Текст книги "Чебачок к пиву. История одной мести"

Автор книги: Рим Фиктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

Эта вступительная тирада физика, произносимая очень скромно, настроила всех на сентиментально-иронический лад и все приготовились услышать некую очередную парадоксальность Невпопада к теме, предложенной Лукчанкиным.

– Мы все внимание. – с милой улыбочкой поощрил физика Яша Вьюгин.

– Мне важен научный факт. И его интерпретация. Вот у нас в институте служит лаборанткой Ниночка Чернавина. Не буду её описывать, потому что невозможно описать словами изумительную женскую внешность, движения тела и голос. Это надо только видеть и слышать. Действие её на мужчин просто магическое. Как-то я наблюдал такую картину. Обсуждаем в секторе у Ивана Сергеевича Никифорова одну проблему. Нас семеро, все со степенями и званиями, разговор профессиональный. Открывается дверь и входит Ниночка. И как по мановению волшебства все смешалось в кабинете Никифорова. О чем говорили? Все улетело. Немая сцена. Кто-то теребит галстук, кто-то поправляет причёску, хотя у него почти лысина. Никифоров непроизвольно встал, сел, опять встал. Аспирант Коля Шелунцов порозовел и остолбенел. Молодой, необстрелянный. Жутко было наблюдать. А она прошествовала своей изящной лёгкой походкой к столу Никифорова и передала ему папку с бумагами, проворковав «Иван Сергеевич, директор просил срочно передать вам». И, ни слова больше не говоря, повернулась как-то воздушно, и проплыла, словно лебедь белая, к выходу. И только дверь закрылась, раздался общий вздох и все стали приходить в себя. Никифоров говорит: «Так, на чём мы, коллеги, остановились?». А никто и не помнит на чём. Отшибло. Свернули обсуждение и разбежались по своим секторам. Вот, господа, скажите, что это такое? Что за эффект? Ведь Ниночка даже ни на кого не посмотрела, кроме Никифорова. Зашла, передала бумаги и вышла. А впечатление произвела ошеломляющее. Просто замерли все как лягушки перед удавом. И это продолжается у нас уже три года.

– А она замужем? – задал несуразный вопрос Вьюгин, ещё не сообразив, что начинается катастрофа.

– А не всё ли равно?! – удивленно воскликнул Невпопад.

Все хмыкнули. Становилось весело.

Вьюгину пришлось реабилитировать себя:

– Ну… может все в неё тайно влюблены, раз она такая раскрасавица.

Ничего нелепее придумать было нельзя.

Физика это покоробило.

– Я, господа, моногамен. И потом, я всё же исследователь, экспериментатор. Меня интересует все непонятное. Наука ведь как занятие криминальным расследованием. Проникновение в тайны. Для меня феномен Ниночки Чернавиной – тайна. Может фасцинетика и проникает в такие тайны? Вот и в журнале об этом написано. – Он показал на журнал, который листал биолог. – За раскрытие тайны воздействия на мужчин Ниночки Чернавиной я поклонился бы автору в ноги.

– Ну вот ещё не хватало нам обсуждать сексуальные проблемы. – взвилась дородная Дурандина. – Тысячи лет строят теории. Какие тут могут быть секреты? Межполовая коммуникация, сексуальные инстинкты. Что еще неясно? Зачем фасцинетика? Надо так честно и сказать – флиртология, верно Жанна Арнольдовна заметила.

Мужчин это категоричное заявление несколько обескуражило.

Тут в игру вступил молчавший до того биолог Бубенчиков:

– Всё дело, Григорий Максимович, в тестостероне. Ниночка забросила в вас гормон тестостерон, вот вы и повелись.

– Забросила?! – обратил к Бубенчикову недоумённое лицо Невпопад. – Она на нас даже взгляда не бросила. Только на Никифорова. Ничего не забрасывала.

– Это я на биологическом языке. – Бубенчиков снисходительно улыбнулся. – От появления красивой особи женского пола у особей мужского пола происходит мгновенный неконтролируемый вброс в организме тестостерона, гормона мужского возбуждения. Вот в этом смысле она забросила в вас всех сразу этот самый тестостерон. А реакция на него как раз такая, как вы и описали. – он многозначительно ухмыльнулся: – Бывает и хуже, вы как-никак интеллигентные мужчины. Другие чуть ли не в обезьян превращаются.

Невпопад был физиком, ему важно было понять процесс: раз произошёл некий вброс внутри организма, то благодаря какому внешнему физическому воздействию?

– Но от какого физического воздействия это происходит? – задал он вопрос Бубенчикову.

Бубенчиков показал на журнал:

– Автор очень точно описал – благодаря сигналу, и этим сигналом является тело.

– Так-так, – начал проникаться пониманием Невпопад, – значит, мы увидели тело Ниночки и оно через зрительное восприятие произвело в нас вброс тестостерона. Так?

– Очень верно. Мгновенно и неподконтрольно. Для вброса тестостерона нужен соответствующий сигнал, этим сигналом и явилось тело Ниночки.

– Хорошо. Но вот заходит, предположим, к Никифорову наша бухгалтерша Фаина Григорьевна весом килограммов под сто двадцать, и проходит к столу Никифорова походкой гиппопотама. Тоже тело и тоже женского рода. И ноль внимания, её как бы и не видят, на течение беседы нисколько не влияет, разве что досада появляется. Потеет она изрядно. А ведь мы её тело все видим. Сигнал налицо, а волнения – ноль.

Невпопад отличался ещё одним шокирующим свойством: говорил напрямик и часто опускал дипломатические тонкости, что слушающих его вздёргивало. За круглым столом сидели две весьма габаритные особы и они тоже изрядно потели. От сравнения бухгалтерши с гиппопотамом они вздрогнули; походки у обеих были тяжеловаты и они об этом знали.

– Верно, тело у бухгалтерши тоже сигнал, да не тот, чтобы мощный вброс тестостерона спровоцировать, – рассмеялся Бубенчиков. – А у Ниночки тело красивое, такое, какое мужчинам нравится. Это сигнал очарования, фасцинация. У бухгалтерши тело лишено очарования, вот вы на него и не повелись. Хотя, ради истины, добавлю, как биолог, что даже и тело бухгалтерши вброс тестостерона создаёт, только в незначительной дозе. Она ведь тоже женщина, а реакция на вид женщины у мужчины – вброс тестостерона. Хоть чуточку, но непременно. Так эволюция устроила. Поэтому и говорят, нет некрасивых женщин. Возможно у кого-то вздёрнет тестостерон и от вида Фаины Григорьевны. – Бубенчиков обратился к Вьюгину: – Позволено ли будет рассказать коротенький анекдот на эту тему?

Теряющий связь Вьюгин растерянно кивнул:

– Если в тему…

– Анекдот из времён Древнего Рима. У римлянина Кадмуса была жена, от вида которой дети плакали в ужасе. Друзья ему и говорят: «Как ты можешь жить с такой уродиной?». А Кадмус был пропойца. Он им и отвечает: «С каждым стаканом вина она становится мне всё краше». Алкоголь блокирует критику разума, сигнал даже непривлекательного женского тела производит мощный вброс тестостерона и женщина превращается в красавицу.

– Так вот почему в народе говорят «Не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки»! – ухмыльнулся профессор Пётр Замошкин.

– Конечно! – поддакнул Бубенчиков. – Но главное всё же – это бурная тестостероновая реакция мужчин на красивое женское тело. Тут уж пиши пропало.

– Точно! – воинственно оглядел всех Замошкин, и поделился своей осведомлённостью. – Вот исторический факт действия тестостерона на Альберта Эйнштейна. Я у главы нашей диверсионной разведки генерала Павла Судоплатова вычитал в его мемуарах. В КГБ узнали, что Эйнштейн очень падок на красивых женщин, и вывели на него нашу красавицу и умницу Маргариту Коненкову, жену знаменитого скульптора Коненкова. И она доверчивого гения запросто окрутила, он ей даже стихи посвящал. И добыла много полезной информации для нашего проекта атомной бомбы. Тестостерон на службе государственной потребности! – Замошкин рассмеялся своей удачной формулировке.

– Ну, знаете! – не выдержала Раиса Дурандина. – Вас, Пётр Ильич, послушать, так не было бы у нас атомной бомбы, не будь красоток в КГБ! Фасцинация, видите ли, из Эйнштейна все атомные секреты вытянула. Навыдумывали. Не хватает только ещё личным тестостероновым опытом поделиться.

Почти все сидящие за круглым столом знали, что профессор Замошкин втюрился по уши в студентку и ради неё оставил жену. Намёк Дурандиной был встречен весёлым переглядом. Кто-то даже прыснул.

– А вот Арбелин всё подробно и объяснил. – сказал биолог, кивнув на журнал.

– Про атомную бомбу, что ли? – как-то странно хихикнула Траухтенберг.

– Фасцинация вполне как атомная бомба действует. С ума может свести! Так у Арбелина написано. – иронично усмехнулся Бубенчиков.

Григорий Невпопад, не знавший о грехе профессора Замошкина, всё ещё не унимался насчёт феномена Ниночки:

– У нас ведь в институте катастрофы начались. Директор наш, многоуважаемый академик Илья Владимирович Нуйкин перевёлся на Север от греха подальше.

– Что тестостерон взыграл, согрешил с Ниночкой? – не сдержал обывательского любопытства Лукчанкин.

– Да что вы! – отмахнулся Невпопад. – Задержалась она у него в кабинете дольше пяти минут. Он не выдержал и рухнул перед ней на колени и давай лепетать о любви. А тут бухгалтерша дверь открывает. Гоголевская сцена.

Все дружно расхохотались. Тема явно уходила в сторону и у Вьюгина началась паника.

– Так и уволили бы эту Ниночку. – зло бросила Дурандина.

– За что?! – возмутился Невпопад. – Она же ни единого повода не дала. И никому не давала все три года. Холодна, как сталь. Она какая-то ничья, отстранённая. Может поэтому все от неё и без ума? – он повернулся к Бубенчикову, как бы вопрошая его. – А работает просто отлично, в наш век поищи-ка такую лаборантку. У нас случай год назад был. Приехал на стажировку молодой специалист, этакий мачо. И, ясное дело, давай на Ниночку глаза пялить. Тестостерон взыграл. Да мало того, решил её охмурить и в коридоре, когда рядом никого не оказалось, за талию её обнял. Скорую пришлось вызывать.

– Скорую? – ахнула Жанна Арнольдовна. – Упала в обморок девочка?

Невпопад рассмеялся счастливым смехом:

– Она ему коленкой очень удачно в самое нужное место попала.

Студия замерла.

– А вы говорите влюбились и прочие намёки в её адрес нехорошие. – отрезал Невпопад, сердито посмотрев на Яшу. И добавил. – Психолога приглашали.

– Психолога? – удивилась Траухтенберг.

– Ну что-то надо же делать. Пригласили доктора психологии. Она тайно понаблюдала за Ниночкой.

– И что?

– Дала заключение, чтобы дольше пяти минут ей возле мужчины не находиться. Гормональный фон в мужчинах максимально вздёргивает. Теперь мне понятно, как это происходит, Аркадий Иванович объяснил. Фасцинация женского тела. Психолог порекомендовала перейти с Ниночкой на короткий телеграфный стиль. А я даже эксперимент осмелился провести с Ниночкой, на свой страх и риск пригласил её в кино, на «Сталкера» Тарковского.

Уж лучше бы Невпопад эту фразу не произносил. В кино? Это прозвучало после всего, что он поведал о гипнотическом влиянии Ниночки, как затравка к детективной истории. Засветились азартным любопытством глаза у всех присутствующих мужчин.

Вьюгина уже никто не видел и не слышал, и когда он обратился к круглому столу «Но, господа…», под два метра ростом Пётр Замошкин встал, заслонил его от камер, вежливо отодвинул за пределы видеообзора и прошипел «Исчезни», забрав у него микрофон. Вернувшись на своё место, он взял на себя функцию ведущего:

– Нашего телеведущего срочно вызвали. Продолжим, господа.

В эмоциональной захваченности он начисто забыл, что всё происходит на глазах у тысяч телезрителей.

Круглый стол готов был слушать Невпопада о его киноэксперименте.

– Ну, ну, и что же? – подзадорил Замошкин Невпопада.

– Она согласилась. А я, надо сказать, самый в институте стойкий и её влияния на меня минимальны. У меня жена. А эксперимент задумал исключительно ради спасения института.

– Да рассказывайте же! – воскликнула Жанна Арнольдовна.

– Сели, свет погас. – как заправский колдун продолжал рассказ Невпопад. – Чувствую себя неуютно – флюиды какие-то пробрались до кожи. Ниночка меня за руку взяла. А потом вдруг этак легонько потянулась, приникла ко мне и прошептала: «Григорий Максимович, я посплю, а вы смотрите, что-то мне не очень вся эта нудятина с болотом». И нежно так головку на моё плечо положила. Я и обмер. Мурашки по позвоночнику. Так до конца и просидел как столб, а она на плече посапывала.

Студия слушала, затаив дыхание.

– Фильм закончился, я сжал её руку и разбудил. Она произнесла «Уже? А я во сне плавала…плавала…»

– И всё? – произнесла Дурандина разочарованно.

– Не всё. Проводил я её домой на такси, чтобы пораньше отлипнуть. А она как-то странно на меня посмотрела, но ничего не сказала. Захожу домой ни жив ни мертв. А жена, только дверь открыла мне, ойкнула и на меня уставилась. Оказывается, я страшно изменился.

– Как? Как? – заговорили все сразу.

– Вот таким стал, как вы меня видите. А были только редкие сединки. Стал крепко седым. Жена чуть в обморок не упала. Я ей рассказал. Она ходила смотреть на Ниночку.

Интрига продолжалась, но время передачи стремительно шло к концу.

– И чего вы все в ней нашли? – сказала мне жена. – Она-то думала, что Ниночка меня приворожила. Верит жена в магию, чёрных кошек боится. Тоже фасцинация?

Город стонал.

Тут биолог встал и произнёс:

– Господа, пролистав журнал, я понял, что изобретение господина Арбелина гениально. Оно и биологии касается на сто процентов. И психологии. И теории коммуникации. Извините, я дальше в маразме не участвую.

И пошёл из студии, на ходу швырнув журнал на столик.

Время эфира закончилось, операторы вырубили студию.

Круглый стол с треском провалился.

Редактор Королёв после такого конфуза вышвырнул Вьюгина со словами «Чтоб на порог нашего канала за версту не показывался!»

Гаргалина от злости трясло, коллективного мнения не получилось, помыслы опустить фасцинетику до банальных истин о флирте были посрамлены. На глазах у всего города! Никого уже не интересовала фасцинетика и её автор, все бросились с жаром в обсуждение феномена Ниночки Чернавиной. Возможно, даже и придуманной Невпопадом. Как-то очень уж весело оглядывал он гуманитариев, собравшихся в телестудии.

Итог организованной Гаргалиным экспертизы в форме круглого стола на телевидении Арбелин понял так: Гаргалин и участники круглого стола презрительно бросили ему и фасцинетике перчатку.

Арбелин перчатку поднял и вызов принял. Теперь оставалось только зарядить как следует фасцинетику и произвести ответный сокрушительный выстрел. Выстрел экспериментально организованным научным фактом.

***

Примчались разгневанные Альфа с Денисом.

Альфа пылала от ярости и с порога взвилась.

– Юлиан Юрьевич, они что, идиоты?

Денис бросил сдержанно:

– Охлопусы.

Арбелин остудил их гнев:

– Охлопусы, это точнее.

Альфа не унималась:

– Тогда уж шушера охлопусная!

Арбелин рассмеялся:

– И откуда только у тебя такие словосочетания берутся, Альфа!

– Плохие?

– Очень точные и фасцинативные. Но эта шушера всё же заслуживает снисхождения. Не будем слишком строги. Большинство из них почти не виновато. Их втянули и они, будучи внушаемыми охлопусами, вляпались.

Всем неблаговидным поступкам людей Арбелин всегда искал объяснение и оправдание, пытался понять смысл и побудительные мотивы. Может быть человек хотел как раз добра, да запутался. А может попросту заблуждался от недостатка ума. Или кто-то его одурачил и одурманил, внушил, что так надо. Да мало ли какие могут быть причины для совершённых пакостей. Все ошибаются. Вот и увидев состав круглого стола и поймав тайну раскрутки сценария ведущим, он хоть и был разгневан, но быстро остыл и старался понять мотивы всех участников.

– Альфа, ты слишком к ним строга. Там все разные люди, не все идиоты. Тот же физик, ведь умница, он им все карты смешал. Или профессор Замошкин. Как он ведущего турнул, а?

– Но из большинства лезли просто какое-то шизоидные фекалии!

– Ну не любят они меня, пойми ты и это. На отношении ко мне и зацепил их на крючок Гаргалин. Там же политологи, философы, психологи, и у всех на меня руки чешутся. Замысел режиссера этой комедии прост – использовать их для шельмования фасцинетики. Режиссер спектакля – Гаргалин, ему это надо для отписки в Москву под видом коллективной оценки видными учеными и так далее. Ловко придумал, ничего не скажешь. А этот шпингалет, ведущий – его подручный. Ему главное – покрасоваться.

– Моська! – гневно вставила Альфа.

– Не моська, а мопс. Охлопик. – рассмеялся Арбелин. – Ну, возможно, еще Миринков посвящен был в сценарий, но вполне достаточно и его лютой ненависти ко мне. Так и не пойму до сих пор, с какого потолка он невзлюбил меня, мы с ним никогда нигде не пересекались. А остальные – самые натуральные наивные охлопусы. Их зацепили на искреннем и добросовестном заблуждении. Почти все они в той или иной мере ещё и профессиональные политпиарщики, политтехнологи выборных кампаний. И знают меня исключительно как политконсультанта, я ведь ни одних выборов не пропустил, всегда кто-нибудь меня нанимал. И всем им от меня доставалось. Иным крепко доставалось. Отсюда и нелюбовь. Кто же может спокойно отнестись к проигрышам? А обо мне как учёном-исследователе никто из них не знает, не удосужился. Они-то все в политбаталиях по уши, это их стихия. А для меня выборы – только заработок, второстепенное занятие. Но они же этого не знают, им неведомо, что я исследователь, а не пиарщик. Вот они и перепутали фасцинетику с политтехнологиями, превратив её в придуманный мной приём по разводке политиков на бабки, как выразился Матвеев. А он – прожжённый политпиарщик, плут, какого сам Геббельс взял бы на службу с удовольствием. Лет пять назад в Интернете на своём сайте хвастался, сколько он написал левых дипломов и кандидатских диссертаций. Ему и невдомёк, что хвалится преступлениями.

– Вот откуда напекли этих остепенённых охлопусов! – гневно воскликнула Альфа.

– Он как раз один из тех, кто их выпекал. Он и сейчас где-то там, при кремлёвских пиарструктурах ошивается. По сути, все они – жертвы профессионального идиотизма, всё и вся рассматривают и оценивают исключительно с позиций психиатрической профессии политтехнологов. Как в анекдоте. Девушка влюбилась в парня, встречаются, наступает момент, когда он говорит ей «Ниночка, я тебя люблю, выходи за меня замуж», а она ему – «Милый, это у тебя не пиар?» Среди психопатологических профессий политпиарщики – одна из основных.

– А ещё какие?

– Ну, на первом месте сами психиатры. Среди них нормальных нет по определению. Очень шизофреничны многие журналисты. Им же приходится постоянно перенастраиваться. То кукуруза на Севере – спасение Родины, то кукуруза на Севере – дерьмо собачье, придуманное Хрущёвым. Тут свихнёшься. И запьёшь. Они почти все хронические пропойцы… А вот физик, учёный, не пиарщик, сразу вошёл в предмет, сразу начал с феномена и его объективности. Надо ещё сказать, что пойманы были участники и на крючок комедийности темы. Помните, с чего начали? С летающих тарелок, с астрологии, с шаманов. А когда разгорячились и взвинтились, ловкий Яша Вьюгин им и подкинул фасцинетику: «А как вы, господа, относитесь к объявленной Арбелиным науке фасцинетике? Наука это или лженаука?» Да ещё и процитировал про донжуанство вируса. Всех и понесло по инерции! Да ещё этот недоумок доктор искусствоведения Кропоткин. Это, говорит, не стопроцентная наука. Ну не кретин? Где он видел стопроцентные и не стопроцентные науки? Вот дотошный физик и зацепился: что, влияние Ниночки на директора института Нуйкина, это стопроцентная или не стопроцентная наука? А? Так что, Альфа, не виноваты они по большому счёту. Пойманы были на крючок и использованы по назначению. И погрузились в критическую захваченность. А если и есть какая-то всё же вина, так только изрядная их невежественность.

– Но разве не подлость обсуждать Ваше открытие без Вас?

– Конечно низость. Но им некогда было об этом думать, понесло их, сфасцинировал их ведущий, схлестнув с астрологией и колдунами, заузил сознание. Захваченность же ослепляет человека. Даже гениев.

Денис, внимательно слушавший оправдывающие доводы Арбелина, проговорил весело:

– А я от физика просто тащился. Как он всех их тряханул!

– Физик – это ошибка охлопика Вьюгина. И ещё биолог. Он их хотел вписать в свой сценарий, а они непредсказуемыми оказались. Физик их раздраконил на достоверности феномена, вытащив на обсуждение очаровательнейшую фасцинацию – лаборантку Ниночку. Я с физиком непременно увижусь. И попрошу с Ниночкой познакомить. Очень хочу попасть под её колдовские чары.

Альфа надула губки:

– Любите Вы, Юлиан Юрьевич, очаровательных красоток…

– Ого-го, ещё как! Но не всех. У меня половой отбор. Только каллипиги-статуэтки. Ни одной не пропущу! Всех препарирую. Профессия, Альфочка, такая у меня, фасцинетик я. И ты такой же станешь.

– Вы и меня препарировали? – Альфа засмеялась, озорно сверкнув глазами.

– В одно мгновение, в долю секунды, как только переступила порог. И занёс в высший разряд пирамиды женской фасцинации. Там, где у меня Мерилин Монро и потрясающая Кэтрин Зета-Джонс. Люблю её. Так бы и женился на такой.

– Но я же хромая!

– Ерунда. Это тебе даже идёт… шарма добавляет.

– Что же, мне значит хромой и оставаться?!

– Прости старика, Альфочка! Не надо оставаться. Но хромота-то тебя вовсе не портит, это я хотел сказать…

– Альфа, когда на тебя смотришь, никакой хромоты не замечаешь. –подтвердил Денис.

– Вот! Поняла? Точнее не скажешь. – подхватил Арбелин.

– Ладно, успокоили. А как быть с Гаргалиным? Он же провалился. Он наверняка в гневе на журналиста и физика. И отписку в Москву в таком варианте не даст. Уволят по профнепригодности. А Вы всех готовы простить.

– Верное замечание. Но прощаю я не всех. Когда явный злой умысел, я записываю человека в специальный список своих врагов для отмщения.

– И я хотела бы этим охлопусам отомстить. Возьмите меня в соучастники. –горячо прибавила Альфа.

– И меня тоже. – вставил Денис.

– И отомстим. – Арбелин рассмеялся: – Отомстим фасцинацией. Покажем им, какая она бывает. Надо придумать такую яркую, небывалую массовую фасцинацию, от которой у горожан крыша поедет и которую невозможно игнорировать. Как научный факт.

– Как здорово! Вы уже придумали?

– Думаю, Альфа, думаю. Мне Гаргалин разрешил произвести эксперимент и свести город с ума, надо заказ исполнить. Придумаю. А пока надо сообразить что-нибудь пробное, экспериментальное. Вроде торта и пингвинчика. Но покрепче.

Было уже поздно, заговорились, не заметили, что уже полночь.

– На сегодня хватит, – потёр лоб Арбелин. – Давайте отдыхать. Утро вечера мудренее.

Ребята уехали, а Арбелин ещё долго не мог успокоиться, всё прокручивал в памяти круглый стол. Заснул под утро.

Часть двенадцатая

САТУРНАЛИИ РИМА, ЕЛЕНА ТРОЯНСКАЯ И СЛЕЖКА ФСБ

***

И приснился Арбелину странный сон. И сон этот был вещий.

Природа сновидений не разгадана и по сей день. Какие таинственные нейронные процессы происходят в мозгу заснувшего, откуда в нём возникают эти фантастические калейдоскопы картин и лиц, замысловатых сюжетов и ужасов, воспоминаний из давно забытого и заглядывания в будущее вещими и пророческими предсказаниями – всё это науке пока неведомо. И формула Сеченова о снах как небывалых комбинациях былых впечатлений всего лишь указывает путь к разгадке, но не открывает двери в скрытый в глубинах мозга фантастический мир. Сны никогда не занимаются пустяками, говорил Фрейд. А чем же они непустячным занимаются?

Под воздействием ли трудной беседы с Гаргалиным, пошлых ли и анекдотических нюансов круглого стола или накопленного за последний месяц опыта фасцинирующих изобретений академии, мозг Арбелина выплеснул сон столь невероятной и, в то же время, переживаемой им чуть ли не как реальная фантасмагория, что как он ни сопротивлялся ему, никак не мог от него отлипнуть, пока психика не была буквально взорвана финальной парадоксально-шокирующей сценой.

Сон этот соединял сразу две загадочные ипостаси: он был эйдетический, воспроизводящий конкретных лиц, в точности повторяя их облик и движения, и одновременно галлюциногенный, выводящий всё происходящее в такую живую реальность, будто Арбелин в неё погружен вот тут, здесь и сейчас. За свою жизнь такого вида сны возникали в его подсознании всего раз десять, не больше, и они настолько впаялись в его память, что он мог воспроизвести, пересказать их в любую минуту, почти не теряя деталей. Не все они заканчивались чем-нибудь ужасным. В аспирантскую пору видел он галлюциногенный сон весёлый, в виде последовательной серии сюжетных кинофильмов, в которых действующими лицами были он, Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Был сон настолько галлюциногенного воплощения, что Маркс и Энгельс были буквально как живые, разговаривали, шутили, смеялись, общаясь с ним, молодым их учеником, которого они возлюбили. Сон этот был приятен, он проистекал из работы над главой диссертации, в которой аспирант Арбелин анализировал их взгляды на общение. Не удовлетворенный существующими переводами с немецкого на русский их выдающегося произведения под названием «Немецкая идеология», дерзкий аспирант вознамерился при плохом знании немецого языка перевести первую, самую нужную ему часть этого труда, где основоположники анализировали категорию Verkehr, с помощью словаря. И настолько захвачен был переводом и постижением сути этой категории, что отваливался ко сну под утро в изнеможении. А отвалившись ко сну, переходил во власть галлюциногенной виртуальности, в кинофильм, в котором Маркс и Энгельс обсуждали с ним нюансы Verkehr, подсказывали, спорили, шутили. И тут же, в кабинете Маркса или на веранде в саду, появлялись дочери Маркса, одна из них, прелестная Элеонора, волновала Арбелина, основоположники с улыбкой фиксировали его влюбленность, а Энгельс не уставал подшучивать над ним и советовал на Элеоноре не жениться, она-де взбалмошная и сведёт его с ума. А Маркс как-то очень серьёзно, наморщив могучий свой лоб, произнёс: «Мы с Фридрихом кое-что упустили при анализе Verkehr, великое изобретение человека разумного – интердиктивность, его способность сказать себе «Нет!», запретить сползание в потребительский и духовный маразм. Займись этим, нам уже некогда, мы диктатурой пролетариата занялись». Сон был чудесен, Арбелин рассказал его своему научному руководителю, а его жена, психиатр, настолько сном была очарована, что попросила разрешения его записать и использовать как пример в своих сноведческих изысканиях.

Сон, который увидел Арбелин этой ночью, был столь же красочен и галлюциногенно-реалистичен, но он был далеко не весёлый, хоть и карнавальный.

Уже внезапное впечатляющее начало сна зацепило Арбелина шоком – он увидел толпы обнаженных и полуобнаженных людей, причём почти всех толстых, распевающих песни и спешащих по улицам к видневшемуся вдали огромному зданию, в котором секунду спустя узнал Колизей, но Колизей был не разрушенный теперешний, а тот, из глубин веков, величественный и великолепный. Ещё пару секунд спустя Арбелин слился с толпой, стал её молекулой и участником раскручивающегося действа. Присмотревшись, он был поражен видом людей, с восклицаниями и песнями шествующими к Колизею: кто шагом, а кто бегом. Все они были вымазаны глиной и нечистотами, на шеях у всех висели фигурки-амулеты в виде миниатюрных фаллосов, у многих болтались прицепленные к поясу искусственные фаллосы или вырезанные из животных гениталии, шагах в десяти от него на носилках обнаженные негры несли огромный метра в три высотой фаллос, непонятно из какого материала вылепленный, но не тяжёлый, потому что несли его всего четверо и почти бегом. Арбелин прислушался к песенному гаму, начал различать слова и фразы, и шок возрос – всё произносимое было в высшей степени похабным и матерным, причем произносилось со страстью и восторгом. Да это же римские сатурналии, пронзило Арбелина, он попал на праздник древнеримского Бога Сатурна! Но почему же все толстые, неужто в Древнем Риме человечество тоже ожирело, пронеслось в мозгу и тут же пропало, уступив место лицезрению выбежавшей из проулка стайки девушек, обнажённых и столь же невероятно разукрашенных и похабно кричащих в адрес мужчин оскорбительные непристойности, что вызвало их ответный гомерических хохот и мат. Но что это? Не переставал дивиться Арбелин: прислонив одну из белокожих женщин к стене, некий огромный эфиоп, явно раб, совершал с ней половой акт и она не только не сопротивлялась, а с визгом ему помогала.

Арбелин погрузился в массовое, весёлое безумство древнеримской сатурналии. С него сами собой спали одежды и он тоже превратился в хохочущего голого участника разнузданного спектакля, только что не вымазанного дерьмом и без срамных прицепок. Поразило его то, что вся эта несущаяся к Колизею толпа держала в руках бутылки и банки с пивом, приникая к ним на ходу и обливая друг друга, а как только банка или бутылка опустошалась, каждый хватал новую, услужливо стоявшую на столах по обочинам. Сатурналия слилась с пивным раздольем и Арбелин прихватил одну из банок, чтобы не отличаться от всех.

У входа в Колизей стояли два огромных эфиопа. Увидев хоть и обнаженного, но пока ещё не вымаранного Арбелина, они мгновенно окунули откуда ни возьмись появившиеся ведра в расположенные рядом с ними бочки и вывалили на голову новоиспеченного участника сатурналии кучу дерьма. Арбелин стал как все.

Проскользнув в Колизей, он был потрясён его сияющим великолепием. Все, кто через множество входов вливались в Колизей, занимали места, продолжая петь и выкрикивать скабрезности. То тут, то там взгляд Арбелина натыкался на совокупляюшиеся пары или небольшие группы. Промискуитет, мелькнуло в голове, вот она первозданная золотая эпоха Сатурна.

Спустя секунду, как по волшебству, Колизей уже заполнился до отказа. По рядам ходили обнажённые девушки в розовых фартучках и разносили пенистое пиво в кружках.

Стотысячная зрительская масса вдруг заорала хором «Сатурн! Сатурн!!»

И мгновенно воцарилась абсолютная тишина. Дверь на арену отворилась и два ряда голых, черных как смоль, нубийцев внесли огромные носилки, устланные роскошными коврами, со сверкающим золотом постаментом и царственным троном с двумя внушительного размера фаллосами на спинке, на котором восседал в царских одеждах и в блистательной короне Бог Сатурн собственной персоной, и не манекен, а живой, подвижный, восторженно осматривающий трибуны.

«Слава Сатурну!» – вновь заорала стотысячная масса. Но что это? Арбелин не верил своим глазам – Сатурном был… Яша Вьюгин! Арбелин вспомнил: в сатурналиях выбирали кого-нибудь и наряжали богом Сатурном, все как один поклоняясь ему и оказывая царские почести, но в конце празднования его убивали и съедали. Арбелина ударила дрожь, Вьюгина стало жалко. Сатурна-Вьюгина вынесли на середину арены. Он встал и крикнул, и голос его был как раскат грома: «Прошу всех встать!»

И стотысячная масса встала и замерла.