Текст книги "Чебачок к пиву. История одной мести"

Автор книги: Рим Фиктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

И надо же такой подмоге случиться! Он наткнулся на форум, на котором Арбелину промывали косточки. Ах, какое это великое изобретение Интернет с его сетями и форумами! Свечку надо ставить изобретателям! Вот она, подноготная, которую так любил и смаковал Никшанов в креатинах, подбрасываемых ему для просвечивания вдоль и поперёк Умником. Псевдоучёный, пиарщик, прелюбодей и т. д. и т. д. Никшанов успевал только глотать сладкие подробности. Особенно весело позабавило запущенное каким-то анонимом остроумное уничижительное сравнение Арбелина с профессором Выбегалло из «Понедельника начинается в субботу» братьев Стругацких. Стругацких Никшанов любил.

Вдруг наткнулся на пост Кисельчука, известного в Бурге политтехнолога и их тайного агента, подбрасывавшего Умнику информацию о городских политгруппировках. Странно, зачем это он засветился под своим именем, а не использовал «ник». Запись Кисельчука была короткой, как боксёрский удар, и едкой, как укус осы: «Не устраивай балаган, старый дурак. В твоём возрасте о душе пора думать, а не о пиаре». Крепко врезал!

А вот и на каком-то московском форуме проехались по креатину. Некто под ником Alex исторгнул на креатина сарказм: «Конечно, сейчас ему уже ничем не поможешь, он застрял в своей системе представлений, но ведь когда-то давно ему можно было объяснить про вероятность, информацию, энтропию и логарифмы». Уничижительно. А вот ещё сарказм какого-то поэта Ефима Румянцева о сайте креатина: «нормальным дизайном, впрочем, как и настоящей наукой там и не пахнет». А вот совсем уж сатирическое: «Корневым словом в названии новой «науки» является частица ФАС. А «ФАС» – это не Федеральная Авиационная Служба, как вы могли подумать невзначай, а вполне конкретная команда, отдаваемая проводником сторожевой собаке».

Посмеялся от души Никшанов. И вдруг оглушило его ещё более ошеломительным известием: не четыре, а пять жён у динозавра Арбелина-Выбегалло, причём каждая следующая моложе предыдущей, а последняя и того страшнее – аж на сорок лет его моложе!

Астматик Никшанов задохнулся и полез за эфедрином. Чёрт подери, этот старик совсем сумасшедший, мало того, что провокаторские проекты подбрасывает, он ещё и сексуальный маньяк! Это был перебор для строгих супружеских принципов Никшанова, ни разу не изменившему своей жене за все десять лет жизни с ней.

И ему до нервного зуда захотелось увидеть этого старикашку-маньяка. Просто увидеть, каков он этот человек, живущий по адресу такому-то, как он выглядит, какие у него глаза. Что это за экземпляр такой рода человеческого. И он наметил съездить и посмотреть на Арбелина.

Глянул на часы. Три часа всего, успеет. Быстро закрыл бумаги в сейф, выключил компьютер и чуть не бегом двинулся к своему «Форду». Он даже не подумал ещё, как же сможет увидеть Арбелина. А пока ехал, придумал самое простое проверенное средство – позвонить в его квартиру, притворившись кем-то ищущим какого-нибудь Иванова-Сидорова. Если Арбелин дома и откроет дверь, то и явит Никшанову своё обличье в самом обычном домашнем виде, в абсолютной естественности и непритворстве. А ему, опытному физиогномисту, достаточно двух секунд, чтобы понять, кто он и чем дышит. Только бы оказался дома.

Руки астматика вспотели от волнения. Никшанов остановился и вдохнул ещё одну порцию эфедрина.

Приехал к дому Арбелина он в четыре часа. И ему повезло – Арбелин оказался дома и открыл дверь.

– Прошу прощения, – как можно проникновеннее произнес Никшанов, – мне нужен Шустиков Сережа, квартира 77.

– Шустикова Сережи по этому адресу нет, ошибка, – вяло отреагировал Арбелин, пронзив Никшанова гипнотическим взглядом глаз необычайного, чуть ли не антрацитового цвета, – номер дома какой?

Растерявшийся от острого взгляда Никшанов всё же сумел прикинуться и добавил к номеру дома Арбелина букву «б»:

– Репина, 12–б?

– Это рядом, здесь 12–а. Извините.

Арбелин закрыл дверь.

Мельком, буквально в долю секунды, когда Арбелин, закрывая дверь, чуточку повернулся, хватило Никшанову, чтобы зафиксировать горб. «Старик-то ещё и горбат!» – пронеслось в мозгу. Это было уж совсем чересчур. Пять жён горбатого превратились в яркую образную метафору, в кинокадры в богатом воображении Никшанова, привыкшего представлять пороки клиентов в картинках. Пять красавиц одна другой моложе, горб и Шехерезада.

Оставалось перевести дух и переварить увиденный образ.

У Никшанова горба не было и была у него одна-единственная жена Зинаида, курица, как звал он её по-свойски, и ей это почему-то нравилось. А про себя в минуты злости, узнавая об очередных наставляемых ему родимой курицей рогах с очередным спортсменом, – курица работала медсестрой в спортивном меддиспансере и была сексуально ненасытна, – называл её сукой. Но терпел, знал, что другой такой жены ему не сыскать, да и сынишку, Гарика, любил больше жизни. Зина, похотливо и грубо насыщая плоть со спортсменами, была с ним нежна и заботлива, как мать, а ему с астмой и кучей комплексов только такая жена и была нужна. Да, курица и сука, но родная, мать Гарика, и заботливая подруга. Её сексуальную похотливость он прощал, такой уж она уродилась, гены, ничего не поделаешь, тем более сознавал и признавал Никшанов свою в этом отношении ущербность. И было в курице ещё одно магическое свойство – её нежная бархатистая кожа источала целительный запах, от которого астма отступала и, уткнувшись в её грудь, вдыхая этот целительный аромат, Никшанов засыпал крепким беспробудным сном ребёнка. Ему постоянно нужно было лекарство от изнуряющей болезни и лучшим лекарством было тело курицы. Но как он завидовал и как неистово ненавидел мужиков-жеребцов, этих биологических тупых самцов, трясущих гениталиями! До скрежета зубовного. И вот Арбелин, горбатый старикан с пятью жёнами и кучей детишек. И вовсе не тупой, скорее наоборот, хоть и сумасшедший. Нишанову захотелось его уничтожить, размазать по стенке, стереть в порошок и пустить по ветру. Он люто его возненавидел.

***

Гедалий Ляушин со своей специализацией выслеживать, подглядывать, подслушивать тоже наметил в плане своём на этот день увидеть фигуранта вживе, желательно в движении, посмотреть, где живёт, заснять на всегда бывшую при нём миниатюрную видеокамеру или сфотографировать, если удастся приклеиться, и соединить всё это с информацией, которую выдаст червяк, как звал он про себя Никшанова, которого всегда опасался, зная его изощрённость в доносах и распускании порочных слухов. Не раз бывал его жертвой.

Но план Ляушина затрещал по швам и был разрушен самым нежданным образом, ввергнув его в панику и стресс.

Он приехал к дому Арбелина гораздо раньше Никшанова, в начале одиннадцатого. Поставил свои дряхлые «Жигули» у подъезда с квартирой Арбелина, осмотрелся, готовясь усидчиво поджидать, когда выйдет Арбелин. Фотографию его, присланную Никшановым, внимательно просмотрел и впечатал в память.

Грело солнце, день выдался почти летний, деревья уже покрылись зелеными листочками, чирикали воробьи, порхали первые бабочки. Рай!

Однако не сиделось. Он решил посмотреть, на каком этаже квартира креатина.

Поднялся на лифте на самый верхний этаж и, спускаясь по лестнице, оглядывал номера квартир. Дом был шестнадцатиэтажный и устроен так, что на лестничную площадку выходили по три двери. Номер квартиры Арбелина «77» Ляушин увидел на восьмом этаже.

Спустился, уселся ждать. Терпение у него было натренировано годами высматривания, мог и сутки просидеть. Всегда запасал пару бутербродов с колбасой или какой-нибудь другой еды и литровую бутыль кока-колы. Устроился поудобнее и устремил глаза на дверь подъезда, приготовив камеру.

И вот тут произошло то, чего он никак не мог ожидать и что его пробрало дрожью до пяток.

Во двор въехала «Опель-Астра» нежно розового цвета, что сразу бросилось в глаза. Хороша тачка, отметил Ляушин с завистью. Умник на его приставания обновить ему «Жигули» на что-то поприличнее, вразумлял, скотина, что секретный агент не должен ничем привлекать внимание, а машиной тем более, и отказывал. Свой «жигулёнок» Ляушин терпеть не мог, ехидно называл «мерседесом», а куда денешься, служба требовала жертв. Подумывал даже устроить ДТП, чтобы расколотить эту рухлядь.

Но что это? Ляушин не сразу осознал оглушающую невероятность того, что предстало его взору. Шок опередил сознание и перечеркнул трезвый разум. Из «опеля» выскользнула нимфа, достала с сидения тросточку, закрыла дверцу и, прихрамывая, пошагала к подъезду Арбелина.

В глазах у Ляушина потемнело. Он увидел свою мечту. Боже мой, откуда она такая! Девушка с мальчишеской стрижкой была спортивно стройна и изящна, прихрамывание не только не портило пластики её тела, но даже добавляло шарма, а для Ляушина было священным символом высочайшей сексуальности, какую только он мог представить и о какой мечтал всю жизнь. В ладно сидящих брючках, в белой кофточке и тёмносиней, под цвет брюк, жилетке, к подъезду, опираясь на тросточку и прихрамывая, двигался Идеал Ляушина.

Женщин Ляушин любил по-своему, по-особенному. Обычные и даже красотки, на которых мужчины глаза пялили, не вызывали у него никакого интереса, он был к ним равнодушен. Зато когда на глаза попадалась хромоножка или какая-нибудь искривленная телом, особенно полиомиелитом, он трепетал. Началась и закрепилась эта его особенность в армии. Взвод конвоиров посещал всем составом одну хромую, тихую и необычайно похотливую девицу лет под тридцать. То, что она хромоногая и с каким-то странным вывертом левой ноги, их не смущало. Как сказал один известный драматург, длина и красота женских ног в постели теряет значение. Кривизну её ног солдаты игнорировали, они получали в наивысшей степени отдачи то, что ждали, – хромоножка своё дело знала превосходно, иначе у неё не было бы клиентов. Ляушин, совсем неопытный по женской части юнец, получил от хромоножки первый раз в своей жизни настоящее мужское наслаждение, которое его изумило, так как не шло ни в какое сравнение с тем, что он получал от онанизма, которым утешался с двенадцати лет. И он в беспутную хромоножку втрескался по уши. И во второй раз ощутил еще большее наслаждение, когда провёл рукой по её искривленной, странно подёргивающейся ноге. С тех пор он в очереди к её прелестям пристраивался последним и это давало ему то преимущество, что он подолгу страстно смаковал свою физическую сплетённость с хромоножкой. Та это его особенное отношение к ней сразу учуяла, её это увлекло, и она дарила ему самые разнообразные повороты туловищем и ногами. Солдат уже ничего не интересовало, каждый излил накопленное за неделю, а то и за две, и Ляушину доставалось пиршество никем не подгоняемого гурмана. И хромоножка уже не напрягалась, а только расслабленно извивалась, что Ляушина и подхлёстывало.

Но он не был ещё тем изощрённым психологом, каким стал спустя десять лет, когда был внедрён женой к Гаргалину, начитался нужных книг и прошёл всяческие курсы и тренинги. Он не знал, что первый оглушительный сексуальный опыт и закрепление его повторением формирует зависимость. Он, быть может, остановился бы, поискал бы что-то другое, нормальное, как у всех парней. Но он ничего ещё не понимал и потому превратился в сексуального фетишиста, фетишем же для него стали женщины хромые и искривлённые, только с ними он получал то, что донжуаны имели с красавицами.

А став зрелым мужчиной, Ляушин открыл буквально охоту на хромоножек. И он их всегда находил и приманивал, так как его страсть не укрывалась от них и они пылко шли ему навстречу. Он их любил, а что женщине надо, кроме истинного трепетного чувства обожания её такой, какая она есть.

Тяга к хромоножкам некоторое время его все же несколько комплексовала, ведь понятно же, что она отличала его от всех нормальных мужиков. Но избавиться от этого некомфортного застревания помог Альберт Эйнштейн. Вычитав случайно в каком-то журнале, что Эйнштейн был женат на хромоногой сербке и страстно её любил, Ляушин не только успокоился, но даже возгордился своим сексуальным пристрастием: он такой же, как сам Эйнштейн!

Гаргалин об этой тайной аномалии своего подчинённого узнал от первого интригана и доносчика Никшанова. Секретная квартира-явка, которая была в их владении и служила для тайных встреч с завербованной агентурой и рядовыми сексотами, была снабжена Никшановым прослушкой и видеонаблюдением. Вот как-то Гаргалин и увидел, что проделывает его верный кадр с какой-то зачуханной бомжеватой хромой, которую приволок в эту квартиру. «Что ж, – сказал себе Гаргалин фразой из популярного кинофильма, – у каждого свои недостатки, лишь бы работал хорошо». А Ляушин работал не хорошо, а отменно.

***

Кровь отлила, Ляушин побледнел, мобилизовался. Мелькнуло: «А что если она к креатину?»

Нимфа прошла половину расстояния от машины до подъезда. Ляушин пришёл в себя, мгновенно выскочил из своего «мерседеса», собранно, стараясь не суетиться, широко шагая, пошёл вслед и поравнялся с девушкой прямо у двери в подъезд, ощутив дурманяще нежный запах её тела.

Девушка набрала номер квартиры на домофоне – 77. Увидев это, Ляушин впал в животную ярость и если ничем это не выказал, то только благодаря профессиональной натренированности психики – быть всегда невозмутимым как самурай. Но внутри, внутри всё клокотало. Мечта, идеал и старикан!

– Юлиан Юрьевич, это я, Альфа. – произнесла нимфа грудным бархатистым голосом, удивительно мелодичным и волнующим, что добавило Ляушину восхищения. Тело, хромота, запах, голос… С ума сойти!

Дверь в подъезд открылась.

И Ляушина понесло, профессионализм дал сбой, пошёл насмарку. Разве недостаточно было того, что он узнал? Надо вернуться в свой драндулет и ждать, что будет. Выйдет ли она одна или с ним. Или надолго задержится. Так нет, опытный агент ФСБ сорвался и решил пойти на риск.

Ляушин вошёл в подъезд и двинулся к лифту вместе с мечтой.

Вошли. Он скромно отодвинулся, давая девушке простор в кабине лифта и вдыхая её божественный аромат.

– Вам на какой этаж? – вежливо спросила мечта.

Оглушённый Ляушин растерялся. На какой ему надо, чтобы следить? выше или ниже? – лихорадочно соображал отупевший мозг.

– Н..н..на седьмой. – не своим голосом вымолвил, наконец, опытный сыщик.

– А мне на восьмой. – сообщила девушка, улыбнувшись мягкой обворожительной улыбкой, и нажала на кнопку «7».

На седьмом этаже Ляушин вышел и, пока лифт поднимался выше, взбежал на полтора пролёта и затаился, прислушиваясь.

Звонить девушке не пришлось, креатин её уже ждал.

– Милости прошу, Альфа. – услышал Ляушин мужской и вовсе не стариковский, а молодо энергичный голос. – Какое у Вас впечатляющее имя.

«Донжуан хренов», – ругнулся злобно Ляушин про себя. Что ему оставалось делать? Только спускаться в «мерседес» и ждать.

Такого томительного ожидания не было у него во всю жизнь. Время медленно тянулось и чем дольше идеал не появлялась в двери подъезда, тем похабнее крутились в воображении извращенца возможные сценки общения в квартире 77. Там могло происходить всё то, о чём он мечтал! Ляушин стонал, изнемогая.

Прошло почти два часа. Он готов был мчаться с пистолетом в квартиру 77 и пристрелить старика.

Но вот появилась новая картинка. Подъехала невзрачная темно синяя «Ока» и из неё вышел худой, как палка, парень. Раскалённый мозг Ляушина зафиксировал «тощий как скелет», и проследил, куда скелет двинулся. А двинулся он к подъезду креатина. И вот когда скелет готов был набирать номер на домофоне, дверь открылась и появилась она, его мечта. Лицо её сияло, а щёки горели румянцем. О, Боже! Значит всё, что выплёскивало его воображение, там и происходило. Ляушин стиснул зубы.

Парень с нимфой разминулись как незнакомые.

Девушка пошагала к своему «Опелю», открыла дверцу, забросила тросточку и скрылась от взора.

Что делать, что делать? Ехать за ней? Или ждать старца?

Ляушин вдруг опомнился, вспомнил, что он на службе и надо выполнять задание Умника. Решил ждать. Записал номер «опеля», к вечеру у него будет о нимфе вся информация. Он связался по мобильнику со своими службами, чтобы разузнали всё возможное по такому-то номеру автомобиля «Опель-Астра».

Через два часа из подъезда вышел скелет.

Ляушин решил, что на сегодня хватит, отследит креатина завтра, и отчалил в подавленных чувствах, ругая себя последними словами за то, что не сумел заснять нимфу.

А через час появился Никшанов; вот ему-то посчастливилось лицезреть горбатого креатина в этот день.

Часть пятая

ДОЛГОЖДАННЫЕ УЧЕНИКИ

***

Арбелин назначил встречи двум, накануне запросившим по телефону его консультации: девушке с оригинальным именем Альфа – в одиннадцать дня, а юноше, Денису, – в час.

Не успела Альфа войти в прихожую, как профессионально зоркий Арбелин мгновенно оценил её прелестную телесную стать и поместил в высший разряд разработанной им теории фасцинации женских тел. А когда она вошла, то тросточка и прихрамывание не помешали Арбелину определить её еще более точно: тоненькая, а всего в ней было ровно столько, сколько надо, как сказал один известный философ о прелестях лечившей его медсестры. А когда Альфа проходила в кабинет, то диагноз Арбелина ещё более повысил её ранг – она обнаружила редкостное в прекрасной половине человечества качество так гибко и грациозно держать имеющееся при ней «сколько надо», что создавалось изумительное обаяние сдержанно-скромной сексапильности – высшее обаяние, каким может обладать женщина.

Девушка, которую так профессионально оценивал Арбелин с точки зрения созданной им науки, была совсем юной, не больше двадцати лет с небольшой разве что прибавкой. Ах, как изумительно держится, тайком оглядывал её с ног до макушки Арбелин, как стройна и пластична. И в голове его по привычке замелькали ассоциации с известными звёздами, заполнившими много лет создаваемый им банк тел красавиц, по которым он искал секрет телесного женского очарования, своеобразный индекс фасцинации тела. Сальма Хайек… нет, эта повыше и потоньше… Мерилин Монро… но та несколько вальяжна, эта построже… Роми Шнайдер… Николь Кидман… Брижит Бардо… да, пожалуй, вот этого типа! Арбелин ею восхищался. Но вдруг мелькнула в голове ещё одна ассоциация – струнка. В меру высокая, тоненькая, но не тощая, тростинка, но всё на месте, ножки как у газели, талия осиная, ягодички – мячики, походка – упруго-грациозная, вся в тонусе, формировал он анатомический образ. И лицо необыкновенно запоминающееся, притом скромное, мягкое. Статуэтка Родена! Довольный найденными сравнениями, Арбелин улыбался.

– Присаживайтесь вот сюда, в кресло. – показал он девушке.

Альфа, войдя в кабинет, была поражена интерьером. Такого она ещё не встречала. Широкое, почти во всю стену окно было скрыто прозрачными бежевого цвета шторами с изумительно красивым лёгким рисунком. Они гармонировали со светлоореховым цветом книжных полок и нежно кремовой окраской стен. Книжные полки были составлены в стеллажи от пола до потолка и занимали полторы стены, а стена при входе в кабинет была полностью увешана фотографиями, образующими своеобразную фотогалерею. В этот светящийся энергией, сияющий ансамбль лёгким яркожёлтым контрастом врезался натюрморт «Подсолнухов» Ван-Гога, копия, исполненная маслом, в изящной рамке. Он на секунду приковал внимание Альфы. От Арбелина взгляд Альфы не ускользнул.

– Нравится? – спросил он.

– Очень. Я Ван-Гога люблю, а «Подсолнухи» особенно. И «Звёздное небо в Арле».

– О, «Звёздное небо» бесподобно. Абсолютная фасцинация! Но у меня не получилось скопировать, никак не мог поймать настроение. Жуткая энергетика! А вот с «Подсолнухами» удалось, кажется.

– Замечательно удалось! Вы, Юлиан Юрьевич, ещё и художник?

– Мечтал, но не дано. Туповат. А копировать умудрился.– Арбелин гордо подбоченился. – Над «Подсолнухами» целую неделю трудился. Теперь не расстаюсь. С ними и умру.

Альфа перевела взгляд на стену с фотографиями:

– И фотографии сами делаете?

В голосе её звучало восхищение.

– А как же. – снова шуточно горделиво произнёс Арбелин. – С девятого класса увлёкся. Начинал с примитивнейшего «Любителя», теперь такой разве что в музее увидишь, а теперь у меня вполне приличная камера, «Nicon». Одно удовольствие.

– А почему вся стена?

Альфа спросила, поскольку видела такое обилие фотографий на стене в квартире тоже впервые. У неё с отцом было значительно меньше.

– Рекомедую мой опыт перенять. Если стен в квартире достаточно, хотя бы одну надо освободить для фотогалереи. Это можно сказать, реализация на самом себе экологической фасцинетики, которую я создаю. Если коротко – организация оптимизма и радости в собственной среде обитания. В среду обитания человека входит ведь не только ландшафт, поселение, дворы, но и квартира. Вот кабинет я и сформатировал в стиле экологической фасцинетики, чтобы абсолютно всё в нём от пола до потолка, от цвето-световой гаммы до художественных образов настраивало на радость и бодрый эмоциональный тонус. Тем более мы живём на Севере, солнечного света маловато, а мало солнца – меньше серотонина, возникает тоска и сонливость. В интерьер надо запускать побольше белого и светлого. И окна пошире – для солнца. Громадная помощь организму. А фотогалерея – это моя биография в картинках, мои мама с папой, я, любимый, в разном возрасте, начиная с младенчества, мои ребятки.

– Я вижу ещё Пушкина, Эйнштейна… А с кошечкой – это Юрий Кнорозов?

– Он самый. Вы его знаете?

– На Вашем сайте увидела. И прочитала о нём.

– Молодчина! Он – гений. Правда, никто этого ещё не знает. Я о его гениальности первый сказал. Не было бы его, я, пожалуй, не додумался бы до фасцинетики. Да, и заметьте, все фотографии жизнерадостные, с улыбками, со смехом, с иронией. Просыпаюсь утром, а они все мне подмигивают. Так хорошо на душе! Такое поднимается настроение!

Альфа воскликнула в восторге:

– Это же целительная фасцинетика!

Арбелин выразил удивление:

– Верно. И это знаете?

– Юлиан Юрьевич, я же Ваш сайт наизусть выучила. А страницу о целительной фасцинетике особенно. Я на психфаке учусь и выбрала специализацию «клиническая психология».

– Вон оно что! Ну, ну, давайте ближе к делу. Какие вопросы возникли ко мне у столь очаровательной современницы с клинической психологии?

– Юлиан Юрьевич, у меня вопросов много. Можно я сразу за два часа заплачу?

Альфа достала из сумочки деньги.

Арбелин взял деньги и отодвинул на край журнального столика, разделявшего их кресла:

– А кто Вам придумал такое эффектное имя?

Доверительность и мягкость голоса ученого, сняли напряжение, Альфа чувствовала себя так легко, будто пришла к давно и хорошо знакомому человеку.

– Мама придумала. Она любительница всего оригинального, вот и выдумала. По отцу она башкирка. Родственники её настаивали назвать по-башкирски Альфией, а мама им назло и назвала меня Альфой.

– И прекрасно назвала! – воскликнул Арбелин. – Альфа – первая, лучшая. Вам это имя очень идет, Вы выглядите лучше всяких похвал, а если у Вас ещё и с интеллектом всё в порядке, то имя в самый раз.

Комплименты ученого были бесхитростны и искренни, и Альфа не без смущения подтвердила его догадку:

– Я всегда и была первой.

– Отличница, спортсменка и просто красавица? – Арбелин засмеялся, цитируя известный фильм.

– Вот только хромая.

– Ну и расскажите. Что за беда случилась?

И столько было в интонации Арбелина сочувствия и тепла, что Альфе не пришлось искать повода, чтобы поведать, с чем и зачем она пришла. Ведь именно несчастье и привело её к Арбелину. Несчастье и неожиданное, словно с неба, избавление от него.

– Нас в горах лавиной накрыло. Сломало мне ребро, кучу синяков и ссадин по всему телу, сотрясение, и вот – раздробило коленную чашечку. Это я сейчас хожу сама, а год назад была в инвалидной коляске. Потом перешла на костыли. Папа меня вытащил, иначе так и осталась бы при костылях.

– А в горы-то Вас зачем понесло? Альпинистка? – ворчливо произнёс Арбелин.

– Увлекалась. Командой поехали на Тянь-Шань, в Киргизию. Там и накрыло.

– Ну что ж, бывает ведь и хуже, верно? А Вы только с тросточкой. Да она у вас еще и прекрасной работы. Очень красивая.

– Папа смастерил.

– И вытаскивал из коляски… Какой он у Вас молодец! Я потому спрашиваю, Альфа, что сам из поломанных. Вы ведь заметили, что у меня горб. Увы, родился я вовсе не горбат, был красив и строен как Аполлон. Попал в страшное землетрясение, в Армении. Угораздило меня туда поехать как раз в те дни. Ещё бы несколько секунд и нависшая надо мной балка раздавила бы череп. Успели вытащить. Перелом позвоночника и вот горб. И ничего, жив. Главное – череп и мозг не повредило. Но срастался долго и нудно.

– Папа меня в Германию возил на операцию. Сделали удачно, поставили искусственную чашечку, пластиковый имплантант. Так что я девушка с искусственным шарниром. Остальное – постоянные упражнения.

– Сейчас больно?

– Чуточку еще отдает. Приходится на тросточку опираться.

– Значит и это преодолеете!

– Постараюсь.

– Итак, встретились два покалеченных. Кстати, у нас не только по травмам, но и по именам совпадение. Люблю совпадения. Как Юнг. Мне имя тоже мама отстояла. Отец хотел назвать Ульяном. Я даже каламбур на это потом сочинил: мой папа, самых чётких правил, был русофил и хулиган, хотел назвать меня Ульяном, но ма сказала: «Юлиан!». Вот и стал я Юлианом.

– Благозвучно, – улыбнулась Альфа, – Юлиан Юрьевич – эвфония и ассонанс.

– Но я ведь не хирург. – Арбелин посерьёзнел. – Что же привело Вас ко мне?

– Вы, Юлиан Юрьевич, лучше, чем хирург. Вы меня спасли. Чуть ли не с того света вытащили.

Такого поворота Арбелин не ожидал и потому округлил в удивлении глаза:

– С того света!? От смерти спас!?

– Ну… не от смерти, но почти. Я зависла в жутком хроническом стрессе. Знаете, когда от отчаяния жить не хочется.

И Альфа поведала ему о своих бедах всё-всё как на духу.

О том, как предал её жених, объявивший, что не хватало ему только жены инвалидки, а она-то переломы получила, прикрыв его от лавины; как папа увёз её в Германию на операцию, потом возил в коляске, добился, что она встала на костыли, а потом и их отбросила и стала ходить с тросточкой; как всё это сплелось с полным разочарованием в своём факультете и ввергло её в жутчайшую депрессию, пришлось взять академотпуск. Охватила такая апатия ко всему, что не хотелось жить. Случайно вышла на сайт Арбелина и он её буквально потряс и вернул к жизни.

– Я искала поддержки у единомышленников, которые, как и я, отчаялись жить, и поставила в поиск слова из песни Окуджавы «когда мне невмочь пересилить беду». И среди кучи ссылок гугл выдал страницу с Вашего сайта «Покажи смерти язык!». И она начинается как раз с этой строки из Окуджавы! Такое совпадение! Я вздрогнула от неожиданности и принялась читать. Юлиан Юрьевич, поверьте, после этой страницы я словно живой воды глотнула. И набросилась на сайт. И от первого до последнего слова прочитала все страницы. До утра, не отрываясь. Если бы Вы знали, как внутри все перевернулось и встало на место!

Искрой отрезвляющего озарения стали для неё те строки из страницы «Покажи смерти язык», где Арбелин писал о выходе из гнетущего отчаяния в фасцинацию служения. Альфа наизусть помнила эти строки и повторила их Арбелину: «Когда человек волею обстоятельств своей жизни, часто нежданных и разрушающе ошеломительных, погружается в смертоносное отчаяние и ему ничто на свете не мило, шепчет на ухо соблазняющий выход Смерть: «Ведь ты потерял смысл жизни, зачем же жить в беспросветной тоске и скуке? Сделай решительный шаг, я тебя встречу». Да, это исход, один из возможных вариантов выхода. Выхода достаточно лёгких всего два, к ним и прибегают сплошь и рядом: удавка и погружение в отключающий разум транс с помощью алкоголя и всяческой одурманивающей химии, когда становишься живым трупом. Но есть третий путь выхода, трудный, но истинно человеческий, – это Служение. Уйти от мыслей о смерти и опьянении, показать смерти язык, погрузить себя в Служение добру и свету, помогать обездоленным и слабым, просвещать непросвещённых, служить истине, защищать униженных. Служение трудно даётся, но оно постепенно захватывает, преращаяясь в спасительную и желанную фасцинацию духа. Ищите фасцинацию своего Служения в этом мире, раз вы в нём появились на свет и живёте, она наполнит вашу душу высоким смыслом и одарит вас радостью жизни».

– Прочитав это, я обо всем забыла, всё вытеснила фасцинация оптимизма и Ваша наука. Я влюбилась в фасцинетику. На факультете я ничего подобного не слышала ни от кого. Я выбрала специальность клинического психолога, чтобы папу вытащить из депрессии и в самой себе как следует разобраться. И ничего не получила за два года учебы, кроме нудятины и разочарования. А Вы меня привели в норму за одну ночь. И я просто обалдела от целительной фасцинетики. Это же то, о чём только может мечтать любой клинический психолог. Разве не так?

Альфа говорила все это без пауз, спутано, взахлеб, будто боялась, что Арбелин остановит.

Но он и не думал останавливать, а, напротив, проникся ритмом и интонациями страстного грудного голоса девушки, вникая в её беду.

– Когда я утром пришла на кухню и папа меня увидел, он рот раскрыл от удивления. Я вновь была прежней. Я ожила. Я даже пустилась танцевать!

Она рассказала отцу о сайте Арбелина и своём счастье, и о том, что приняла решение стать фасцинетиком, проситься к Арбелину в ученицы. Отец знал свою дочь и понял – произошло чудо и решение её бесповоротно. На сайте был указан телефон Арбелина, автор фасцинетики давал платные консультации. Альфа было бросилась звонить, но отец удержал:

– Не торопись, Альфуша, потерпи день-два, а то наломаешь дров. Решение твоё – это твоя судьба, я это понял. Значит надо так с учёным поговорить, чтобы он тебя принял. А ты от волнения начнёшь заикаться и мычать. Через пару дней и созвонишься. Будь умницей.

Альфа была умницей. Отец был прав.

Он просмотрел сайт Арбелина и тоже увлёкся. И сказал Альфе:

– Я в этом чукча, но скажу – это покруче, чем Фрейд.

Фрейда и многое из того, что изучала Альфа на факультете, отец вдумчиво читал.

Альфа ещё дважды проштудировала сайт и выучила его чуть ли не назубок.

Через два дня позвонила Арбелину.

И вот сидит перед ним и трепещет от волнения и надежды.

Альфа поделилась с Арбелиным и оценкой отца, прибавив с горячностью новообращённой верующей:

– Фасцинетика круче и Фрейда, и всех психоаналитиков, включая Фромма!

– Ну, ну, не горячитесь. – приструнил её Арбелин. – У них своё, у меня своё. Главное, чтобы была истина, она всего дороже. Фрейд велик.

Он помолчал, раздумывая.

Пристыженная Альфа ждала.

– Что я могу сказать. – задумчиво произнёс Арбелин. – Рад, что помог Вам откинуть случайное. У Александра Блока строки есть «Сотри случайные черты и ты увидишь: мир прекрасен!» Я часто в своей жизни вспоминаю этот стих. Так много к нам прилипает такого, что больно ранит, а разберёшься – чаще всего чепуха, случайное. Ваш неудавшийся жених – это случайное. И хорошо, что спаслись, нашли решимость оторваться. Было бы хуже. Моя дочь вот за такого паранойяльного идиота вышла, мается, не знает как вырваться… А у них ребёнок, мой внук, прелестный мальчуган… – Арбелин помолчал. – А слабость… у кого её не бывает в такие минуты… Хорошо, что так кончилось. Но Вы ведь не всё ещё сказали мне, так ведь? – прозорливо заключил Арбелин.