Текст книги "Времени нет (ЛП)"

Автор книги: Рустем Халил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

– Здравствуй, Инара!

И этим отсек себе обратный путь.

Что я должен был ей сказать? Что однажды сидел на берегу, всматриваясь между строк в оставшееся ею письмо, и Днепр оказался водоразделом, который разрезал жизнь на до и после? Что, регистрируясь в социальных сетях, я неизменно первым набирал в поиске ее имя? Что мне сотни раз казалось, будто я прочитал ее фамилию в новости, в списке потерпевших, в списке свидетелей, в модном еженедельнике, в титрах отечественного фильма, в табличке с именами жителей, в журнале посещений… но каждый раз выяснялось, что знакомые слились не в том порядке? Что, идя по улице, я обгонял каждую рыжеволосую девушку, чтобы заглянуть ей в лицо? Что в больших судебных залах, на лекциях и концертах, в кинотеатрах – я поднимался раньше, пока не вошел судья или еще горел свет, и делал вид, что ищу в толпе знакомого, а действительно пытался найти ее лицо?

Мог ли я поделиться с ней своими фантазиями о том, что когда-нибудь встречу ее? Вот ранним утром я обую ботинки, раздается стук в дверь – и на пороге стоит она; я завожу ее в дом, она рассматривает мои дипломы на стенах, ищет виноград в холодильнике, складывает губы руркой и дует на свежесваренный мной кофе; она обещает ждать меня здесь до вечера, но я отвечаю, что мне уже никуда не надо… Вот я блестяще завершаю заключительную речь, возвращаюсь в залы, затаившая дыхание, а в самом дальнем углу встает со своего места рыжая девушка – и смотрит на меня. пораженным взглядом; все расходятся на перерыв, и только мы остаемся в пустом помещении; она садится рядом со мной, накрывает мою ладонь своей и признается, что именно таким она и ожидала меня увидеть… Вот я выхожу из ресторана под руку с моей молодой ассистенткой и шагаю к автомобилю, а навстречу мне идет располнела мама с тремя детьми; наши взгляды пересекаются, и я киваю ей; она отводит взгляд, а я чувствую, что отомстил… Вот я случайно забредаю на выставку, где на стенах портреты только одной женщины; и художник плачет в углу, рассказывая мне о своей единственной модели, которая так и не смогла его полюбить, потому что до последнего вздоха ее мысли были заняты другим мужчиной…

Только одно видение я пытался отогнать. Как мы танцуем под крылом деревянной раковины в осеннем парке. Танец, который я обещал Инари пятнадцать лет назад, но так и не сдержал слова. Танец под песню, которая неизменно напоминала мне о ней – с первой ноты.

И переполненный словами, которые трудно произнести, я не придумал ничего лучше, чем просто прошептать:

– И ползет ленивая лодка, и ворчит, и ворчит:

«Откуда взялся я – не знаю; чем придется кончить».

Она должна знать: я не забыл. Ничего не забыл.

* * *

Я посидел на скамейке еще немного, не сводя глаз с потухшего экрана. Сообщение, что Инара появилась на связи, могло всплыть в любой момент. Но молчание – это любимая пытка телефонов над своими владельцами.

К скамейке подошли два врача в халатах, намереваясь устроить рядом со мной перекур, и тем самым выкурили меня. Я спрятал телефон в задний карман брюк и двинулся ко входу в больницу.

В холле я ждал лифта в одиночестве: в субботу большинство врачей и медсестер отдыхают, часть пациентов отпустили домой, и больница вошла в режим полудремы – в надежде, что болезни подождут с обострением до понедельника.

Я вошел в лифт и не выдержал: снова проверил телефон. Нет, новых сообщений в эту минуту не появилось. Мобильный вернулся в карман брюк, а я поднял глаза к зеркалу.

Сначала я подумал, что это наклейка: седой человек около пятидесяти в сером клетчатом пиджаке, с глазами, которым забыли нарисовать белки. Зато наклеили мастерски – будто по ту сторону зеркала действительно живой человек.

Но вот фигура подняла руки на уровень щеки и сложила три пальца в пучке.

– Присяжные вынесли решение, – сказал мужчина и щелкнул пальцами.

От ужаса и неожиданности я закричал.

Мгновение спустя мой крик все еще раздавался, но уже не отражался от стен лифта, а убегал прочь, как встревоженный заяц.

Я оказался посреди широкого коридора, оба конца которого терялись в темноте. Казалось, здесь было тысячи дверей, и некоторые из них время от времени неслышно двигались, выталкивая из себя спешно и сразу исчезающих в другом портале людей. Все они казались черно-белыми – вероятно, из-за полумрака.

Только потом я обнаружил мужчину в сером костюме – позади себя. Этот его щелчок предшествовал моему крику. Оказалось, дело не в игре тени – мужчина действительно был черно-белым. Я взглянул на свои ладони: похоже, я единственный, чье тело было наполнено цветом.

В этот момент ко мне вернулась память о последних трех днях. Но она не залила сознание стремительным горным потоком, она вжималась в меня как пуля из желе. Воспоминания о случившемся не били меня на отлог, а странным образом порождали спокойную уверенность, что я все знал и никакими новостями меня теперь не шокировало.

И, конечно, я был знаком с черно-белой фигурой в клетчатом пиджаке рядом со мной. Старый недобрый джин по имени Саатчи. Знал я и другое: мне пришлось побывать в этом коридоре. Несколько часов тому назад. За пять минут до полуночи, в эту пятницу – и тоже после того, как Саатчи щелкнул пальцами.

5.11

…Источка упала на пол. Огонь в занозе зеркала исчез и появилось миниатюрное изображение джина.

– Нет, – сказал Саатчи, – никаких прощаний, – и щелкнул пальцами.

Еще мгновение назад моя рука держала телефон, который должен был принести смерть и разрушение, а теперь кисть инстинктивно сжимала воздух. Мгновение назад я горбился под сценой на стадионе, а теперь очутился в плохо освещенном коридоре, в котором одновременно двигались десятки дверей, но все равно тишина стояла такая, что можно было услышать, как упадет перо. Какие-то люди в одинаковых серых костюмах и с лицами цвета мокрого асфальта появлялись из одного отверстия и исчезали в другом. Сложив руки на груди, Саатчи наблюдал, как я безумно верчусь в центре белого круга, пытаясь понять, что произошло. Джин тоже был серым. Он имел на себе то же, что и тогда, когда явился ко мне впервые, – клетчатый пиджак и брюки со стрелками, о которых можно порезать пальцы. Я бы не удивился, если бы при этом и кровь закапала серая.

Мы словно оказались в черно-белых кинофильмах сороковых годов, но я отличался здесь бессмысленным цветным пятном – как желтый урод из комикса Фрэнка Миллера. Впрочем, никто из проскальзывающих мимо теней не обращал на меня никакого внимания.

– Что за дерьмо!

– Ты ошибаешься, – возразил джин. – У дерьма есть цвет, запах, а иногда даже имя.

Саатчи неслышно открыл ближайшую дверь – через свет, ударивший в глаза, в комнате нельзя было ничего разглядеть – и шагнул за порог. Его силуэт махнул рукой, приглашая следовать за ним.

Как только я закрыл за собой дверь, что-то щелкнуло и ослепительный свет сменился привычным, комнатным. Мы стояли в внутренностях огромного часового механизма. Шестерни разного размера неслышно кружились над нашими головами, созвездия винтиков казались нарисованными простым карандашом, к безупречно гладким дискам на потолке хотелось приложить руку.

– Я мертв?

– Чтобы оказаться здесь, это совсем не обязательно.

– Что это за место? – от живого механизма невозможно было отвести глаза.

– Ты в гостях у Саатчи. Круто? Правда, никаких часов до этого механизма не существует в принципе – кто бы следил за земным временем? Ужасно жаль, что я не был рядом в тот момент, когда изобретали механические часы, – я бы подсказал, что форма круга выбрана неправильно: не нужно копировать солнечные часы, прибор для измерения времени должен быть в форме стрелы. Смотри, и жизнь ваша не была бы такой однообразной.

Я представил часы в форме стрелы, где стрелка движется от оперения к острию. Ровно в полночь пружина щелкает, и тонкая алюминиевая полоска, достигнув того острия, снова оказывается у стартовой риски. Если бы такие часы и изменили нашу жизнь, то только добавили бы в нее отчаяния. Не удивлюсь, если эту идею Саатчи подкинул Сизиф.

– Никогда не думал, что у джиннов могут быть дома.

– Только если их кредитная история чиста для ипотеки, – Саатчи хлопнул рукой по колено, награждая себя за остроумие. – Шучу. Конечно, могут быть – разве мы не люди?

Он вытянул свою светло-серебристую руку рядом с моей, живой, пожалуй, чтобы добавить красок во вторую шутку, но повторно себя по колено не хлопнул.

Я почувствовал движение воздуха у лица, и вдруг с неба свалилась сова – такая же серая, как и все вокруг, – и ловко, но неслышно спикировала на вытянутую руку Саатчи. От неожиданности джин немного очнулся и даже дернул концовкой, но уже через мгновение рассмеялся.

– Привет, друг. Соскучился? – Саатчи почесал пальцем под клювом птицы и пригладил оттопыренное перышко.

Птица переместилась поближе к его лицу и вытянула голову – потереться о нос. Я впервые такое видел. Впрочем, все, что происходило здесь, было для меня впервые.

– Как-то из-за тебя у меня случится первый в истории джиннов инфаркт. Эдем, познакомься с моим другом. Правда, имени у него нет – я ведь ему не хозяин, чтобы давать имя.

– Откуда эта сова? – я робко коснулся пальцем крыла, птица повернула голову и принялась разглядывать незнакомое ему существо.

– Не путай, это сыч. Появляется когда захочет, и делится свежими историями. Удивительно, как неслышно они летают. И мне бы так хотелось – раскинуть руки и подняться в бесшумный полет.

Саатчи резко поднял кулака и открыл: на его ладони появилась белая мышь. Сыч переключил внимание на нее. Джин уронил мышь, она пискнула, ударившись о пол, и сразу же юркнула в дальнюю часть комнаты. Сыч выжидал. Лишь когда мышь исчезла за поворотом – до этого момента я был уверен, что никакого поворота там нет, и это сплошная белая стена, – сыч подался вперед, отпустил руку Саатчи и стремительно спикировал за добычей. Он исчез так же неслышно, как и появился, и уже через мгновение мне казалось, что все это было только сном.

Если это действительно сон, то пора просыпаться – я не завершил важного дела.

– Почему мы не на стадионе, а я не в теле президента? – тон моего вопроса был где-то посредине между вызовом и откровенной грубостью.

Джин глубоко вздохнул, словно я только что всерьез обидел его.

– Вот так, ты приглашаешь человека в свой дом, а он, даже не присев и не сказав пару комплиментов, все говорит об одном. Где вас учили манер, молодой человек? В Поплавском университете?

– Присесть? Да у тебя пустая комната!

– А что поделаешь? Мы не едим, не спим, не устаем, не принимаем душ, – джин с подозрением нюхнул себя под мышками. – Остается только творить. Вот, например, цени.

Саатчи потер пальцами – и с пола вынырнула широкая шахматная доска с причудливыми черными и белыми фигурами на ней. Джин схватил одну из фигурок, напоминающую смесь осла и зайца и краем ногтя почистил ей длинные уши.

– Эти шахматы создал я. Здесь тридцать две разные фигуры. Вот эта, например, он бросил ее мне, ходит на клеточку или две по диагонали, только если занимаемое поле находится под защитой одной из фигур. Попробуй угадать следующий ход противника – представляешь, какое пространство для комбинаций! – сказал Саатчи и вполголоса добавил: – Эх, сыграть бы в такое с дьяволом!

Длинноухая фигура мгновенно переняла температуру моего тела. Испугавшись, что она мне подмигнет или оскалится, я повернул ее на доску. Джин дунул, и фигуры задвигались. Игра, правила которой вряд ли можно было понять раньше, чем через неделю внимательного изучения, началась.

– Разве дьявол играет в игры? – спросил я, не отрывая глаз от доски.

Саатчи, восхищенный не меньше, чем я, осуждающе покачал пальцем, и одна из фигур, похожая на жука-скарабея, вернулась на место.

– А кто, по твоему мнению, их придумывает?

В конце концов, хаотические движения фигур мне надоели. Саатчи это заметил, потер пальцами, шахматная доска вернулась в пол, и мое наваление исчезло вместе с ней.

Вместо этого рядом с джином появилась стена тумана. Рассеявшись, она открыла книжный шкаф с одинаковыми белыми обложками. Саатчи взял книгу наугад и бросил мне.

Я взглянул на обложку, но увидел незнакомый язык и разочарованно повернул его джину.

– Я не знаю греческого.

– Древнегреческий, – Саатчи провел пальцем по корню и, ужав книгу на полку, вынул другую. – Трактат о комедиях ты не оценил, а как насчет этого?

Книга, которую я поймал на этот раз, оказалась вторым томом «Мертвых душ». Я пролистал несколько страниц, чтобы убедиться, что не ошибся.

– Библиотека сожженных книг, – произнес я вполголоса, сам еще не вполне веря этому.

Джин светился, словно ему только что вручили медаль.

– Над дизайном обложек, правда, нужно еще поработать. Но и так пришлось приложить определенные усилия, чтобы ее собрать.

В этот раз я бережно передал том Саатче.

– А вот, посмотри, – страницы следующей книги были обвиты арабской вязью, – неизвестный мировой сборник стихов Гаруна ар-Рашида. Угадай, на какие темы он пишет?

– Так ты и спасаешь вечность? – спросил я. – Работаешь над дизайном комнаты, придумываешь игры, собираешь книги… И все это.

Саатчи вернул сборник газелей на место, и на мгновение его улыбка погасла.

Я видел Саатчи во время абсурдного веселья, видел в гневе, и, думаю, впервые увидел его настоящим. Смертельно уставшим от одиночества. Тем, кто оказался в башне из слоновой кости и осознал ужас истинной тюрьмы. Он был достоин другого: устраивать гонки на верблюдах, спорить, кто первый выпьет галлон пива на пиру, распиливать ассистентку факира… Но все, что ему разрешалось, – это десятилетиями прозябать в комнате с часовым механизмом на потолке в ожидании тех нескольких дней, когда ему позволят сразиться за душу одного человека.

Хотелось подбодрить его, хлопнуть по плечу, уверить, что он будет не одинок среди этих белых стен, но я только стоял и кусал губы, а шестерни над нами продолжали двигаться.

Через мгновение в глазах джина снова заплясали веселые искорки. Возможно, мой молчаливый интерес он расценил как сострадание, а в сочувствии он вовсе не нуждался.

– Вот еще штука, посмотри.

Саатчи поднялся на цыпочках и достал из шкафа клубок. Потащил его за два конца – и клубок превратился в толстую нить, из которой свисали несколько десятков тонких, с узелками на каждой.

– Уличное письмо. Мое изобретение. Просто и гениально, правда?

Он походил на ребенка, который, увидев в доме гостя, несет ему показать свои новые игрушки.

– Саатчи, – не отступал я, – чего ты вытащил меня сюда?

Джин вздохнул, повернул клубок вверх, и книжный шкаф растворился в тумане.

– Потому что я не могу позволить тебе взорвать себя, – он взмахнул рукой, и туман растаял. – Ты находишься в теле чужого человека и не можешь решать, уничтожить его или нет.

Когда я слышу заявление о том, что кто-то чего-то не может, я спрашиваю себя: это из-за законов физики или из-за конкретной статьи кодекса? Обычно случается, что ни то, ни другое и сочетанием «не могу» человек пытается укрепить свою веру в привычный порядок вещей.

– Это тело человека, который сам решил уничтожить других. Саатчи, ты понимаешь, что иначе его не остановить?

– Ты не можешь его останавливать. Если бы этому миру не следовало терпеть несчастье, разве Всевышний прописал бы их в правилах мироздания?

– Если бы мы отчаялись и уповали только на Всевышнего, где бы мы сейчас были? – возразил я.

– Вас бы не было, – ответил Саатчи, подумав. – Адам и Ева остались бы в райском саду, не узнав ни добра, ни зла, ни друг друга. Но история пошла другим путем, и вот ты здесь, просишь у меня разрешения на двойное убийство.

– Не прошу, – возразил я. – Требую выполнить контракт и вернуть меня в то же место и в тот же момент, где я был, когда ты щелкнул пальцами. У меня оставалось пять минут до полуночи.

Саатчи поднял рукав пиджака, и на его руке медленно начал проступать массивные черные часы с серым ремешком.

– Это невозможно. Пока мы были здесь, пять минут прошло. В Киеве уже наступила суббота, – Саатчи сделал вид, что счищает пятно с рукава пиджака, хотя, конечно, никакого пятна там не было. – А значит, ты уже не можешь вернуться в тело президента.

Он тряхнул рукой, и часы стали редкими – Дальше обзавидовался бы.

Как же я был глуп! В какой-то момент мне показалось, что мы стали означать друг для друга чуть больше двух сторон одной сделки. Но время не останавливалось даже здесь, в царстве теней. Пока Саатчи показывал мне свои игрушки, часы шли, заглатывая по дороге те скудные минуты, которые я еще мог провести в президентском теле.

И теперь, наблюдая, как эти часы стекают с руки джина и его капли в падении становятся туманом и развеиваются, я почувствовал себя преданным.

– Мы заключили с тобой соглашение, – я отделял слова паузами не хуже, чем хронометр на потолке – секунды, – и ты его нарушил. Ты не выполнил свою часть договора, а значит, я считаю, что он разорван.

Саатчи пожал плечами и его пиджак пополз книзу; это привлекло мое внимание, но боковым зрением я увидел, а может, мне только показалось, удовольствие, которое на миг промелькнуло на лице Саатчи и скрылось за каменной маской.

– Ты не можешь расторгнуть договор по своему усмотрению, это может сделать только Высший справедливый суд, – возразил джин. – Если ты подашь иск.

Но он имел дело с адвокатом, пусть и не самым успешным. Даже здесь среди ходячих теней, которые не были людьми и вместо профессий имели назначение, я оставался юристом.

– Тогда я подаю иск.

И в самом деле, не мог же он ждать от меня другого?

Все это произошло в ночь с пятницы на субботу, когда тело президента Антоненко лежало без сознания под сценой на стадионе, а мое собственное – на больничной койке.

И в эту ночь – теперь я это вспомнил вполне четко – состоялся суд.

5.12

Их было семь. Ухоженная дама в пышном платье, со сплетенной в венок косой и россыпью колец на руках. Подросток – я не поверил своим глазам, – который играл охотничьим ножом. Песчаный панок в костюме, использовавший свой огромный живот как удобную подставку для рук. Девушка в мужской рубашке, сузив глаза, бросала быстрые взгляды на перстни ухоженной дамы. Старик с непропорционально длинными руками; время от времени он поглаживал свое колено, задевая узловатыми пальцами бедро девушки рядом. Широкоплечий парень, чье лицо было выпито до дна; он тупо смотрел в деревянную парту перед собой, и если бы его ресницы не шевелились, можно было бы подумать, что он умеет спать с открытыми глазами. И наконец, бедно одетая бабушка, которая держала на коленях котомку, похожую на ящик. Эти семь были нашими присяжными. Душами, которые должны были решить судьбу мою.

– Я буду сам защищать собственные интересы. А ты можешь выбрать адвоката сам из умерших или тебе его предоставит Высший справедливый суд, – проинформировал меня Саатчи. – Здесь нет кодексов. Суд построен на принципах логики и справедливости, поэтому тебе понадобится не крутой, а юрист, способный зажечь пламя в их серых сердцах.

– В таком случае я хочу защищать себя сам, – заявил я.

– У меня было сотня лет, чтобы подготовиться к такому суду, – предостерег Саатчи.

– Всю свою жизнь я положил на эту профессию. Чего она стоит, если на кону стоит моя душа, а я не готов защитить себя?

Зал суда не отличался от десятков других, где мне приходилось бывать. Необычным был разве что прибитый к стене щит за спиной судьи – гравировка на нем изображала сюжет с деревом познания, с которого свисал змей.

Судья был так худ, будто его неделю держали под палящим солнцем, пытаясь выжать остатки жидкостей и жиров и, достигнув своего, отпустили на работу. Он сидел за своей кафедрой на деревянном кресле, как сфинкс, который подготовил лучшую загадку, и просматривал бумаги. Время от времени он бросал взгляды на меня, то на Саатчи, то на присяжных, и тогда казалось, что его глаза впитывают в себя свет.

Иногда неверие набрасывается на человека из-за спины, держит его за руки, вгрызается в шею. Теперь, очутившись в зале суда, я подумал, что, возможно, ошибся, решив вступить в бой без помощи. Но пули не вернешь в ружье. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как выиграть этот суд самостоятельно.

Судья дочитал и бросил бумаги на стол, сбив молоток с подставки. Присяжный с выпитым лицом впервые поднял глаза – взглянуть на источник шума, но все, что происходило, оказалось недостаточно интересным для того, чтобы нарушить ритм его покликаний.

– Нестандартный контракт. Наш ответчик или мятежник или не наилучшим образом выполняет свою работу. Рекомендую Высокой комиссии по правам джиннов провести проверку, – судья обращался к кому-то в зале, но смотрел на Саатчи, который затаил бы в этот момент дыхание, если бы джины вообще дышали. – Итак, истцу, вы хотите расторгнуть этот договор. На каком основании?

Задавая вопросы, судья не отводил взгляда от Саатчи. Не знаю, принято ли вставать в Высшем справедливом суде, но я встал.

– Ваша честь, согласно положениям законов Логики, согласно пункту 8.1 вышеназванного контракта, сторона, поименованная Человеком, может расторгнуть договор в одностороннем порядке, если сторона, поименованная Джином, не выполнит взятые на себя обязанности. Пока мы видим пренебрежение условиями контракта. Джинн обязывался обеспечить Человеку пребывание в определенном человеческом теле в течение дня. Конечно, имеется в виду не световой день: это время проходило в 23:59, и не забывайте еще о 59 секундах. Однако ответчик унес истца из тела за пять минут до полуночи. Таким образом он нарушил право Человека воспользоваться оговоренными в контракте привилегиями в полном объеме. Поэтому истец считает, что ответчик самовольно возбудил свои обязанности. А значит, истец имеет право считать договор невыполненным и аннулировать его без каких-либо для себя последствий.

– Ответчик согласен с таким аргументом?

Саатчи тоже встал, но смотрел не на судью, а на щит за его спиной.

– Сторона защиты считает обвинения в нарушении условий контракта необоснованными, ваша честь. Договор не использовал слова «сутки» и не прописывал точного времени, в течение которого истец должен был находиться в чужом теле. Поэтому я, как одна из сторон договора, не нарушил взятых на себя обязанностей. Истец манипулирует фактами.

Пузатый присяжный пошел вперед, слушая обмен репликами – слово «договор» задело его, как крючок – окуня.

– В праве существует такое понятие, как традиция, – я бросил реплику без приглашения судье и, обнаружив, что она не вызывала возражений, продолжил. – Во время предыдущих двух дней я попеременно оказывался в телах двух человек, один из которых освоил профессию музыканта, а второй был предпринимателем. В обоих случаях истец, то есть я, просыпался в восемь часов утра и покидал занятое тело ровно в полночь. Обе стороны без слов согласились с таким положением вещей, и он стал традицией. Подчеркну, что она отвечает и здравому смыслу – сутки заканчиваются в полночь, – и традициям всех заключенных ранее договоров: если у них указана дата, но не указано конкретное время, то подразумевается, что указанный срок истекает в полночь. Истец рассчитывал свой день так, чтобы успеть все сделать до того, как пройдет время, заложенное в традицию. Однако на третий день ответчик нарушил установленное между ними правило без предупреждения со своей стороны. Вот почему его действия – это нарушение договора.

Судья махнул морщинистой рукой, приглашая Саатчи к ответу. Что ж, формат заседания был определен – обмен репликами.

В руках джина материализовались два листа, один из которых он положил перед судьей, а другой протянул мне. Я взял его, несколько опасаясь, и не зря – волна холода пробежала от моих пальцев до самого плеча, и я вспомнил о чудесных шахматах, приобретавших температуру человеческого тела.

– Ни о каком нарушении и речи быть не может. Ваша честь это расписание истца за три дня действия договора. Действительно, в первые два дня он просыпался в теле аватара в 8:00 и покидал его в 23:59:59. Однако взгляните на третий день. Истец проснулся в 7:14, на 46 минут раньше, чем положено. Таким образом, он нарушил установленное между нами правило просыпаться в 8:00. И по состоянию на 23:55 он пробыл в чужом теле уже на 41 минуту дольше заложенной традицией.

Из всех присяжных, казалось, наши танцы вокруг цифр заинтересовали только толстяка в костюме, которому были интересны любые спектакли, и бабушку-боже-летечко. Она взяла в руки выданный каждому присяжному карандаш, покрутила его между пальцами и спрятала в свою сумку так ненавязчиво, словно ее пальцы жили отдельной от нее жизнью.

– Прошу обратить внимание, ваша честь, что своим заявлением ответчик признает установленную между нами традицию, – я поднял пальца, фиксируя свою первую победу. – Но я ее не нарушал, потому что проснулся не по своей воле. Меня разбудили: президент, в теле которого я находился, должен был принять решение, от которого зависела жизнь людей. Мог ли я отказаться вставать? Мог. Уснул бы я снова? Наверное, нет, и ответчик в любом случае заявил бы сейчас присяжным, что это было время, когда я не спал. Также прошу отметить, что традиция учитывает не общее количество часов, проведенных в теле аватара, а предельное время. И это время – без одной секунды на север, но никак не 23:55. Если бы ответчик руководствовался соображением общего времени, он должен вывести меня из чужого тела в 23:14. Однако он этого не сделал, потому что отталкивался от правила предельного времени.

Я вернулся за свой стол, а джин защелкал, скептически оценивая мой триумф.

– Одно не следует из другого, ваша честь. Я не обязан был вывести истца из чужого тела ровно через шестнадцать часов после того, как он в нем оказался. Я просто имел на это право. А соответственно, мог воспользоваться этой возможностью когда угодно после 23:14. В 23:55 я ею воспользовался.

Присяжный-подросток тяжело задышал. Похоже, возня с цифрами его запутала, и в ней закипала ярость. Он вполне может запустить в одного из нас охотничий нож, подумал я.

– Итак, истец, – судья повернул ладонь в мою сторону, чтобы присяжным было понятнее, – объяснил договор о традиции иначе, чем ответчик. Истец считает, что мог находиться в теле до конца суток, ответчик считает, что его обязательства действовали ровно шестнадцать часов в сутки. Сам договор, составленный кое-как, не дает точного ответа на этот вопрос. Поэтому я запрещаю обеим сторонам в дальнейшем использовать довод о традиции в этом процессе. Ответчик может продолжить.

Часть присяжных синхронно закивала, поддерживая решение судьи.

– Хотелось бы напомнить всем присутствующим, что договор, заключенный между мной и человеком, предполагает, что я получаю душу истца, если выполню свои обязательства. Однако я обнаружил, что вторая сторона совершает действия, которые ставят под угрозу исполнение истцом своих обязанностей, – панок в костюме скривился, пытаясь понять смысл сказанного, и Саатчи вспомнил, что его главные слушатели – не судья, не адвокат, а семь человек без юридического образования. – Другими словами, если бы он попытался принести себя в жертву, это стало бы серьезным аргументом в пользу Рая на Последнем Суде. Даже, несмотря на наш договор. То есть была вероятность, что я свою часть соглашения выполню, а он свою нет, потому что из-за самопожертвования его на Последнем Суде все равно могут поместить в Рай. Поэтому я имел право остановить человека и таким образом предупредить нарушение договора.

Я снова подскочил.

– Ваша честь, разрешите задать ответчику вопрос.

Судья закрыл глаза. Я расценил это как согласие.

– Уважаемый ответчик, есть ли у вас какие-то не названные на этом судебном заседании причины хотеть того, чтобы в Ад отправился именно я?

Я приблизился к Саатче на расстояние шага. Он стойко выдержал мой напор.

– У меня не может быть других мотивов, кроме как получить душу человека.

– Спасибо. Итак, вам неважно, какая душа отправится в Ад: моя или другая. Но одну душу вы бы в любом случае получили. Даже если упомянутый вами Последний Суд решил бы, что я достоин Рая, то президент, умерший без покаяния и еще с намерением совершить массовое убийство – он бы точно был вашим клиентом. Поэтому аргумент о том, что вы могли потерять душу – слаб. Напротив, вместо одного вы могли получить два.

Дама-присяжная вытащила из складок своего нарядного платья зеркальце и принялась рассматривать себя – наши реплики мало ее беспокоили. Это не укрылось от внимания присяжной в мужской рубашке. Ее глаза сузились до толщины нити, и она бросила реплику старому присяжному. Тот, выражая солидарность с услышанным, положил ладонь на ее колено, а убрать забыл.

– А количество жертв теракта? – парировал в это время Саатчи. – Ведь их души тоже могли оказаться в нашем царстве. Поэтому, останавливая теракт, истец тоже лишил меня выгоды.

– Ваша честь здесь не обойтись без дополнительной статистической информации. Я мог бы подать такой запрос? – я растерялся, поскольку даже не представлял, к кому следует обратиться, если судья одобрит мою просьбу. – Меня интересует, какое количество душ в среднем попадает в Рай и Ад в Киеве в наши дни в случае смерти. Прошу учесть также обстоятельства гибели и возрастные данные возможных жертв: теракт должен был состояться на концерте в фан-зоне – это место скопления молодежи, то есть людей, которые вряд ли успели нагрешить.

Судья кивнул, потер пальцами, и в его руке оказался лист бумаги. Такая скорость получения данных удивляла не меньше самого факта моего присутствия на Высшем суде. Озвучить данные судья решил сам.

– Если верить статистике, а на Земле говорят, что это особый вид лжи, то в случае теракта в Раю оказалось бы примерно шестьдесят процентов погибших. Стороны могут продлить.

Вера в людей меня не подвела.

– По-моему, эти цифры – лучшее доказательство того, что Ад в случае теракта больше теряло, чем получало, – сказал я.

Присяжный с явной алкогольной зависимостью облизал сухие губы в поисках стакана воды и, не найдя, сменил позу на не менее унылую.

Саатчи резко вытянул руку, обнажая запястье, и на нем появились часы. Подросток с ножом удивленно заморгал, потом попытался повторить такой фокус со своим запястьем. Не добившись успеха, он яростно воткнул нож в парту. Судья пригрозил ему пальцем, призывая к тишине.

– Время! – Саатчи поднял руку с часами. – Если истец не будет вмешиваться в естественный ход событий, Ад получит эти сорок процентов душ сейчас. Мои коллеги сэкономят то время, которое могли бы потратить на совращение избежавших гибели, и посвятят его охоте на новые души. И, возможно, будет немалый успех.