буду хорошим управляющим, – не унимался он. – Тем более, я единственный из нашей гоп-компании умею считать. Имущество президента будет надежно…

– Скажи мне вот что, – вмешался в его фантазии Эдем. – Сегодня я встретил Тараса…

– Нашого басиста?

– Бывшего басиста. И не совсем разобрал, что он хотел сказать. Понял только одно: на вечерней программе все будет хорошо.

– Успокоился, значит. А мне пытался угрожать. Похоже, твое заявление на пресс-конференции убило двух зайцев.

– Чем угрожал? Почему?

Паштет проигнорировал вопрос.

– Готовься к сегодняшней программе, – сказал он. – Это нужно ребятам, это нужно фанам, это нужно продавцам наших билетов. Последним – самое сильное. Только не вздумай сделать еще что-нибудь такое. Одного доброго дела за день хватит даже тебе.

Машина прошла арку Северного моста. От респектабельной Оболони они ехали на северо-восток, где кошельки тоньше, а ночи темнее. Эдем мечтался, увидев на середине Днепра густо обсаженный деревьями островок, на берегу которого не было ни души. Еще одно место, где он уже никогда не побывает.

– Вы действительно не будете идти во власть?

– Это проклятие нашего времени – стоит выйти за рамки, как критики приписывают тебе какие-то планы.

– О, я понимаю вас как никто другой. Когда ты занимаешься благотворительностью, в этом всегда стараются найти лицемерие. Вот, к примеру, эта машина.

– А что она?

– Она недорогая. Или нарочито дешевая, как сказали бы критики, уверенные, что в гараже я держу роллс-ройс, а на этой приезжаю на благотворительные вечера. Но мне просто не нужна дорога. Если понадобится ройс, я арендую его.

– Как вы пришли к благотворительности? – спросил Эдем. – Такие вещи не случаются внезапно.

– Напротив, – возразила Инара. – Это происходит как раз внезапно. Сначала ты помогаешь своей коллеге собрать денег на лечение ребенка и обнаруживаешь, что таких детей много, потом приходишь на его выписку из больницы, а однажды встречаешь бизнесмена, для которого благотворительность больше, чем просто попытка укрыться от налогов.

Они миновали Радужный массив и на Керченской площади свернули налево. Путь вел их на Троещину.

– А я думал, что вы познакомились с мистером Домановским еще студенткой.

Итак, парень, из-за которого Инара когда-то покинула Эдема, так и не стал ее мужем.

– Чего бы это? Это жизнь, а не телешоу для домохозяек.

Они ехали малолюдным проспектом, мимо однотипных бетонных коробок, белых киосков, которых здесь было много, и мимо супермаркетов, от безысходности заселившихся в здания, возведенных еще при Союзе. Размеренный мир окрестности Киева.

Инара заехала в один из внутренних дворов и остановила машину у десятиэтажки, отличавшуюся среди других разве что скупой вывеской «Гитары». Магазин, в который они ехали через пол города, размещался в подвале.

– Никогда не был здесь, – признался Эдем и за себя, и за Крепкого.

– Что вы тогда за музыкант, если не знакомы с нашим, украинским, Гибсоном?

2.7

Тяжелая металлическая дверь словно скрежетнула наждаком, впуская в тесную, обитую зеленым вельветом комнату. Гудивший в углу кондиционер превратил ее в нижнее отделение холодильника. По стенам миниатюрного лавки хозяева развесили одинаковые безликие гитары.

– Инара, я порекомендую вам лучший лавочка, – вполголоса сказал Эдем.

– Не судите о песне из первых нот, – ответила она.

Из боковой каморки к ним вышел низенький человек в синих очках с такими сильными диоптриями, что хоть Луна рассматривай. Он пискнул пультом и выключил кондиционер. За стеной кто-то работал наждаком.

– Я к вам кое-что купить, – приветствовала его Инара.

Мужчина улыбался, а глаза за стеклянными очками уменьшились до размера ягоды смородины.

– Рад вас видеть, Инара. Я с утра чувствовал, что день будет теплым. И вы здесь, пришли его согреть. А кто это с вами?

– Это Олесь Крепкий. Музыкант.

– О, других здесь и не бывает. Павел Михайлович, – хозяин протянул кончики пальцев и сразу забыл об Эдеме. – Инар, а я недавно о вас думал. Знаете, когда работаю, люблю думать о людях, о местах и событиях. Это передается инструменту. Потому гитара, которой я занимался в тот момент, получилась идеальной для весенних песен.

Инара засмеялась.

– Приятно, что вы видите меня именно так. Что ж, может быть, именно она нам и нужна.

Павел Михайлович стал более серьезным и поднял пальцы.

– Вы знаете наши правила. Если выберете ее, так и будет.

Инара безропотно кивнула.

– Этот выбор я поручу своему спутнику, – ответила она.

Павел Михайлович прищурился, будто его телескопических диоптрий было мало, чтобы разглядеть Эдема.

– Как скажете. Петр Михайлович, нам нужны гитары! – крикнул он в каморку, а потом и сам исчез за дверью.

Скрежет нажда стих, и через несколько секунд хозяин лавочки вышел к покупателям с двумя гитарами в руках. Только очки в этот раз на нем были в красной оправе и послабее.

– Холодно, – пожаловался он. – Поздравляю, Инаро, вас и вашего спутника. Где-то я его видел.

Инара с уважением кивнула.

– Здравствуйте, Петр Михайлович.

Муж поставил гитары на подпорки. Еще две принес Павел Михайлович. Близнецы в идентичных шерстяных рубашках и толстых брюках стали у своих одинаковых инструментов, и Эдем почувствовал себя героем фильма Линча – только зеленый вельвет сменить красный бархат.

– Олесю, я полностью доверяю вашему вкусу, – сказала Инара.

Если бы Эдема сейчас попросили разбить яйцо, он не гарантировал бы стопроцентный результат – столь неуверенно чувствовал себя.

Первой он решил протестировать не ту гитару, что поближе, а одну из вынесенных Павлом Михайловичем. Внимательно осмотрел ее против света – чувствовалась добротная ручная работа. В розетке виднелось фирменное клеймо – бабочка с красным и синим крыльями. Эдем оперся ногой о деревянный выступ и провел по струнам.

Сам Эдем знал гитару на уровне дворового музыкального авторитета – то есть мог вспомнить шесть аккордов. Вся надежда была на то, что руки крепкого помнят свое ремесло.

Но чуда не произошло – руки повторили те же аккорды, гитара звучала так, как должны звучать гитары, и Эдем взялся за гриф следующей. Три пары глаз внимательно следили за ним.

Эта гитара была сделана тоже добротно, имела такие же бронзовые струны и клеймо бабочки. Эдем повторил пару аккордов, подтянул низкую «ми» и проиграл самый простой этюд. Это было успехом – произведение всплыло из памяти Крепкого, Эдем его не знал, но выбора это не облегчило. Эдем решил так: прослушает все четыре, а затем по реакции Павла Михайловича попытается определить эту «весеннюю». Страшно не ошибиться, страшно разочаровать Инару.

Эдем взялся за третью и сразу почувствовал – она отличается от первых двух. Идентична снаружи, она была немного легче, какая-то воздушная, приятная на ощупь. Эдем коснулся струн и нырнул в глубину звука, как барышни с разбитыми сердцами ныряют в черный. Он и не понял, как руки сами обрели нужную мелодию и сыграли короткий гимн весны.

– Мы возьмем эту, – уверенно сказал Эдем. Павел Михайлович снял очки и принялся дышать на стеклышки, но Эдем мог поспорить, что таким образом он пытался скрыть смущение.

Его брат не выражал никаких эмоций, отнес непроданный товар и обратно уже не возвращался. Павел Михайлович вынул из тумбочки тетрадь и, присев на выступление, принялся оформлять покупку.

– Вы покупаете для себя? – Спросил он Инару, записывая что-то карандашом.

– Нет, это для моего друга. Ему исполняется десять, и он очень талантлив. У него трудные времена, и ваша замечательная гитара должна подарить ему немного света, которого он заслуживает.

Павел Михайлович бросил писать и задумался.

– Подождите, – сказал он и вышел в соседнюю комнату.

Теперь гитара не казалась безликой.

– Кажется, я разгадал секрет, – сказал Эдем шепотом.

– Это не секрет, – прошептала Инара в ответ. – Они оба мастерят гитары. Только у одного из них есть дар, он создает произведения искусства. А второй, возможно, когда-то не стал выбирать свой путь, последовал за старшим и теперь производит добротные, но самые обычные инструменты.

– Старшим? Но ведь они близнецы.

– Павел Михайлович старше пятнадцати минут. Он родился 29 февраля, а Петр Михайлович – на пятой минуте по северу первого марта.

– Поэтому они и не помогают в выборе гитар, – кивнул Эдем. – Ты покупаешь шедевр, если способен его оценить, в противном случае шансы равны. Но старший брат прекрасно понимает разницу между их работами. Если бы они ставили на гитары разные клейма, уже давно могли арендовать более просторный магазин и не в той части города, куда отправляются люди, жизнь которых дала трещину. А может быть, они оба понимают это, но один сознательно остается балластом, что не дает взлететь другому.

– У вас, наверное, не было брата?

– Мне известно только об одном. Дима. Умер до моего рождения.

– Жаль. Родители не ставили его в пример?

– Никогда. Но ведь я помнил.

Что-то в чулане шлепнуло на пол и рассыпалось барабанной дробью по линолеуму.

– Еще минуточку, – послышался глухой голос Павла Михайловича.

Инара и Эдем отошли друг от друга, словно разоблаченные заговорщики.