Текст книги "Живущие в ночи. Чрезвычайное положение"

Автор книги: Ричард Рив

Соавторы: Генри Питер Абрахамс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

– Да. Ведь мы ничего не знаем об этом человеке.

– К тому же мы встретили его с кафром на дороге в три часа утра.

– Не знаю, как насчет кафра. Он не вызвал у меня подозрений. А вот о Кэтце, я думаю, следует навести кое-какие справки. Он давно здесь живет?

Лоув чиркнул спичкой, прикрыл пламя ладонью правой руки, а левой вынул изо рта сигарету и сказал:

– Ровно год… – Он стоял, уставившись в одну точку, до тех пор, пока спичка не обожгла ему пальцы. Тогда он тихо выругался, бросил обгоревшую спичку на землю и покачал головой: – Что-то не верится. Он свой человек.

– Может быть, это и верно. Но ровно год назад, с тех пор как он здесь появился, и начались эти загадочные исчезновения. Кто он такой и откуда приехал?

– Это как раз нам и нужно выяснить прежде всего, – задумчиво проговорил Лоув, снова закуривая.

– Вот именно.

– Подадим рапорт?

– Рановато. Пока не о чем докладывать. Сначала кое-что уточним. Будем следить за ним, только осторожно, чтобы не заметил. Есть у меня один знакомый парень в управлении внутренней безопасности. Вечером, когда сменимся, зайду к нему.

– Хорошо. – Лоув сладко зевнул и проворчал: – Черт бы побрал эти ночные наряды.

Воображение рисовало ему пышное тело жены. Через час он вернется домой, подойдет к постели, она что-то пробормочет во сне. Он коснется ее теплого, почти горячего тела, и его обожжет желание. Спустя почти два года после женитьбы он был по-прежнему опьянен страстью.

Его спутник добродушно усмехнулся.

– Перестань себя распалять. Потерпи немножко. Скоро увидитесь.

Чтобы скрыть неловкость, Лоув спросил:

– Почему вдруг ты стал подозревать Кэтце?

– Я всегда мечтал служить в управлении внутренней безопасности.

– Ясно, – сказал Лоув, а что ясно, он и сам не знал.

– Хватит! – сказал Нкоси, прервав поток бранных слов Вестхьюзена.

И Вестхьюзен вопреки ожиданиям умолк. Следующие три мили он гнал автомобиль с головокружительной скоростью.

– Нас преследуют?

Нкоси посмотрел в заднее стекло.

– Нет.

Проехав милю, Вестхьюзен снова велел ему оглянуться. Но патрульной машины не было. В предрассветной мгле они въехали в какой-то населенный пункт. Нкоси сразу узнал поселок на краю тростниковых плантаций. За ним, несколько правее, на отлогом склоне, Нкоси увидел гроздья огней. С детских лет помнил он этот городок – одно из немногочисленных бурских поселений в этой части Наталя.

Не доезжая городка, Вестхьюзен повернул налево и стал взбираться вверх по склону. Одолев подъем и проехав еще две мили, он свернул с дороги, выключил фары и повел машину по неровной проселочной дороге, сквозь море зеленого тростника.

Машина остановилась. И возле нее словно из-под земли вырос человек.

– Мистер Нкоси? – окликнул незнакомец.

– Я вас слушаю.

– Вам придется уплатить вдвое больше, – заявил Вестхьюзен. – Двадцать рандов, а не десять. За этого и за всех других.

– Не знаю, каким образом, но он узнал, что́ я везу с собой, – вступил в разговор Нкоси. – Нас остановил патруль, его, кажется, взяли на заметку.

– Не ври, проклятый кафр! – прошептал Вестхьюзен. – Никто не брал меня на заметку. Что же касается денег, то я просто догадался. Он сам себя выдал, сам.

Наступило молчание, потом человек, стоявший возле машины, спросил – Как вы думаете, будет погоня?

– Наверно, да, – сказал Нкоси. «Этот человек – индиец», – мелькнула у него догадка.

– О чем вы говорите, черт побери! – вспылил Вестхьюзен.

– Пойдемте, – прошептал человек.

Нкоси вылез из машины, вытащил мешок с деньгами. Крошечный карманный фонарик в руках стоявшего рядом человека высветил маленький кружок, и Нкоси увидел угольно-черные руки, достающие из бумажника деньги; руки были большие, ловкие.

– Вы просили двадцать рандов, – сказал индиец. – Пожалуйста, получите. Спасибо. – Он взял Нкоси за руку. – Пойдемте…

И с чувством облегчения, которое сделало его слабым, Нкоси последовал за огромной, быстро движущейся темной фигурой. Наконец-то он среди своих. Благополучно добрался.

– Найду! – тихо, но вместе с тем властно крикнул Вестхьюзен. – Подождите минутку!

Но индиец, державший за руку Нкоси, лишь ускорил шаг. После пяти минут быстрой ходьбы они достигли дома, возле которого стояла машина. Сидевший за рулем человек осведомился:

– Все в порядке?

– Да, наш гость здесь, – ответил проводник Нкоси.

– А его вещи?

– И вещи тоже.

Мягкие длинные пальцы до боли стиснули руку Нкоси. Послышался приветливый, тихий голос:

– Добро пожаловать! Вы не представляете, как необходимо нам то, что вы привезли… Присядьте на минуту. Я знаю, вы смертельно устали, но придется подождать, пока Вестхьюзен уедет. О боже! Я так сочувствую вам, дорогой товарищ. Я доктор Нанкху. Официально я выступаю против совместных действий наших народов, потому что принадлежу к правому крылу Конгресса; по существу, я руководитель этого правого крыла. Неофициально я ваш хозяин. – Он тихо рассмеялся без какой бы то ни было иронии. – Мы дорого заплатили за наши прежние, благородные методы борьбы. Когда противники почувствовали себя достаточно сильными, они внезапно обрушились на нас и задушили движение; мы открыто выступали с трибун многочисленных собраний, и им были хорошо известны все наши руководители. Теперь мы поняли, что это жестокая война, а не состязание в красноречии. Вашим проводником здесь будет Сэмми Найду, профсоюзный деятель. Официально мы с ним противники. Это помогает вводить в заблуждение настоящих врагов.

– Их останавливал патруль, – сказал Сэмми Найду.

– Всего раз? Я полагал, что их остановят по меньшей мере дважды.

– Не в этом дело, док. Мистер Нкоси говорит, что Вестхьюзену известно о деньгах, а у патрульных возникло достаточно подозрений, чтобы заняться этим делом.

– И они займутся, я уверен, – сказал Нкоси. – Когда свет фонаря ударил Вестхьюзену в лицо, он испугался, и патрульный это заметил. Утром Вестхьюзен обещал зарегистрировать меня.

Нкоси видел, как оба – и Сэмми Найду и доктор Нанкху – вдруг насторожились.

– А разве он не передал вам пропуск?

– Нет.

– Но я же отдал его Вестхьюзену, док.

– Успокойся, Сэмми, я в этом не сомневаюсь. Скажите, друг, почему вы думаете, что он знает о деньгах?

Нкоси рассказал, как встретился с Вестхьюзеном, как тот сказал, что подполье крайне нуждается в том, что он привез, а потом прямо заявил, что денег не возьмет, потому что друзья Нкоси жестоко расправляются со своими противниками.

– Ясно, – сказал Нанкху. – И вы, конечно, не отрицали, что везете деньги…

– Когда он сказал: «Mayibuye», я решил, что он свой.

– Естественно. Мы знали, что это самое уязвимое звено во всей операции. Только белый – или похожий на белого – мог избежать обыска.

– Придется отказаться от этого маршрута, – сказал Найду.

Будто не слыша слов Найду, доктор тихо продолжал:

– Как вы думаете, мой друг, скажет что-нибудь Вестхьюзен, если на него насядут?

– Если как следует насядут, пожалуй, скажет!

– Вон он поехал, – сказал Найду.

Сверху им было видно, как передние фары автомобиля Вестхьюзена метнулись на шоссе.

– Ну, теперь можно ехать. Весьма сожалею, мой друг, но вас ждет еще одно маленькое неудобство. Вам нельзя сидеть рядом с нами в машине. Я и Найду – кули, а кули, как известно, плодятся словно мухи; если нас остановят, мы скажем, что доктор-кули ездил принимать очередного появившегося на свет малыша. Всякий раз, когда мы отправляемся в подобную поездку, то наперед знаем, что в эту ночь родится человек, который со временем внесет свой вклад в борьбу. Вамп же они могут заинтересоваться и тогда начнут проверять, что мы везем в машине. Поэтому вам придется свернуться калачиком в багажнике. Мы позаботились о том, чтобы вам было там как можно удобнее. Взгляните.

Доктор протянул руку, чтобы помочь Нкоси вылезти из машины, и обнаружил, что тот едва держится на ногах. Нащупав у него пульс, доктор сказал:

– Надо срочно ехать, Сэмми, наш друг того гляди свалится.

– Я чувствую себя нормально, – сказал Нкоси.

– Прекрасно, мой друг. Пойдемте.

Поддерживая Нкоси с обеих сторон, Нанкху и Найду подвели его к багажнику огромной американской машины и помогли там устроиться: в багажнике были подушки и одеяла, чтобы амортизировать толчки. Туда же сунули мешок с деньгами и захлопнули крышку. И тотчас же у Нкоси к горлу подступила тошнота, ему показалось, будто он может задохнуться. Он испугался, закричал и принялся барабанить по крышке. Нанкху тотчас же открыл багажник и заговорил тихим ласковым голосом:

– Успокойтесь, друг, успокойтесь… успокойтесь. Вы перенапряглись, а теперь успокойтесь. Еще немного терпения, и ваша великая миссия будет завершена. Успокойтесь.

От тихого, ласкового голоса, монотонно повторявшего одну и ту же фразу, Нкоси окончательно успокоился.

– Простите, – пробормотал он, – все в порядке.

А доктор все говорил и говорил тягучим, монотонным голосом, пока Нкоси не перестал сознавать смысл слов. Потом доктор положил ладонь ему на лоб и подождал минуту или две.

– Сейчас, друг мой, я закрою багажник. Если вам будет неудобно, постучите тихонечко по крышке. Мы услышим, сразу же остановим машину и откроем. Громко стучать не следует, чтобы не привлекать внимания. Договорились?

Крышка багажника снова опустилась, по на сей раз медленно и тихо. Он опять задыхался, но он знал, что достаточно постучать, чтобы крышка багажника открылась, и это его успокаивало. Так ли это на самом деле? Ему было лень даже думать. Сначала машина двигалась тихо, осторожно, чтобы не очень трясло, потом пошла быстро и плавно.

Нкоси почувствовал, что сердце у него отчаянно колотится. В голове засела тупая, непроходящая боль. Она распространилась на плечи и растеклась по всему телу. Стало трудно дышать; заговори он сейчас, его голос был бы глухим, слабым и невыразительным. Ему все еще чудился тихий ласковый голос доктора, заглушавший боль, вселявший чувство спокойной уверенности. Но какой-то частичкой сознания он противился соблазну расслабить волю. Потом зубы начали выбывать дробь, и он снова очутился в лодке, кружившейся на одном месте посреди темных вод бескрайнего моря, и никак не мог найти сушу. Он захныкал, вздрагивая всем телом, словно до смерти перепуганный ребенок, которого закрыли в темной пустой комнате, а зубы по-прежнему выбивали дробь…

В таком состоянии и нашли его доктор Нанкху и Сэмми Найду, когда уже без всякой предосторожности открыли багажник в гараже. Взяв Нкоси на руки, они внесли его в дом, поднялись вверх по лестнице и, протиснувшись сквозь проем, замаскированный под стенной шкаф, вышли к лесенке, ведущей в мансарду. Здесь, в маленькой комнате, доктор быстро и ловко сделал Нкоси укол, потом с помощью Найду раздел его и уложил в постель. Пока доктор отсчитывал пульс, дрожь постепенно стихала, и Нкоси перестал стонать.

Найду перевел взгляд с Нкоси на доктора.

– Вы думаете, у него был, как говорят врачи, коллапс?

– Вряд ли, Сэмми. Скорее обычный обморок: результат нервного перенапряжения, чрезмерного волнения и усталости, кроме того, ему пришлось слишком долго быть наедине с собой.

– А если бы нам пришлось ехать дальше, док, он мог бы и умереть?

– Нет, Сэмми. Если бы понадобилось, он мог бы продержаться еще два, четыре, шесть и даже двенадцать часов.

– Каким же образом?

– Он расслабил волю, потому что попал к своим, подсознательно почувствовал, что можно ослабить напряжение, а он так нуждался в этом!

– Раз вы говорите, док, должно быть, так оно и есть. – Однако объяснение доктора не удовлетворило Сэмми Найду. – Он слишком слаб для такого дела. Вы обратили внимание на его ноги и руки?

Нанкху от души рассмеялся. Он был высок, светлокож, элегантен. Густая копна волнистых, черных как смоль волос венчала красивое насмешливое лицо. Легкая седина придавала ему еще больше очарования. Словом, у него был вид, подобающий красивому индийцу, выходцу из богатой аристократической семьи, получившему самое лучшее образование, какое только может дать Европа при наличии солидных капиталов.

Полная противоположность ему, темнокожий, крупный, плотный, неуклюжий Сэмми Найду, судя по всему, был потомком индийских крестьян из низших каст, которых в середине прошлого века вывезли сюда в качестве дешевой рабочей силы.

– Ошибаешься, Сэмми. Тщедушный на вид Нкоси, пожалуй, посильнее нас с тобой, вместе взятых.

– Вы шутите, док.

– Я говорю не о физической силе.

– Не все ли равно, сила есть сила, правда ведь?

– Нет. – Доктор помолчал, задумчиво глядя в одну точку, потом медленно покачал головой. – Поговорим об этом в другой раз. Дело не ждет! Он проспит целые сутки. Ди будет здесь и сделает все что надо. Я позабочусь об отправке денег в Йоханнесбург, а ты займись Вестхьюзеном.

– Пожалуй, придется избавиться от него, – спокойно проговорил Сэмми Найду.

Нанкху вздохнул и кивнул в знак согласия. Затем брезгливо поморщился.

– Еще один субъект, от которого предстоит избавиться, а, Сэмми? От этого несчастного и они отказались и мы. А теперь от него хотят избавиться.

Сэмми Найду принял суровый вид.

– Он знает меня, знает Нкоси, ему известно о деньгах, да и вас он подозревает, я уже говорил вам. Вы же слышали, что сказал Нкоси. Вполне вероятно, что они им займутся.

– Ну ладно, ладно!

– Вы же знаете, что другого выхода нет, – убежденно заключил Сэмми Найду.

– Но я же согласен, правда!

– Мне неприятно видеть, как вы терзаетесь, доктор. Вы, как и я, прекрасно знаете, что думают о нас эти люди и ка «могут с нами обойтись. Разве вы забыли, как они подстрекали зулусов перерезать всех нас? Помните, как хладнокровно они наблюдали за происходящим? Помните, док?

– Хватит, Найду. Этого человека они не считают своим, они его отвергли.

– Но и мы не считаем его своим. Он может нас предать. Вы слышали, что сказал Нкоси. А мы должны делать все, чтобы между нами и африканцами существовало полное доверие. Если мы потерпим неудачу в этом деле – по нашей вине или нет, неважно, – африканские националисты воспользуются случаем и поднимут крик: вот, мол, что получается, когда вы сотрудничаете с кули. Что тогда станет с нашим народом, кто за него заступится? Деньги в Йоханнесбург надо переправить так, чтобы не осталось никаких следов, ведущих к подполью.

Нанкху покорно отступил, как это частенько бывало в спорах с Найду, перед беспощадной логикой «ситуации», по выражению Сэмми.

– Попытаемся обставить все так, будто это дело рук поко, – сказал Найду, имея в виду черных террористов.

Нанкху стряхнул с себя уныние, еще раз взглянул на Нкоси, который после укола спал глубоким сном, и потянулся к выключателю.

– Пошли, Сэмми, работа не ждет.

– Наконец-то я узнаю вас, док! – откликнулся Найду.

Глава вторая

Ричард Нкоси открыл глаза. Он проснулся с чувством безотчетного страха, сразу насторожился и весь напрягся. Потом наконец вспомнил, как доктор уложил его в постель. Доктор, по имени Нанкху, и Найду, профсоюзный деятель – они хлопотали над ним до того, как подействовало лекарство. Особенно запомнилось ему лицо Найду: крупное, бесстрастное, круглое и до того черное, что такого не сыщешь и среди самих черных. И еще глаза – маленькие, острые, сверлящие, полные холодной расчетливости, которую ему довелось однажды увидеть в глазах гадюки и которую он запомнил на всю жизнь.

В комнате было темно. Когда его укладывали в постель, едва занималось утро, а сейчас совсем темно. Он почувствовал себя одиноким, загнанным в ловушку. Должно быть, он проспал весь день. Интересно, где дверь? Он ощупал руками кровать. Простыни были из тончайшего полотна, а одеяло легкое как перышко, шелковистое и мягкое.

Он лежал спокойно, пытаясь определить, откуда льется поток свежего воздуха. Так он узнал, где находится окно. А дверь? Он обследовал левой рукой пространство возле кровати, но ничего не обнаружил; справа у кровати он нащупал маленький ночной столик, на котором не было ничего, даже настольной лампы. Вероятно, зажигать лампу было опасно.

Он сел в постели, отбросил одеяло и осторожно спустил на пол ноги. Одна нога зацепилась за что-то, и тотчас же раздался какой-то необычный шум. Несколько секунд Нкоси ощупывал свои ноги, потом откинулся назад и улыбнулся. Ловко придумано, теперь им известно, что я проснулся. Он вспомнил о маленьких внимательных глазах Найду и сел, ожидая, когда кто-нибудь войдет в комнату.

Наконец среди тишины он скорее почувствовал, нежели услышал, как отворилась дверь. Теперь он увидел – она была напротив, справа.

– Простите, если мы вас напугали. Я хотела знать, когда вы проснетесь. Страшно, наверно, проснуться в незнакомом месте, особенно когда вокруг темно. – Голос был такой же ласковый и мягкий, как у Нанкху, только принадлежал он женщине. – Подождите минутку, я закрою окно, и тогда можно будет включить свет. Это у нас потайное убежище.

И опять он скорее почувствовал, нежели услышал, как невидимая женщина прошла мимо кровати, пересекла комнату по диагонали, закрыла и задернула шторой окно. Потом наступила тишина, и ее голос донесся уже от двери:

– Сейчас я зажгу свет. А потом выйду и подожду за дверью, пока вы оденетесь.

Комнату залил яркий свет, и дверь тотчас же захлопнулась. Нкоси был один в маленькой комнатке с низким потолком из голых стропил и обрешетки; кровать, ночной столик сбоку и деревянный стул, на котором лежали его брюки, составляли всю немудреную обстановку. Рядом на полу стояли башмаки. Однако рубашки и свитера он не нашел. Здесь не было ни зеркала, ни умывальника. Зато на полу лежал роскошный бледно-голубой ковер с длинным густым ворсом. Плотно закрытое окно оказалось частью низкого покатистого потолка.

Он натянул брюки, обулся и подошел к двери.

– Я готов.

Дверь бесшумно отворилась, и в ярком свете, вырвавшемся из комнаты, он увидел перед собой женщину. Она была выше его ростом, пожалуй, сантиметра на два, сложение у нее было более крепкое, нежели у большинства индийских женщин, которых ему доводилось видеть, а кожа светлая, хотя и потемнее, чем у доктора. Каштановые волосы были гладко зачесаны назад и стянуты узлом на затылке. Две глубокие складки, пролегавшие почти от самой переносицы к уголкам рта, портили ее лицо с правильными чертами и удивительно открытым взглядом серо-карих глаз. На ней были брюки и блуза свободного покроя. Она протянула руку:

– Я Ди Нанкху. Пожалуйте вниз. Пока вы примете ванну, поспеет ужин.

Она повернулась и пошла, и тут Нкоси заметил, что женщина хромает. Когда она ступала левой ногой, левое плечо и левое бедро резко опускались вниз. Ее левая нога, на несколько сантиметров короче правой, была обута в специальный кожаный башмак. Какое-то мгновение Нкоси пребывал в замешательстве и почему-то чувствовал себя виноватым в том, что женщина – калека. Он шел за ней по узкой лестнице, и каждый раз, когда женщина ступала на больную ногу, у него сжималось сердце.

Спустившись с лестницы, они через маленькую дверцу вошли в гостиную второго этажа. Женщина загородила проем куском панельной обшивки, и лестница, ведущая в мансарду, оказалась скрытой, а образовавшаяся ниша превратилась в шкаф.

– Всего-навсего шкаф, – улыбнулась она. – Точь-в-точь такой, как два других, рядом. Важно лишь помнить, что этот – последний. Если что-нибудь случится и вы станете открывать другой…

– Я запомню, – кивнул Нкоси.

– В ванной все для вас приготовлено. Когда приведете себя в порядок, спускайтесь вниз.

– Прямо так, не таясь?

– Да. – Она улыбнулась странной, слегка насмешливой улыбкой. – Здесь вы в полной безопасности. Мы, кули, были вынуждены возвести несколько поясов оборонительных сооружений. Теперь мы почти как муравьи.

– Очень сожалею, – пробормотал Нкоси.

Она гордо вскинула голову и глубоко вздохнула. Затем в упор посмотрела на него. Лицо ее было исполнено горечи и суровости.

– Я не искала вашей жалости.

– А я и не выказывал ее. Я родился в этих краях, и мне хорошо известно, что в вашем, как вы выразились, муравьином существовании в какой-то степени повинны и мои сородичи. Я очень сожалею об этом. Только и всего.

Он повернулся и направился к двери, откуда доносился шум льющейся в ванну воды. Он был зол и в то же время подавлен: зол на себя и свой народ, на женщину и ее народ; его раздражало это сравнение с муравьями. Охватившее его уныние было глубоким и безграничным. Он резко захлопнул за собой дверь ванной комнаты, разделся и погрузился в теплую воду. Постепенно он успокоился, раздражение прошло, но уныние осталось. Он мылся быстро, потому что очень хотелось есть. По-видимому, сейчас он увидится с доктором и договорится о том, чтобы его скорее отправили из этого дома и этой чертовски унылой страны. Чем быстрее, тем лучше. Он взял со спинки стула полотенце и под ним обнаружил свежевыстиранную рубашку и фуфайку. Он мысленно воздал должное женщине. Мрачное настроение не мешало ей быть внимательной и предупредительной. Он быстро побрился, оделся, вымыл за собой ванну и сошел вниз.

Дом ничем не отличался от домов других преуспевающих врачей. Нкоси не успел спуститься с лестницы, как из крайней справа двери появилась уже знакомая ему женщина.

– Пожалуйте сюда. – Она ждала его у входа. От вида и запаха пищи у него потекли слюнки. Он повеселел. Женщина смотрела на него дружелюбно. И когда улыбнулась ему, две портившие лицо морщины как по волшебству разгладились, и она сразу стала моложе и привлекательнее. – Теперь мой черед извиняться, – сказала она. – Я не хотела быть злой. Но, вы знаете, мы и в самом деле живем как муравьи. И у нас такая же, как у муравьев, система предупреждения об опасности. Нам сообщают о приближении врагов обычно за час до их появления. И так же, как в муравьином мире, всегда находятся люди, готовые принести себя в жертву во имя масс.

Нкоси успокоился и больше не чувствовал никакой неловкости в обществе этой женщины.

– Спасибо за рубашку и свитер. Как приятно надеть после ванны чистое белье!

Они вошли в комнату, и тут его ждало разочарование. В комнате никого не оказалось, и стол был накрыт на двоих.

– А доктор? – спросил он.

– Все еще в Йоханнесбурге, – ответила она. – Должен был вернуться, но позвонил, что задерживается и будет только завтра. У него все в порядке. То, что вы привезли, благополучно доставили на место.

– Ну и прекрасно, значит, я могу уехать.

– Они хотят, чтобы вы дождались возвращения моего брата.

– Дело сделано, чего еще ждать? Кстати, кто это «они»?

Женщина хотела что-то сказать, но передумала, подошла, прихрамывая, к столу и села.

– Давайте есть, – предложила она. – Попозже придет Найду и все вам объяснит. – Она жестом указала ему на стул.

Стол был уставлен индийскими яствами, которых Нкоси не пробовал с давних пор; здесь было обилие вкусных блюд, в которых удивительным образом сочетаются мясо и овощи, сдобренные, помимо порошка кари, разнообразными специями. Лепешки – роти – были совершенно воздушные, и слоеная хрустящая корочка приятно щекотала рот.

Ее глаза и лицо засветились радостью, когда она увидела, что еда явно пришлась ему по вкусу.

– Вам в самом деле понравилась еда? Или, может быть, вы просто голодны?

– И то и другое. Я никогда не пробовал такого вкусного кари. Даже перед отъездом, в Дурбане. А кари я на своем веку поел немало.

– После двухдневного голодания все кажется вкусным.

– Да, я не ел день, ночь и еще день. – Он вспомнил кошмарную поездку с белым человеком, который решением суда был превращен в цветного, но чувствовал себя по-прежнему белым. – Что вам известно обо всей этот истории?

– О какой? – Непринужденность тотчас исчезла; она сразу же насторожилась.

– Я имею в виду мое появление здесь. – Он был уверен, что ей известно абсолютно все.

– Я знаю лишь, что вы привезли деньги для подполья.

– И больше ничего?

– Больше ничего.

– Вам даже не известно, откуда и как я прибыл?

– Нет.

Он не мог понять, зачем ей понадобилось говорить заведомую ложь и откуда в этой женщине столько затаенной горечи. Очевидно, все оттого, что она калека. Однако надолго ли ее хватит? Ведь это все равно, что не дышать по собственной воле и в конце концов умереть. Разница лишь в том, что организм не допустит такого насилия над собой. В какой-то момент воля ослабнет и инстинктивное желание выжить, желание вдохнуть воздух и потом его выдохнуть возьмет верх. Поэтому даже калека не может годами испытывать сознательно подогреваемую неприязнь.

Женщина, казалось, угадала его мысли; по ее лицу скользнула горькая, насмешливая, чуть презрительная улыбка.

– Вы давно не были в этих краях? – спросила она.

– Давно, – ответил он сдержанно, стараясь не выдать своих чувств. – Очень давно.

– Насколько я понимаю, лет десять?

– Да, что-то около этого.

«Куда она клонит?» – подумал он.

– Когда человек долго живет вдали, он утрачивает связь со страной, – сказала она с некоторой бесцеремонностью.

– Пожалуй, вы правы. Ну и что же из этого следует?

– Я думаю, вы утратили связь со своей страной, – ответила она.

Бог мой! Не иначе, как она собирается читать ему мораль: с чего бы это?

– Как вы изволили заметить, – сказал он, – десять лет – большой срок.

– И, сам того не замечая, человек воспринимает вкусы, взгляды, образ мыслей окружающих.

«Постой, – решил он, – я задам тебе встречный вопрос».

– Что вы хотите этим сказать?

– А то, что сейчас вам было бы преждевременно выносить о нас суждение, потому что у вас нарушились контакты со своей собственной страной и вы можете подойти к ее оценке с зыбких моралистических позиций европейца среднего класса.

Он чувствовал, как закипает в нем злость, злость человека, которого дразнят без всякого к тому повода. Однако он подавил в себе злость, ведь он пользовался гостеприимством этой женщины и находился в положении ее должника. Еда перестала казаться ему вкусной. Он отодвинул тарелку и откинулся назад, его слегка поташнивало.

И вдруг совершенно неожиданно, впервые за все время, она увидела в нем человека, мужчину. До этого момента он был для нее, как все другие африканцы, как все белые, как все цветные, представителем – лицом, представляющим или символизирующим ту или иную расовую группу.

«Это потому, что я обидела его, – решила она. – Он сидит напротив, и я вижу боль в его глазах и почти физически ощущаю ее. Стала бы я себя так вести, будь он белым или даже цветным? Неужели опять эта проблема расы? По ведь ни белые, ни цветные не обходились с нами, как африканцы. В какой степени отвечает он за свой народ? В какой мере я ответственна за дела моих сородичей?»

Она взглянула на него ясным, понимающим взглядом. Высокий лоб, большие глаза, широкие скулы, лицо, резко сужающееся к подбородку… Но, боже, сколько затаенной боли в этих глазах, как сурово сжаты губы… «Надеюсь, он все же понимает», – думала она, хотя и не знала хорошенько, что же именно он должен понять. В отношениях между их народами было слишком много плохого, несправедливого, болезненного.

Опустив голову, она сказала:

– Простите меня, мистер Нкоси. Не по моей воле вы оказались в этом доме, не по моей воле здесь находитесь. От меня нисколько не зависит…

– И от меня тоже, – подхватил он. – И чем скорее я покину этот дом, тем лучше для меня. Я выполнил свой долг, и ничто больше не держит меня здесь.

Женщина вздрогнула, будто он ударил ее по лицу. Потом, после длительного молчания, заговорила осторожно, как бы нащупывая точки соприкосновения:

– Знаете ли, у вас чисто европейский выговор.

«Может быть, теперь наконец мы найдем общий язык, – подумал он, – во всяком случае стоит попытаться».

– Выговор или манеры?

Словно не слыша его вопроса, она продолжала:

– Когда я вернулась из Европы, то чем-то походила на вас.

– Чем же именно?

– Беспристрастием, объективизмом, отчужденностью – любое из этих слов подходит. Вы знаете, что я имею в виду.

«Дело пошло на лад», – подумал он.

– Вы считаете, что все эти качества присущи европейцам?

– Вы преднамеренно искажаете смысл моих слов. А он сводится к тому, что в ваших поступках и ваших речах проявляется самоуверенность, которая не свойственна нам, всем нам, небелым, проживающим в этой стране.

– Когда вы вернулись из Европы? – поинтересовался он.

– В конце пятидесятых годов, – задумчиво проговорила она. – Сперва я поехала в Индию, надеясь обрести там дом, но она оказалась еще более чужой, чем Европа.

– Таким образом, вы обрели дом здесь? – спросил он.

– Да. Если не считать того, что и африканцы и белые дружно заявили, что это не мой дом.

Она отвернулась, и, когда снова взглянула на него, он увидел тоску в ее глазах.

– Я приехала как раз во время мятежа, когда в течение недели ваши сородичи гонялись за моими, словно за крысами, а силы, призванные стоять на страже закона и порядка, спокойно взирали на то, как льется кровь десятков индийцев…

«Ну вот, теперь все ясно», – подумал Нкоси. В его сердце больше не было злобы.

– Мисс Нанкху…

– Разрешите мне, пожалуйста, договорить. Я собственными глазами видела, что происходило. Вот вам один случай. Я ехала в такси из порта и на набережной в Дурбане увидела двух здоровенных зулусов, гнавшихся с дубинками за тощим маленьким индийцем. Водитель такси, тоже индиец, отказался остановить машину, сказал, что они и нас убьют. Тем временем один из зулусов настиг индийца и ударил его короткой толстой палкой с набалдашником по голове. Бедняга умер у меня на глазах. Клянусь, я точно помню ту минуту, когда он умер. Дубинка раскроила ему череп. По инерции он пробежал еще несколько ярдов, а потом, словно тюк, рухнул на асфальт, его голова превратилась в студень… Была я очевидицей и двух других убийств… А когда добралась до дому, то узнала, что мой младший брат был убит накануне ночью… Это произошло в тот день, когда я приехала сюда, уже твердо зная, что и Европа и Индия чужды мне, что там я никогда не буду чувствовать себя как дома. Мой дом здесь, но может случиться, что однажды днем или ночью по наущению белых ваш народ снова начнет истреблять нас, предавать огню наши жилища. Понимаете? Поймите же, каково мне было узнать, что этот дом будет служить вам убежищем. В этом районе индийцы все до единого знают, что вы здесь. Это одна из особенностей нашего муравьиного быта. А у каждого из них есть основания помнить погромы. Этот район был почти весь сожжен дотла, а количество жертв неисчислимо.

– Ну, мы снова вернулись к муравьиным инстинктам. Когда-нибудь вы забудете о них?

– А вы когда-нибудь забываете о том, что у вас черная кожа?

Выходя вслед за нею из комнаты, он услышал, как открылась другая дверь и кто-то, тихо шаркая по полу босыми ногами, пошел убирать со стола. Женщина провела его в большую гостиную, и через широкие стеклянные двери они вышли в садик, со всех сторон обнесенный высокой стеной. Небо было усыпано звездами, сверкавшими в темноте, словно драгоценные каменья. Ему не приходилось видеть их так низко над головой с тех давних пор, когда он еще мальчишкой пас здесь скотину. В углу садика, под деревьями, скрытые от света, падавшего из окон, стояли стол и несколько стульев. Под ногами расстилался ковер из густой и упругой травы. Они подошли к столу и сели.