Текст книги "Тень Великого Древа (СИ)"

Автор книги: Роман Суржиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 71 страниц)

Мартин щелкнул его в лоб. Взбежал по лестнице к порталу церкви, хлопнул по щиту на двери с восемью гравированными строчками.

– Вот же заповеди, дурачина. Тут все написано.

– Простите, милорд… Свое место прими с достоинством. Трудись усердно в меру сил. Не получай выгоды от страданий. Не сокращай срок, отмеренный богами. Не бери чужого… Разве мы их исполняем?.. Хотя бы одну?..

Мартин ударил в ладони так, что эхо прозвенело на квартал.

– Да! Да, тьма сожри, в этом вся соль! Мы вынуждены нарушать заповеди! Вынуждены, пойми ты это. Тяжело нам – но кто-то же должен!

– Не понимаю…

Мартин схватил его за плечи и заговорил горячим быстрым шепотом:

– Агатовцы с янмэйцами – вот главное зло. Их надо остановить, понимаешь? Боги избрали Вита, а Вит избрал нас. Мы – орудия для святого дела. Мученики, вот кто! Нарушаем заповеди? Ну, да, а как иначе? Как одолеть этих безбожников и гадов?!

– Но Персты…

– А что б мы делали без Перстов? Против нас же не один Десмонд! Все гады мира спят и видят, как растопчут нас! Помнишь, что было летом? Уэймар душили осадой, морили голодом, травили воду. Ее же все пьют – и женщины, и дети! Но этим плевать, взяли и отравили. Нельзя было нам без Перстов! Если б Вит их не нашел, все б мы уже сгнили в земле.

Его убежденность передавалась Джоакину. Сомнения отпускали, крепчала вера в свою правоту. Верно говорит Мартин. От слова до слова – истина!

– Да, – сказал Джо, – вот у меня сначала не было Перста. И что я видел от этих? Иона унизила меня. Аланис на смерть послала. Эрвин бросил в яму ни за что, ни про что.

– О чем и речь! А нам разве легче? Думаешь: Мартин с Виттором лорды, их уважают… Хрена лысого! Нам тоже в морду плевали с самого детства. Если б не Персты, нас бы давно растоптали. Мне тоже душа болит, когда иду против заповеди. Но нельзя же иначе!

Джоакину как гора упала с плеч. Он хлебнул, задрав повыше подбородок.

– И Первую Зиму нельзя не брать, верно?

– Ясное дело! Там же самое логово. Это как змеи: вечно будут плодиться, пока не найдешь и не сожжешь кубло. Да, много людей помрет. Поди, весь город придется сжечь… Но как иначе? Оставить, чтобы множились, расползались по миру?! Ты видал, что они творят?.. Иону видал или нет?

– Холодная тьма! Эйлиш сказала: Иона молится богине смерти.

– Да она сама – смерть! Если родит детей – кем они вырастут? Идовыми демонами, вот кем! Пока есть в мире эта зараза, нельзя нам отдыхать!

Долгую минуту они молчали, упоенные святостью своего дела. Джо смотрел в каменные глаза Праматери Глории и читал в них глубокое одобрение. Она бы смахнула Ориджинов собственной рукой, если б жила сейчас! Джоакин сотворил спираль:

– Спасибо, что дала нам сил, святая Праматерь. Мы очистим мир от скверны.

Из-за орджа язык слегка заплетался, слово «скверна» далось не сразу.

– Отдай сюда, – Мартин отобрал бутылку. – Ордж не идет тебе на пользу: сомневаться вот начал… А почему? Потому, что ориджинское пойло!

Лорд выхлебал последнее, бросил стекло на мостовую.

И вдруг сказал:

– Давай пойдем к волчице.

– Э… зачем?

Мартин молча смотрел ему в глаза. Джоакина переполняло хмелем, гордостью, решимостью, гневом на этих. Он ненавидел гадов. Всех гадов, что сломали жизнь ему и Мартину, и Лауре. Еще – Салему из Саммерсвита, и Полли, и Луизе, и всем хорошим людям. Гады хотят извести нас, но хрена им лысого! Мы не сдадимся, мы победим любой ценой, иного выбора нет!

Эта священная ярость не умещалась в груди. Ее следовало выплеснуть, разрядить искровой вспышкой, швырнуть в лицо, как суровой приговор. Джоакин процедил:

– Да, идем к волчице!

В замке все уже утихло. Ужин давно кончился, люди разбрелись по кроватям. Часовые в темноте не узнали Джоакина, пришлось пальнуть в небо Перстом, чтобы подтвердить свою личность. Выстрел оставил приятное, жгучее чувство в руке. Боги избрали графа Виттора, а он избрал меня. Я – десница божья!

Черный двор, черный донжон, черные часовые, укутанные в плащи.

– Где найти Иону, сучьи дети?!

Голос звучал грозно, Джоакин наслаждался собой.

– Не можем знать, милорд.

– Где чертова клетка?! – рявкнул Мартин. – Вы слепые, если не видели!

– Несли туда, милорд, в подвал арсенала.

Прошагали двор, чеканя шаги. Не сговариваясь, засветили Персты, очертили себя кругами белого сияния. Пусть всякий видит: мы – избраны для святого дела. Мы – мученики!

Сбежали вниз по каменным ступеням, рванули дверь. В тесной караулке стражники встали навытяжку:

– Желаем здравия, милорд и сир.

– А ну, впустите нас к волчице!

Короткое замешательство.

– Виноваты, милорд, но граф отстранил вас от пленницы…

– Ну, я вам покажу, кто кого отстранил! Впускайте живо!

Второй стражник возразил первому:

– Ладно, няньке-то открыли… Давай впустим…

– Няньке?.. – удивился Джо.

Стражник провернул ключ. Двое шагнули в распахнутую дверь.

Откуда-то сбоку лился свет фонаря. Ящики и бочки не давали увидеть сразу, пришлось свернуть за угол, обойти штабель. В глубине подвала под низким сводом поблескивала клетка. Иона держалась за прутья так, будто хотела их выломать. А рядом стояла Гвенда.

– Сударыня?.. Зачем вы здесь?

Гвенда попятилась от клетки, сложив руки на животе, как монашка.

– Я… Я просто…

– Забрели сюда, пока осматривали замок?

– Угу…

– Ждите на улице. У нас тут дело.

Они подошли к Ионе. Что-то странное было с ее лицом: пропала безучастность. Взгляд – не тупой и собачий, но лютый, холодный, как встарь. А Гвенда все пятилась, пока не уперлась в стену, и Джо бросил ей:

– Уйдите, сейчас же!

Иона ударила его по лицу. Казалось, лопнул череп. Боль оглушила, бросила наземь. Джоакин скорчился, взвыл, вытаращил глаза. Как она так – голой ладонью!..

Он понял, что сходит с ума. Иона держала в руке кусок прута. Оторванную полосу стали в полдюйма толщиной! Сломала железо, как хворостинку!

– Ведьма! – заорал Мартин. – Ведьмааа!..

Прут хлестнул его по челюсти. Зубы брызнули изо рта. Обливаясь кровью, Мартин рухнул на колени. Закрылся рукой от второго удара – и прут раздробил ему ладонь.

– Уаааа...

Мартин захлебнулся криком. Джоакин перекатился, нацеливая Перст. Прут опустился вновь. Рука ниже локтя превратилась в вату. Он пополз, хватаясь левой, упираясь носками. Чертов меч цеплялся гардой за камни пола…

– Гвенда, слушайте меня, – сказала Иона жутко, вкрадчиво, подчиняя своей колдовской воле. – Сейчас войдут охранники. Убейте их.

Наваждение, бред! Джо спал и видел кошмар… Рука няньки засияла сквозь материю платья. Гвенда согнула левую перед собой, а правую положила на упор, как арбалет. Воины Доркастера влетели в подвал:

– Что происходит, тьма…

Грудь одного из них треснула, вмялась внутрь. Он упал на колени, Гвенда хлестнула еще трижды, превращая тело в месиво.

– Ой… – выдохнул второй стражник. – Ой-ой-ой, пощадите…

Плеть ударила по голове. Глаза выскочили из черепа, разлетелись костные осколки.

– Миледи, я смогла! Миледи! Смогла же!

Гвенда тряслась, будто в лихорадке. Она повела рукою-арбалетом, ища новых целей. Джо дотянулся до штабеля ящиков, схватился, втащил себя за преграду. Голос ведьмы зашелестел под сводом:

– Вы молодец, Гвенда, я очень горжусь вами. Теперь сломайте в локте руку Мартина, чтобы я сняла с него Перст.

– Сука-аааа!.. Тва-ааарь…

Сустав милорда вывернуло наизнанку. Так отламывают от тушки куриную ногу.

Иона потянулась за оружием. Клетка еще сдерживала ее, волчица орудовала прутом, чтобы придвинуть Предмет. Пользуясь мигом передышки, Джо растирал, разминал ватную руку. Давай же, оживай, ну скорее!..

– Гвенда, переключите Перст на огонь и сожгите вон ту груду бочек.

Джоакин покатился вбок. Пламенный шар лопнул в футе от головы. Огненные щепки брызнули на лицо и грудь.

– Он еще жив и опасен. Продолжайте огонь, а с этим я справлюсь.

Глухие удары, истошный булькающий крик. Волчица дробила кости Мартина.

А Гвенда раз за разом палила в бочки, повторяя:

– Я смогла! Миледи, я смогла же!

От бочек осталась горка углей. Джоакин корчился за нею, все на его теле дымилось – от сапог до волос.

– Смотрите, миледи! Я сумела!

Струя огня опускалась, вжимая его в пол…

– Гвенда, бельчонок, ты ли это?

Насмешливый голос прозвенел под сводом. Огонь прекратился. Джо хлопал глазами, ослепший от вспышек. Черная фигура прошла мимо него, остановилась напротив Гвенды, у изломанных трупов стражников.

– Рад встрече, белочка. Давненько не виделись.

– Пауль… – ее голос осип. – Я тебе отомщу…

Иона шепнула вкрадчиво, змеисто:

– Гвенда, прошу: расстреляйте его.

Джоакин перекатился, нацеливая Перст. Пауль пнул его в голову.

– Не лезь, путевец. Я говорю со старой подругой, ты мешаешь.

– Я тебе не подруга. Ты… ты червяк! Убью тебя!

Она выбросила руку навстречу Паулю, сжала пальцы в кулак, будто хотела ударить в лицо.  Но почему-то выстрела не произошло. Пауль неспешно двинулся к ней.

Рука Гвенды задрожала. Она схватила ее левой, направила в цель, будто копье. Процедила сквозь сжатые зубы:

– Ты все у меня отнял. Сделал… ничем. Я больше не женщина. Убью!

Однако Пауль приближался, и руки Гвенды тряслись все сильнее. Дрожь от них передалась всему телу, даже зубы застучали, а голос завибрировал, как в лихорадке:

– Уб-уб-бью. Ум-мри!

Пауль остановился перед нею:

– Бельчонок мой. Я скучал.

– Гвенда, огонь!.. – хлестнул приказ Ионы.

Гвенда всхлипнула и уронила руку. Пауль коротко, быстро ударил ее в грудь. Выше солнечного сплетения, левее грудины. Гвенда ахнула, затряслась, Пауль обнял ее и поцеловал в губы.

Это длилось добрую минуту. Джоакин успел замерзнуть, как мясо на леднике. Пауль целовал Гвенду, она билась в агонии. В какой-то миг ее ладонь разжалась, нечто крохотное упало, откатилось к клетке. Потом женщина обмякла, и Пауль бережно опустил ее наземь.

– До свиданья.

Он огляделся. Никто не издавал ни звука. Замер Мартин, скрюченный, как младенец в утробе. Расплющился по полу Джоакин. Иона примерзла руками к решетке.

Пауль заглянул ей в глаза:

– Я слышал, что-то упало. Стеклянное, вроде пузырька.

Она даже не мигала. Ледяная скульптура, не человек.

– Хочешь отравиться? Ну, дело твое.

Пауль снял Перст Вильгельма с мертвой руки Гвенды, отбросил прут подальше от Ионы. Насмешливо глянул на Мартина и Джо. Нацелил Перст на одного, затем на другого.

– Запомните этот миг, щеночки. Каждым следующим вдохом вы обязаны мне.

Колпак – 1

Конец октября – начало ноября 1775г. от Сошествия

Герцогство Южный Путь

– Я покажу вам чудо! – говорил владыка Адриан.

Объединенное войско двигалось на север, не встречая сопротивления. Кайры сохранили единственный город – Уиндли, и покинули остальные земли Южного Пути. Поход владыки обернулся приятною прогулкой. Солдаты не проливали кровь, командиры не сушили мозги над планами сражений. По нескольку часов ежедневно Адриан проводил в обществе собратьев по ордену, а после лучился счастьем:

– Нас ждет чудо, друзья мои!

Слова императора передавались из уст в уста. Придворные не уставали строить догадки: какое чудо обещает Адриан? Одни считали: Первая Зима тоже сдастся без боя, как остальные гарнизоны северян. Другие думали, что речь о Минерве: она вернет законному владыке Вечный Эфес и корону. А третьи говорили: владыка оживит Священные Предметы! Не зря он везет пленного шавана, в чьих жилах течет первокровь. Весь двор охватило светлое ожидание:

– Адриан покажет чудо!

При этих словах леди Магда Лабелин думала одно: уже показал, говнюк, такое чудо устроил – я чуть не усралась от восторга! Она не злилась на супруга, о нет. Словом «злость» не передать вулкана гнева и обиды. Адриан забрал все, что она ценила. Бывают безмозглые бабы, склонные к трагедиям: «Ах, я потеряла все! Ой-ой-ой, ничего не осталось!» Магда – не из их числа. Она видела вещи трезво и ясно, отчего было лишь больнее. Кучу разного ценного дерьма Магда получила от рождения: титул, деньги, роскошь. Все осталось при ней. Но сама, своими силами добилась только двух успехов: создала армию и захватила очи. Адриан отнял и то, и другое.

А довеском шла эта сраная ирония. Только что Магда смеялась над Ориджином: города, которые он захватывал с трудом, Лабелины вернули без боя. Воюй, волчок, рубись – а умные люди все приберут к рукам. И вот, стараниями мужа, Магда оказалась в волчьей шкуре!

Она кипела, как идов котел, и жаждала выплеснуть все на супруга. Если б оправдывался, она бы высмеяла его, как шкодливого щенка. Если б задирал нос, она б напомнила, в каком дерьме он был без нее. Попробовал бы отмолчаться – закатила такой скандал, что у него бы отсохли уши. Она не представляла, как может Адриан избежать ее гнева. Нет у него путей к спасению!

Владыка позвал ее в спальню и взял. Дважды подряд.

Магда уползла к себе, сытая, как кот на свадьбе.

Нет, она не простила Адриана. Гнев сохранился в душе, но, приглушенный удовольствием, больше не ослеплял. Магда узрела великую истину: нет существа полезней, чем виноватый мужчина. Особенно если он – император.

Можно обрушить на мужа всю злобу, окатить ядом, отлупить хлесткими словами. Тогда он оскорбится, и уже тебе придется искать путей к примирению. Это невыгодно. Гораздо лучше – предоставить ему искупать вину. Пускай дарит подарки, осыпает лестью, зовет в постель. Принимай с радостью, награждай нежными словами. Говори: «Любимый, ты в постели – бог». Но не дай мужу подумать, будто он уже прощен. Нет-нет, да и намекни – тонко, ненавязчиво: я все еще обижена, дорогой. Продолжай стараться.

Метод давал великолепные плоды. Адриан превратился в шелк: ни надменного слова, ни ноты пренебрежения. Дорогие дары, близость каждую вторую ночь. Вдвое реже, чем Магде хотелось, но все равно – тьма сожри!..

Правду сказать, она не сама додумалась до этого маневра: помогли советами отец и Валери Грейсенд. Да-да, беременная фрейлина начала приносить пользу. Когда дело касалось семейной стратегии, Валери блистала полководческим талантом.

– Ваше величество, для мужчины семья – темный лес. Он не знает, куда и как, что можно, чего нельзя. Задача любящей жены – помочь и направить. Не считайте это хитростью: муж будет только рад, если возьмете его за руку и проведете через семейные дебри.

Со слов Валери получалось, что абсолютно все, сделанное женою, идет мужу на пользу. Например, Адриан пытается искупить вину – и прекрасно, это же на благо его душе! Осыпает жену подарками – ему же хорошо: его мужественность обретает выход. Женщина выражает любовь через нежность, а мужчина – через деньги и дары. Адриан отписал тестю Престольную Цитадель – это тоже прекрасно! Мужчине нужны крепкие связи с семьей жены, тогда он полней осознает свою ответственность.

Философия Валери пришлась Магде по нраву. Она стала смотреть под этим углом. Однажды узнала, что Адриан пьет особую дарквотерскую настойку, без которой не достиг бы успеха в постели. Первым делом Магда расстроилась, но потом взглянула как Валери и нашла светлую сторону. Если б муж питал простую животную страсть, то справлялся бы и без настойки. Но возвышенной личности чужды грубые утехи. Употребление снадобья показывает духовность Адриана! Магда вызнала, как называется настойка, и стала сама подливать мужу в питье.

Валери дала ей еще один урок:

– Ваше величество, почаще говорите о детях. Сильные и умные мужчины, подобные нашим мужьям, любят смотреть в будущее. Ведя беседы о настоящем, вы ввергаете мужа в скуку. Лучше опишите перспективы: как родится первый ребенок, второй и третий. Как вы их вырастите, какими станут. Будущее – любимое место мужчины. Чаще смотрите туда вдвоем.

– Тьма, – вырвалось у Магды, – вы хитры, как змей!

– Нет, ваше величество, я просто внучка Праматери Софьи и не лишена женской мудрости.

– Видно, не всех внучек Софья обучала одинаково… А как узнать, беременна ли я?

Валери с гордостью огладила свой живот.

– Этого не нужно знать, ваше величество. Сразу считайте, что вы в положении.

– Как так? Есть же средства, чтобы выяснить…

– Есть, конечно, я с вами поделюсь. Но мудро будет не колебаться, а сразу решить твердо: я понесла. Так всем и говорите, и ведите себя сообразно. К вам прибавится уважения, ведь вы – будущая мать! А муж увидит, как быстро понесли дитя, и станет ценить за женскую силу.

Магде не хватило духу на столь прямое вранье. Но она взяла за привычку на людях поглаживать животик и мечтательно говорить нечто вроде:

– Хочу рожать в солнечном Лаэме. Если мир встретит ребеночка теплом, то вся его жизнь будет счастливой…

Придворные расплывались в умилении и возносили хвалы:

– Ребенок вашего величества счастлив еще до рождения. Боги послали ему идеальную мать!

Магда улыбалась блаженно и тупо, с трудом подавляя смех. По правде, она имела лишь одну мечту, связанную с родами: сунуть мелкого в руки кормилиц, сбежать в министерство финансов и накинуться на чинуш: «А ну, дайте отчет за те три дня, что меня не было!»

Но Магда видела, как растет ее важность: зеркальные рожи придворных отражали перемены. Раньше пред ней лебезили формально, в дань этикету. Теперь – льстили всерьез, спеша затмить и перещеголять друг друга. В ее присутствии не говорили ни о ком ином. Мода на шута с женой угасла, сделалось неприличным внимание к женщинам, не носящим плода в животе. Герцог Морис обрел такой вес, что придворные роились вокруг него, словно осы. Каждый день он присылал дочке записки: «Ты молодчина, страшно горжусь!.. Подними с мужем вопрос Первой Зимы. Хорошо бы сразу получить ленную грамоту, чтобы потом не вышло споров». Мать и братья Магды навестили двор – они истекали явною, вопиющей завистью. Отец на другой день изгнал их обратно в Лабелин.

А войско тем временем подошло к Дойлу – последнему крупному городу по пути на Север. Маркиз Джеремия закатил пир. Софью славили втрое чаще, чем Янмэй. В кубок Магде вместо вина лили прозрачную дрянь – кажется, березовый сок. Менестрели, созванные со всей округи, захлебывались песнями о героических младенцах и отчаянных матерях… Маркиз выделил Магде лучшую в замке постель – больше и мягче, чем императору. Сам лично разгладил на ней перину и показал, как лучше спать:

– На боку, ваше величество: животик сюда, а ножки – сюда. В прошлом месяце моя альтесса родила, так уж поверьте: я все об этом знаю!

Как раз в эту ночь у беременной императрицы начались лунные дни…

Свет видывал барышень, чей ум туманился от любовных утех. Но леди Магда не входила в их число. Несмотря на регулярные услады, она трезво видела поступки мужа.

Он двинул на север войска Короны и Лабелинов, а за спиной, в Южном Пути, оставил полки шиммерийцев под началом принца Гектора. Выглядело как мудрая стратегия: никто не подкрадется, не ударит в тыл… На деле это был ошейник для ее семьи. Стоит кому-то из Лабелинов взбрыкнуть – и Адриан легко натравит на них Гектора.

Он пошел прямиком к границам Ориджина и не свернул на восток, к порту Уиндли. Там по сей день торчали два батальона мерзлых задов. Это он тоже выдал за мудрость: силы врага рассечены на куски… Но самый прибыльный порт Южного Пути остался под нетопырями.

По нескольку часов ежедневно он проводил в обществе слепой старухи и пророка, и Юхана Рейса с первокровью в жилах. Адриан овладевал Священными Предметами, готовил их к бою – и ничего не говорил жене. Даже в постели, даже в минуты после оргазма. Венценосный говнюк упорно вел свою игру.

В замке Дойла, уже твердо зная, что не ждет ребенка, Магда послала мужу букет роз. Между лепестков вложила записку: «Любимый, я чувствую: родится сын. Давай назовем его в честь твоего отца».

Следующим вечером ей принесли большую охапку хризантем. На карточке почерком мужа значилось: «Вы не беременны, увы, но я надеюсь, скоро будете. Наш сын получит самое чудесное наследство на свете». Рядом был нарисован маяк.

* * *

– Садись, Менсон, сыграем.

– Охотно, владыка. Только стратемы – не мое дело. Давай лучше в кости.

– Как скажешь, – улыбнулся Адриан.

Игровой стол располагался на балконе ратуши города Дойла. Внизу приятно гомонила площадь: мещане торговали, придворные покупали, гвардейцы картинно вышагивали в алых мундирах. На помосте играли комедию актеры – не те ли самые, что год назад чернили Адриана в угоду нетопырю? И не та ли это самая площадь, где кайры порубили невинных горожан?.. Впрочем, Менсон любил поговорку: что было – то прошло. Много скверного случилось когда-то, только начни вспоминать – утонешь с головой. Память вообще тоскливая штука…

– Зябко тут, – поежился Менсон.

– А мне даже жарко, согрелся от чая. Возьми, друг мой.

Император скинул роскошный плащ на соболином меху. Шут в сомнении наклонил голову.

– Не нужно, владыка.

– Будет тебе! Вспомни, как мы в Альмере делили последнюю рубаху.

Чтобы не обидеть, Менсон накинул плащ.

Подали кости и деревянный стакан, владыка спросил:

– И как же в них играть? Научи-ка.

– Дело простое. Ставишь деньги, бросаешь кости в стакан, тарабанишь вот так вот – и мечешь на стол.

Шут сопроводил объяснение показом. Кости отбили сочный перестук о дерево стакана и резво выкатились на столешницу. Выпала пара троек.

– А можно еще так.

Менсон смахнул кости в стакан, крутанул им над головой – и с размаху грянул на стол, аж подпрыгнул сервиз. Стакан встал крышкой над костями, и шут не спешил его убрать.

– Пока чисел не видно, присутствует интрига. Коли хочешь сказать что-то важное – теперь самое время. Или просто глянь орлом: мол, я – любимец удачи! А потом – чик…

Он сдернул стакан, обнажив кости. Было две пятерки.

– Видишь: мне часто дубли идут.

– А кто побеждает? – уточнил Адриан.

– Ясно, кто: у кого выпало больше!

– Разве это зависит от твоих стараний? Нужно как-то хитрить, подворачивать тайком?

– Нельзя хитрить – побьют или в канаве искупают.

– Но тогда каков интерес? Мастерство и ум не значат ничего, победителя определяет случай.

Менсон хлопнул в ладоши:

– В том и азарт! Никаких долгих планов, один миг – и все решилось! Только удача и отвага, а прочее – за бортом.

– Не понимаю прелести игры, в коей нельзя достичь мастерства. Но ради тебя готов попробовать. Итак…

Владыка поставил один эфес, повертел кости в стакане, неловко метнул – одна выкатилась прежде времени и встала на единицу. Менсон позволил перебросить, но результат опять вышел плачевен: два и три. Шут выкинул три-пять и забрал себе адрианов золотой.

– Это хорошо, владыка, что ты первым спустил. Я-то пришел без денег, теперь хоть будет на что играть.

Он тут же бросил на кон полученный эфес – и приобрел второй. Поставил оба, нарастил на еще два. Спросил:

– Нельзя ли разменять по мелочи? Чувствую, теперь отвернется.

– Не желаю мелочиться, – возразил император. –   Будь любезен, поставь все четыре.

Менсон поставил и выкинул три-шесть, Адриан – пару двоек. Шут забрал деньги.

– Забыл предупредить, владыка: боги не любят тех, кто спорит о ставках.

– Хорошо, продолжим по елене.

Едва ставки снизились, удача перешла к императору. Монету за монетой он стал возвращать потерянные деньги. Менсон бурно переживал каждый проигрыш: бил себя по лбу, обзывал старым ослом и даже свешивался с балкона, чтоб погрозить кулаком подземным богам. Адриан метал ровно, почти без азарта. Стало ясно, что игра для него – лишь повод к беседе.

– Мой друг, нам бы нужно обсудить. С моего возвращения что-то не заладилось меж нами. То выпады, то обиды, то молчание с упреком… Я хочу исправить это.

– Нечего исправлять! – шут отмахнулся стаканом с костями. – Колпак и корона дружны, как всегда!

– Боюсь, имеется трещинка. У меня к тебе возникли вопросы. Поди, и у тебя ко мне.

Менсон сказал серьезнее:

– Коль так, начинай первым, владыка.

– Начну. Два вопроса имею, один из них – Минерва. Дошли до меня слухи, что ты был ей не то советчиком, не то наставником. Девица прислушивалась к тебе. Верно ли это?

– Да, владыка.

– Почему же она отказалась мне подчиниться? Ты прекрасно знал, что я жив-здоров и направляюсь в Фаунтерру. Было бы хорошо, если б Минерва преклонила колени предо мной. Разве ты не мог научить ее покорности?

– Согласись, владыка: научить можно лишь тому, что умеешь сам.

– Коль не покорности, научил бы чести. Напомнил бы, кто законный император, а кто – кукла на троне. Или с этим тоже имеешь затруднения?

– По чести… – Менсон шмыгнул носом. Чертов ветер пробирал даже сквозь плащ. – По чести я так рассудил. Минерва – хорррошая девушка. Где-то глупая, в чем-то неопытная, но янмэянка, как ты и я. Она кучу всего успела сделать. При дворе навела порядок, наполнила казну, в суде держалась молодцом…

– Я сполна наградил бы ее, как верного вассала. Но ты научил ее дерзости и своеволию.

– Не так, владыка. Минерва запуталась, ее раздергали все, кому не лень. Я придал твердости: решай сама, как знаешь; выбирай то, во что веришь. Она и решила.

– Зачем было давать ей выбор?

– Зачем давать выбор янмэянке?.. Прррости, владыка, я не понял вопроса.

Адриан заметил, что кости уже давно дожидаются его. Метнул мимоходом, забрал очередную монету. Сказал:

– Хорошо, пускай. Перейду ко второму делу. Кто хозяин в твоем доме – ты или жена?

Менсон нахмурился, подергал бородку.

– Мы с Карррен… – прорычал он. Странное дело: со дня крушения поезда Менсон не коверкал слова. Ульянина Пыль избавила его от этой хвори, но сейчас почему-то вернулось. – Я люблю жену, владыка. Помнишь, при Мелоранже ты спросил: «Чего хочешь, Менсон?» Я сильно растерррялся, не смог выбрать желание. Но тогда я не знал, что Карен жива. Теперь бы не путался в ответе: хочу быть с нею до конца дней.

– Это мне ясно. Спросил о другом: кто у вас хозяин?

– Ну уж… – Менсон для оттяжки повертел и бросил кости. Выпал дубль на четверках. – Мы-то сколько лет пробыли в разлуке… Отстроились, отвыкли, теперь надо вновь притираться. Да, бывает, искры летят. В целом-то я главный, но иногда и Карен упрется рогом или встанет на дыбы. А разве это плохо, что у дамы есть характер? Покорную овцу я б не смог любить.

Адриан метнул и перебил бросок шута.

– Друг мой, не хочется ранить тебя напоминанием, но ты – мятежник и цареубийца. Готовился свергнуть моего отца, а родня Карен во всем помогала.

Шут выкрикнул:

– Жена – невиновна! Я поклялся тебе!

– Видишь ли, какой нюанс. Безгрешный человек на месте Карен опасней виноватого. Преступник, коего наказали по заслугам, а после выпустили на волю, чувствует стыд и радость свободы. Он может быть преданным своему спасителю. Но тот, кто был наказан невинно, жаждет мести. Душа, отравленная обидой, делает его крайне опасным существом.

– Карен не на тебя злится, владыка. Не ты же ее наказал!

– Можешь ли поклясться головой, что Карен ничего против меня не замышляет?

Менсон стукнул себя пальцем по шее:

– Лежать мне на плахе, если не прав.

Владыка прищурился:

– Поклянись не своей головой, а ее.

– Это в каком же смысле?

– Хочу ясного понимания, мой друг. Если Карен провинится, я не стану спрашивать с тебя. Спрошу с нее. По всей строгости.

– Владыка… – Менсон стиснул свою бороду в кулак, дернул аж до боли. – Владыка, не будь таким! Мы тебе – никакого вррреда!..

– Вот и прекрасно, – улыбнулся Адриан. – Пускай так останется впредь. Коль ты хозяин в семье, проследи за супругой.

Он выдвинул ставку в середину стола.

– Мои вопросы исчерпались. Имеешь ли свои?

Менсон прошелся по балкону, бурча под нос. Злился на жену: из-за дурных ее выходок страдает дружба с Адрианом, приходится оправдываться на пустом месте. Однако часть гнева – малая, но заметная – адресовалась владыке. Именно это чувство Менсон стремился унять.

Люди на площади разразились смехом – видно, актерам удалось-таки пошутить. Один из труппы взлетел над сценой и задергался вниз головой, грозя кулаками толпе. Разлетались, – подумал шут. Кому не лень, все порхают, что твои мухи! Мими на корабле, шиммерийцы на шаре, а этот на чем?.. Похоже, на механизме камнемета. Видать, еще от Северной Вспышки остался.

– Колпак спросит корррону: справедлив ли ты с северянами, владыка?

Огонь сверкнул в глазах Адриана.

– С мятежниками, бунтарями и предателями? Отнюдь не справедлив. Сейчас я непозволительно мягок. Справедливость наступит в день, когда Ориджины и их генералы разживутся пеньковыми ожерельями.

– Владыка, позволь прррямоту. Кукловод творил от твоего имени мерзкие дела. А ты попускал из расчета на выгоду.

– Какое значение это имеет? Ориджины – мои вассалы, обязаны быть верными при любых условиях. Как бы я ни поступил, их дело – подчиниться.

Менсон шмыгнул ноздрями:

– Прости, владыка, но тут все дело в дерьме. Кукловод – это куча, ты вступил и испачкал сапоги. А Ориджины унюхали.

– Раз обоняние подводит, придется отрезать им носы.

– Не лучше ли извиниться и вымыть паркет?..

Адриан смерил шута пристальным взглядом:

– Больно ты дерзок, мой друг. Проверим твою удачу.

Он грохнул стаканом по столу, выпало пять-шесть. Менсон выкинул пять-четыре.

– Как видим, тебе не везет. Потому тщательней следи за речью… Имеешь еще вопросы?

Менсону вспомнилось: в точно такой же ситуации он велел жене держать язык за зубами. Но Карен тогда не смолчала. Не смолчал и он теперь.

– Минерва помиловала графиню Нортвуд. Ты повесил.

– С каких пор ты волнуешься о ней?

– Я о себе забочусь, владыка. Мне-то казалось, слово императора нерушимо. Даже новый правитель не может казнить того, кого пощадил прежний. Братец Телуриан помиловал меня: заменил плаху эхиотой. Как я понял, ты видишь за собою право взять меня и вздернуть?

– Ты сравнил змею с конем. Змея – ядовитая гадина. Хоть наказывай ее, хоть милуй – она будет опасна, пока жива. Хороша лишь та змея, что рассталась с головою.

– А коня можно впрячь и пахать, он все стерпит…

– Не по нраву мне твои намеки, колпак.

– Да какие уж намеки. Пр-ррямей некуда.

Менсон бросил кости в стакан и принялся трясти. Стук звучал все быстрей и бойчее, будто кости пустились в пляс. Стакан прыгал, вертелся меж ладонями. В последний раз крутанув над головой, Менсон грянул его на стол. И спросил:

– Владыка, ты знал, что Карен жива?

Вопрос не допускал разночтений. Ответ прост, как удар топора: либо «да» – либо «нет».

Но Адриан отчего-то замешкался. По странной паузе произнес:

– Я не знал.

– А если бы знал, то вернул бы ее мне?

– Конечно, друг мой.

Владыка никогда не лгал шуту. Менсон привык не просто верить его словам, а опираться на них, словно на камни мостовой. Но сейчас захотелось уточнить:

– Ты не врешь?

И тут вернулась еще одна давняя болячка: воспринимать слова картинками, а не звуками. Шут увидел, как изо рта императора вылетел шмель. Затем еще несколько. Жужжащий рой завертелся вокруг головы Менсона, и каждый норовил ужалить его в лоб.

Шут замахал руками и побежал прочь…

Леди Карен и Форлемей вместе занимались рукоделием. Жена штопала чулки, ординарец зашивал рубаху хозяина. Оба выронили иглы, когда шут влетел в комнату, лупя себя по голове.