Текст книги "Золотое дерево"
Автор книги: Розалинда Лейкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)
Сразу, как только Дом Рошей перешел в руки Габриэль, она решила непременно выбрать время и съездить к своим ткачам. Семьи многих из них она знала с детства. Но были среди ткачей и такие, которые за долгое время работы на Доминика, накопили в душе множество обид на семейство Рошей и поэтому испытывали к Габриэль враждебные чувства. С этими людьми Габриэль постаралась наладить отношения.
По ее мнению, в течение последних лет работавшие на Дом Рошей ткацкие станки выпускали слишком традиционную продукцию. Это был шелк высокого качества с обычным рисунком – такие ткани продавали в розницу в магазинах Парижа и других крупных городов по всей Франции, их закупали оптом портные и обойщики для своих мастерских. Габриэль вовсе не намеревалась снимать этот ходовой товар с производства, но вместе со своим молодым художником она не теряла надежды привлечь к своему шелку внимание «Мобилье Империаль». Это был основанный в Париже комитет, пользующийся большим авторитетом среди шелкопромышленников и обладающий широкими возможностями. Через него шли заказы на самые изысканные ткани для обивки стен, мебели, на драпировки и портьеры, на покрывала для кресел и диванов, а также для каминных экранов и пуфиков, – все это было необходимо для убранства восстанавливаемых во Франции знаменитых дворцов. «Мобилье Империаль» стал по существу преемником «Гард-Мёбль», созданного еще в середине семнадцатого века Людовиком ХIV комитета, благодаря заботам которого были с должным великолепием обставлены королевские дворцы и резиденции. Габриэль не сомневалась, что чудесные эскизы Марселя привлекут к себе внимание «Мобилье Империаль», и она заранее подобрала образцы тканей, изготовленных по этим эскизам. Было решено, что в Париж их доставит Анри.
Именно Анри принес Габриэль новость, которую она, не отдавая себе в этом отчета, с нетерпением ждала. Брат и сестра просматривали готовые образцы тканей, когда Анри неожиданно сказал:
– Дево снова вернулся в Лион. Я слышал, на этот раз он собирается навсегда поселиться здесь. Сейчас он набирает ткачей для работы в своей мастерской и, по всей видимости, в недалеком будущем вновь откроет свое производство.
Габриэль замерла, держа в руках образец парчи с роскошным узором – на лазоревом фоне были изображены белые чайки, широко раскинувшие в полете крылья. У нее промелькнула мысль, что теперь при виде этого узора у нее каждый раз будет замирать сердце, как замерло сейчас. Габриэль на понимала, что с ней происходит – ведь прошло так много времени, а она при одном лишь упоминании имени Николя теряет самообладание.
– Я думала, что он навсегда обосновался в Париже и собирается именно там заниматься шелкоткацким делом, – ровным голосом произнесла она, проводя пальцами по чуть выпуклому узору ткани.
– Он продал свои парижские ткацкие станки, и, я слышал, получил за них хорошие деньги, – отозвался Анри и продолжал, указывая на разложенные перед ними на столе образцы тканей: – Если он думает конкурировать в этом деле с нами, у него вряд ли что-нибудь получится. Я в жизни не видел более красивых и изысканных тканей, чем эти наши образцы.
Готовность брата восхищаться каждым ее поступком и соглашаться с каждым ее словом вызывали у Габриэль подозрение. Конечно, чудесные образцы узорного ткачества, разложенные сейчас перед ними на столе, заслуживали восхищение, однако в голосе Анри звучали фальшивые нотки. Учтивость и покладистость не относились к числу его добродетелей, тем более, что Габриэль нарушала традиции Дома Рошей. Хотя, с другой стороны, может быть, причиной его нынешнего благодушия было везение за карточным столом – Анри в последнее время постоянно выигрывал. Но вот его отношения с Ивон никак нельзя было назвать дружескими, они жили теперь в постоянном разладе. Габриэль пыталась в душе оправдать брата, поверить в его искреннее расположение к себе. И все же она не могла отделаться от впечатления, что он ведет двойную игру.
Когда все образцы тканей для «Мобилье Империаль» были готовы, Габриэль сама проследила за их упаковкой. Среди образцов были золотистая и огненно-алая парча с цветочным узором, белый гродетур с золотыми лавровыми листьями и алыми маками – такую ткань можно было использовать для обивки спальной комнаты, поскольку маки ассоциировались со сном. Один из образцов представлял собой кусок узорного бархата, на котором по нежно-зеленому фону были изображены бутоны роз.
В то утро, когда Анри уехал в Париж, Габриэль вошла в художественную мастерскую, чтобы сообщить Марселю о том, что образцы уже отправлены в столицу. Молодой человек отложил в сторону кисть, которой работал, и, прежде чем освободить для Габриэль высокий табурет рядом с собой, вытер руки ветошью. Лицо Марселя всегда светилось радостью, а смеющиеся глаза делали молодого человека очень обаятельным.
– Будем надеяться, месье Рош получит заказы на изготовление тканей по нашим образам, – сказал он, снова усаживаясь на свое место.
– Это будет поворотный момент в работе нашей фирмы. Конечно, наши прежние образцы тканей получили широкую известность и распространение, и поэтому нелегко будет переубедить клиентов в выгодности заключения сделок и приобретения шелка, изготовленного по новым эскизам. Но я верю в наш успех.
Марсель оперся рукой о наклонную чертежную доску своего рабочего стола.
– Кстати, я слышал, что ткацкие мастерские Дево переоборудуются на новый лад.
– Правда? – встревожилась Габриэль.
– Помните, что я вам говорил о преимуществах новых механизированных станков Жаккарда? Так вот, ходят слухи, что месье Дево оборудует свою мастерскую именно такими машинами.
Странное волнение охватило Габриэль. У нее было такое чувство, как будто Николя украл ее идею, более того, она восприняла это известие как вызов на поединок, которого она втайне давно уже ждала. С того самого момента, когда она впервые услышала от Анри о возобновлении в городе шелкоткацкого производства Дома Дево, Габриэль радовалась возможности вступить с Николя в открытое соревнование за лучшее качество выпускаемой ткани, за разработку более оригинальных узоров, за получение выгодных заказов. В результате острой конкуренции старая вражда двух семей могла вспыхнуть с новой силой, но к этому и стремилась Габриэль, надеясь тем самым справиться с обуревавшими ее чувствами к Николя. Она искренне верила в то, что именно таким способом сможет подавить в себе страстное влечение к этому человеку, которому не было места в ее жизни.
– Неужели он не боится неприятностей, которые неизбежно возникнут у него в Лионе, если он будет вести себя столь неосмотрительно? – спросила Габриэль. – После неудавшейся демонстрации изобретения Жозефа Жаккарда многие горожане не желают ввоза в Лион его ткацких станков, причем подобные настроения характерны как для шелкопромышленников, так и для ткачей.
– Но ведь уже миновало три года со времени злополучной демонстрации, и истекший год явился самым тяжелым для шелкоткацкого производства. Вы же знаете, что многие ткачи вынуждены были даже расстаться со своими ткацкими станками, поставленные перед жестким выбором – или продать их, или умереть вместе со всей семьей с голоду. Люди, доведенные до отчаяния невозможностью получить работу, не будут отвергать такую прекрасную возможность вновь заняться своим любимым делом. Говорят, что в городе будут устроены демонстрации работы новых станков. Но как бы то ни было, результаты этих демонстраций не повлияют на решение месье Дево открыть переоборудованную ткацкую мастерскую сразу же, как только он наберет необходимое количество ткачей.
– Как бы мне хотелось увидеть эту переоборудованную мастерскую! Я мечтаю посмотреть на новые станки в работе, в процессе настоящего производства, а не во время публичного показа принципа действия этого изобретения.
– Вряд ли месье Дево захочет пускать посторонних в свою мастерскую. Наверняка он строго хранит секреты новых узоров, точно так же, как мы с вами. Мы бы ведь не хотели, чтобы кто-нибудь видел новые образцы наших тканей, отправленных сегодня в Париж.
Габриэль улыбнулась своим мыслям: Марсель, конечно, не мог знать о том, что она вовсе не была посторонней для Николя. Однако теперь они являлись конкурентами, и потому двери мастерской Дево будут заперты для нее точно так же, как для любого другого шелкопромышленника. Старое правило ткацкого производства гласило: никто – от хозяина мастерской до самого маленького ребенка, связывающего оборванные нити, – не должен был выдавать секреты новых узоров, поскольку от успеха новых образцов ткани зависело благополучие всех работающих над ними. Бывало, что из мастерской совершались кражи эскизов и образцов новых тканей. В далеком прошлом у городских ворот дежурил даже часовой, который внимательно следил, чтобы ни один ткач, ни одна пряха или красильщик ни в коем случае не выходили за городские стены, поскольку всегда существовала опасность, что секреты ремесла могут стать известными в другом городе или даже их могут продать другому государству, заинтересованному в развитии шелкоткацкого производства на своей территории.
Габриэль оказалась совершенно права, когда высказала предположение, что лионцы встретят в штыки ввоз в их город ткацких станков Жаккарда. Газеты, пестрели сообщениями о волнениях среди ткачей города, которые пытались штурмовать мастерскую Дево, вооружившись дубинками, самодельными пиками и булыжниками. Потребовалось вмешательство полиции для того, чтобы разогнуть разъяренных людей, многие из которых были арестованы. Позже Габриэль узнала, что горожане забросали камнями карету Николя на улицах Лиона. Каждый день неизвестные били стекла в его доме и ткацкой мастерской.
Все эти события только утвердили Габриэль в ее желании побывать в мастерской Дево. Это желание было просто непреодолимым. В любви и на войне все средства оправданны, а между ней и Николя сейчас разгорелась война, война за пальму первенства в шелкоткацком производстве. Вражда между их семьями вступила в новый этап, теперь уже в их соперничестве не было ненависти лично друг к другу, однако борьба от этого не становилась менее жестокой и бескомпромиссной. Взвесив все это, Габриэль решила идти до конца и добиваться своего любыми способами.
Однажды поздно вечером, собравшись уже ехать домой к Эмилю, где она намеревалась провести весь следующий день, Габриэль захватила с собой портфель с бумагами, чтобы поработать на досуге, и, когда ей доложили о поданной к крыльцу коляске, попросила явиться к ней Гастона. Когда он вошел в кабинет, Габриэль велела ему плотно закрыть дверь и сесть напротив нее. Затем она коротко изложила ему суть своего плана и попросила Гастона помочь ей.
Некоторое время сержант в изумлении глядел на нее, не мигая, а затем, сохраняя спокойствие, твердым голосом заявил:
– Все, о чем вы сказали, вполне выполнимое дело, но для достижения вашей цели существует более короткий и простой путь. Позвольте мне пробраться в ту ткацкую мастерскую ночью. Только скажите, что именно я должен там найти.
Габриэль отрицательно покачала головой.
– Нет, так дело не пойдет. Вы – не ткач и потому многого не поймете и не заметите. Кроме того, я не желаю, чтобы вы по моей прихоти нарушали закон. Если в результате нашей операции кто-нибудь должен будет подвергнуться наказанию, то этим человеком буду я. Но думаю, что все обойдется. Если вы сделаете всё так, как я сказала, то никакой опасности не возникнет. Итак, что вы думаете по поводу моего предложения?
– Прекрасно, мадам. Вы можете полностью положиться на меня.
Габриэль развязала шнурок на своем бархатном кошельке.
– Вам нужны деньги, я знаю…
Но Гастон замахал на нее руками.
– Нет, нет, мадам, не сейчас, – поспешно сказал он. – Время дороже денег. А о плате поговорим потом. Если я вообще сочту нужным такой разговор…
Габриэль опустила руки с зажатым в них кошельком на колени.
– Спасибо, Гастон, – с чувством сказала она и взглянула на него с благодарностью. – Я была уверена, что могу полностью положиться на вас.
Сидя на козлах кареты, мчащейся из Лиона в усадьбу Вальмонов, Гастон вдруг подумал о том, что Габриэль даже не предупредила его о необходимости держать язык за зубами. Она, по всей видимости, полностью доверяла ему. Гастон хорошо знал, что Габриэль больше не к кому было обратиться с подобной просьбой, и был счастлив оказать ей услугу.
Анри вернулся из Парижа ровно через неделю. Он надеялся на успех, но говорил об этом с некоторой осторожностью. Комитет «Мобилье Империаль» пригласил его на свое заседание, и его эксперты внимательно изучили все представленные Анри образцы тканей, а затем попросили его выйти и подождать за дверью в приемной. Посовещавшись, члены комитета сообщили ему, что он будет через некоторое время извещен об их окончательном решении.
– А как тебе показалось, им понравились наши образцы? И что они говорили, когда рассматривали их? – расспрашивала Габриэль брата.
– Их высказывания сводились к одному: образцы выполнены достаточно качественно.
– И только-то? – возмутилась Габриэль. – Я думала, что у них глаза вылезут из орбит от изумления!
– Членов этого комитета не так просто чем-нибудь удивить, они не щедры на похвалу. И то, что они отдали должное качеству нашего шелка, уже говорит о многом. Во всяком случае, мы можем гордиться подобной оценкой своей продукции. Наберись терпения, Габриэль. Такие компетентные люди слов на ветер не бросают. Если нам повезет, то мы с их помощью получим по крайней мере один большой заказ.
В течение нескольких следующих дней Габриэль поняла, какая это мука – ждать. Гастон продолжал исправно возить ее из Лиона домой и обратно, но он и словом не обмолвился о том задании, которое получил от Габриэль, и о ходе его выполнения. Когда приходила почта, она торопливо просматривала письма Икаждый раз испытывала разочарование, обнаружив, что среди них нет письма, запечатанного печатью «Мобилье Империаль».
Однажды утром к ней в кабинет явился Гастон, и по его виду она поняла, что он приступил к выполнению ее поручения.
– Вам понадобились деньги для подкупа Нужных людей?
– Плата за оказанные услуги будет очень незначительной, поскольку интересующее нас лицо вовсе не стремится к получению взятки, – промолвил Гастон веселым тоном, и в его глазах промелькнуло выражение, похожее на самодовольство. – Выполняя ваше поручение, я прежде всего свел знакомство с девицей по имени Гортензия, мотальщицей, работающей в ткацкой мастерской Дево. Для того, чтобы войти к ней в доверие, мне, как вы понимаете, потребовалось некоторое время. Наши дружеские отношения должны были продвинуться достаточно далеко, чтобы я был уверен, что она не откажет мне в той услуге, о которой я ее попрошу.
– И вы достигли желаемого? – спросила Габриэль. Мысль о том, что у Гастона есть своя личная жизнь, помимо работы, никогда почему-то не приходила ей в голову. – Вас можно поздравить с одержанной победой?
– Вполне, – усмехнулся Гастон, – и я рад сообщить вам об этом, мадам. Нам осталось только заплатить небольшую сумму денег сестре Гортензии, которая работает вместе с ней и которую моя милашка уговорила уступить вам на день свое место за мотальной машиной. Девушка требует только плату за потерянный рабочий день. Обе сестры не отличаются корыстью, как и я сам.
– Похоже, вы правы. А сколько просит эта девица? – и Габриэль, открыв ящик стола, вынула оттуда свой бархатный кошелек.
Гастон назвал очень скромную сумму, и Габриэль добавила к ней несколько монет в знак благодарности за готовность помочь ей. Оставалось только назначить подходящий день, в который Габриэль должна была превратиться в мотальщицу ткацкой мастерской Дево. В конце концов, оба пришли к заключению, что самым подходящим днем являлся четверг. Гастон заранее разузнал, что именно в этот день недели Николя очень редко появлялся в своей мастерской.
В назначенный день, как только чуть забрезжил рассвет, Габриэль вышла из дома, одевшись так, как обычно одевались молодые ткачихи. Ей предстоял неблизкий путь, но она решила вживаться в новую роль с самого начала, не давая себе никаких поблажек. Карета Рошей, как и ее собственная легкая коляска, была слишком приметна, и кто-нибудь мог запомнить, что видел ранним утром один из этих экипажей близ мастерской Дево. Нет, ей нельзя было возбуждать подозрений. Габриэль любила пешие прогулки, этим утром город показался ей особенно Прекрасным. Первые солнечные лучи позолотили крыши домов, шпили готических храмов и даже булыжники мостовой. Вместе с восходом солнца проснулись улицы города, захлопали ставни, залаяли собаки, послышался шум льющейся воды, загрохотали ведра, и кто-то уже начал подметать внутренние дворики большими дворницкими метлами.
Габриэль сопровождал Гастон – оба они ничем не привлекали внимания окружающих. Он был одет очень просто – в рабочую робу, она повязала шаль поверх ситцевого платья, на ногах у нее были грубые башмаки, на голове скромный чепец. Гастон привел ее в один из переулков в рабочем квартале, здесь он быстро отыскал знакомый ему дом и постучал в дверь. Когда им открыли, он пропустил Габриэль вперед и закрыл за собой дверь. Они очутились в маленьком полутемном помещении, которое служило для обеих сестер одновременно жилой комнатой, кухней и спальней. Их встретила Гортензия, крепко сбитая девица, которую нельзя было назвать ни уродливой, ни миловидной, но на ее невзрачном лице выделялись прекрасные темные глаза, ставшие вдруг бархатисто-нежными, когда она взглянула на Гастона.
– Добрый день, гражданка, – поприветствовала она Габриэль и сразу же приступила к делу. – Для полной ясности я должна вам прежде всего заявить, что мы с сестрой пошли на это не ради вас, а для того, чтобы оказать услугу Гастону, к которому питаем самые дружеские чувства. Вы должны поклясться, что если вас схватят, вы не выдадите никого из нас. Мы ведь действительно ничего по существу не знаем, Гастон не рассказал нам о вас. Для меня вы – надомница, которая, узнав, что моя сестра захворала, попросила у нас разрешения поработать за нее на ее рабочем месте, – и Гортензия указала пальцем на стоявшую у стены кровать, где, свернувшись калачиком, сладко спала ее сестра. – Я не хочу будить Николь, у нее не часто бывает возможность хорошенько выспаться. Вы взяли с собой завтрак?
Габриэль похлопала ладонью по карману фартука, в котором лежал сверток с сыром и хлебом.
– Да, завтрак у меня с собой.
– Как прикажите называть вас?
– Жинетт.
– Жинетг, а дальше?
– Дегранж – это была девичья фамилия ее матери.
– Тогда мы можем отправляться, гражданка Жинетт Дегранж, нам пора на работу, – сказала Гортензия и бросила на Гастона вопрошающий взгляд, хотя в ее тоне звучали требовательные нотки: – Надеюсь, мы увидимся сегодня вечером?
– В обычное время на прежнем месте, – весело сказал он.
Выражение лица девушки заметно смягчилось, и когда все трое, миновав переулок, вышли на перекресток, она послала Гастону воздушный поцелуй, а затем поспешила вместе с Габриэль по улице, ведущей к мастерской Дево. Этот жест и возвышенные чувства, которые Гортензия как будто бы питала к Гастону, не вязались со всем ее грубоватым обликом. Габриэль понятия не имела, какие чувства испытывал Гастон по отношению к Гортензии, но ей хотелось надеяться, что он сумел разглядеть за очарованием молодости и нежными взглядами, устремленными на него, задатки будущей сварливой раздражительной женщины.
– Скажите, вам нравится работать в ткацкой мастерской Дево? – спросила Габриэль на ходу.
– Поначалу было страшно, когда на улице под окнами собиралась разъяренная толпа. Дело доходило до различных хулиганских выходок, но месье Дево был готов к такому развитию событий. У него ведь есть свои, охранники.
– Вы имеете в виду полицейских?
– Нет, хотя они тоже пытались разогнать толпу и прийти на помощь, но ведь они не могут дежурить около мастерской круглые сутки, поэтому месье Дево и нанял охранников. Они дежурят, обеспечивая покой работающих в мастерской ткачей и наводя, если нужно, порядок. В свою охрану месье Дево набрал бывших солдат, уволенных из армии из-за болезни или полученных ранений, все они бедствовали и не могли найти себе работу, поэтому служат хозяину не за страх, а за совесть.
– А как насчет работы в этой мастерской?
Условия вполне хорошие. Заработная плата нас устраивает, кроме того, за хорошую работу положена надбавка. Правда, рабочий день очень длинный, но не длиннее, чем в других мастерских, да и странно было бы ожидать от месье Дево, что он будет организовывать свое производство себе же в убыток. А вы знаете, что он сам родом из Лиона? – задала вопрос Гортензия и, не ожидая ответа, продолжала скороговоркой: – Наш хозяин – очень привлекательный мужчина, его даже можно назвать красивым. Если бы он был похож на тех хозяев, которых я знавала в свое время, он с легкостью мог завести шуры-муры с любой ткачихой, но это не в его характере. У него в доме живет одна дама из Парижа, некая мадам Мараш. Однажды, когда месье Дево устраивал большой званый вечер по поводу реконструкции и открытия своей новой мастерской, к нему из столицы нагрянуло множество гостей, среди них была и эта дама. Когда же гости разъехались, она осталась у него в доме и живет там до сих пор. Я, правда, еще не видела ее. Но по слухам, она – настоящая красавица и одета по последней моде. Знаете, у нее такие декольте, что лиф едва прикрывает грудь, а линия талии проходит почти у подмышек, – Гортензия перевела дух. – Ну вот мы и пришли. Опустите голову пониже и идите за мной.
К зданию мастерской стекались в этот час десятки ткачей и работниц. Они входили в прихожую и, обмениваясь между собой приветствиями, вешали свои шали, шляпы и сюртуки на специально оборудованные вешалки. Мужчины предпочитали работать в рубахах свободного покроя, надетых навыпуск. Некоторые ткачи находились уже на своих рабочих местах и налаживали станки. Для Габриэль самым непривычным в новых станках был издаваемый ими странный звук, который ей пришлось слышать лишь однажды, в тот день, когда месье Жаккард демонстрировал свое изобретение в Лионе. Новый ткацкий станок имел свой собственный голос, непохожий на знакомый Габриэль с детства голос старого ручного ткацкого станка.
Вместе с Гортензией Габриэль вошла в помещение, где стояли ткацкие станки, и чуть не замерла от изумления, пораженная их необычным видом. Но за рабочими, занимавшими свои места, внимательно следил мастер, и Габриэль не хотела привлекать к себе его внимания. Она взяла мотки пряжи ярко-желтого цвета и уселась рядом с Гортензией за свое рабочее место, принявшись за намотку нитей на бобину; пряжа, тонкая и блестящая, была похожа на пряди волос, почти невесомые нити обладали прочностью и эластичностью, присущей шелку и облегчающей его обработку на всех стадиях текстильного производства. Готовые бобины мотальщицы устанавливали на большую круглую подставку, называвшуюся рамой для катушек – оттуда, по мере необходимости, ткачи брали их и вставляли в челноки. Габриэль, умевшая в юности мотать нитки, за последние годы утратила сноровку и хотя вскоре ее руки сами вспомнили необходимые движения, скорость ее работы оставляла желать много лучшего. Втянувшись постепенно в работу, она начала исподтишка разглядывать помещение мастерской и работавших в нем людей.
Высота потолка в этой мастерской была в свое время самой обычной, но при реконструкции потолок разобрали, оставив только основные потолочные балки, поддерживающие все строение. Теперь здесь вполне можно было разместить высокие станки Жаккарда. Кроме того, в мастерскую проникало больше света – дополнительным источником которого стали окна верхнего этажа. В помещении стало больше воздуха, что было немаловажно для ткачей, очень чувствительных к сквознякам и никогда не открывавших окон – ни зимой, ни летом. Кроме простуды, они боялись также уличной грязи и пыли, залетавшей в окна и грозившей испортить легкий маркий шелк. Да и сами рабочие в большинстве своем были болезненными людьми со слабыми легкими и больными суставами, причиной их хронических недугов являлся тяжелый труд на станках старого типа.
К первому помещению мастерской примыкало второе, смежное, тоже уставленное новыми станками – Габриэль прикинула и решила, что их было не меньше семидесяти – и разделенное, как и то, где она работала, на отсеки. Перегородки были очень низкими, похожими на стойла в конюшне, что не мешало проникновению в отсеки света, падавшего из окон. Во втором помещении тоже был разобран потолок.
– Что вы делаете! – зашептала вдруг Гортензия, наклонившись к Габриэль и пытаясь схватить ее за руку. – Вы же испортили бобину!
Габриэль с ужасом заметила, что она намотала слишком много шелка на бобину – непростительная оплошность! – и теперь ей надо было смотать нитки назад. Быстро исправив положение, она обрезала ножницами нить и бросила готовую бобину в корзину, стоявшую у ее ног. Позже, когда корзина наполнится, к ней подойдет один из маленьких мальчиков, выполнявших в мастерской несложные работы, чтобы забрать бобины и установить их на раму для катушек. Конечно, такой труд не шел ни в какое сравнение с тяжелым трудом, которым занимались дети в мастерских, оборудованных станками старого образца. Габриэль не могла также не порадоваться, видя, что ткачи стоят за новыми станками в полный рост, а не садят, сгорбив сутулые спины. Ткачи мастерской Дево, по крайней мере, никогда больше не узнают, что такое изматывающая боль в спине, от которой подчас мутится разум и наступает паралич.
Гортензии, к ее облегчению, удалось дать исчерпывающие ответы на вопросы работниц о новой мотальщице. Вообще-то разговоры в мастерской не приветствовались, и мастер строго следил за этим, да и несмолкаемый шум работающих станков заставлял напрягать голосовые связки и чуть ли не орать во все горло. Но девушки придумали выход из положения: они научились читать по губам, как это делают немые, хотя не было произнесено вслух ни единого слова, Габриэль была уверена, что несколько беззвучных шуток было отпущено в ее адрес, потому что остальные мотальщицы успели уже по три раза наполнить свои корзины готовыми бобинами, в то время как она сама еле справилась с одной. Сначала Габриэль испугалась, что мастер заметит ее нерадивость и что-нибудь заподозрит. Но он был слишком занят, помогая одному из ткачей заправить нитками станок – что требовало усилий двух человек. Постепенно, почувствовав большую уверенность в себе, Габриэль стала быстрее работать, и к полудню, когда они с Гортензией уселись в сторонку, чтобы перекусить, у нее уже получалось совсем неплохо. Но до сих пор ей не удалось вблизи посмотреть, как работает новый механический станок, поэтому Габриэль поклялась себе, что непременно сделает это, прежде чем кончится рабочий день.
Ей повезло. Вскоре после обеда произошли какие-то неполадки с одним из станков во втором цехе мастерской. Бросив взгляд из-за перегородки, Габриэль увидела, что мастер вместе с наладчиком полез на лестницу, чтобы установить и устранить причину поломки. Габриэль представился удобный случай, – о котором она не смела и мечтать, – осуществить то, зачем она и проникла сюда. Она уже знала, что художественная мастерская находилась рядом со складским помещением, в котором хранились мотки пряжи. Бросив украдкой взгляд в окно, находившееся в разделявшей эти комнаты стене, она заметила художника, сидящего за чертежной доской. Под предлогом, что ей необходимо взять еще несколько мотков пряжи, Габриэль подошла к двери художественной мастерской, толкнула ее, быстро вошла и закрыла дверь за собой. Молодой художник, сидевший на высоком табурете за своей работой – эскизом нового узора ткани, – оторвался от нее и взглянул через плечо на вошедшую девушку.
– В чем дело, мадемуазель?
– Прошу прощения за то, что оторвала вас от работы, но я новенькая, и мне так хочется со всем здесь познакомиться, все самой увидеть! Вы не можете хотя бы в нескольких словах рассказать мне, что вы делаете?
На молодого человека произвели самое благоприятное впечатление ее мелодичный голос и удивительно красивое лицо.
– Подойдите сюда и взгляните вот на это, – приветливо сказал он, приглашая ее приблизиться к своей чертежной доске. Когда Габриэль остановилась рядом с его высоким табуретом, художник объяснил ей, каким образом он подготавливает эскиз нового узора для переноса его на ткань. На рисунке были изображены золотые пчелы на ярко-синем фоне. – В соответствии с этим эскизом рабочий сделает в нужном порядке отверстия на кардах, затем все карды свяжут вместе, вот так, – и молодой человек показал Габриэль висящую рядом готовую кардовую ленту. – Цвет в моей работе не играет никакой роли – это всего лишь руководство для рабочего, чтобы тот, в свою очередь, посредством изготовленной им кардовой ленты направил всю работу станка на выполнение именно этого тканого узора. С каждым оборотом кардовой ленты узор на полотнище будет повторяться.
Габриэль задала художнику еще несколько вопросов, а затем, поблагодарив молодого человека за любезность, вышла из комнаты, провожаемая его восхищенным взглядом.
Через некоторое время она воспользовалась предоставившейся ей возможностью понаблюдать за двумя работавшими рядом с ней ткацкими станками. Следя краешком глаза за мастером, который все еще возился со станком в соседнем цехе, и не обращая внимания на отчаянные призывы Гортензии, пытавшейся знаками заставить ее вернуться на свое место, Габриэль довольно долго стояла у станков, хорошо зная, что именно за ними будущее лионского шелка. Нет, она не ошиблась в своих выводах в тот день, когда Жаккард впервые демонстрировал в Лионе свое изобретение. С этого станка сходила высококачественная ткань, нисколько не уступавшая ткани ручной выработки.
– Вы что, с ума сошли? – накинулась на нее Гортензия, когда Габриэль заняла наконец свое место у мотального колеса. – Когда я согласилась взять вас с собой, я не думала, что вы будете вести себя так опрометчиво!
– Не сердитесь! – постаралась успокоить ее Габриэль, глядя на сияющие в лучах солнца золотистые шелковые нити, наматывающиеся на бобину. – Я уже увидела все, что собиралась посмотреть здесь.
Более того, она увидела и узнала больше, чем предполагала узнать, особенно потряс ее эскиз узора, увиденный в мастерской художника. Она сразу же поняла, что Николя получил заказ от «Мобилье Империаль», поскольку изображенная на узоре пчела была имперским символом бонапартистской Франции. Никто бы не осмелился изготовить ткань такого рисунка, не имея на то особого распоряжения от власть предержащих. Николя вырвался далеко вперед, добившись преимущества по всем статьям! Это было неожиданностью для Габриэль.
