Текст книги "Чебачок к пиву. История одной мести"

Автор книги: Рим Фиктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

«Внесите!» – приказал Сатурн.

Через ту же дверь и снова голые, на этот раз рабы-эфиопы, внесли огромный помост с необъятным ложем, на котором развалился крупногабаритный жирный толстяк.

Помост установили в самом центре арены.

Сатурн крикнул: «Внесите бл…дь!»

И снова открылась та же дверь, и снова появились рабы-эфиопы. На носилках возлежала женщина необыкновенной белизны и роскошных форм.

Колизей замер, а секунду спустя раздался восторженный вздох «У–у–ух!».

Торжественным шагом эфиопы пронесли женщину к помосту с толстяком. Она поднялась на ноги и стотысячная масса была поражена грандиозностью её телесной архитектуры, опять выдохнув «У–у–ух!».

Толстяк встал во весь рост и явил всем свой огромный уд, готовый к схватке.

«А–а–а–а!» – выдохнула толпа.

«Иди сюда, курва, я тебя сейчас буду ……!» – вскричал в нетерпении толстяк.

Белокожая одалиска оглянулась, ища кого-то взглядом. На арену вбежал коренастый крепыш.

– Я здесь, здесь, Людочка! – крикнул он.

Женщина двинулась к толстяку, покачивая широченными бёдрами, сулящими ему полный кайф.

– А это кто? – сурово прикрикнул толстяк.

– Муж мой, Вовик. Он будет помогать. – нежно проворковала курва и приникла к его напряжённому инструменту, не дав толстяку сказать ни слова.

Толстяк только выдохнул «Ухх!».

Толпа подхватила «У–у–ухх!!»

И тут Сатурн прорычал «Сношайтесь!», произнеся это самым матерным русским словом.

И началось сексуальное безумие.

Толстяк развернул курву, как было принято по римскому обычаю, и начал столь знергично наяривать, что ритм его передался стотысячной массе и все ринулись исполнять то же самое – кто с кем подвернётся. Муж Вовик хлестал Людочку ладонями по ягодицам, возбуждая и без того разъярённую жену.

И развернулась в Колизее такая разнузданная вакханалия, что Арбелин пришёл в ужас.

И тут же опешил, пронзённый узнаванием. Толстяк был мэр города, а Людочка и Вовик – супружеская пара, его соседи с нижнего этажа! Всё смешалось в мозгу, Арбелин перестал соображать, где же он на самом деле, и только фиксировал происходящее.

Откуда ни возьмись, рядом с ним очутился Гаргалин, голый и почему-то в генеральских эполетах, которые непонятно как держались на его плечах, словно приклеенные.

– Ну как? – ехидно спросил он. – Фасцинация? А почему не совокупляетесь?

И только он это произнёс, как его ухватили две дородные дамы, явно патрицианки, похожие на тех, каких показал миру фильм «Калигула», и принялись Гаргалина надёжно обрабатывать. Странно, но к нему никто с утехами не лез и это Арбелина поразило. Получалось, что он был как бы невидимкой, зрителем на этой вакханалии.

Ааааааааааааааааааааааааа! – пронёсся над Колизеем визг сполна получившей своё Людочки.

– Молодец, молодец! – вскричал муж и обратился к мокрому от пота мэру. – Будет нам «Ленд Ровер»?

– Будет, будет. – заверил мэр Вовика. – Отменно хороша твоя курва.

У Вовика была «Nikeja», он страдал от зависти ко всем, у кого внедорожники и мечтал о «Land Rover».

Услышав столь яркое одобрение мэра, Людочка вскрикнула «Иди сюда, котик!» и набросилась на мужа со всей пылкостью не растратившей энергию супруги, да не тут-то было! Застоявшиеся возле Сатурна эфиопы отбросили Вовика в сторону и принялись с африканской страстью за жену Вовика под животные её взвизгивания. Муж остолбенел, но два других огромных эфиопа схватили и его, решив на нём утолить свою страсть.

Вдруг сияющее небо, добавляющее своим светом радости стотысячной ритмически вздрагивающей массе, потемнело. Над Колизеем возвысилась чья-то громадина, заслоняя солнце. Глянул Арбелин и обмер. Это был Владимир Маяковский. Не менее громогласно, чем Вьюгин-Сатурн, он прогремел своими стихами:

– Эй, кто тут жирные!

А ну слазь!

Кончилось ваше время!

Толстый, как огромный боров на свиноферме, мэр пришёл в ярость:

– Уберите эту скотину в штанах!!! – заорал он фальцетом.

Сатурн взмахнул царским жезлом и Маяковского ветром сдуло.

Снова всё засверкало-засияло, празднество набирало обороты, толстяки и толстушки взмокли, но не останавливались, переходя из рук в руки.

И вдруг новый поворот! Насытившаяся плотскими утехами сверх меры масса в один миг разделилась надвое: одна сторона трибун оказалась занята только мужчинами, другая, напротив её, – женщинами.

Взмахнул жезлом Сатурн и понеслось! Обе половины Колизея обрушили друг на друга столь похабные куплеты, что Арбелин, помнивший из деревенского своего детства много такого рода песенок и частушек, распеваемых под гармонь сельчанами, был поражён искромётной скабрезностью древних римлян.

Звенящими в высотах голосами женский хор выводил эротическую молитву:

Мать пениса! Мать пениса!

Приди и совокупись, чтобы ушли болезни,

Посмотри сегодня на влажную вульву.

Это принесет тебе много удовольствия.

Широкая вульва, маленький пенис.

Смотри, вульва – как на лбу у льва,

Я потру твой пенис.

Мама, о мама!

Твоя налитая мошонка поистине возбуждает вульву.

Сильная вульва, и сильный пенис,

Щекочет, как травка! Соитие – сладкий мед.

Пенис делает меня сильной,

Ты что-то сделала, играя с моей вульвой…

Громыхал и многотысячный мужской хор нечто несусветное и тоже про пенис и вульву.

«Да это же не римское! – вскричал Арбелин, вспомнив описание ритуального вышучивания мужчин и женщин у племени ндембу в книге Виктора Тэрнера. – Это не римское!»

Вмиг смолкли обе стороны. Наступила тишина.

«Услышали меня», – подумал польщённо Арбелин.

Но вдруг громыхнул хор с мужской стороны.

Сидит милка на крыльце

С выраженьем на лице

Выражает то лицо

Чем садятся на крыльцо!

И тотчас раздалось со стороны женской половины:

Эти бургские ребята,

Не поют, а квакают.

Целоваться не умеют,

Только обмуслякают!

И пошло-поехало родное с обеих сторон, русское, озорное, скабрезное подначивание.

Громыхал мужской хор:

Милка, це или не це?

Если це, пойдем к сараю,

А не це – то на крыльце.

Отвечали озорно женщины:

А какое твое дело,

Це я или же не це?

Мы сперва пойдем к сараю,

А потом – и на крыльце.

Сменяя друг друга, упражнялись мужчины и женщины в похабном остороумии.

Собрался я на свиданье,

Съел виагру я заране.

Кончил только в семь утра, –

Жаль, подруга не пришла.

Ой, у этого мужчины,

Ой, какая красота –

Нос орлиный, член бычиный

И усы, как у кота.

А потом и вовсе непотребное понеслось с обеих сторон на тему «Мы не сеем и не пашем, а валяем дурака…»

Длилось скабрезное песнопение нескончаемо, раззадоривая обе стороны, а, передохнув в этом развесёлом шутовском песенном поединке, мужчины и женщины вновь бросились в объятия друг друга, насыщая тела сексуальным разнообразием на целый год – до следующего праздника Сатурна. Стотысячный повальный грех! Где такое можно увидеть, кроме как во сне.

Сатурну-Вьюгину всё это время, любезно кланяясь, подводили на случку одну за другой патрицианок и он прилежно их ублажал.

Вдруг снова появился Гаргалин, подскочил к Сатурну и вскричал:

– Ты, гад, почему от службы в армии отмазался?

Но его, не знавшего, что Сатурна надо уважать и любить, тут же куда-то уволокли прочь с глаз.

Настала ночь, опустилась на Колизей тьма, но вдруг засверкали лампы и прожектора, заливая всё пространство волшебным электрическим светом. «Надо же, – удивился Арбелин, – в Древнем Риме и электричество. Чудеса!»

Праздник подходил однако же к завершению.

Защемило сердце Арбелина, он-то знал, что в финале Сатурна должны зарезать и сожрать.

Но оказалось всё иначе.

Запели стотысячным хором гимн во славу Сатурна.

Сгинул куда-то мэр.

На то место, где он возлежал и тешил тело в объятиях десятков сменявших друг друга проституток, рабынь и патрицианок, воздвигли какое-то странное сооружение. Приглядываясь, что бы это могло быть, Арбелин узнал – гильотина!

Сатурн добровольно и горделиво двинулся к гильотине. А подойдя к ней, ловко просунул голову в нужное отверстие и палач вежливо сдвинул половинки ошейника вокруг его шеи. В следующий миг отсечённая лезвием гильотины голова Вьюгина отлетала от тела метров на десять и её, как футбольный мяч, на лету поймал один из нубийцев. Он поднял моргающую голову Вьюгина вверх и понесся с ней по трибунам. Все, к кому он подбегал, целовали Сатурна-Вьюгина в губы. Тело же эфиопы подняли на ноги и держали стоймя рядом с помостом, не давая упасть.

Ужас объял Арбелина.

Но вот нубиец завершил бег и вернулся к гильотине. Тут откуда-то снова выпрыгнул Гаргалин уже только с одной эполетой на левом плече, вырвал голову Вьюгина из рук нубийца и с силой нахлобучил её на стоящее туловище.

– Вы охренели что ли, охлопусы дерьмовые! – заорал он на трибуны. – Это же Яша Вьюгин!

Вьюгин заморгал и потрогал шею, тихо промолвив:

– Больно, однако.

И наступила тишина.

А в следующий миг раздалась, возносясь к небу, разливаясь ввысь и вширь, божественная песнь песней «Бесаме, бесаме мучо», исполняемая неведомым небесным хором.

И умилённо обнялись друг с другом все сто тысяч, и пролили слёзы радостного слияния в единую торжествующую, славящую любовь и жизнь, массу рабы и господа, чёрные и белые, эфиопы, иудеи и римляне, плебеи и патриции. И нежно обняли друг друга Яша Вьюгин и Станислав Гаргалин. Всех объединил древний Бог золотого века Сатурн и гимн всеобщей человеческой любви «Бесаме мучо».

Арбелин, можно сказать, не проснулся, он как-то с трудом выдернулся, отлип ото сна, перелился, как по сообщающимся сосудам, из его галлюциногенной реальности в реальность сознания.

Спать он уже не мог, сон его потряс и раздавил. Ещё не осознав всю тайную его суть, он понял, что сон был какой-то подсказкой для дальнейшей его жизни. Под страстный гимн бесаме мучо…

***

Альфа в эту ночь тоже не могла уснуть до утра. Вспомнилась фраза Арбелина о том, что в науке экстрима будет выше крыши. Вот экстрим и пожаловал. Эпизод за эпизодом проходил в её растревоженном мозгу круглый стол и не унимался гнев, несмотря на успокаивавшие слова Учителя о том, что весь круглый стол только забава и охлопусная пустая канитель. Альфа продолжала думать иначе. Вот они – живые люди, наделённые сознанием и волей, увешанные учёными степенями и званиями, собрались не где-то на кухне под рюмку водки посудачить, а на телевидении, на виду у громадной многотысячной аудитории, и они хихикают и полощут науку, которая является прорывом в понимании поведения животных и человека, более глубоким проникновением в тайны жизни на планете. А раз хихикают, значит везде будут фасцинетике ставить палки в колёса, убеждать в её ложности, перекрывать кислород. И это неизбежно скажется негативно на развитии столь необходимого человечеству познания, сдержит его и замедлит. Об этом надо говорить, трубить, кричать. Надо бороться с этим оголтелым невежественным охлопупизмом. И надо обязательно всё записать, чтобы последующие поколения читали и знали, через какие колючие заросли продиралась новая наука и как достойно вёл себя её основатель-подвижник Юлиан Арбелин.

И рассуждая так сама с собой, Альфа пришла к логическому выводу: она, – потому что больше некому! – и потому ещё, что ей это страстно хочется, будет писать историю фасцинетики и роль в её создании и продвижении своего гениального Учителя.

Приняв такое решение, она ощутила радостную лёгкость, даже весёлость. Да, да, она будет это делать теперь ежедневно и не пройдёт у неё ни дня без строчки. И вдруг возникла в просветлённом мозгу озорная идея. Вспомнила, что Арбелин высказал желание увидеть Ниночку Чернавину вживе, и пришла ей в голову мысль посмотреть на Ниночку раньше Учителя, увидеть, какая она эта сказочная колдунья, сводящая мужчин с ума.

***

На следующее утро после телепередачи о круглом столе у входа в институт физики металлов собралась толпа молодых мужчин, к которым примкнул и какой-то странный, бравого вида невысокий сухой старикашка. В сторонке от них и встала Альфа. Вычислить институт физики не составило труда, и она подъехала к входу к девяти утра. И была поражена собиравшейся группой юношей.

Ждать пришлось полчаса. В половине десятого, как всегда она и приходила на работу, на аллее, ведущей к институту, появилась Ниночка. В лёгком платьице и кофточке, на шпильках, она своей походкой газели с гордо откинутой златокудрой головкой шествовала к входу, ни на кого не обращая внимания. Толпа расступилась, старичок артистично преклонил колено и молодые парни тотчас, как по команде, повторили его жест. Все зачарованно взирали на Богиню, никто не осмелился на что-нибудь пошлое, вроде «Девушка, а как вас зовут?». Ниночка этого группового коленопреклонения не могла не заметить, однако божественная, холодная и неприступная прошла сквозь толпу, вроде её для неё и не существовало, и ни один мускул на её лице не дрогнул.

Альфа замерла от изумления: девушка была будто из какого-нибудь культового фильма – максимальная телесная гармония и максимально фасцинирующая масть: златовласая с ярко синими глазами. И холодная строгая неприступность. Загляденье! Если это и есть Ниночка Чернавина, то оценить её действительно стоило по самому высшему разряду женственности и красоты, физик Невпопад нисколько не лукавил. Альфа улыбнулась про себя: «Любопытно было бы сейчас увидеть среди собравшихся юношей Учителя». Облик Ниночки она запомнила.

Двое юношей и загадочный старичок приходили лицезреть Ниночку ещё три дня, потом юноши отпали и остался только старичок. Его одновременно восхищённый и тоскливый взгляд сопровождал девушку, пока она появлялась на аллее и проплывала мимо него к входу в институт. Этим же взглядом сопровождал он её и в конце рабочего дня, когда Ниночка уходила с работы домой. Так когда-то часами, заворожёно, не произнося ни слова, смотрел на божественную и неприступную Веру Холодную Александр Вертинский…

Длилось это тоскливо-восхищённое дежурство старца неделю, после чего он исчез. Но исчез, как оказалось, не по своей воле – его хватил инфаркт, не выдержало стареющее сердце. Трагичным оказался для него фасцинативный стресс от изумительной красоты Ниночки. Радость и восхищение бывают смертельными.

Старец был кинорежиссёром документальных фильмов Валерием Сафчуком. Творческой трагедией его жизни было опостылевшее ему создание документальных фильмов о сильных мира сего. А в тайниках души жила лучезарная мечта создать художественный фильм о прекрасной гречанке Елене, из-за которой древние греки Эллады десять лет сражались с Троей. Телефильм о Елене Троянской режиссёра Джона Харрисона его разочаровал, и ещё более – актриса, сыгравшая в нём Елену. «Не так, не так надо показать величие Елены Троянской!», – вскричал Валерий Сафчук и возмечтал создать о ней совсем другой сюжет и, конечно же, с другой актрисой. Мечта эта с годами не таяла, а, напротив, росла, и стимулятором её разрастания стала вера Сафчука в реинкарнацию, в вечную жизнь душ и переселение их в новые и новые тела, так что Елена Троянская могла быть в человеческом калейдоскопе душ-тел где угодно, в любой точке земного шара. Проходили одно за другим десятилетия, вышел Сафчук на пенсию, дожил до семидесяти пяти, а всё страстно верил в реинкарнацию и искал глазами Елену Прекрасную. И вот, когда случайно, без всякого интереса, включил телевизор и наткнулся на круглый стол о лженауке фасцинетике некоего Арбелина, пронзило его описание физиком Невпопадом магического воздействия на мужчин Ниночки Чернавиной, лаборантки института физики металлов. Пять минут – и академик падает перед ней на колени и лепечет о любви! Это же Елена Троянская, вот она долгожданная – реинкарнировалась через тысячи лет в Бурге! И когда он увидел её, златокудрую и синеокую, шествующую по аллее, словно богиня Афродита, защемило сердце от восторга и горькой боли: это она, она, живая и прекрасная Елена Троянская; но фильма с её участием ему уже никогда не создать.

И сердце не выдержало восторженно-грустной фасцинации – взорвалось.

***

Когда у Арбелина от усталости и пережитой встряски стали слипаться веки, раздался звонок Альфы. Условным кодом она коротко сказала:

– Надо.

По их шифровке это означало – надо встретиться и скорее.

– В десять. – ответил Арбелин, что означало «в двенадцать», решив, что до двенадцати отдохнёт и придёт в форму.

Альфа позвонила в дверь точно в двенадцать. К этому времени она продумала свой проект во всех деталях.

– Что-то стряслось? – обеспокоенно спросил Арбелин.

– Стряслось, – улыбнулась Альфа, – и сотряслось. Вот тут. – она постучала костяшкой по голове.

– Значит что-то интересное. Рассказывай.

– До утра не могла заснуть. Круглый стол прокручивался в башке. Юлиан Юрьевич, хотите ругайте, хотите смейтесь, но я приняла вот какое решение и прошу Вас его утвердить. Я буду писать историю фасцинетики.

Арбелин был ошарашен:

– Историю фасцинетики?! Не рано ли? – только так и смог он отреагировать на столь неожиданную идею Альфы.

– Не рано, Юлиан Юрьевич. Надо уже начинать и вписать этих охлопусов как отдельную страницу в историю фасцинетики. История любой науки – это же и борьба вот с такими идиотами. Разве не так? Разве есть хоть одна наука, избежавшая нападок охлопусов?

О небеса! Какую мудрую девчушку послали вы мне. Нечем ей возразить, права она. Арбелин растроганно смотрел на Альфу.

– Разрешаете? – растерянно прервала Альфа его молчание.

– Решение мудрое. Раз есть наука – нужна будет и её история. Ты умница.

– Но это не всё. – зарделась Альфа.

Арбелин удивлённо посмотрел на неё.

– Раз история, а историю фасцинетики делаете Вы, Юлиан Юрьевич, значит придётся мне вписывать в неё и Вас.

И тут она была права и нечего было возразить.

– Как ты себе это представляешь? Писать мою биографию? – сощурил он иронично глаза. – Но я ведь, голубушка, ещё жив. Да и биография штука беспощадная, жутко опасная.

– Я одолею. Так надо.

И снова Арбелин смотрел и молчал. Не знала девчонка, на что шла, покушаясь на самое трудное, что только можно придумать. Но не буду её пугать, всё равно уже не свернёт, решил Арбелин.

Он нежно улыбнулся, взяв её руки в свои ладони.

– Только давай договоримся об одном условии. Из моей невообразимой биографии брать только то, что касается фасцинетики. И непременно под знаком весёлости и иронии. Не люблю в биографиях занудства и умничания.

– Повинуюсь. И всё буду записывать только с Вашего одобрения.

– С биографиями вообще-то шутки плохи, Альфуша. Берегись. Фрейд все попытки писать его биографию пресекал на корню. Даже Цвейга выгнал. Не может быть правдивой биографии. Ложь или отсебятина получается. Вот как ты представляешь вписать в мою биографию, предположим, клопов, если они начнут меня поедом есть и отвлекать от исследований?

Арбелин хитро прищурил глаза, ожидая, что скажет чистенькая, отменно гигиеничная девушка.

– Откуда же у Вас могут быть клопы?! – удивленно взметнула ресницы Альфа.

– Позавчера обнаружил на дверях подъезда объявление «Надёжно выводим клопов». Значит у нас в городе клопы появились. На планете сейчас нашествие клопов. Тараканы почти исчезают, клопы плодятся. В гостиницах Нью-Йорка, Лондона, Москвы – всюду. Видимо и до Бурга добрались, коль объявления расклеивают. Причём клопы какие-то рыжие, мутанты, совершенно настырные. Из Средней Азии, должно быть, привезли гастарбайтеры. Попрубуй-ка таких вывести. Боюсь их. В детстве в деревне поедом ели. На ваших подъездах нет таких объявлений?

– Не видела. Посмотрю сегодня же. Ужас какой.

– Ужас ужасом, а биография биографией. Биограф Льва Толстого врач Маковицкий написал в воспоминаниях, что снял с тела умирающего Толстого в доме начальника станции Астапово двух клопов. Вот такой факт биографии гения. А вообще в яснополянской усадьбе было видимо-невидимо всякой живности: мыши бегали, тараканов не могли вывести, ну и клопов – полчища. Знаешь, как Толстой от клопов спасался?

– Как?

– Он кровать летом выносил на ночь в сад. Дома заедали.

– А в саду же комары, Юлиан Юльевич.

– Ну, значит, комары были меньшим злом. Видишь, какие биографические подробности. Кстати, вот тебе пример фасцинации на службе охраны от кровососов. Зоологи изобрели ловушку для комаров. Принцип действия простейший: в ёмкость помещают нечто, содержащее запах человеческого пота и других ингредиентов кожи, сигнал привлекающей фасцинации, обещающей комару лакомство. Залетает комар в ёмкость, а обратно хода нет, фасцинирующая ловушка. Остроумное изобретение. Но тем же способом ведь можно ведь и клопов уничтожать! Надо только создать для них чарующий сигнал, то, что они улавливают своими рецепторами, когда вычисляют, где лакомство, где человечья кровь. Скорее всего, тоже запах особого рода. Запахи – наидревнейшие сигналы фасцинации в живом мире, как услаждающие, так и отпугивающие. Даже коммуникация растений на продуцировании и улавливании запахов заквашена эволюцией.

– Обещаю о клопах не писать. – засмеялась Альфа.

– Я клопов привёл как метафору. Много всяких тараканов в моей биографии. Так что будем отсекать ерунду, оставим забавности. Я их тебе целый ворох соберу. Веселее будет читателю.

Арбелин вспомнил про сон, и про то, как он размышлял, рассказывать ли о нём ребятам или промолчать. Теперь, когда Альфа взялась за историю и биографию, сама собой напрашивалась мысль поведать ей о столь необычайном сне.

– Вот ты ночь не спала, а я не только спал, но ещё и странный сон увидел. Как, по-твоему, сны укладываются в биографию?

– Ещё как укладываются! К тому же, Юлиан Юрьевич, я сны ужасно люблю разгадывать.

– Вот как? Ну, значит, надо рассказать. Но сон несколько, я бы сказал, неприличного содержания. Поэтому ответь сначала на два вопроса. Первый: читала ли ты Фрэзера «Золотую ветвь»?

– Да, но не всю. Только про обожествление солнца и ритуалы огня.

– Надо проштудировать его всего от корки до корки. Великая вещь и для фасцинетики первостатейная. А спросил я вот почему. В ней много о массовых сексуальных оргиях архаичных племен и народов древней Греции и Рима, в том числе о вакханалиях и сатурналиях. Обязательно прочитай. Второй вопрос: видела ли ты фильм «Калигула»?

– Начала смотреть. У друзей. Но не смогла, ушла.

– Понятно. Теперь, коль ты решила стать фасцинетиком, придётся не только этот фильм посмотреть, но и с видеопорнухой вплотную познакомиться. Как я понял, ты её не любишь?

– Противно.

– Согласен, ничего хорошего в ней нет, один животный срам. Однако же всё человечество в неё провалилось, причем приобщается чуть ли не с детского сада. И появилась порнопсихопатология. Страшная зависимость. Захватывает иных мужчин с потрохами, жена уже не нужна, дай только вволю порносюжетами усладиться. И это всё укладывается стопроцентно в русло фасцинетики. Без эволюционной сексуальной фасцинации не было бы ни секса, ни порнофильмов, ни порнозависимости. Первобытные наши предки на скалах изображали зверей, охоту на них и много-много всякой весьма откровенной эротики. Выходит человек сросся с порнографией с незапамятных времён. Придётся изучать голубушка. Профессионально.

– Раз надо – значит буду. Противно только… – зарделась Альфа.

– Такова фасцинетика, Альфа. В ней исследуются и романтические высоты красоты и любви, и самые низменные пристрастия и мотивы – вплоть до наркоманий и сексуальных патологий. Всё, что пронизано фасцинацией захваченности. – Арбелин помолчал, испытующе посматривая на съёжившуюся Альфу. – Не знаю, стоит ли рассказывать сон. В нём… много весьма неприличного…

Альфа не дала закончить фразу, перебила:

– Я выдержу. Рассказывайте, Юлиан Юрьевич. Когда-то надо же мне ко всему привыкать. А неприличностей я наслушалась. Я же уличной девчонкой росла.

И Арбелин рассказал Альфе весь сон, не утаив ни единого штриха. А иначе, зачем было бы и рассказывать. Значение при толковании сна имеют все его детали.

Альфа пылала. Такого она ни разу в жизни ни от кого не слыхивала. Но она умела разгадывать, и, пылая от стыда, отводя глаза, вслушивалась и представляла себе каждую деталь, каждый нюанс сновидческого калейдоскопа. И когда Арбелин закончил рассказывать сон, тотчас выпалила:

– Юлиан Юрьевич, это же не сон, а просто подсказка! Соединить воедино секс, пиво и карнавал! И это будет весёлое массовое схождение с ума.

Арбелин во все глаза восторженно смотрел на Альфу. Ай да умница! Он сон свой разгадал почти так же, как и она.

– Гениально. Значит так тому и быть – соединим эти штуковины и устроим жизнерадостный массовый карнавал в отдельно взятом городе Бурге. Я Денису сам расскажу без тебя. Хорошо?

– Да, да, Юлиан Юрьевич. Обязательно ему расскажите. Я, честно говоря, абсолютно не представляю, как такое соединение выполнить. Ноль.

– Есть в этом черепе идеи. – Арбелин постучал себя по голове.

– Фантастика! Вот это будет драйв.

– Раз древние греки и римляне умели, почему бы и нам не суметь?

Так Альфа в один день стала не только прилежной студенткой и соратницей, а ещё и биографом и историком. И груз ответственности, который она на себя взвалила, её радовал.

Вспомнила, что хотела удивить Учителя тем, как увидела Ниночку Чернавину.

– Юлиан Юрьевич, а я ведь с утра похулиганила! – лукаво посмотрела она на него. – Увидела Ниночку Чернавину, вот!

– Ниночку Чернавину? О которой Невпопад рассказывал?

– Её. Выглядит, Юлиан Юрьевич, сногсшибательно. У входа в институт физики мужчин штук с полсотни собралось посмотреть на неё. И я вместе с ними.

Альфа в красках рассказала, как происходил коллективный просмотр божественной Ниночки Чернавиной.

Арбелин был потрясён.

– Вот она чарующая фасцинация женского тела! Жаль, не сфотографировала. Непременно схожу и я на неё посмотреть.

Альфа улыбнулась:

– И влюбитесь, вот увидите.

– Ну, это ещё надо посмотреть. Не такой уж я донжуан. – отшутился Арбелин, хотя сердце ёкнуло от волнующего желания увидеть красавицу.

Вернувшись домой, Альфа, не мешкая, записала сон Арбелина слово в слово, как запомнила. И неожиданно для себя позвонила Олегу, однокласснику, работавшему в киностудии и имевшему громадную видеотеку, и попросила у него диск с «Калигулой».

Олег прекрасно знал строгость Альфы, потому удивился:

– Ты – и Калигулу?!

– Олежек надо. Для дела. Противно, а надо. Я же на психфаке учусь. Порнозависимости начали изучать.

Она съездила к нему за диском, закрылась в своей комнате и просмотрела сцену сатурналий, устроенных Калигулой на корабле. И сон Арбелина ожил для неё во всех смачных деталях и красках. Был он кинофильмом покруче «Калигулы».

***

Вечером Арбелин призвал Дениса и рассказал ему обо всём. Поделился и тем, что Альфа взвалила на себя ношу историка фасцинетики и его биографа.

– Видишь, как жизнь сама подсказывает нам, что делать. Связка пива, секса и весёлости получится просто сногсшибательна.

Денис понял, но особенно остро воспринял идею о пиве. Если соединить пиво с сексуальным вожделением и драйвом, Санька Дуб рехнётся. И это будет не месть, а праздник.

– Но как эту троицу связать? – задал он тот же вопрос, что и Альфа.

– Все древние народы переходили к массовым оргиям через коллективную трапезу, алкоголь и наркотики. Сначала ритуал, потом сытое застолье с вином или всяческим наркотическим воскурением, у кого как, затем пляски до упада и массовый повальный секс. Там, где много веселья и вина, однозначно разжигаются сексуальные страсти-мордасти. Карнавалы и в наши дни гиперсексуальны. По всему миру. Когда в Москве полвека назад устроили всемирный фестиваль молодёжи, через девять месяцев появилось на свет множество смуглых ребятишек. Их так и назвали «дети фестиваля». Крепко повеселилась тогда советская молодёжь! Мы алкоголь и наркотики выведем за скобки. Это будет и не чистый эксперимент. Их надо заменить. Вот я и думаю, что заменой могут быть только нейропептиды веселья, радости и драйва.

– А где они?

– Не знаю, Денис, не знаю, дорогой мой. Уверен только, что они есть, иначе не было бы у человека ни веселья, ни радостной возбуждённости, ни хорошего настроения. Буду думать. А пока читай про пептиды, поройся в Интернете. Пептидономика зарождается, новая революция в физиологии. Приобщайся, это нам с тобой и для кулинарной фасцинетики понадобится. И Альфе скажи, чтобы просвещалась.

***

После катастрофического провала круглого стола на следующий день утром начальник регионального УФСБ вызвал Гаргалина.

Гаргалин ждал разгона, но не бывает худа без добра, вышло, к его удивлению, всё наоборот.

– Смотрел, смотрел круглый стол вчера. – добродушно улыбаясь, встретил Гаргалина начальник. – Хохотал до упада. Ты, Стас, придумал?

Отпираться было глупо.

– Я, генерал…

– Здорово! Превратил этого учёного в посмешище. Можно кассету в Москву отправить и закрыть его заявление. Только обрезать этого биолога, назвавшего его гением. Тут нестыковка. Можно обрезать?

Гаргалин опешил. Провалившийся в пух и прах круглый стол генерал оценил как успех. Было чему поразиться.

– Можно, разумеется… Только я не торопился бы и запись в Москву не посылал бы. Всё гораздо сложнее с этим креатином. Что-то он хитрит, и пока не могу понять.

Он предусмотрительно прихватил с собой аудиозапись своей беседы с Арбелиным, вырезав сегмент о негласном соглашении.

– Вот послушай, Ник, я с ним беседовал полмесяца назад. Почему и организовал круглый стол.

– Что ж, тебе виднее, ты у нас по интеллигенции спец. Давай послушаю.

Разговор с Арбелиным его поразил.

– Ты прав, – сказал он, прослушав до конца, – фрукт ещё тот. Гитлера изучил вдоль и поперёк. Повременим. Разбирайся, Стас, досконально.

Так неожиданно круглый стол зажёг Гаргалину зеленый свет и отодвинул сроки ответа в Москву. И это, к его радости, полностью укладывалось в негласное соглашение с Арбелиным. Пусть порезвится, а мы последим. И всё откроется и встанет на места без всяких экспертиз.

– Ты, генерал, сам в Москву позвони, чтобы не торопили.

Вернувшись в свой кабинет, Гаргалин вызвал Никшанова и Ляушина, верных своих слуг.

– Круглый стол вчера видели? – обратился к ним Гаргалин, как только они сели.

– Облажался телеведущий. – с ехидцей произнёс Никшанов.

Ляушин был осторожнее:

– Балаган устроили ...

Гаргалин не стал вправлять им мозги, не до того. Сказал коротко:

– Генерал приказал вывернуть этого горбуна наизнанку. Поняли?

Оба кивнули.

– Ты, Гедалий, покажи класс, впаяй жучки. А ты, Виталий Кутайсович, поставь на прослушку его домащний телефон и скачивай у оператора разговоры по мобильнику. Начинаем тотальную проверку.

Мечтавшие размазать старца по стенке помощники Гаргалина озарились мстительным сиянием глаз и самодовольными улыбками. Весь их вид говорил: «Уж мы ему вмажем!»

Обсудив все детали слежки, Гаргалин отпустил их и вызвал Ингу Мигачёву.

Сексагенты у Гагарина тоже были, а среди них лучшей была законченная сексуальная одалиска Инга Мигачева, красавица, к тому же наделённая врождённым вумбилдингом, безотказным бронебойным орудием выуживания подноготной у попавших в её сети мужичков: депутатов, бизнесменов, крупных чинуш, погрязших в коррупции. И учёной мужской братии вкупе с изобретателями-кулибиными. Была она после университета учительницей русского языка и литературы, совращала влюблённых в неё старшеклассников, за что и была с треском вышвырнута из школы. Гаргалин подобрал её на одной из юбилейных тусовок какого-то олигарха, на которую, как принято, приводили девочек-фотомоделей из специализированного на такого рода услугах ателье. Инга была лучшей и самой бесшабашной. Её-то Гаргалин выделил и притянул в спецагенты, чему девушка несказанно обрадовалась. После шлифовки в спецсексшколе ФСБ она стала его лучшим сексагентом. Специализацией Инги было ловко залезть в постель к намеченному Гаргалиным «клиенту» и, играя на мужском тщеславии и мужском гиперсексуальном аппетите, скачать из его башки сокровенные сведения о нём самом и его опасных для государства связях. Инга проделывала это мастерски легко и даже с циничным весёлым хохотком, убеждаясь, раз за разом, что владеет безотказно бронебойным оружием, перед которым не может устоять ни один самец, какие бы статусы у него ни были, будь он хоть самим президентом.