Чебачок к пиву. История одной мести

Текст добавлен: 12 октября 2016, 01:53

Текст книги "Чебачок к пиву. История одной мести"

Автор книги: Рим Фиктор

Жанр:

Современная проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

Назад к карточке книги

УДК 882.3

ББК 84

Ф 50

Фиктор, Рим

Ф 50 Чебачок к пиву. История одной мести. – Екатеринбург: самиздат, 2013. – 400 с.

ISBN 978-5-9902644-1-0

Первое в мире художественное произведение о чарующей и одурманивающей фасцинации и ее шокирующем воздействии на психику.

Ученый-подвижник Юлиан Арбелин, основатель фасцинетики, новой науки о чарующей и устрашающей фасцинации и коммуникации, предлагает ФСБ проект создания секретного научно-практического антитеррористического Центра. И у него закручиваются сложные отношения с язвительным полковником ФСБ Станиславом Гаргалиным. В обойме у Гаргалина эксперты – противники фасцинетики, известные политологи, социологи, пиартехнологи, журналисты. Все они мечтают размазать фасцинетику и Арбелина по стенке.

У Арбелина – только небольшая команда молодых одержимых помощников: талантливый кулинар Денис Захаров и студентка факультета психологии Альфа Истомина с отцом. И ему удается экспериментально показать неодолимую мощь фасцинации и фасцинетики, превратив уральский мегаполис Бург на целую неделю в ликующее и пляшущее братство на празднике пива.

Месть свершилась…

УДК 882.3

ББК 84

Ф 50

ISBN 978-5-9902644-1-0

К ЧИТАТЕЛЮ

История эта случилась в одном из мегаполисов Урала в недавние годы тотальной коррупции, массовой пивомании и всплеска дедовщины в легендарной российской армии.

Когда я дал прочитать рукопись мэру города, он нахмурился и пообещал надрать всем задницы и расплющить. «Но ведь они невиновны, Михаил Аркадьевич! – убедил я мэра. – Люди как люди, жертвы иллюзий. Попали под чары чебачка к пиву».

Мэр нехотя согласился, он и сам баловался пивком, я это знал. И чебачка попробовал с удовольствием, даже песни пел под его воздействием. Отодвинув мысли о репрессиях, он попросил парочку экземпляров книги, как только она выйдет.

– Там у тебя… мэр толстый в Колизее сексом занимается…это не я? – с хитроватой усмешкой спросил он.

Габариты мэра внушали почтение.

– Что Вы, что Вы! – замахал я руками – Как бы я Вам рукопись принёс, если бы Вы! Это сон такой приснился моему чокнутому герою!

– Ладно, ладно, – добродушно рассмеялся мэр, – чего только вы, писатели, не выдумаете… Только название города перемени.

За что и кому мэр намеревался надрать задницы я так и не понял. И пообещал ему скрыть имя города.

Так что, уважаемый читатель, всё нижеописанное произошло в реальном уральском мегаполисе, расположенном по обе стороны всё ещё полноводной, но надёжно загаженной всяческим дерьмом реки, в окружении невысоких гор и изрядно поредевших лесов…

А назвал я этот нелепый и холодный мегаполис просто – Бург.

Рим Фиктор

...не прошло ни одного дня, чтоб я не

думал о мщении. Ныне час мой настал...

А. Пушкин. Выстрел

Часть первая

ФАСЦИНАЦИЯ МЕСТИ

*******

Им было весело. Деды радостно ржали как жеребцы, гоготали как гуси, хрюкали как свиньи.

Такого ни в одной части не увидят. Обхохочешься. Ну и выдумщик, этот Санька Дубичев! Кроме него никому и в голову не пришло бы так поучить салагу. Всё стандартное, из архивов дедовщины, они уже испробовали. Малость возбуждало, но, в общем-то, было скучновато, приелось. А тут такой поворот! «Класс!», – восхищённо оценил Тимоха Сорокин, первый дружок и подручный Саньки Дуба.

Салага Денис Захаров по кличке Скелет к девятнадцати годам был всё ещё наивен как дитя. Не думая о последствиях, он едко посмеялся над любимым питием солдат орденоносной Н-ской мотострелковой дивизии – над пивом «Бургское Улётное». «Мочу я не пью», – небрежно отмахнулся он, когда уже поднабравшиеся парни протянули ему банку пива: «Выпей, расслабься». Пиво было дармовое, поставлял его парням за тайные услуги Ромка Кукуев со своего пивзавода в Бурге, сегодня привёз – хоть упейся, отчего ж не поделиться. Пей, салага!

Хоть и наивен был Денис, но и резковат, весь в отца, что не раз уже портило ему в жизни. Санька Дуб, услышав слова Дениса, промолчал, только сузил маленькие свои сальные глазки.

Надо сказать, что Санька при всей его дубоголовости знал толк в анекдотах, любил их и в памяти держал несметное количество. В основном похабных. Про Анку-пулемётчицу, про Сару и Абрама, про лису и медведя. Про поручика Ржевского и Наташу Ростову не любил, но помнил. Память на анекдоты была у него какая-то невероятная, как у мутанта, – он помнил их все, разве только те выпадали из памяти, смысл которых до его интеллекта, – если то, чем он мыслил, можно было назвать интеллектом, – не доходил. Проще говоря, он не запоминал анекдоты, требующие некоторого умственного напряжения для расшифровки смысла. Он так и не понял любимого анекдота Фрейда, который, вообще-то, изумительно прост: стареющий муж говорит стареющей жене: «Если кто-то из нас раньше умрёт, я уеду жить в Париж». Санька Дуб юмора не просёк, но ввиду краткости анекдота всё же его машинально запомнил. Ну, а если учесть, что девяносто процентов анекдотов в той или иной мере похабные, а похабность примитивна, то, стало быть, Санька Дуб помнил их девяносто процентов. И уж анекдот про беседу Брежнева со своим соратником по Политбюро Сусловым о лечении от всех болезней уриной помнил слово в слово, особенно хорошо копировал причмокивающее произношение постаревшего Брежнева: «Запомни, Миша, я мочу не пил, не пью и пить не буду». Вполне приличный анекдот. Но про мочу. Это Саньку Дуба и забавляло. И вот выискался салага, который сравнил с мочой пиво. Этого Санька не мог ни понять, ни стерпеть. Пиво – моча?! Глаза его злобно сощурились. Чёткие пацаны, обожающие пиво во стократ пуще колы и прочих шипучек, тоже были ущемлены в романтических чувствах и готовы были тут же превратить Дениса в фарш. Но Санька остановил:

– Ша! Ну не любит человек мочу, значит не любит. Брежнев тоже не любил.

Причём тут Брежнев, пацаны не поняли, но утихли.

На том и расстались с Денисом.

И вот теперь, когда повалили обидчика на кафельный пол в душевой, а Санька наполнял пустые банки из-под «Бургского Улётного» из своего пузыря, поняли замысел вожака и, развеселившись, ржали как жеребцы.

Их было пятеро, сподвижников гнусного Дуба. «Щас я тебя порадую, щас ты у нас хлебнешь пивка», – весело приговаривал Санька, и подельники дружно гоготали.

Мочу вливали надёжно. Денису не давали трепыхнуться и крепко зажали нос, чтобы рот открывал. Так вливали в древние времена расплавленное олово в горло еретикам.

«Фирма!», «Плиз!», – упражнялись в плоском остроумии деды.

О, юные ранимые существа, ещё детские души, но уже испытавшие на своей шкуре так много пакостных издевательств, что дойдя до планки дедов, не могли сдержать сладостного садистского удовольствия и давали выход накопленной мстительной энергии на салагах. Дотошные социологи открыли, что самыми ретивыми дедами становятся сыновья тех, кто в свои армейские годы был жертвой особенно низменных издевательств. Они-то и учат сыновей: бей первым, стреляй первым. Их сыновья тоже попадали под стандартные жернова дедовщины, но, как только переходили в разряд дедов, отыгрывались на салагах по полной программе. Через них отцы мстили за поруганную когда-то юную плоть; сыновья становились орудиями отсроченной мести отцов. Таким сыном униженного двумя прапорами отца был здоровенный, килограммов под девяносто, квадратный детина Санька Дубичев по прозвищу Дуб, ставший у дедов непререкаемым лидером и заводилой. Никто никогда не узнал о низком поругании прапоров, но затаенная злоба к армейским годам у отца Саньки вылилась в две реакции: он крепко пил и сына воспитывал зверем. При Санькиных габаритах и силище это было легко. Он бил всех, бил первым, бил безжалостно и надёжно. Благодаря силе и богатырским габаритам Санька почти избежал «учёбы» дедов, выдержав две схватки с ними, после чего те оставили его в покое, отыгрываясь на других. А как только Санька сам перешел в разряд дедов, он тотчас захватил лидерство и стал первым авторитетом при верной свите из пятерых подельников, которые и держали Дениса. Санька любил поглумиться над салагами и соратники с наслаждением внедряли его дополнительные «штучки» к привычным приемам дедовщины. А тут такой случай! Денис сам нарвался и подсказал казнь. Вот и захлебывался. Деды считали, что выдумка Дуба была для салаги, оскорбившего их любимое пиво, заслуженной карой. И потому были безжалостны. Влили ему одну банку, хотели и вторую, но больше ни в какую не лезло. «Посторонись, пацаны!» – приказал Санька и вылил мочу из другой банки Денису на голову.

Дениса вырвало.

– Чо, не нравится? – ехидно бросил Санька и сплюнул. – В следующий раз вольём другое, послаще. Подотри тут свою блевотину! – Он смачно выругался.

Деды ушли, оставив Дениса наедине со следами позора.

Почти теряя сознание от бессилия и ненависти, сжав зубы, машинально и покорно подтёр Денис кафельный пол душевой, у него хватило сил обдать себя ледяной водой, но добравшись до своей койки, он потерял сознание.

Когда очнулся, его била дрожь. В голове гудело. Денис прошептал: «Отомщу!».

Жизнь в одно мгновение развернула то, о чём он мечтал, уходя добровольно и с желанием на службу в славную российскую армию, на сто восемьдесят градусов, окрасив всё в чёрный цвет. Ещё вчера Денис неотвязно прикидывал, как бы получше накормить парней; теперь мозг всё отодвинул в сторону и в нём факелом вспыхнула неутолимая жажда мщения.

***

Наутро в части все уже знали о подлой экзекуции, проделанной Дубом над Скелетом. К выходкам дедов привыкли и все были их жертвами, в том числе и сами деды, когда были в разряде салаг. Школу унижений прошли все поголовно, даже Дуб, которого деды били табуреткой по заду и ставили в позу петуха. Силен был Санька, а все-таки и его деды сумели сломать пару раз. Но то, что Дуб придумал для Дениса, выходило за все рамки, хотя физически ему не причинили почти никакого вреда, разве что синяки на руках и ногах – крепко держали. Способ был похож на опускание у зэков и это всех покоробило. Одно дело ходить с синяками на заднице от ударов табуреткой или бляхой и при этом испытывать удовольствие от того, что выдержал и получил пропуск в разряд настоящих мужчин, и совсем иное дело быть опущенным. Денису сочувствовали, и никто не посмел над ним подтрунивать. Его в части успели полюбить, и любовь шла от самого что ни на есть солдатского нутра – от живота, от святого места, при скудной армейской кухне постоянно сигналящего о первичной биологической потребности.

Дело в том, что Денису пришлось помочь поварам, он солдат кормил и кормёжка его им очень полюбилась.

Служить в армию Денис пошел добровольно и даже с воодушевлением, хотя мог запросто остаться дома. С четырнадцати лет, после смерти родителей в автокатастрофе, жил он один с бабушкой, и её старость была для него вернейшим поводом просить отсрочки – ей исполнилось уже девяносто лет. Худой как грабли, почему всегда и везде мгновенно приклеивалось к нему прозвище Скелет, он решил, что в армии нарастит мясца. И бабушка не стала отговаривать, напротив, благословила. Знала его фанатичный характер, раз задумал, не свернёт, весь в отца, её единственного любимого сына. «Иди, Денисушко, иди. За меня не беспокойся, выдержу», – согласилась она с его решением. Бабушка ещё довольно бойко ходила, правда с тросточкой, сама готовила еду, и даже потихоньку-помаленьку прибиралась по дому, и Денис был уверен, что она выдержит. А кроме того, рядом были хорошие соседки, они всегда помогут.

Тут надо отметить ещё и наивно-романтический настрой парня. Каким же надо быть простодушным, чтобы с открытой душой и страстным желанием стремиться в ряды славной армии, от службы в которой почему-то любыми способами отмазываются тысячи и тысячи его сверстников! Это «почему-то» ум Дениса совершенно не волновало. Он мог поступить на химфак и с его грамотами и дипломами призёра химических олимпиад любой университет взял бы его без разговоров. Он мог отбояриться, прикрывшись бабушкой. Никого, кто бы за ней ухаживал, не было на всём свете, только Денис, её единственный любимый внук. Денис оба варианта оттолкнул от себя. Утопающий хватается и за соломинку: армия грезилась ему как надежда, как та последняя щепочка, которая должна была в его воображении спасти от уродливой худобы. Окрепших и нагулявших телесную упитанность парней, вернувшихся со службы, он видел не раз. Особенно возбудило его воображение появление Кольки Вахрушева из соседнего дома. До армии Колька был доходягой, а вернулся розовощёким мордоворотом. Вид Кольки укрепил желание. Всё уже перепробовал, оставалась армия. Таков он был, упёртый, как звала его бабушка, когда сердилась.

– Да не упёртый я, а упорный, бабуля, – отшучивался Денис.

– И упёртый! – повторяла бабушка. – Весь в отца.

– Ладно, пусть упёртый и упорный. – соглашался Денис, обнимая бабушку. Сравнение с отцом ему было слаще мёда.

Сын её, Пётр Захаров, добился всего именно благодаря своему целеустремленному до фанатизма характеру. Внук получил эти отцовские гены настойчивости и непоколебимости в принятых решениях. Добавила своё и беда – непостижимая уродливая худоба. Родители провели Дениса по всем врачам, и все они с удивлением фиксировали абсолютное здоровье тощего мальчугана, гормональную норму и разводили руками, не понимая, в чём источник такой аномалии. Природа задала и родителям, и Денису загадку.

Как только Денис подрос и стал сознавать своё уродство, все силы своей души он устремил на избавление от него: занимался зарядкой, турник и гантели стали его страстью, ел до отвала всё, что должно было бы дать увеличение телесной массы, а в девятом классе попробовал и анабиотики, но от них его стошнило и он бросил.

– Ты, Денис, особенно-то не напрягайся. – говорил суровый отец. – Были бы кости, мясо нарастет.

Сам он был тоже сухой и жилистый, но всё же далеко не скелет, скорее спортсмен-марафонец. Денис любил отца самозабвенно, старался во всём на него походить, гордился, что он один из самых талантливых в городе, лауреат и главный конструктор авиазавода. А после того, как подрос и узнал от бабули, что это благодаря отцу он живёт на белом свете, то отец стал его божеством.

Родился Денис семимесячным с весом в один килограмм – буханка хлеба, и таким слабеньким, что едва улавливалось дыхание. В роддоме посоветовали писать отказную, объясняя впавшей в панику мамочке, что такие живут недолго, а если и выживают, то вырастают слабоумными инвалидами. Мать рыдала, но отец, стиснув зубы и послав эскулапов ко всем чертям, сказал: «Нина, он наш, родной. Будем спасать». И они спасли сына! Мать держала его у груди, не давала замерзнуть, прикладывала к соску, как только Дениска сопел и открывал ротик. Выходили. И ни о какой неполноценности никто уже не заикался. Ни в чём Дениска не уступал сверстникам, был даже в числе первых. В школе учился на «хорошо» и «отлично». По физкультуре – в первых рядах. И только худоба не отпускала, не исчезала, а с взрослением всё сильнее бросалась в глаза. К прозвищу Скелет Денис привык и не обращал внимания. Жил он углубленным в себя, отстранённым, и ловил каждый рефлекс своего уродливого тела, надеясь на поправку. Армия и была его последней надеждой, а фанатизм отметал любые возражения и уловки.

– Иди, иди, – напутствовала бабушка, – соседки помогут.

– Это по-нашему! – напутствовал его и дядя Асхат, друг отца со школы, мэр города Асхат Галиаскаров. – За бабулю не беспокойся, последим и поможем.

***

И случился для Дениса в армии совсем непредвиденный поворот. Через четыре месяца службы в части заболел повар и помощнику повара нужна была подмога. Командир кликнул клич, кто умеет варить кашу и суп. И наш чистосердечный новобранец поднял руку. А как он мог не поднять, если он был честен и действительно умел управляться с готовкой, а кухня без повара могла оставить солдат без горячего. Да так выручил Денис, так помог повару, что у солдат разыгрывался аппетит и они просили добавки.

Готовить еду заставила Дениса жизнь, а научила бабушка. После гибели родителей в автоаварии остались они стар да мал. Приходилось крутиться по хозяйству, помочь было некому. Денис и полы мыл, и стирал, и еду готовил, когда бабушка прихварывала, а это случалось все чаще. Он готовил, она руководила. Так он выучился всему, что она умела, от салатов до пирожков с мясом. К десятому классу Денис мог и тесто замесить, и квас поставить, и курицу в духовке запечь. А суп да кашу сварить – это было и вовсе сущим пустяком. Надо сказать, что в самом начале он приобщался к кухонным делам без особой охоты, по суровой необходимости, но постепенно увлёкся и стал даже кое-что выдумывать, чем удивлял старушку. А увлёкся поварским делом ещё и потому, что пробовал с помощью еды нарастить мяса на свои кости. И стал искать способы для усиленного белкового насыщения организма. Ничего не помогало. А пригодилось. Но оказал он себе медвежью услугу: вместо упражнений на плацу командир, восхищённый его поварскими умениями, определил его на кухню.

Первое блюдо, которым Денис очаровал солдат, была гречневая каша. Срочно надо было что-то придумать на утреннюю кормёжку, и оставшийся помощник повара, теперь главный, приказал Денису, недоверчиво его оглядывая:

– Сварим гречневую кашу. Крупы – завались. Сможешь?

– Без проблем, – ответил Денис, – надо только замочить крупу на ночь.

Повар усмехнулся:

– Зачем?! И так слопают.

Денис знал, что слопают, но он знал и то, что после ночного намокания крупы в воде, она набухает, легко варится и отдаёт всё, что в ней есть хорошего. Спорить он не стал, а только попросил позволения замочить крупу.

Повар был снисходителен и ироничен:

– Валяй, если тебе делать нечего.

Денис просмотрел крупу. Ничего, можно готовить, определил он, но чистить от чёрных крупинок не стал, слишком большая масса, не дома на кухне.

А утром попросил разрешения самому сварить кашу.

Тут уж повар совсем подобрел. Как профессионал он понял: раз парень знает, что лучше крупу замочить, значит, знает и как варить. Ему стало даже любопытно, что из этого выйдет.

А вышло объеденье! Солдаты просили добавки.

Появился и командир части, заботливый отец. Решил проконтролировать, риск всё же. Взял миску с кашей, и после двух ложек удивлённо воззрился на Дениса.

– Как это у тебя получилось?

– Да просто, – улыбнулся Денис, – бабушка научила.

– Расскажи. Я жене дам рецепт.

– Замочить крупу на ночь. Всю шелуху надо убрать, я вот не смог, слишком много. Утром можно варить. Залить хорошей водой, закрыть крышкой плотнее и варить полчаса, не открывая крышку и не перемешивая. Потом выключить плиту и пускай минут десять-пятнадцать попреет. После этого можно крышку открывать и посолить по вкусу, добавить, что нравится, и на стол.

– Очень просто. – согласился командир. – А почему не перемешивать?

– Она сама дойдёт. А перемешивание приведёт к улёту запаха, всяческой внутренней пропитки. Пусть попреет. Тогда она всё полезное и отдаст.

– Молодец! Будешь при кухне. Это приказ.

Командир понял – Денис знает ещё много чего про приготовление вкусной и полезной пищи.

А помощнику повара приказал, строго на него посмотрев:

– Дай парню свободу.

– Пусть варит, мне легче. – кивнул тот.

Он был покладист и не завистлив.

Так Денис стал любимым солдатами армейским поваром. Да и Дуб ничего против Дениса не имел и вместе со всеми уплетал щи, каши, макароны по-флотски и прочую еду, приготовленную Денисом.

Но всему есть мера и предел в армейском казарменном мире: надругательства над любимым пивом легкоранимая солдатская психика не могла спокойно вынести. Не пьёшь пиво и не пей, хотя и это уже не по-мужски, но помалкивай в тряпочку, не выступай с дурацкими замечаниями. Денис сам нарвался на то, чтобы его поучили. И деды поучили. На то они и деды, чтобы учить салаг уму-разуму и правилам настоящего мужского поведения. На то она и существует солдатская правка, чтобы деды вколачивали солдатскую мудрость в хлипкие, неопытные мозги салажат. В изобретении Дуба деды ничего страшного не увидели, а усмотрели только юмор и веселье. Не били же прикладами, не пинали, не подвешивали, не заставляли стоять на одной ноге по два часа и кукарекать, а всего-то заправили мочой, чтобы знал, как и что о пиве не говорить. На всю оставшуюся жизнь. Если ты настоящий солдат и мужик, кури, пей водку и пиво. Как все. И не выпендривайся типа «Ой, я такой особенный, я пиво не пью, это же моча». Мочи от пива бывает много, это точно, но само-то пиво – не моча, а кайф! Лучше всякой там колы и пепси. Ах, моча?! На, получи мочу! Не вкусно? Будешь знать, как настоящих мужиков оскорблять! Железная логика солдата, ставшего дедом, учителем и повелителем для желторотых салаг.

Но для Дениса, выросшего в мире романтических мечтаний и фантазий о благородстве и чести, навеянных чтением художественной литературы, которую читал он запоем, сутками, все было по-иному. То, что проделал Санька с собутыльниками, было для него унижением, страшнее которого трудно было что-либо придумать.

Мелькнула даже мысль о самоубийстве, но только на долю секунды, и тут же отлетела. Отбросил он и мысль расстрелять обидчиков, как только случится взять в руки заряженный карабин. Так делали и делают униженные солдаты-салаги по всей России. Как он отомстит, он ещё не знал. Знал твердо только одно – достанет его хоть на краю света и найдет такой способ мщения, который заставит Дуба завыть воем побитой собаки.

*******

Дошла весть о проделке Дуба и до Романа Кукуева, приятеля Саньки, авторитета, которому все служили с радостью, приправленной страхом, трепетом и содроганием, а могучий Санька перед Романом трясся как мышь перед котом. Этот тихий и неказистый двадцатитрехлетний парень сумел подчинить себе всю часть от салаг до офицеров и даже самого командира, крупногабаритного добродушного полковника, очень полюбившего «зелененькие», которыми Роман его исправно снабжал.

Появление Романа Кукуева, сына всесильного финансового воротилы Абрама Кукуева, в рядах славной российской армии стало неожиданным для всех, кто его знал, и окутано было мрачной тайной.

Неожиданным уже хотя бы потому, что защищён был Роман от службы «белым билетом», отец постарался: выдумали купленные им врачи какую-то странную редкую болезнь Меньера, медициной ещё до конца не разгаданную, с внезапными страшными головокружениями, потерей равновесия и рвотой. И вдруг полное выздоровление и добровольное изъявление пойти служить.

А ушёл Роман Кукуев служить в армию через месяц после того, как не стало отца, Кукуева-старшего, олигарха и жизнелюба.

Тайна исчезновения Кукуева-старшего состояла в страшном, потрясшем весь город преступлении, об исполнителе которого так и не докопались, а догадалась только мать Кукуева, тихая, верная и терпеливая жена и мать, как и положено истинной иудейке.

А непревзойденного Абрама Кукуева уважал и боялся весь город. И вот он исчез. Случайно отыскалась от его могучего тела только кисть левой руки с татуировкой, по которой и поняли, что Кукуев-старший убит и расчленён. Кисть была вытащена собакой должно быть из мусорного бака на окраине Кургана, за сотни километров от Бурга, и не будь татуировки, никто никогда и не узнал бы, чья она. Остальных частей тела, как ни старались, так нигде и не обнаружили.

Когда Роману с матерью для опознания предъявили руку отца, мать упала без чувств, а Роман зарыдал: отцовскую татуировку ни с какой другой спутать было невозможно, и мать, и все друзья Кукуева-старшего тотчас опознали его руку. Татуировка была оригинальной и выполнена филигранно: чуть выше того места, где располагаются наручные часы, смотрел удивительно красивый, небесного цвета женский глаз. Это был глаз его жены, матери Романа, поразительно точно скопированный неизвестным художником.

Но многие знали, что у Абрама Кукуева точно такой же глаз был вытатуирован и на правой руке. И если руки соединить, то получался необыкновенно впечатляющий образ, будто чьи-то живые глаза на тебя нежно смотрят. И это были глаза его любимой жены. Они были с ним всегда и всюду, и даже когда жизнелюб Абрам Кукуев, изрядно подвыпив в компании, обнаруживал, что на его шее повисла какая-нибудь шмара из певичек или журналисток, он смотрел в глаза жены и отбрасывал прилипчивые руки.

Своей мощью Абрам Кукуев подавлял всех, кто с ним имел дело. Природой наделён был он неодолимой властной харизмой, парализующей волю к сопротивлению, как когда-то сотни тысяч лет назад огромные палеоантропы вгоняли зарождающихся гомо сапиенсов в столбняк покорного оцепенения магией грозного взгляда в упор и леденящего мозг жуткого яростного крика. Абрам Кукуев и был палеоантропом, а сын тщедушным гомо сапиенсом, восхищавшимся его мощью и авторитетом.

И лучше бы не было того дня, когда он увидел то, что перечеркнуло любовь к отцу и ввергло его в ненависть Эдипа. Он увидел то, чего не надо было ему, подростку, любившему мать и отца, видеть и знать. А увидел двенадцатилетний мальчуган страшную для него картину: огромной тушей медведя навалился отец на миниатюрную мать и давал, давил, давил её. Она только постанывала, всплакивала, сжимала его и царапала. «Чего мычишь, как корова!», – радостно ржал Абрам Кукуев, грубо и ловко переворачивал её на живот, хлопал ладонью по ягодицам, и снова наваливался всем стокилограммовым туловищем медведя.

Какой подросток не мечтает подсмотреть, что делают мама с папой в спальне. Проснувшись среди ночи по нужде, Роман услышал тихие возгласы, доносившиеся из спальни мамы, и инстинкт детского вауэризма потянул его подсмотреть, что там. Дверь в спальню закрыта была не плотно, образовалась щель. В неё-то Роман и заглянул. И то, что он увидел, потрясло его. Взволнованный, оцепеневший, Роман смотрел, не отрываясь, на открывшуюся его подростковому взору срамную сексуальную картину. Неопытный глаз ребёнка, к двенадцати годам уже втянутого в охвативший страну маразм видеопорнухи, насмотревшегося всякого и пристрастившегося к мастурбации, не мог оценить увиденное в щель приоткрытой двери при полумраке от двух свечей иначе, как истязание.

Что мог сделать подросток? Вернувшись в свою комнату, Роман заплакал. И возненавидел отца. Злоба на отца накапливалась, росла, превращаясь с годами в лютую ненависть.

Не знал сын мать свою и отца своего. Он увидел в отце изувера и истязателя, а тот любил его мать, и мать отвечала ему беззаветной и страстной любовью. Но любовь их выливалась в столь непривычные формы, что увидев их интимные игры со стороны, можно было принять их чуть ли не за садомазохизм.

А это была странная, редкая любовь, которая в запредельном наслаждении удовлетворяла обоих. Откуда же мог знать подросток Роман, что его мать с отцом соединяет такая любовь, которую, возможно, какой-нибудь дотошный сексолог и назвал бы сексуальным извращением.

Тихая красавица, мать Романа, была миниатюрного телосложения и ростом доходила огромному отцу только до подмышек. Мышка и кот. Став девушкой, её захватили мазохистские сексуальные фантазии и сны. И это были вовсе не мучительные, а сладостные грёзы и сновидения, от которых по её телу проходили волны блаженства и томления. Но она мечтала о насилии от возлюбленного, а не от какого-то скота. Встретив огромного детину с магнетическими дерзкими глазами, она тотчас поняла, что он-то и есть тот, о ком она мечтала. И в него влюбилась. И так умело и тонко повела себя, что он её заметил, выделил и завис навсегда.

В ночь после свадьбы, она прижалась к нему и страстно прошептала «Возьми меня, Абрам, изнасилуй как последнюю б…дь». Могучий еврей Абрам Кукуев опешил. И начал было бережно исполнять каприз невесты, но она в бешеном порыве расцарапала ему спину и простонала «Я же сказала – изнасилуй!». Боль от царапин и её животный стон вышибли разум, превратили его в зверя, и свершилось первое их сексуальное, необычайно сладостное для обоих, крещение. Так у них и повелось с нескончаемыми вариациями нежности и насилия. Мать после таких ночей изнемогала и ходила по квартире, как сомнамбула.

Назад к карточке книги "Чебачок к пиву. История одной мести"