Текст книги "Золотое дерево"

Автор книги: Розалинда Лейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Однако Николя держал свои мысли при себе. Если бы он открыто высказал их, то тем самым поставил бы под сомнение свою преданность национальным интересам, а этого ни в коем случае нельзя было делать. Николя решил до конца оставаться верным присяге, пусть даже ему придется ради этого погибнуть в одном из сражений. С выражением суровой решимости на лице, давно лишенный каких-либо иллюзий, он скакал сейчас назад к своему бивуаку по улице разрушенной и сожженной деревушки.

* * *

Этим утром Габриэль почувствовала сильные боли в спине. После полудня того же дня Эмиль получил записку, извещавшую, что у его жены начались схватки, и он сразу же отправился в город, исполненный тревоги за жену и уверенный, что она будет благодарна ему за приезд и поддержку в таком нелегком для каждой женщины испытании.

Эмиль не ожидал, что при виде ее страдальческих глаз и жалкой попытки улыбнуться ему, когда он подошел к ее постели, его охватит чувство беспомощности. Он ничего не мог сделать для того, чтобы облепить страдания жены. Атмосфера комнаты, где лежала роженица, угнетала его. Хотя Элен была, как всегда, приветлива с ним, повитуха проявляла к Эмилю неприязнь, недовольная тем, что он приехал так некстати и теперь только путается под ногами. Она привязала к столбам, поддерживавшим полог у изножия кровати, кусок старого, но чистого полотна, завязанного узлами. Все это сильно смахивало на подготовку к каким-то средневековым пыткам. Габриэль заметила на лице мужа выражение ужаса.

– Это для меня – когда боль станет нестерпимой, я буду цепляться за них и тянуть на себя, – объяснила она дрогнувшим голосом, чувствуя, что начинается приступ боли. Однако Эмилю показалось, что жена уже на пределе своих сил, и он начал утешать ее ласковыми словами, пока Элен, наконец, не похлопала его по плечу.

– Думаю, что тебе все же лучше уйти отсюда, – заявила она, стараясь не обидеть его.

Эмиль почувствовал огромное облегчение, получив возможность уйти, однако он не знал, как убить время. Сначала он бесцельно бродил по дому, разглядывая без малейшего интереса старинные портреты и пейзажи и вздрагивая каждый раз, когда до него доносились крики Габриэль. Анри и Ивон тем временем отправились на званый ужин. Ивон была роскошно одета, в ее волосах и на шее сверкали драгоценные каменья. Они смеялись и весело переговаривались, спускаясь вниз по лестнице. Эмиль упрекнул их про себя в черствости и жестокосердии: как можно было относиться с таким равнодушием к тому, что происходило в доме! Элен, вышедшая из комнаты, в которой лежала Габриэль, за каким-то делом, заметила, что Эмиль сидит в соседней гостиной, обхватив голову руками, как будто каждый крик жены причиняет ему нестерпимую боль. Она остановилась на пороге.

– Иди погуляй и подольше не возвращайся, – посоветовала она ему.

– Пешие прогулки оказывают на меня всегда самое благотворное воздействие, особенно если я чем-то сильно расстроена или огорчена. Ты ничем не поможешь сейчас Габриэль.

Эмиль послушался Элен, не зная, куда себя деть от страшного волнения. Он отправился на реку, перешел по одному мосту на противоположный берег, а затем вернулся по другому мосту. Он зашел в кафе, чтобы выпить вина, а затем поужинал в ресторанчике, почувствовав вдруг ужасный голод и вспомнив, что не ел с самого утра. Он вернулся домой незадолго до полуночи. Как только Эмиль переступил порог вестибюля, до его слуха донесся душераздирающий вопль Габриэль.

– О Боже! – воскликнул он, и лицо его покрылось мертвенной бледностью. – Это все еще продолжается!

– Да, месье, – подтвердил слуга, забирая из рук Эмиля шляпу и трость.

– А доктор здесь?

– Он приехал два часа назад. Э-э… ваши перчатки, месье?..

– Ах, да, конечно, – Эмиль снял перчатки и передал их слуге. Слыша непрерывные крики жены и холодея от ужаса, он прошел в голубую гостиную, сел там и стал ждать. Через полчаса домой вернулись Анри и Ивон и сразу же прошли к себе наверх. Эмиль услышал, как они разговаривают с Элен, а затем раздались тяжелые шаги Анри, спускающегося вниз.

– Меня просили передать тебе, что роды затягиваются, но что беспокоиться не о чем, – заявил он без всякого вступления, входя в комнату.

– Неужели это всегда длится так долго? – растерянно спросил Эмиль.

– Ивон мучилась еще дольше. Но ты, по крайней мере, можешь надеяться, что у вас родится здоровый ребенок. Габриэль – молодая, полная сил женщина. Кстати, к твоему сведению, она никогда в своей жизни не болела, если, конечно, не учитывать болезней, перенесенных ею в детстве и не оказавших никакого влияния на ее самочувствие впоследствии, – Анри взглянул на часы. – Ну ладно, я иду спать. А ты можешь вздремнуть здесь на диване, если не хочешь воспользоваться приготовленной для тебя постелью в одной из спальных комнат.

Анри собирался уже предложить Эмилю выпить хорошую порцию коньяка, но передумал. Прошлый раз, когда он угощал своего зятя вином, это плохо кончилось. Ему до сих пор было неприятно вспоминать об этом.

– Спокойной ночи, – и Анри вышел из комнаты.

Это была самая длинная ночь в жизни Эмиля. Он не мог удержаться от слез, слыша, как за стеной мучается жена. Даже Ивон долго не удавалось уснуть, и она спустилась вниз в пеньюаре и шелковых туфлях.

– Я распорядилась, чтобы нам подали сюда по чашке горячего шоколада, – сказала она, приподнимая крышку стоявшего на столе кофейника и видя, что остывший кофе был почти не тронут.

Хотя Эмиль всегда считал Ивон довольно легкомысленной и взбалмошной женщиной, страшной эгоисткой, заботящейся лишь о собственном благополучии, но в эту ночь он вынужден был изменить свое мнение о ней, чувствуя искреннюю благодарность за ее готовность побыть с ним в эти трудные минуты и утешить его своим участием. Пока они пили шоколад, который, на вкус Эмиля, был излишне сладким, Ивон болтала на разные посторонние темы, помогая ему отвлечься от того, что происходило в спальной жены. Через полчаса она рассеяла заблуждение Эмиля по поводу того, что явилась сюда в гостиную с намерением составить ему компанию и проявить к нему участие.

– После шоколада меня всегда клонит ко сну, – сказала она, зевая и прикрывая рот холеной рукой.

– Это первое средство, к которому я прибегаю от бессонницы. Поэтому, пока его действие не начало проходить, я, пожалуй, поднимусь наверх и снова лягу в постель, иначе я не усну всю ночь от храпа Анри и криков… – Ивон поспешно оборвала себя, видя, как Эмиль переменился в лице. – Спокойной ночи, Эмиль. Надеюсь, что к утру ты получишь хорошие известия.

Эмиль чувствовал, что ненавидит эту женщину так же сильно, как и ее супруга.

– Неужели ты так ничем и не поможешь женщинам, ведь они целый день на ногах? – довольно резко бросил он ей.

Ивон растерянно заморгала.

– Но от меня нет совершенно никакого толку! Я слишком ранимая и чувствительная и не выношу, когда рядом кричат и стонут от боли. Твоя Габриэль в хороших руках. Тебе не о чем беспокоиться. Постарайся уснуть!

К своему стыду Эмиль действительно начал дремать. Сначала он клевал носом, просыпаясь каждый раз, когда его голова бессильно падала на сложенные на столе руки. Когда же истошные крики Габриэль стали просто невыносимыми, он закрыл ладонями уши и провалился в глубокий сон.

Внезапно чья-то рука легла ему на плечо, и рядом раздался голос Элен.

– Эмиль! Проснись!

Он открыл глаза и увидел, что комната залита солнечным светом. Было раннее утро. Сразу придя в себя, он вскочил на ноги, охваченный паническим ужасом.

– Что случилось?!

Элен с воспаленными от бессонницы глазами, еле держась на ногах от усталости, улыбнулась ему.

– У тебя родился сын. Прекрасный мальчик, крикун с мощными легкими. Габриэль очень слаба, но она быстро восстановит свои силы.

Эмиль был вне себя от радости! Он подхватил на руки смеющуюся Элен, расцеловал ее от избытка чувств и, подняв ее, закружился вместе с ней по комнате. Элен никогда еще не видела его в таком состоянии бурного восторга. Наконец, Эмиль опустил ее на пол и поспешил наверх в спальную комнату жены, перескакивая через две ступени. Он замер, остановившись на пороге. Доктор уже ушел, повитуха тоже отлучилась куда-то на некоторое время. Габриэль лежала с закрытыми глазами и бледным лицом в перестеленной постели, ее причесанные густые волосы блестящей волной рассыпались по подушке, а руки лежали поверх одеяла, Прикрытые кружевными манжетами длинных рукавов ночной рубашки. Когда Эмиль подошел к кровати жены, она повернула голову в его сторону и взглянула на него. Он был таким жалким, – небритый, со сбившимся на бок галстуком и радостным выражением лица, – что она невольно улыбнулась. Эмиль бросился к ней и, схватив протянутую ему навстречу руку, прижал ее к своим губам. Затем он присел на краешек постели и нежно поцеловал жену.

– О, моя дорогая! – воскликнул он, и его горло перехватило от волнения, а на глазах показались слезы. Ему казалось, что он пережил самое страшное; он так боялся потерять ее: сначала опасность исходила от Дома Рошей, затем от Дево, а теперь от несчастного случая при родах, которые, к счастью, закончились благополучно. – Если бы я потерял тебя…

– Тс-с, – прошептала она и кончиками пальцев вытерла слезы на его щеках. – Я с тобой. И всегда буду с тобой. А почему ты не хочешь взглянуть на своего сына?

Эмиль подошел к детской кроватке и взглянул на багроволицее, мирно спящее существо, наделавшее такой переполох.

– Я безумно рад видеть тебя, мой сын, – тихо произнес Эмиль серьезным тоном.

Габриэль чувствовала гордость от того, что сделала этого мужчину таким счастливым. На его долю, конечно, выпало немало переживаний в их браке, поскольку он безвинно страдал от отношений, связывавших его жену и Николя Дево. Как и большинство мужчин, страстно влюбленных в жен, которые изначально не отвечают им взаимностью, Эмиль верил, что Габриэль в конце концов воспылает к нему той же страстью. Но вместо этого она постоянно его разочаровывала. Габриэль, со своей стороны, была благодарна судьбе за то, что муж, как ей казалось, не подозревал о ее любви к другому мужчине. Во всяком случае, родив Эмилю сына, Габриэль надеялась тем самым загладить перед мужем свою вину – пусть и невольную – и примириться с ним.

Новорожденного назвали Андрэ в честь отца Эмиля. Крестной матерью родители выбрали, конечно, Элен. В день крестин она поразила всех тем, что сбросила, наконец, свой траур и появилась в более праздничном наряде, хотя все же одела неяркое платье серого цвета, в котором выглядела стройной и элегантной, а вместо обычных черных перчаток на ней были белые. Габриэль, передавая в руки невестки своего завернутого в пеленки сына, восхищенно улыбнулась.

– Ты прекрасно выглядишь!

Элеи, принимая спящего спеленутого младенца, ответила:

– Я переоделась в праздничное платье в честь твоего сына. Рождение нового человека – начало всех начал, и я хочу, чтобы моя жизнь стала частью этого знаменательного события.

Габриэль расцеловала невестку в обе щеки, и Эмиль последовал ее примеру, присоединившись к комплименту жены. Затем Габриэль взяла Жюльетту за руку и повела ее к выходу, туда, где гостей ждали экипажи. Элен и все остальные последовали за ними. Жюльетта постоянно оборачивались и бросала восхищенные взгляды на свою мать, очарованная ее новым обликом. Будучи впечатлительным ребенком, обладающим богатым воображением, девочка решила, что, словно в волшебной сказке, ее мать вдруг сбросила мрачные одежды и вновь превратилась в прекрасную фею.

Верная своему слову, Габриэль покинула отцовский особняк на улице Клемон, как только доктор разрешил ей переехать в деревню. В шелководческом хозяйстве Вальмонов остался всего лишь один сарай, в котором рабочие продолжали выкармливать личинок шелкопряда, поскольку часть тутовых деревьев на плантациях Эмиля уцелели от гибели. И все же Эмиль вынужден был ежедневно увольнять рабочих, которых хорошо знал и которые работали на него уже долгие годы, а теперь им пришлось голодать всю зиму, ничего не заработав на прокорм себе и своей семье. Тем временем плантации тутовых деревьев – особенно на горных склонах Италии – обещали дать хороший второй урожай, но все знали, что он вряд ли пойдет на продажу. Ходили слухи, что его переправят в Англию. Английский шелк всегда соперничал с лионским. А теперь шелкоткацкие мануфактуры Маклсфилда имели отличную возможность запастись шелком-сырцом иностранного производства, не испытывая конкуренции со стороны французских текстильщиков. Через португальские порты английские ткани, несмотря на войну, вновь попадали на европейские рынки сбыта. Поэтому перед лионскими шелкопромышленниками возникала реальная опасность того, что постепенно они утратят круг своих постоянных заказчиков и традиционных потребителей.

В довершение всех бед, обрушившихся на Лион, в город пришло еще одно сообщение. Русский царь издал указ, запрещавший ввоз в Россию предметов роскоши в целях сохранения огромных средств, которые тратили его подданное на их приобретение. В мирное время Россия представляла собой огромный рынок сбыта, и все лионские шелкопромышленники, включая саму Габриэль, получили на прошедшей Лейпцигской ярмарке заказы от русских клиентов, которые они уже было принялись выполнять. Однако тот, кто, использовав свои небогатые запасы шелка-сырца, уже выполнил наполовину принятые заказы, неожиданно оказался перед угрозой разорения в результате ухудшения политической обстановки.

Между тем мадам Хуанвиль самоотверженной работой и умелым руководством ткацкой фабрикой доказала, что Габриэль не ошиблась в своем выборе. Управительница два раза в неделю приезжала к своей хозяйке, докладывала ей о текущих делах, показывала новые эскизы узоров, выполненных Марселем, и получила от Габриэль необходимые указания. Иногда в особняк на улице Клемон наведывался и сам Марсель, чтобы обсудить с Габриэль различные спорные вопросы по поводу новых заказов, и, таким образом, Габриэль всегда была в курсе всех дел. Единственное, о чем она жалела, была невозможность пристально следить за действиями Анри, который ограничивался иногда лаконичными записками, если. был не согласен с решениями сестры, и поступал по-своему.

Что касается Эмиля, то он был доволен взаимоотношениями, установившимися в его семье. В это трудное время, когда текстильная промышленность Лиона была поставлена на край гибели, Габриэль вела себя как никогда кротко, о чем он раньше не мог и мечтать. Их сын рос здоровым ребенком, крепышом, которым мог бы гордиться любой отец. Семья Вальмонов жила в счастье и довольстве в своем загородном доме, не зная никаких тревог.

Эмиль сделал приятный сюрприз жене, устроив рядом со своей конторой маленький кабинет для нее, в котором она отныне могла работать. Габриэль пришла в восторг и искренне поблагодарила мужа. Все финансовые трудности, тревога по поводу цен на закупку новых коконов, а также другие текущие дела затмила радость, которую Эмиль испытывал от того, что жена опять была с ним и безраздельно принадлежала ему одному. В те минуты, когда к нему возвращалось сознание, Эмиль спрашивал себя: неужели в том и состояла его главная цель, неужели к этому он и стремился всю свою жизнь в отношениях с женой? В такие минуты он представлялся себе вечным преследователем, вечным влюбленным, стремящимся покорить свою возлюбленную и сделать ее своей. Эмиль хорошо видел на примере своих женатых друзей и знакомых, что брак притупляет чувства, ослабляет любовный пыл. Но в его жизни все было по-другому, до сих пор обнаженное тело Габриэль возбуждала его, он питал к ней ту же страсть, которую испытывал в первую брачную ночь.

Эмиль никогда не задумывался об участи, постигшей Дево, хотя бессознательно надеялся, что тот больше никогда не вернется во Францию. Похоже, что маршалу Масена не удалась попытка вытеснить Веллингтона с побережья Португалии, и, таким образом, две противоборствующие армии расположились вблизи населенного пункта Торрес Ведрас до весны, когда после зимней передышки военные действия должны были возобновиться с новой силой. Эмиль не знал, читала ли Габриэль в газетах репортажи о войне и пыталась ли разузнать что-нибудь из них о судьбе конноегерского эскадрона, в котором служил Николя.

Вспоминая рассказы Жюля, Габриэль могла представить себе все, что творилось сейчас в армии: холод, скудный рацион, полуголодное существование в перенаселенных казармах, в которых были расквартированы на зиму французские части. В самом Лионе Габриэль, приезжавшая сюда несколько раз в начале 1811 года, видела те же картины нужды, от которых в первую очередь страдали безработные. Город давно уже не знал такого количества нищих на своих улицах, многие опытные ткачи были доведены до полуголодного существования и просили милостыню для своих семей, стоя под проливным дождем. Почти все ткацкие фабрики и мануфактуры города были закрыты, а станки остановлены. Ткацкую фабрику Габриэль, как и немногие другие, еще работающие в Лионе, ежедневно осаждали толпы рабочих, надеявшихся, что кто-нибудь из ткачей подхватил простуду в это холодное время года или, по крайней мере, для них могут отыскаться подсобные работы, – например, по уборке цехов. Попав в крайне безвыходное положение, безработные ткачи вновь начали обвинять во всех своих несчастьях станки Жаккарда, вспомнив старые обиды. Полиция усилила бдительность и установила посты у каждой работающей фабрики и каждого склада, опасаясь волнений в городе. Действительно, в городе за зиму наблюдалось несколько вспышек недовольства рабочих, вызванных подозрением, что на складах шелкопромышленников скопились большие запасы сырья, которые не пускаются в производство. Но в целом зима прошла довольно спокойно, хотя голод и болезни косили безработных и членов их семей.

Все это время Элен раздавала милостыню и продукты питания, оплачивая их из собственного кармана, тем безработным, у кого были маленькие дети и кто остался без средств к существованию. Ей не нравилось то, что она вынуждена была появляться повсюду в сопровождении вооруженного слуги, но это была необходимая мера предосторожности, поскольку на нее в любой момент могли напасть и ограбить люди, находившиеся в отчаянном положении. Такое положение дел огорчало Элен, она знала, что грабители являлись столь же несчастными людьми, как и те, семьям которых она помогала, однако ей следовало прежде всего думать о детях.

Однажды на мосту, когда падал густой снег, устилая тротуары, Элен к своей радости встретила Мишеля Пиа, который, похоже, тоже был счастлив видеть ее. Они прогулялись вместе и посидели в кафе. Элен спросила месье Пиа о самочувствии капитана Дево, но управляющий мастерской не имел никаких известий от своего хозяина. Ранней весной, когда холода отступили, но положение людей, лишенных средств к существованию, от этого не улучшилось, Элен и Пиа вновь случайно встретились в городе. Мишель окликнул ее, когда она входила в один из домов, расположенных вблизи ткацкой мастерской Дево.

– Мадам Рош! Вот так неожиданная встреча. Как ваши дела?

Элен с удивлением вскинула брови и повернула голову в его сторону.

– Месье Пиа? Рада видеть вас. Как хорошо, что эта ужасная зима, наконец, кончилась. Надо молить бога, чтобы в Лионе никогда больше не повторилось такое.

– Согласен с вами. По крайней мере, для всех нас вспыхнула надежда, что тутовые деревья, пережив эту суровую зиму, скоро вновь дадут хороший. урожай. Об этом свидетельствуют все признаки.

– Как это хорошо! Наверное, у вас сейчас много дел в мастерской?

– Да, я постоянно занят. В нашей мастерской размещено столько заказов из Германии, сколько, пожалуй, не имеет сейчас ни одна действующая мануфактура в Лионе. И в то же время у нас было заключено очень мало сделок с Россией, поэтому мы почти не пострадали от указа царя, нанесшего урон большинству шелкоткацких производств города. А как дела у мадам Вальмон?

– Она понесла большие убытки после расторжения договоров с русскими заказчиками, однако все ее ткацкие станки все еще работают на полную мощность.

– Рад слышать это, – сказал месье Пиа и помолчал немного. – Не хотите ли посмотреть ткацкую мастерскую Дево, раз уж вы находитесь сейчас рядом с ней?

Элен должна была сегодня нанести еще один визит в семью безработных ткачей, которую она опекала.

– Я с удовольствием сделаю это сразу же, как только выполню свой долг и навещу одну семью в этом доме.

– Я подожду вас.

Месье Пиа провел Элен по мастерской. И хотя сама она не была родом из семьи шелкопромышленников – отец Элен служил доктором, а мать происходила из семьи потомственных юристов, – в последние годы жизни Элеи приобрела достаточные знания в области текстильного производства, постоянно общаясь с Домиником и другими членами семьи мужа. Кроме того, ею двигал чисто женский интерес к шелку, прекрасной ткани, украшавшей любую женщину. Она остановилась у одного из станков, залюбовавшись великолепным узором: по кремовому фону были изображены бледно-розовые цветы шиповника с нежно-зелеными листьями.

– В жизни не видела такой чудесной ткани! – восхитилась Элен. – Счастлива будет та женщина, которая сошьет себе из подобного шелка летний наряд. У вас в мастерской работает очень талантливый художник.

– Мы такого же мнения.

После осмотра ткацкой мастерской Мишель Пиа пригласил Элен пройти в гостиную, где им подали кофе. Комната была обита бело-зеленой камкой с изысканным узором из листьев аканта, образовывавших ромбы и завитки. Этот рисунок перекликался, с узором обивки резных позолоченных кресел и создавал атмосферу уюта и покоя, царившую в гостиной. Мишель Пиа рассказал своей гостье, что Николя после своего возвращения в Лион нашел отцовский дом разгромленным неизвестными вандалами и занялся его ремонтом, используя для отделки первые образцы, выполненные на станках Жаккарда.

– На прошлой неделе я получил письмо от капитана Дево. Оно шло всего лишь месяц, что само по себе замечательно. Когда он писал его, французские войска находились еще на зимних квартирах. А теперь, как мы недавно слышали, военные действия возобновились и идут полным ходом, а маршал Масена, похоже, вновь попал в затруднительное положение и на этот раз никак не может остановить продвижение британцев, перешедших в наступление.

– Капитан Дево здоров? Что он пишет о себе? – поинтересовалась Элен.

Пиа замялся на секунду, не зная, что ответить ей. Любой другой женщине он, пожалуй, дал бы утвердительный ответ, чтобы не посвящать ее в ужасные обстоятельства, обычные на войне. Но Элен Рош была не похожа на других женщин. Кроме того, она являлась вдовой офицера, а это говорило о многом, и Пиа не вводили в заблуждение ее хрупкость, нежный, словно фарфоровый, цвет лица и шелковистые черные волосы. Он решил, что если соврет, то тем самым нанесет ей оскорбление, а этого месье Пиа ни в коем случае не хотел делать.

– Капитан Дево пишет обо всем откровенно, но, поверьте мне, в его оценках событий нет личной обиды или жалоб на судьбу. Он озабочен участью не только французских войск, но и испанских и португальских крестьян. Этой зимой здесь в Лионе мы видели, как люди умирали с голода. А он видел то же самое там, на Пиренейском полуострове. Вы знаете, мадам, что наша армия вынуждена доставать себе пропитание и фураж на месте, в то время как британцам доставляют съестные припасы из Англии. Теперь представьте себе, в каком отчаянном положении находятся наши воины, если учесть, что испанцы придерживаются тактики выжженной земли, забирая с собой или уничтожая все на своем пути. Солдаты умирают от голода и болезней. Голодающих людей нельзя призвать к дисциплине, и поэтому нередки случаи, когда наши солдаты подвергают испанских крестьян пыткам, стремясь узнать у них нахождение тайников с продуктами.

Лицо Элен окаменело, но она продолжала все так же прямо сидеть в своем кресле.

– Война – это мерзость и ничего более, месье Пиа. При нашей первой встрече я неожиданно для самой себя разоткровенничалась с вами. И вот опять я хочу доверить вам свои тайные мысли, о которых не догадываются даже самые близкие мне люди… Так вот – я никогда не видела в войне ничего славного, героического. Я хорошо понимала любовь моего дорогого мужа к армии, его глубокую душевную потребность служить, я целиком и полностью разделяла его самоотверженную любовь к Франции, но все эти знамена, барабаны, яркие великолепные мундиры всегда казались мне символами смерти. Каждый раз, когда я провожала его в полк, я не могла отделаться от мысли, что даже если мне и на этот раз повезет и мой муж останется в живых, то сотни других менее счастливых женщин навсегда потеряют своих родных и близких – и с той и с другой стороны воюющих сил, – а дети останутся без отцов. Я всегда молила Бога о мире, – Элен взглянула на свою пустую чашку, которую она вместе с блюдечком держала в руках. – Я, как всегда, слишком много говорю. Вы не возражаете, если я налью себе еще чашечку кофе?

Месье Пиа понял, что это была своеобразная просьба не делать никаких замечаний по поводу того, что она только что сказала. И на этот раз Элен произвела на него еще более сильное впечатление, чем при их первой встрече, когда она сама пришла к нему, чтобы предупредить о заболевании, поразившем посадки тутовых деревьев. В письме Дево было еще несколько фраз, которые Пиа хотел бы обсудить с Элен и услышать ее мнение на сей счет. Однако с этим нельзя было спешить, приходилось быть терпеливым и исподволь готовить ее и себя к этому щекотливому разговору. Месье Пиа стал расхваливать марку своего кофе, попросил Элен налить им обоим еще по чашечке, и после этого они вновь непринужденно заговорили на разные темы.

Спустя две недели он послал ей приглашение отобедать у него, объяснив, что к нему в гости в Лион приехала его сестра Полетта, со своим мужем Александром и что он хочет познакомить ее с ними. Элен приняла приглашение и провела чудесный вечер. Обед проходил в покоях Мишеля на верхнем этаже особняка Дево, обставленных простой, но удобной мебелью. Мишель был очень гостеприимным хозяином, его зять оказался остроумным приятным собеседником, а ЭлГен с Полеттой сразу же прониклись друг к другу искренней симпатией. Вскоре Элен вернула долг вежливости, пригласив Мишеля и его родственников на концерт, после чего все четверо поужинали в близлежащем ресторанчике. Прощаясь, Полетта и Элен обещали писать друг другу, Мишель был очень доволен таким развитием событий.

В первый же весенний погожий денек Элен, наконец, полностью распростилась с траурным платьем. Миниатюра, на которой особенно удачно был изображен Жюль, все еще висела над кроватью Элен, и она каждое утро первым делом бросала на нее взгляд, а вечером, прежде чем заснуть, касалась ее в темноте рукой. Ее душевная рана постепенно затягивалась, хотя боль, охватывающая ее временами, все еще была очень сильной, однако жизнь брала свое.

Элен заказала своему портному дюжину новых нарядов, причем три из них – из шелка Рошей. Хотя прозрачные ткани пастельных оттенков были все еще модны, в моду уже начали входить более яркие, насыщенного цвета, что соответствовало вкусам придворных императорского двора. Поэтому один из шелковых нарядов Элен был пурпурным, другой – ярко-золотым, а третий – изумрудно-зеленым. Она собиралась надеть золотистое платье на бал в честь дня рождения сына Наполеона. Император пожаловал сыну титул Римского Короля, но всеобщая радость и национальные торжества были омрачены сообщениями о том, что Масена, так и не сумевший разбить Веллингтона, под натиском противника отступил из Португалии, оставив за собой только Альмейду, единственный португальский город. Но все чувствовали, что это лишь временные неудачи, и вскоре французская армия вновь перейдет в наступление. И во всяком случае переживаемые французскими вооруженными силами трудности не могли испортить устраиваемого в Лионе бала, который сам по себе должен был явиться выражением верноподданнических чувств лионцев Императору.

Празднества должны были завершиться грандиозным фейерверком. Эмиль и Габриэль намеревались приехать в Лион специально на торжества, оставив своего девятимесячного сынишку на попечение его заботливой няни, на которую вполне можно было положиться. Мишель пригласил Элен вместе отпраздновать это событие, но она уже обещала отметить этот праздничный день в кругу своей семьи, однако она надеялась увидеть Мишеля на балу. У Габриэль было совсем не праздничное настроение, хотя ее радовал тот факт, что у Наполеона наконец-то родился наследник, однако она получила тревожное извещение о потерях, понесенных конноегерским полком в недавних боях.

У Анри были свои планы на вечер – он решил вместе с Ивон отправиться на бал, заехав предварительно за своими друзьями. Накануне празднеств он встретился с Брушье, в одном из кафе на окраине города, поскольку не хотел, чтобы его свидание со шпионом было хоть кем-нибудь замечено. Сидя за одним столиком с Брушье, он тихим голосом передал ему свои распоряжения, а затем подтолкнул по мраморной поверхности столешницы по направлению к нему кошелек, туго набитый золотом. Брушье тут же схватил его и спрятал в карман. После выполнения задания он должен был получить вдвое больше.

– Положитесь на меня, – сказал он Анри.

– Проследите за тем, чтобы все было выполнено должным образом. Никаких полумер!

– Вы же меня знаете. Если уж я за это взялся, то все будет сделано отлично.

Анри коротко кивнул. Отъезд Дево в действующую армию не поколебал его решимости жестоко отомстить своему недругу, уничтожив его шелкоткацкое производство в Лионе, именно поэтому он призвал Брушье ксебе. Анри нутром чуял, что необходимо было начинать действовать сейчас, в отсутствие своего врага. Он хотел, чтобы Дево непременно узнал о своем разорении прежде, чем его убьют. А в том, что его убьют в конце концов, Анри нисколько не сомневался, он сам решил помочь судьбе расправиться со своим врагом.

Обстоятельства, казалось, складывались самым благоприятным образом. Анри знал от Брушье, что на складе Дево скопился огромный запас шелка-сырца, которого надолго хватит для ткацкой мастерской. Кроме того, там же находилось сейчас изрядное количество рулонов готовых шелковых тканей, ждущих отправки в Германию своим заказчикам. Чего Анри никак не мог заранее предположить, так это того, что торжества по случаю рождения наследника Императора помогут ему осуществить свой план, к чему он так долго стремился.

– Прощайте, – сказал он Брушье, бросая на стол монету в оплату за бутылку вина, заказанную им для своего собеседника, и вышел за дверь.