Текст книги "Времени нет (ЛП)"

Автор книги: Рустем Халил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Капитан глянул через витрину на свой автомобиль, повесил ремень с утятком на место и вернулся.

– А вы действительно помолодели, – заметил он. – Хотя и на больничной койке вы выглядели вполне здорово. Будто прилегли поспать.

Он успел побывать в моей палате, пока я лежал без памяти? Я растерялся и, заметив это, Капитан, мой неизменный утренний проводник, наворошился.

Удивительно складывается жизнь: как-то весной ты садишься в авто случайного таксиста, а в один из осенних дней понимаешь, что стал для него более чем постоянным пассажиром. Когда это произошло? Можно ли угадать тот миг, то слово, тот взгляд, который сближает людей?

– Это вы меня нашли?

Несколько секунд Капитан раздумывал, стоит ли ему на меня обидеться, но потом, как человек практический, решил не портить хороший день.

– Я успел не только это, да, – сообщил он. – Вчера я был на похоронах Фростова.

– На похоронах? – До меня дошло, что Фростов, погибший для меня только вчера, уже похоронен. Человек, которого я видел с пистолетом у подбородка и не смог защитить, теперь лежит в тесном ящике под толщей земли. Я снова очутился в тюремном дворе, снова хотел кричать и снова не мог произнести ни звука.

– Но ведь вы не могли туда прийти. И я подумал, что мне правильно пойти. Как от вас, понимаете?

Я понимал. Иногда дружба – это заменить друга там, где он должен быть, но не может по обстоятельствам.

– Расскажите, – попросил я.

– Сегодня слишком много солнца для серого рассказа, – возразил Капитан. – Но сейчас вам достаточно знать, что семью Фростова не оставили саму. Появился бизнесмен, услышавший его историю и взявший на себя обеспечение жены и ребенка.

– Старый знакомый?

– Рассказал вам все, что знаю.

Капитан хлопнул меня по плечу и пару раз встряхнул, пытаясь выбить из меня удручающие мысли, не подходящие обстановке.

– С меня кроссовки, а за форму придется заплатить вам, смотрите, за что платите, – кивнул он на Ореста, который вышел из примерочной в новеньком костюме.

Невестка капитана закричала, выражая одобрение. Костюм мальчишке действительно подсчитывал. Капитан показал большой палец, и я подумал, что этот жест предназначался не Оресту. Он был символом, что лед между ним и невесткой начал таять.

Когда все необходимое купили, Орест закинул рюкзак со старой одеждой на плечо и первым вылетел из магазина. В машине он захотел сесть на заднее сиденье: меньше нашего внимания – меньше поводов смущаться. Однако это не помешало Капитану открыть дверцу и скомандовать:

– Покажи еще раз кроссовки.

Кроссовки Орест выбрал серые, хотя невестка Капитана старательно уговаривала его остановиться на белых – они лучше подходили к костюму. Но Орест сообщил простой факт: серые лучше скрипят. Невестка так была поражена этим аргументом, что дважды проверила, как висит молния на спортивном костюме.

– Куда едем? Здесь рядом прекрасный парк в японском стиле – как раз для пробежки, – придирчиво разглядев обувь, Капитан вернулся за штурвал.

– На «Олимпийский», – ответил я.

– На стадион? – удивился Капитан. – Есть десятки более интересных мест.

– Но сегодня мы едем туда.

Капитан шмыгнул носом, но завел двигателя.

– Стадион, да стадион. А ведь мне придется возвращаться туда вечером, – с грустью сказал. – Как вы думаете, если предложу жене прихватить мой костюм и добраться до стадиона своим ходом, а сам еще немного потаксую, она одобрит такую заботу о семейном бюджете?

Он снова превратился в того старого доброго Капитана, который не включает летом кондиционера, чтобы сэкономить бензин, и просит бариста долить молоко в кофе, но только если оно бесплатно.

– Тогда эта годовщина свадьбы станет для вас последней, – заверил я.

– А кто сказал, что это к худшему? – хохотнул Капитан.

5.5

Капитан взорвал нас на Троицкой площади.

– Заехать утром за вами? – спросил он, и надежда чаилась в блеске его глаз.

– Непременно, – ответил я.

На заднем сиденье зашуршала бумага – Орест достал свой блокнот.

– Вот, – он пожал Капитану протянутую на прощание руку, а затем уложил в нее лист.

Он поднес бумагу к окну и осмотрел со всех сторон.

– Стихи, – констатировал Капитан. – Твои?

– Я написал еще в июне. Но они о море, – Орест выскочил из машины, вытащив за собой рюкзак, и, прежде чем хлопнуть дверцей, добавил: – Вы же капитан.

– Друг, а оригинал у тебя остался? – крикнул ему вдогонку водитель.

Орест постучал по голове. Не так часто мальчишки пишут стихи о море, чтобы не запомнить их.

На Троицкой площади и в будни не было толп, что уж говорить о первой половине субботы. Помимо случайных прохожих оживляли это место только четверо подростков на скейтбордах. Один, в желтой бандане, ловко объезжал выставленные в ряд банки из-под пива – их не успели убрать после ночных пьяниц, другие, сгруппировавшись, оценивали его мастерство. Орест замедлил шаг, наблюдая за пируэтами. Подросток с триумфом завершил свой заезд, не задев ни одной банки, и, прыгнув на край скейта, схватил его на руки.

– Ничего себе! – пробормотал Орест под нос.

Он привлек внимание скейтбордиста, и тот кивнул. Орест кивнул в ответ и, смутившись, ускорил шаг.

Я вынул телефон – узнать время, и только теперь вспомнил, что он все еще отключен. Впрочем, разве я куда-то торопился?

– Чего вы еще не включаете его? – поинтересовался Орест. – Вам не интересно, что произошло в мире за двадцать лет, что вы были в коме?

– Суперинтеллект уже начал порабощать человечество? Урбанисты придумали эффективное средство от киевских пробок? Виталий Кличко вернулся в бокс? Нет? Ну тогда остальные новости подождут. Лучше скажи мне: умеешь кататься на скейте?

– Мне больше нравятся самокаты. Но ведь он был супер, правда? Если и кататься, то только так.

Что ж, Орест, мне тоже нравятся люди, хорошо делающие свою работу. Я сам старался так быть.

– Предлагаю немного скорректировать наши планы, – я остановил Ореста возле пункта проката спортивного инвентаря. – Я, кажется, сегодня переоценил свои силы, но самокат справлюсь.

– Самокат? Но ведь мы собирались бежать, – обнаружил упрямство паренек.

– Бег никуда от тебя не побежит, – я был доволен своим каламбуром.

Молодой менеджер обрадовался утренним клиентам – значит, не зря он выбрался из постели в это субботнее утро, – но наушники из ушей не вынул.

– Затяни рюкзак потуже! – крикнул он Оресту, подобрав нам все, что было нужно.

Мы вышли из пункта проката в шлемах, перчатках и защитных щитках. Солнце играло на хромовых ручках наших самокатов. Орест нацепил солнцезащитные очки, и если бы сейчас синицы, собравшись в стаю, взялись напевать главную тему из фильмов о Джеймсе Бонде, я бы не удивился.

– Вперед, в «Олимпийский»! – скомандовал я.

Орест рванул, не успел я и договорить – спецагенты не любят ждать.

У нас с самокатом сложные отношения. Так получилось, что сама судьба стеной стояла между нами. Трижды я мог стать на самокат, и каждый раз что-то этому мешало. Впервые это был ценник. Мы с мамой пришли в "Детский мир" покупать самокат. Я помню – оставался только один, бессмысленный ядовито-салатовый цвет, но это меня никак не огорчало. Я успел пощекотать резиновые насадки на его ручке, когда мама обнаружила скидку на отличный трехколесный велосипед, который мы могли себе позволить. Поэтому из магазина в тот день я вышел счастливым и с велосипедом, а насадки самоката достались другим. Второй раз я мог проехаться на нем во дворе. Самокат принадлежал гастролеру-пятикласснику – он бывал в нашем дворе только летом, – а платить за три круга я собирался наклейкой с желтым кабриолетом. Но пятиклассник презрительно осмотрел товар, наклеил мне его на лоб и уехал – как и положено гастролерам. Следующий и последний раз случился, когда уже почти прошла жизнь. Два дня спустя после того, как мне подтвердили поражение Митча, я намеревался покинуть юриспруденцию и стать курьером по доставке еды. Из офиса я уехал не домой, а направления в торговый центр – за электросамокатом, – какой курьер без своего транспорта? Спускаясь на эскалаторе, я увидел будущего коллегу: он сидел за столиком, скрестив руки, и с пустым взглядом ждал, когда в суше баре соберут его заказ. Пока эскалатор высадил меня на твердую поверхность, я успел изменить свое решение и вместо магазина двинулся на фудкорт – купить шесть устриц, бокал шампанского и поразмыслить, как собрать заново свою жизнь вместе.

Когда судьба трижды предостерегает тебя от самоката, в четвертый раз ты не спешишь спрыгнуть на его подножку, а некоторое время безропотно катишь его рядом с собой.

Так я и дошел до забора, ограждавшего территорию стадиона. За это время Орест успел совершить вокруг меня несколько кругов, демонстрируя виртуозную езду. Пожалуй, он легко приручил бы и скейтборд.

Широкоплечий охранник на входе строго посмотрел на нас из-под пятнистого фуражки и остановил вращающуюся дверь так резко, что Орест ударился о них самокатом. На руке охранника не было мизинца – пожалуй, однажды несчастный раз этот стальной пропеллер оказался сильнее и скосил ему пальца своим острым краем.

– Подготовка к концерту. Стадион закрыт, – гаркнул он.

– Не уверен, – я указал на двух девушек в обжатой форме, которые болтали по ту сторону забора.

– Зато я уверен, – отрезал охранник и сразу же переключился на девушек, но руки из двери не убрал.

Вероятно, судьба уже четвертый раз указывала мне, что поездка на самокате счастья не принесет. Что ж, может быть, оно и к лучшему, и мой организм еще не готов к такому стрессу. Я тронул Ореста за плечо.

Мальчик словно и не почувствовал моего прикосновения. Обхватив руками решетку забора, он смотрел между прутьев, словно перед ним была не постройка стадиона, а тарелка пришельцев, приземлившихся в центре Киева и решивших пустить здесь корни. Не знаю, почему стадион имел для него такое значение. Но часто ли мы можем понять детскую шкалу ценностей, в которой новенькие кроссовки могут означать меньше, чем, например, засушенный хвост ящерицы?

Я вынул из кармана кошелек, чем снова привлек внимание охранника, но вынул не деньги, а визитку. Охранник не решился взять ее в руки, но склонил голову, чтобы прочесть.

– Возьмите, ничего страшного в этом нет, – заверил я. – Я предлагаю не деньги, а что-то гораздо более ценное – стать вашим должником. Жизнь – непредсказуемая штука, никогда не знаешь, когда может понадобиться хороший юрист. Такой, что будет думать не о толщине вашего кошелька, а о том, как вытащить вас из беды. Страховка на кусочке картона – за то, что вы просто закашляетесь, когда мы решим толкнуть эту дверь. Добрая сделка.

Если ты адвокат, используй профессиональные навыки убеждения. Охранник прищурился, стараясь в полной мере осознать услышанное, и протянул руку к визитке. Спрятать ее в карман он не успел – позади появился белобородый старик в жилетке, от чьих глаз не скрылось движение охранника.

– Это что, взятка? – поинтересовался он довольно миролюбиво, но беспалого как током ударило.

– Это только визитка, – охранник так энергично протянул доказательство старику, что краешек карты задел назад кончик бороды. – Я сказал им, что сегодня вход на стадион ограничен.

Старик даже не взглянул на визитку, – вероятно, решил, что инцидент исчерпан. Охранник вернул мне кусок картона – мол, сделка не удалась. Что ж, поскольку отступать я не собирался, следующий шаг поговорить с начальником охраны.

Но это не пригодилось. Старик в жилетке вернулся и навис над Орестом.

– Друг, мы же виделись пару дней назад, я ничего не напутал? Прости, забыл твое имя.

Лицо Ореста засияло – это невозможно сыграть. Так выглядят блики светлых воспоминаний.

– Орест. А вы директор стадиона?

Белобородый протянул ему руку.

– Очаровательный вечер выдался, Орест. В моем возрасте ценишь такое втрое сильнее. Если ты ищешь Крепкого, он уже здесь, как только видел его у сцены.

А мальчишка, оказывается, имеет связи!

Беспалый охранник покорно и даже с некоторым облегчением пропустил нас через дверь и сразу же забыл о нашем существовании, сосредоточил внимание на девушках, которые и не думали заканчивать свой щебет.

Орест не ждал меня (иначе не избежал бы расспросов о круге его знакомств) и сразу помчался искать солиста «Времени нет» – если, конечно, речь шла не об однофамильце известного на всю страну Олеся Крепкого.

Я не смог вспомнить, сколько лет назад был на Олимпийском в последний раз.

Это произошло уже после капитальной реконструкции, готовившей стадион к Чемпионату Европы по футболу. Случайное решение, случайный матч. Я не смог даже вспомнить, какие команды играли: не определившись, за кого болеть, я просидел матч, болея просто за хороший футбол. Но тогда, поднимаясь на свой ряд, я не испытывал такого трепета, как сейчас, – я, собственно, проходил через внутренность стадиона на футбольном поле. Казалось, кто-то вот-вот ухватит меня за локоть и пригрозит пальцем – мол, дальше можно только избранным, а вас просим на выход.

Но за локоть никто меня не схватил. И вот стальные ворота – позади, под ногами – расчерчена на полосы красная беговая дорожка, над головой – сотни прозрачных куполов крыши, за плечами – прямоугольные пятна голубых, кремовых и янтарных кресел (в одном из них сегодня вечером будет сидеть Капитан), и – как на ладони – зеленое поле, рядом с которым соорудили сцену и одели ее в черное и желтое.

Ну что ж. Я крепко схватил руль, одну ногу закрепил на самокате, другой оттолкнулся.

Самокат уехал из-под меня, и я остался сидеть на дорожке из резиновой крошки и полиуретана.

Я отряхнул штаны и снова стал на самокат.

В этот раз мне удалось проехать несколько метров, но потом он снова улетел вперед сам. Правда, теперь мне, хоть и чуть-чуть, но удалось удержаться на ногах.

Не страшно. Я снова схватил руль.

– Это как игра на семиструнной гитаре – не так просто, как кажется, – Орест лихо затормозил рядом с мужчиной, который и на однострунной не смог бы.

– Это как нормы Конституции, – парировал я, но поняв, что мальчика этим не поразил, умолк. Наверное, у него еще не было уроков правоведения.

– Я покажу, как надо. Попытайтесь стать, как я. Нет! Ногу ставьте не на конец, а наоборот, поближе к рулю. Не отклоняйтесь назад!

У каждого человека свой кувшин терпения, но у учителей он должен быть очень объемным. Орест не уставал повторять, чтобы я не отклонялся назад, а я все пытался вытолкать самокат из-под себя.

Руки временами дрожали, как у запойного пьяницы, желающего устоять на ногах ухватившись за штурвал, – впрочем, мне это чувство было хорошо знакомо. Стремясь удержать равновесие, я чуть не сбил бегуна и раз пять чуть не свалился на самого Ореста.

Когда он решил, что я уже достаточно хорошо справляюсь с равновесием, мы перешли ко второму этапу – к поворотам. На стадионе они достаточно плавные, поэтому эту часть науки мы одолели гораздо быстрее.

Наконец Орест заключил, что пожилой ученик готов ездить самостоятельно, и стал на самокат рядом со мной. Возможно, я был бы неплохим курьером по доставке пищи, чтобы за мое обучение взялся Орест. Движение мы начали осторожно – так что бегун, уже знакомый с моими попытками приручить этот транспорт, поравнявшись с нами, поднял большой палец.

– Еще немного, и папа станет безопасным для других, – сказал он Оресту.

Парень кивнул, и на миг все это стало правдой. Ведь иногда все, что нужно для того, чтобы иллюзия стала правдой, – это вера одного человека.

Что происходит, когда ветер бьет в лицо, рассекает грудь и проводит гребнем по волосам? Он развевает страх, что ты просто не услышал зову Несостоявшегося. И вырвавшись из скорлупы, ты летишь как птенец, который впервые выпрыгнул из гнезда навстречу бескрайнему миру. Как пилот, которому перед пенсией в последний раз в жизни разрешили сесть за штурвал родного истребителя. Как акрофоб, который во сне сорвался с горы и только в полете понял, зачем нужна высота.

Оказывается, лететь, не думая о Несостоявшемся – это так просто.

Может, поэтому раньше судьба мешала мне встать на самокат? – Она знала, настолько важным станет тот ветер, что я почувствую здесь, рядом с мальчишкой, который в чьих-то глазах оказался моим сыном.

Стадион размером с Одесскую область сузился до размера морской раковины – и я мог, как маленький мальчик, водить пальцем по ее краям.

И, не в силах сдержать восторг, вырывавшийся из меня, я закричал.

В конце концов для этого крика в городах и существуют оазисы, которые называют стадионами.

Орест оказался не из тех детей, кого может смутить детство взрослого. Не сбавляя хода своего самоката и двигаясь заподлицо со мной, он влил свой крик в мой.

Двое сумасшедших, кричащих и летящих расчерченными дорожками.

Двое птенцов, выпрыгнувших из гнезда.

Такой крик – это иллюзия. Кажется, он всегда с тобой, но на самом деле ты вынимаешь его не чаще, чем покупаешь новую машину. Я сейчас не о крике ненависти, не о крике боли. Я о том, который, раздвигая ребра, позволяет увидеть душу. О настоящем крике. О крике свободы.

Его накопилось во мне достаточно, чтобы наполнить весь город.

5.6

Орест свесил ноги из колонки, вдвое выше его, и звенел на гитаре. Трудно было понять, что блестит сильнее – лакированная противня или глаза. Как он залез на колонку, было не меньшей загадкой, чем то, откуда он взял гитару.

Оставив самокат на краю дорожки, я нашел нераскрытый пакет с питьевой водой и, потянув пол-литровую бутылку, упал на зеленую от кончиков до корней траву. Орест кивнул мне. Ему не хотелось разговаривать – кто разговаривает, когда в руках гитара? Мне не хотелось разговаривать – кто разговаривает, когда, сделав большой глоток, лежит, закинув руки под голову, над ним вечное небо, а рядом рассказывает свои истории гитара?

Неудивительно, что я вздремнул.

Я не был страстным поклонником «Времени нет» – просто рядовой слушатель, который не меняет радиоволну, если ему попадается хорошая песня. А у группы Олеся Мицного было немало хороших вещей. "Фиалку в конверте" я мог после третьей рюмки по памяти спеть в караоке, если туда не набилось достаточно для моего смущения дам. «Времени нет» были живой классикой, помещаемой в хрестоматию, но еще способной собирать стадионы. Такие группы масштабны настолько, что ты любишь их по привычке, в знак признания качества, но вряд ли соберешь из их песен отдельный плейлист.

Когда, встревоженный солнечным жучком, крадущимся мимо по щеке, я открыл глаза, то увидел фронтмена «Времени нет» Олеся Крепкого, и у меня возникло ощущение, что напротив – двоюродный дядюшка, на лицо которого ты чаще попадаешь в запыленных фотоальбомах, чем видишь. вживую.

Крепкий сидел на раскладном стульчике – кто-то назовет его рыболовным, но мне ближе по душе определение «режиссерский». Расставив ноги и сжимая в руке моток черного кабеля, он смотрел на меня с каким-то нездоровым интересом. Возможно, музыкант удивлялся наглости незнакомца, пробравшегося на закрытый до концерта стадион и развалившийся неподалеку от места, где монтировали сцену. Впрочем, мне было безразлично его удивление.

Я встал на локоть, и крепкий кивнул мне здороваясь. Я кивнул в ответ.

Сцена шумела десятком голосов, кто-то тянул тяжелый ящик. Колонка, на которой сидел Орест, была пуста. Встав, я обнаружил только его самокат, оставленный под сценой.

– Он неплохо вас научил, – оказывается, Крепкий видел, как я усваивал новый вид транспорта.

Был определенный налет неестественности в том, что музыкант, которого ты знаешь в одностороннем порядке много лет, вдруг приобретает плоть и кровь и пытается начать разговор с тобой. Ноги гудели, и я присел на ящик с инструментами, оставленный на беговой дорожке.

– Взрослые думают, что они обучают детей. На самом деле все наоборот, – крепкий, похоже, надел плащ Маленького принца. – Вы так не считаете?

Ему явно хотелось общения, а у меня не было причин для невежливости.

– Я не так часто имел дело с детьми. Не то чтобы я их умышленно избегал – так уж сложилось, что среди моих близких друзей нет семейных людей, да и сам я семьи не завел, – я сказал чистую правду: мои друзья, узнав радость отцовства, перестали быть близкими, а Артур был холост. – Как вышло, что вы знакомы с Орестом? – я воспользовался возможностью задать вопрос, зародившийся у ворот стадиона.

– Нас познакомила удивительная женщина, – крепкий закатил глаза. Наверное, он выглядит так, когда создает свои лучшие песни. – Это произошло всего три дня назад, но кажется, что прошел год. Безумный был день, я уже и не пытаюсь понять, как оно все получилось. А завершился он здесь на стадионе. Всего этого еще не было, – крепкий провел ладонью и стер сцену, оставив голое поле, – Зуб взобрался на деревянный поддон и играл нам на гитаре. Была уже почти ночь… нам пришлось украсть его из приюта… Не спрашивайте, как это произошло, – я же говорю, день был сумасшедший. А потом гитару взял я и сыграл новую песню, написанную в тот же вечер, представляете? Но если бы мне предложили, чтобы Хендрикс спустился с небес на один день, чтобы научить меня играть левой рукой и дать совместный концерт, я бы не променял того волшебного часа в день с Джими.

Я смутился, словно застал Крепкого в интимный момент, когда в мужчине просматривает то сокровенное, что его можно доверить только близкому другу за третьей кружкой пива. Не желая увидеть признаков покаяния, которое часто следует за внезапным признанием, я опустил голову, будто воспоминания музыканта пробудили во мне собственные.

Красная дорожка казалась мягкой, как сыр, хотелось нажать рукой и проверить, не останется ли след.

– Вы имеете отношение к музыке? – вопрос Крепкого прозвучал неожиданно, и я сначала растерялся.

– Я адвокат по уголовным делам.

Крепкий уже не закатывал глаз. Он был удивлен – будто такой человек, как я, не мог заниматься уголовными преступлениями.

Я решил завершить этот странный разговор, отряхнул холош и встал. Крепкий потер шею.

– Я видел это выражение лица сотни раз. Когда человек смотрит на меня и, не узнав во мне музыканта, пытается вспомнить, откуда мы знакомы. Теперь и на меня пала эта казнь. Совершенно глупое ощущение: будто ты придумал мотив и не можешь понять – не слышал ли ты его вчера по радио. Мы встречались с вами раньше? Смотрю на вас и кажется, что мы сто лет знакомы. Может, виделись в эту среду? Она прошла для меня будто в каком-то тумане, что-то помню с этого дня, что-то – нет, так что не удивлюсь, если мы где-то пересеклись именно тогда.

Я не стал вдаваться в детали, по какой причине я никак не мог увидеть в среду ни его, ни какого-либо другого.

– Я бы не забыл, если бы однажды мне представился случай познакомиться с Олесем Мицным. Не переживайте, авторские права здесь не нарушены – мотив ваш.

У Крепкого зазвонил телефон, и я решил, что наступил удобный момент уйти. Кивнул ему напоследок и направился к сцене. Но не так получилось, как думалось. Крепкий сбросил вызов и, играя по кабелю, последовал за мной.

Сцену уже установили. Казалось, ничто не требовало вмешательства рабочих в спецовках, однако те продолжали шнырять туда-сюда с таинственным видом. Один из них остановился у правого края сцены, заметив разрезанный трепевший на ветру кусок желтой клеенки. С пол минуты мужчина смотрел на него, а потом, пожав плечами, ушел.

Орест развлекался у ударной установки – барабанщик группы вручил ему палочку и учил крутить ее среди пальцев. Мальчишке не удавалось сделать полный круг – палочка неизменно летела в сторону, и он заливался смехом каждый раз, когда схватывал ее на лету. Ради этого смеха можно было учить Ореста столько времени, сколько он сам захочет.

Вдруг я вспомнил друзей, которых из-за болезни оставил в прошлом. Как непринужденно им удавалось перепрыгнуть в разговоре с обсуждения фильмов в споры о том, когда уже можно выдавать детям карманные деньги. «Старик, знаешь, какой сильнейший наркотик в жизни? – спросил однажды меня, обняв за шею, и сразу же ответил: – Детская любовь. Ребенок – это твой личный дилер, вводящий дозу в твою кровь объятиями, поцелуем в щеку или просто смехом. И ты готов простить ей бессонные ночи, беспорядок в квартире и сожженную нервную систему, лишь бы слышать ее сопение в кроватке, только бы вдыхать запах ее волос».

– Я тоже сегодня украл его, – признался я крепкому, который также наблюдал за успехами Ореста. – Собирался отвезти в приют, а он вытащил меня на стадион. Теперь я понимаю почему. Хорошо, что у нас обоих сегодня достаточно свободного времени.

– Времени нет, – ответил на это Крепкий.

– Не могу удержаться от каламбура. Как его может не быть, если рядом со мной – солист «Времени нет», а на сцене – ударник?

Крепкий заговорил, не отрывая глаз от сцены.

– По сути нет ни будущего, ни настоящего – есть только прошлое. Я смотрю на сцену и вижу Зуба, но прошло время, пока свет отразился от мальчика, достиг сетчатки моих глаз, пока информация о нем попала в мой мозг и он ее обработал. По сути, я вижу не того мальчика, каков он сейчас, а того, что был мгновение назад. Настоящее – это только обозначение недавнего прошлого, это образ того мальчика, который схватил на лету барабанную палочку. А будущее – это вера в порядок вещей. Поэтому время невозможно ни без памяти, ни без веры.

Надо было внимательно слушать, чтобы понять, о чем он говорит. А этим я сейчас не мог похвастаться, так что просто оттолкнулся от последнего предложения:

– Мы помним, что время существует, и верим, что лично у нас его нет.

Оресту наконец-то удался трюк, и барабанщик по-отцовски похлопал его по плечу, затем забрал палочку и кивнул на склоненную к колонке гитару. Его замысел был ясен: он предлагал Оресту сыграть вдвоем.

– Однажды он вернется сюда с гитарой в руке, – сказал Крепкий. – Хотел бы я увидеть своими глазами, как он станет у микрофона, махнет толпе и возьмет первый аккорд! Стадион будет полон, и он соберется ради Зуба! Знаете, почему я в этом уверен?

– Он уже представляет, как оно – выступать на стадионе. Потому что для него это не сказка из журнала для подростков, а вполне ощутимая мечта, – ответил я. – Он уже стоял на сцене, он держал в руках гитару, поэтому он может представить, как это оказаться здесь снова, и посвятит этому стремлению всего себя.

– И это тоже, – согласился Крепкий. – Но главным образом потому, что он нашел свое предназначение. И теперь оно будет освещать ему путь, а иногда даже вести за руку – если действительность будет испытывать его сомнениями или соблазнами. О, сейчас я знаю, о чем говорю! Знаете, почему мне кажется, что эта неделя длится вечность? Я закрылся дома, как во время карантина, и писал, писал, писал. Я и забыл, когда такое было в последний раз. Сегодня мы сыграем три новых песни. Они, конечно, сыроваты, и это понятно. Но они хорошие, уверяю вас. Вы будете сегодня на концерте?

– Я не планировал так далеко вперед.

– Вы рискуете многое пропустить. Еще несколько дней назад я мечтал записать общую песню с Боно – это было бы круто, престижно и увеличило нашу аудиторию. А теперь я думаю о другом – это позволило бы создать что-то совершенно новое. Вы не представляете, как меня тянет домой: хочется забежать в студию и писать свежие песни. Такие, как были с самого начала, когда мы писали, не оглядываясь на то, чего хочет аудитория, и потерять себя боялись гораздо сильнее, чем потерять свое. Эти песни живы, понимаете, о чем я говорю? Как закон, прошедший двадцать инстанций и все равно оставшийся с неправильно поставленными запятыми, если вам так будет понятнее. На днях, закрывшись дома с собакой и гитарой, я снова вспомнил свою юность, вспомнил тот день, когда осознал собственное предназначение. И это чудо, что я не ошибся.

Орест и ударник играли песню «Времени нет», одну из самых простых. Играли негромко – только для себя. Ничего другого для них сейчас не было – только они и музыка.

– А если его не существует? – сказал я скорее самому себе, чем собеседнику.

– Простите? – не понял Крепкий.

– Если нет никакого назначения? В противном случае окажется, что, например, я двадцать лет шел по той дороге. В противном случае можно сушить мозги, кем я должен был стать: музыкантом, как вы, хирургом, или полярником, или просто образцовым семьянином – и, внеся в этой ипостаси свой вклад в этот мир, так и не найти ответа. Четверть века тому назад я думал, что мое предназначение – портфель адвоката. Ведь на этот путь становятся, воображая себя героями в зале суда, авторами горячих речей, заставляющих присяжных прозреть, последним препятствием между невиновным и его палачом. Но, верите, у меня не было ни одного дела, похожего на то, которое я рисовал себе выбирая эту профессию. Победы были, часто ценой крови, пота и таланта. Но ни одной такой, после которой я мог бы сказать: я сделал что-то очень важное. Если верить в предназначение, то выяснится, что жизнь несправедливо коротка и позволяет только один путь.

Последнее предложение я договорил, протягивая руку Оресту. Мальчишка прыгнул со сцены и махнул на прощание ударнику. Тот в ответ провернул палочки между пальцами.

Олесь Крепкий исчез, и я не был уверен, произошло ли это сейчас или отошел, не дослушав моего монолога. Я увидел его у середины сцены: наклонившись, музыкант что-то искал в черном дорожном чемодане.

– Возвращаем наших железных коней в пункт проката и обедать, – очертил я будущий план Оресту. Тот не возражал.

Крепкий вернулся не с пустыми руками.

– Четыре билета в корпоративной ложе, – он вытянул руку, показывая Оресту, в какой части стадиона ее искать. – Знаю, ты сумеешь собрать хорошую компанию и уж наверняка уговоришь директора пустить тебя на праздник. А если нет, – крепко подмигнул заговорщически, – ты знаешь, кто поможет тебе убежать.

Орест взял билеты так осторожно, словно потревож их – и они станут бабочками и улетят в купол стадиона. Поглаживая их подушечками пальцев, он на несколько секунд закрыл глаза.

Мальчишка заносил звуки этого мгновения в свою коллекцию.

5.7

Она стояла на крыльце убежища на цыпочках и всматривалась в окна нашей машины. Одна ладонь прижата к груди, вторая перебирает кончик перетянутых резинкой волос – Инара словно только что вышла из пены морской, и я не нуждался в флорентийском художнике, чтобы зафиксировать это мгновение в своей памяти.

Я мог посадить Ореста в такси и отправить его самого, но решился приехать в детский дом вместе с ним. Формально – чтобы вступиться перед директором, если вдруг он решит, что убежавший из больницы на выходные мальчик совершил непозволительное. Но, возможно, я хотел попасть сюда, чтобы попрощаться с некоторыми воспоминаниями.

Зеленые стены с облупленной краской, запах хлорки из туалета, пронзительный школьный звонок, от которого хочется заслонить ладонями уши, вечную мозоль на указательном пальце, склеенные макароны на обед… Попав в семью, я пытался забыть все, что было до нее – и хорошее и плохое. Память была ко мне хороша, и я смог присыпать горькие воспоминания тальком времени, иногда обнажая приятные. Только об одном мне не удавалось забыть – о ночах, когда ты обнимаешь подушку и, слушая ровное сопение ребят и скрип кроватей, понимаешь, что ты на этом свете сам.