Текст книги "Живущие в ночи. Чрезвычайное положение"
Автор книги: Ричард Рив
Соавторы: Генри Питер Абрахамс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)
В понедельник 28 марта миссис Нхлапо из Стеен-берга была ужасно расстроена, что у нее нет черного платья, в котором она могла бы пойти на похороны в Ланге.
Бен, живший среди матабеле, последний белый человек, знавший Лобенгулу[14]14
Лобенгула – правитель народа матабеле.
[Закрыть], скончался в Пламстеде в возрасте девяноста восьми лет.
Браам де Врис был убежден, что сумеет сочинить эпическую поэму о Шарпевиле и Ланге – предпочтительно свободным стихом.
Вильберфорс Нксели, муниципальный констебль в Восточной Ньянге, решил уехать, после того как жители вторично пригрозили ему расправой.
Мириам Питерс собиралась на «Историю монахини» в кинотеатр «Кысмет», ибо всегда была горячей поклонницей Одри Хепберн.
Миссис Джон Фрейзер была страшно разочарована, что труппа «Рассветная» отменила постановку «Богемы», так как, по ее убеждению, цветные отличаются особой музыкальной одаренностью.
Джеймс Дрейер сидел в «Толедо» и потягивал бренди с содовой, уверенный, что никто не распознает в нем цветного.
Няня из Голландии, раненная бунтовщиками на Вэнгард-драйв, решила вернуться к себе на родину, в Европу.
Вместо труппы «Рассветная» миссис Фрейзер решила послушать Элзи Холл и Майкла Доре в Национальной галерее.
В Касле должно было состояться сто тринадцатое представление «Son et Lumière»[15]15
«Звук и свет» (фр).
[Закрыть]; все сборы шли в пользу Красного Креста.
Руфь Тэлбот надеялась, что Эндрю не будет участвовать в беспорядках. Она так боялась за него.
Денни Аполис тихо выругался – он прочитал, что «Джек Потрошитель» идет в кино для белых, – и в качестве утешения отправился в «Орфей» на «Чудовище на школьном дворе».
Джастин Бэйли хорошо сознавал, какое это рискованное предприятие – уговорить цветных рабочих в Вудстоке, чтобы они поддержали всеобщую забастовку.
Молочному бару Джо в Кенилворте требовался работник – белый или цветной со светлой кожей; приступать надо было немедленно. Важное значение имели рекомендации.
Элдред Каролиссен твердо намерен был победить в финале на двести двадцать ярдов, хотя едва выдержал квалификационный забег.
По всем вопросам жилищного устройства цветные могли обращаться к Попсу по телефону 713204.
Миссис Миллисент Каролиссен проискала все утро ярко-синий джемпер для Чармейн и вернулась домой, чуть не падая от усталости.
Первым делом надо сиять туфли и подержать ноги в горячей воде. Ох уж эта мозоль на мизинце! Придется попросить Минни залепить ее пластырем. Сперва попарить ноги, а потом уже заняться полдником для Чармейн, Поля и Джереми. Кругом эти волнения, не случилось ли чего-нибудь с Элдредом и Винсентом? Авось все обойдется. Вероятно, они все еще развлекаются в Гудвуде. Она бы и сама пошла на спортивное состязание, да вот Чармейн нужен джемпер на завтра. Что ж, придется ей смириться с небесным цветом. Элдред и Винсент скорее всего вернутся вместе часов около шести. Забавно, до чего они непохожие. Даже не скажешь, что братья. Винсент на два года моложе и учится в предпоследнем классе, но он мальчик положительный, не то что Элдред. Регулярно выполняет все домашние задания и всегда готов услужить. Он блондин, светлокожий: видно, пошел в ее родственников и может сделать неплохую карьеру, если не будет валять дурака. А вот Элдред – его она никак не могла понять. Не потому, что он черен; да он и не черен, только слегка смугловат, как и его отец. Всегда он какой-то мрачный, упрямый, отлынивает от занятий. Слишком часто забирается в комнату мистера Д. и читает эти толстые книги. Все о политике. Больше этого нельзя терпеть. Мистеру Д. придется съехать с квартиры, если он будет дурно влиять на ее детей. Элдред уже отказывается ходить в воскресную школу. Надо будет поговорить с мистером Д. – пусть ищет себе другую квартиру. Не может же она допустить, чтобы в дом к ней врывались шпики, как в прошлый четверг. Она всю ночь тогда не спала.
Миссис Каролиссен устало отворила дверь и плюхнулась в ближайшее кресло.
– Чармейн!
Может быть, дети уже вернулись? Чармейн и Джереми всегда приходят первыми из своей начальной школы.
– Чармейн!
– Ее еще нет.
– Это вы, Минни?
– Да, миссис Каролиссен.
Хорошо, что хоть Минни дома. Служанка нальет горячей воды в таз, чтобы ноги могли немного отдохнуть. Правда, Минни не служанка в полном смысле этого слова. Скорее компаньонка и помощница, которая приходит четыре раза в неделю вымыть полы и постирать белье.
– Минни?
– Да?
Девушка вошла со двора, вытирая мокрые руки.
– Что вы там делаете?
– Стираю белье на завтра.
– Ах, бедные мои ноги!.. Вы знаете, я все утро пробегала – искала ярко-синий джемпер для дочки. Нигде нет, пришлось купить небесного цвета… Кто-нибудь пришел?
– Да. Поль сегодня кончил рано. Я его послала в Клип за стиральным порошком.
– Хорошо. Налейте в тазик воды и, пока я буду парить ноги, приготовьте кофе. И принесите мозольный пластырь.
– Да, миссис Каролиссен.
Чуточку досадно, что Минни никогда не называет ее «мадам»… Она услышала, как льется вода… «Мадам» они называют только белых, даже если цветные обращаются с ними ничуть не хуже. Миссис Каролиссен стащила с ног туфли и чулки и, тяжело ступая, прошла в ванную.
– Знаете, Минни, в городе совсем не видно африканцев.
– Неужели, миссис Каролиссен?
– Ни на улицах, ни в автобусах. Молочник приходил сегодня утром?
– Нет.
– Ужасная досада! Ни молока, ни газет! Ничего нет!.. Надеюсь, мистер Д. не влипнет снова в неприятную историю. Все эти африканцы бастуют, они так и напрашиваются на неприятности. Не случилось бы чего-нибудь с мальчиками!
Попарив ноги и подлечив мозоль, миссис Каролиссен принялась за полдник. Что-нибудь легкое на троих. А вечером можно будет приготовить плотный ужин. Элдред и Винсент сильно проголодаются после этих состязаний. Жаль, что она не смогла поехать в Гудвуд. Мистер Д. все-таки должен переехать. Как бы узнать, когда он вернется домой, если, конечно, не отправится к мисс Тэлбот. Руфь – милая девушка, но они поступают опрометчиво. Крайне опрометчиво. Ведь она белая, а он цветной. По закону «О борьбе с безнравственностью» их могут засадить на шесть месяцев. Она ничего не имеет против того, чтобы Руфь или другие белые девушки заходили к ней в дом. По чести говоря, ей это даже нравится, но совсем другое дело, если это подружки постояльца. Что, как узнает полиция: это даже нечестно по отношению к ней. Она пыталась говорить с мистером Каролиссеном, но он только плечами повел. Повел плечами, и все. А их дом обыскивала полиция!
Вслед за Полем пришли Чармейн и Джереми. К тому времени, когда миссис Каролиссен покормила детей и рассказала Чармейн о джемпере небесного цвета, она буквально с ног валилась. Чармейн осталась недовольна ее покупкой. Потом миссис Каролиссен удалилась к себе в спальню, чтобы вздремнуть немного; Минни она сказала, чтобы раньше чем через час ее не будили. Она уже засыпала, как вдруг услышала громкий стук в парадную дверь. По коридору прошаркала Минни; скрипнула, поворачиваясь, дверная ручка. Затем послышались незнакомые голоса.
– Миссис Каролиссен, – шепнула Минни в замочную скважину.
Хотя миссис Каролиссен и была раздосадована, что ее потревожили, ее одолевало любопытство: кто это пожаловал?
– Да?
– К мистеру Дрейеру пришли двое мужчин.
– Скажите, что его нет дома. Он пошел на спортивные состязания. Вернется не раньше шести.
– Я уже им сказала, но они хотят говорить с вами.
– Кто они такие? – спросила она с недобрым предчувствием.
– Не знаю. Один белый, а другой цветной.
– Проведите их в гостиную. Я сейчас приду.
Она поднялась с усилием и стала искать домашние туфли. Потом пригладила щеткой волосы и поправила платье.
Оказалось, это те же самые агенты, которые заходили в четверг. Она сразу узнала белого по его рыжеватым усам.
– Вы хозяйка дома? – спросил он.
– Да.
– Сержант полиции Блигенхаут.
– Присаживайтесь. Что-нибудь случилось?
– Да как вам сказать…
– Пожалуйста, присядьте. Минни, сварите кофе.
– Благодарим вас.
– Вы миссис…
– Каролиссен.
– Насколько нам известно, миссис Каролиссен, у вас есть квартирант Эндрю Дрейер.
– Да, он мой постоялец.
– Учитель стеенбергской школы?
– Да.
– Мы уже приходили к нему.
– Кажется, я вас припоминаю.
– Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
Миссис Каролиссен вся напряглась. Ей даже нравилась такая острота ощущений, но она твердо решила про себя, что они не выудят у нее никаких сведений.
– У него бывают друзья?
– Вероятно.
– Кто они?
– Не знаю. Обычно его товарищи по работе.
– Среди них есть белые?
– Не знаю.
– В самом деле?
– В самом деле.
– А как его подружка?
– Кто?
– Его подружка.
– По-моему, у него нет никаких подружек.
– Вы уверены?
– А что, разве есть? В таком случае вы осведомлены лучше, чем я.
– Он состоит в какой-нибудь организации?
– Откуда мне знать?
– Он часто ходит на митинги?
– Я не посвящена в его дела. Обычно он бывает дома по вечерам.
– Все это очень серьезно, миссис Каролиссен. Мы пытаемся спасти его от беды.
– Я вас понимаю.
– Нам не нравятся его товарищи. Эти люди, которые сюда ходят. Белые агитаторы и коммунисты.
– Я не пускаю к себе в дом никаких агитаторов и коммунистов.
– Когда он вернется домой?
– Он пошел на школьные состязания в Гудвуд. И наверно, вернется поздно, скорей всего зайдет…
– Куда, миссис Каролиссен?
– К… к своей сестре.
– Где она живет?
– Не знаю. Кажется, где-то в Уолмер-Эстейт.
– Мы хотели бы осмотреть его комнату.
– Дверь он запирает, а ключ уносит с собой, – «Только бы мистер Д. не оставил дверь распахнутой», – беспокоилась миссис Каролиссен.
– Как же вы заходите в его комнату?
– Зачем?
– Чтобы убирать, разумеется.
– Он сам ее убирает.
– Но у вас есть служанка.
– Минни не служанка. Она только моет полы и стирает.
– Очень жаль, что вы не хотите нам помочь, миссис Каролиссен.
– Мне больше нечего нам сказать, джентльмены.
– Еще раз предупреждаем вас, что дело серьезное.
– Благодарю. Я должна покормить детей. Всего доброго.
Агенты еще продолжали сидеть, когда она вылетела из комнаты. Немного погодя они вышли, громко стукнув дверью, и потом долго поджидали Эндрю в машине. Миссис Каролиссен была рада, что Минни так и не принесла кофе. Она была по-своему верна Эндрю, хотя все еще считала, что он должен оставить дом. Это она и выложила мистеру Каролиссену, когда он возвратился в пять. Полицейские по-прежнему сидели в засаде, и она тревожилась, как бы не заявился Эндрю. Однако вскоре после прихода Элдреда и Винсента агенты уехали. И все же следует предупредить мистера Д., чтобы он не заходил домой. Полицейские могут вернуться каждую минуту. Нет, нет, она не может держать такого жильца. Элдред уже подрос, и ему нужна отдельная комната. Это слишком опасно, когда сыщики сидят в машине возле твоего дома.
– Элдред!
Никогда не слышит, как его зовут.
– Да. Что такое?
– Мистер Д. не говорил, когда вернется домой?
– Нет. Днем я его совсем не видел.
– Разве он не был на состязаниях?
– Я видел его только утром.
– К нему приходили те же самые полицейские, что и прошлый раз. После ужина сходи на автобусную остановку и, если встретишь его, скажи, чтобы он сюда не возвращался, только пройди через черный ход. Я уверена, что ночью они опять явятся. Вот тебе фунт, передай ему, может быть, у него нет денег.
– О’кей.
– Ты все понял?
– Да.
Миссис Каролиссен все еще радовалась, что так и не угостила сыщиков кофе.
Глава восьмаяЭндрю вошел в ярко освещенный, но сейчас пустой вестибюль Милнер-Корта и быстро взбежал по лестнице на второй этаж. Он чувствовал себя много бодрее после разговора с Эйбом. Даже ощущал некоторый прилив сил. Эйб всегда на него хорошо влиял. Славный парень… Эндрю стал тихонько насвистывать «Черного бычка»… Из тех, на кого можно положиться. Поговорив с ним, как-то освежаешься душой… «Черный бычок поскакал на лужок…» Но других белых жильцов следует остерегаться. Цветные мужчины не заходят к незамужним белым девушкам в десять часов вечера… «Черный бычок поскакал на лужок. Это было давным-давно…» Он дошел до ее квартиры – номер девятнадцать – и с сожалением убедился, что внутри темно. Но, заметив приколотую к двери записку, он просветлел. «Дорогой Энди…» И почему она всегда зовет его «Энди»? «Загляни в мой почтовый ящик © вестибюле». Он порвал записку, скомкал и сунул в карман. В ящике он нашел конверт с таким посланием:
«Энди,
ко мне заходили двое из политического отделения и спрашивали о вещах, касающихся моей личной жизни. Я ждала до девяти, а потом решила поискать тебя в Грасси-Парк. Эту записку я пишу на случай, если мы разминемся. Оставляю ключ. Жди меня в комнате.
Руфь».
Так эти прохвосты успели уже у нее побывать? Зачем они устраивают эту кутерьму? Радость его внезапно померкла, и он вернулся в мир полицейских налетов, допросов, репрессий и тюрем.
Убедившись предварительно, что никто его не видит, он открыл дверь и зажег свет. Ее однокомнатная квартирка была обставлена со вкусом, на стенах висели репродукции Секото [16]16
Секото Джерард – современный южноафриканский художник.
[Закрыть] и Ван-Гога. Вдоль одной из стен тянулись книжные полки. Доктор Дюбуа, Пейтон, Мопассан, Горький, Стейнбек, Говард Фаст. Проигрыватель стоял рядом с удобной кушеткой, заваленной цветными, подушками. Застекленные двери вели на балкон, откуда открывался прекрасный вид на университет и гору. К жилой комнате примыкали кухня и ванная, облицованная голубым кафелем.
Прежде всего, чтобы немного взбодриться, он решил принять душ. Вода бежала по шее, по спине и груди, и блаженное тепло разливалось по всему его усталому телу. Он поднял голову, подставляя лицо брызжущим струям… О чем они, интересно, спрашивали Руфь? Эти шпики буквально наступают ему на пятки. Сперва – в Г расой-Парк, теперь здесь. Какого черта им надо? Может быть, им не нравятся его друзья? Его образ мыслей? Любовь к белой девушке? А может быть, они подозревают его в подрывной деятельности? Считают зачинщиком кампании ПАК? Поистине, кого боги хотят погубить, они лишают разума. Он энергично растерся полотенцем и вдруг ощутил, что сильно голоден. Прямо-таки зверски голоден. Ведь он весь день ничего не ел. Эндрю неумело нарезал хлеб, подогрел кофе и поставил сковородку на огонь, собираясь жарить яичницу. Двух яиц, пожалуй, достаточно, три много. В холодильнике он нашел несколько помидоров, разрезал их и уселся за стол. К задней стоне двери был прикреплен выцветший и побуревший плакат конгресса; плакат призывал к бойкоту товаров, контролируемых националистами[17]17
Националисты – члены Националистической партии, правящей партии Южно-Африканской Республики.
[Закрыть]. Следовал список товаров.
После еды он почувствовал себя много лучше и, бодрый и умиротворенный, вернулся в комнату, чтобы подождать Руфь. Сквозь стеклянную дверь он видел огни университета на фоне черной массы Столовой горы. Он даже различал Джеймсон-Холл и общежитие – россыпи светлых точек по склону. Эндрю налил себе бренди и добавил содовой. На кушетке валялся непрочитанный «Аргус», но сейчас у него не было настроения читать. Музыка – вот что ему надо. Ящик для пластинок стоял справа от проигрывателя. Смётана. Он знал эту вещь наизусть. «Влтава» из «Ма власт»[18]18
«Ма власт» («Моя родина») – цикл из шести симфонических поэм, написанный известным чешским композитором Бедржихом Сметаной.
[Закрыть]. Моя родина. Патриотический гимн, пробуждение национального сознания. Любимейшая его музыка. Эндрю отворил дверь на балкон, и в комнату ворвался легкий ветерок, напоенный запахом сосны. Он поставил пластинку, включил проигрыватель и потушил свет в комнате. Потом удобно развалился на диване с бокалом бренди в руке. Эту пластинку он всегда слушал у Эйба. Где-то он вычитал, что Сметана, как и Лист, показал, что музыку можно тесно связать с духовной жизнью эпохи, что его музыка сыграла свою роль в борьбе за прогрессивные идеи, которые призваны были внести здоровый, раскрепощающий дух. Это писал человек ученый, эрудированный. Да, сэр, как говорит Эйб, чтобы выработать подлинно южноафриканские формы искусства, мы должны развивать национальную культуру всех народностей, живущих в этой стране. Флейты поют соло: где-то высоко в Шумавских горах берет свои истоки Влтава. Как хорошо знакома ему эта музыка, он различает каждый инструмент, каждую ноту. Дьявольски странно ожидать, пока струны подхватят лейтмотив, когда кругом сжигают пропуска, бунтуют, а сам он убегает от агентов особого отделения. Все равно что играть на скрипке, когда Рим объят пламенем пожара. Вот музыка зазвучала громче – это идет сельская пирушка. Поют и отплясывают на свадьбе крестьяне. Зеленые берега Влтавы усеяны телами убитых в Шарпевиле и Ланге. А он, Эндрю, ждет белую девушку, которую любит страстно, всей силой души. Вместе с Руфью он проплывает через Прагу, до Вышеграда, где река разливается широким величественным потоком. Могучим, как толпа на похоронах в Ланге. От берега до берега – черные лица. Полные достоинства и затаенной угрозы под внешней невозмутимостью. Как вода на дне плавательного бассейна на Гановер-стрит. Внезапно нарастает экспрессия, темп убыстряется – это река Влтава перехлестывает через пороги Святого Яна. Нежданное извержение. Зловещее и грозное, как разъяренная толпа, сжигающая свои пропуска. Необоримое, как юго-восточный ветер, бушующий на углу Теннант-стрит. Неукротимое, как характер его матери. Как ее безмолвный гнев, за который ее нельзя винить. И который тринадцать лет назад в один непогожий день погубил ее. Это было давно, так давно. Когда «черный бычок поскакал на лужок».
В нос ему словно ударил запах пота, и вина, и гнилых овощей. Шестой квартал. «Ма власт». Моя родина… Сквозь всю эту музыку, черпающую свое богатство в народных мелодиях, проходит одна величественная, необъятная, героическая тема… Надо добавить немного содовой в бренди. И где это застряла Руфь? Интересно, что ей скажет миссис Каролиссен… Гармония и мелодия все богаче; музыка переходит в длинную коду и вот уже прощается с рекой, неотвратимо стремящейся к морю. К самому морю. Как давно это было. Когда «черный бычок поскакал на лужок».
Глава девятаяЮго-восточный ветер иногда хуже дождя. Уж если он задует, то начинает бушевать на углу Теннант-стрит, в слепой ярости гоня перед собою старые газеты, пустые папиросные и большие картонные коробки и конский помет. В тот безумный мартовский день 1947 года он уже почти истощил свои силы, побежденный ветрами, которые дуют со Столовой бухты, нагоняя тяжелые тучи на Сигнальную гору, но еще сохранял остатки былого могущества и с сердитым воем накинулся сзади на Эндрю, когда тот повернул на Каледон-стрит. Он так и знал, что мать будет сердиться. Последнее время она постоянно бывала не в духе. Тонкая и хрупкая, она казалась олицетворением поверженной респектабельности, совершенно неуместной в Шестом квартале. Она попросила его сходить в Касл-Бридж и передать записку тете Элле, а он отказался из-за этой дурной погоды. Тогда она поглядела на него как-то по-особому, накинула свое пальтишко с потертыми обшлагами и отправилась сама, несмотря на завывающий ветер. Такой уж у нее был нрав. После ее ухода ему стало стыдно, и он побежал вслед за ней. Но так и не догнал, а зайти к тете Элле не осмелился. Лучше уж было вернуться домой и вытерпеть ее холодную враждебность.
Они занимали три убогие комнаты в двухэтажном доме номер триста два. Его всегда так и называли – триста второй. Сперва вы попадаете на лестничную площадку, где вечно стоит запах плесени и сырости, а когда врывается ветер, разносится жуткое эхо. На первом этаже – квартиры номер один и номер два. Затем надо подняться по темной лестнице, нащупать ручку от двери квартиры номер три и войти в обшарпанную комнату, которую торжественно именовали столовой, но служила она и гостиной и спальней. Комната эта была загромождена огромной кроватью с пологом на четырех столбиках и спинками из медных прутьев, старинной кушеткой, набитой конским волосом, стульями в том же стиле и, наконец, буфетом с викторианскими вещицами. В узком пространстве между кроватью и буфетом еле умещался дешевый, хотя и хорошо отполированный стол. К этой комнате примыкала спальня, где жили Джеймс с Питером. В центре ее высилась другая кровать с пологом, у самой стены стоял старинный рукомойник с бело-розовой раковиной, на котором была намалевана картина. Двойная дверь с треснувшим стеклом выводила на шаткий деревянный балкон. Чтобы попасть в комнату, где жили Эндрю, Дэнни и Филип, надо было вернуться на верхнюю площадку. Там стояли две кровати и комод и всегда пахло затхлым воздухом и потом.
Эндрю всей душой ненавидел эту комнату, так же как и терпеть не мог спать в одной кровати вдвоем. Обе его сестры были замужем и переехали из грязного Шестого квартала в псевдореспектабелыный и претенциозный Уолмер-Эстейт. Эндрю был младшим в семье и отличался болезненной чувствительностью и задумчивостью. Он мечтал уехать из этих трущоб, подальше от замызганных лестничных площадок и непрочных ступенек, которые в его воображении олицетворяли Шестой квартал. Он очень стеснялся своей домашней обстановки, никогда не приглашал к себе товарищей и сам редко заходил к кому-нибудь. Обычно, запершись в своей душной комнате, он глотал книги Диккенса, Вальтера Скотта и Гарди, которые брал из библиотеки. Все братья, кроме четвертого, Дэниеля, чурались его, ибо не могли понять его необъяснимой замкнутости. Он всегда боялся старшего брата Джеймса, который после смерти отца принял на себя обязанности главы семьи. Джеймс, как и мать, был совсем светлокожим, посещал белые бары и кино, а во время войны служил в артиллерийском полку; только долг перед семьей еще удерживал его в Шестом квартале. Он, в свою очередь, презирал Эндрю, смущавшего его своей темной кожей. Питер, второй брат Эндрю, внешне походил на крысу, был окуп и мрачен, почти не работал, но всегда имел при себе деньги. Филипа Эндрю видел редко. Он носил стильные костюмы, курил дорогие сигареты и работал посыльным, прикидываясь белым, пока его не выдал случайно адрес. У него было одно стремление – уехать, как только удастся вырваться из цепких лап Джеймса, и он не вылезал из дешевых молочных баров для белых в Вудстоке и на Лоуэр-Солт-Ривер.
С Дэниелем Эндрю жил дружно. Это был спокойный, замкнутый юноша, походивший на самого Эндрю, только не такой озлобленный и желчный. Он был недурен собой, мягкоречив и отзывчив. Дэниель регулярно ходил в церковь и не имел почти ничего общего с другими членами семьи, кроме матери и Эндрю. В спокойные утренние часы они с Дэнни часто болтали друг с другом, вытянувшись на одной постели. Брат уважал его и был честен в своих мнениях. Дэнни он любил больше всех.
Мать Эндрю понимал плохо. Она прилагала отчаянные усилия, чтобы соблюсти приличия даже в этой мерзкой обстановке. Дома она разрешала говорить только по-английски, а не на том ублюдочном африкаанс, которым пользовались все окружающие. Эндрю велено было сторониться немногих своих знакомых в квартале. Таких skollie[19]19
Хулиган (африкаанс).
[Закрыть] как Броертджи, Амааи, Хонгер и Тана. Он всегда носил башмаки и носки – не только в средней школе, но еще и в те времена, когда учился в сент-марковской начальной. А Броертджи и Амааи приходили на занятия нечесаные, с грязными, распухшими ногами.
Сражаясь с ветром, Эндрю заметил в дверях Бри-гейд-Холл Амааи, Джонгу и Броертджи. Он молча присоединился к ним. Амааи, смуглому и угрюмому подростку, стукнуло, как и самому Эндрю, шестнадцать. Броертджи, его брат, был на год моложе и еще грязнее. У него была желтоватая кожа и шапка непослушных черных волос. Верховодил ими Джонга, карманный вор, который уже дважды убегал из исправительного дома. Джонга был одним из многочисленных детей миссис Хайдеманн, прижитых с одним из столь же многочисленных поклонников. Амааи и Броертджи боготворили Джонгу за его веселый нрав и еще за то, что у него всегда водились деньги.
– Идете сегодня вечером в «Стар»? – спросил Эндрю на африкаанс. Речь шла о местном кинотеатре.
– Конечно, – ответил Амааи, глядя на Джонгу.
– У тебя же ни шиша нет.
– Кто это говорит?
– Я говорю.
– А ты откуда знаешь?
– Ну где ты достанешь денег?
– Не твое поганое дело.
– Кто в главной роли? – опросил Эндрю, чтобы остановить ссору между братьями.
– Сабу[20]20
Сабу – популярный индийский киноактер.
[Закрыть].
– А как называется фильм?
– «Юный погонщик слонов».
– Ну и силен этот Сабу! Видел его в «Барабане»?
– Еще бы!
– Здорово играет.
– Здорово-прездорово.
– Здорово-прездорово-прездорово.
Джонга пошарил в широких карманах своих брюк.
– Поди купи рыбы с жареной картошкой, – приказал он Броертджи.
– О’кей. А где кругленькие?
– На, возьми. И пачку сигарет.
– О’кей.
Броертджи трахнул Амааи по спине и помчался по улице, подгоняемый попутным ветром. Оставшаяся троица спокойно разглядывала пустынную улицу.
– Будет зверский ливень. – сказал Амааи.
– А ты почем знаешь? – спросил Джонга.
– Знаю, да и все, – ответил тот с умным видом.
– Раз над Сигнальной горой темные тучи, стало быть, надо ждать ливня, – сказал Эндрю.
– Видать, голова у тебя неплохо варит… Где тебя научили всему этому? В школе?
– Да, – небрежно уронил Эндрю.
– А в кино ты когда-нибудь ходил? – спросил его Джонга.
– Нет.
– Почему?
– Не хочу, – соврал Эндрю. На самые дорогие места в кино у его семьи не было денег, а сидеть на дешевых деревянных сиденьях впереди, где обычно располагались Джонга, Амааи и Броертджи, считалось чуть ли не святотатством.
– И ты никогда там не бывал?
– Нет.
– Ну и дает!
– У него времени нет, – великодушно объяснил Амааи. – Все читает свои толстенные книжки.
– Голова у него неплохо варит, – поддержал Джонга. – Ты в каком классе учишься?
– В выпускном.
– Что это значит?
– В десятом классе.
– Сила! Доктором будешь?
– Нет.
– Учителем?
– Нет.
– Адвокатом?
– Нет.
– Тогда кем же?
– Еще не знаю.
– А чему тебя учат в школе?
– Разным предметам.
– Ну например?
Эндрю нравилось, когда его так расспрашивали. Не часто доводится чувствовать свое превосходство.
– Зачем тебе эго?
– Скажи, – настаивал Джонга.
– Мы изучаем естественные науки, математику, латынь.
– И ты можешь говорить по-латыни?
– Нет.
– Тогда на кой хрен ты ее учишь?
– Мы переводим.
– Что это значит?
– Говорим или пишем то же самое по-английски.
– Скажи что-нибудь по-латыни.
– Отстань от него.
– Скажи.
– Брось, тебе говорят.
– Я хочу научиться французскому языку.
– А я хочу болтать по-американски, как Чарлз Старрет[21]21
Чарлз Старрет – американский киноактер.
[Закрыть], – прогнусавил Джонга.
Прибежал Броертджи: в руках он держал промасленный сверток с рыбой и картошкой. Джонга развернул газету и сделал из нее два пакета. Львиную долю он забрал себе; остальное отпихнул прочь.
– Налетайте, шакалы.
Броертджи сунул руку в пакет. Амааи схватил его за ноги, и они вместе покатились по тротуару; из их сжатых кулаков сыпалась картошка и рыба. Эндрю смотрел на все это с отвращением; Джонга злобно пинал Броертджи в ребра.
– Вставайте, гады! Как вы себя ведете перед учеником десятого класса?
Эндрю глядел на эту сцену безучастно, лишь на губах его играла легкая, презрительная усмешка. Броертджи и Амааи, отдуваясь, поднялись на ноги и стали запихивать остатки рыбы и картошки к себе в рот, брызгая слюной и откашливаясь. Джонга предложил Эндрю часть своей порции.
– На, поешь рыбы… Вот гады!
– Нет, спасибо.
– Бери же.
– Нет.
– Это все из-за вас, черные свиньи, прилично вести себя не умеете, – обратился он к Амааи и Броертджи.
– Я не потому, – сказал Эндрю.
Броертджи облизывал масленую газету и вдруг с ужасом уставился на Амааи.
– Ах ты, мешок с дерьмом!
– Ты чего лаешься?
– Ах ты, паскуда!
– Ну чего привязался?
– Ты пустил газы!
– Врешь!
– Понюхайте, ребята!
– Врешь, подлец!
Броертджи швырнул газету с объедками прямо в лицо Амааи. Эндрю едва не стошнило от всего этого. Он вдруг вспомнил о матери. Интересно, вернулась она или нет? Расскажет ли она обо всем Джеймсу? Почему она так чудно себя вела? Попросила один раз и сразу же выскочила на улицу. Подожди она хоть немного, он бы, разумеется, сбегал к тете Элле.
– Пока, ребята.
– Ты куда?
– Домой.
– Почему так скоро?
– Надо.
– О’кей. Только не зубри латынь, а то мозги вывихнешь.
– Хорошо.
– Счастливо.
Он пошел по улице, по-прежнему борясь с ветром, и свернул к своему триста второму. На цементных ступеньках, распустив слюни, сидел какой-то пьянчуга, Эндрю вихрем взлетел по темной лестнице и как вкопанный остановился на верхней площадке. Дома творилось что-то неладное. Дверь столовой была широко распахнута. Очень, очень необычно. Изнутри доносились возбужденные голоса. Мать лежала неподвижно на постели, а над ней хлопотали миссис Хайдеманн, мать Джонги, и тетя Элла. Эндрю знал, что по какой-то непонятной причине тетя Элла его недолюбливает, и побоялся спросить у нее, в чем дело.
– Где тебя черти носят? – фыркнула она, обернувшись.
Его так возмутил ее тон, что он готов был послать ее куда-нибудь подальше.
– Где ты пропадал?
Он продолжал молчать, но на смуглом лице его выступил румянец.
– Почему ты позволил матери выйти в такую погоду?
На свои вопросы она не получила никакого ответа.
– Где Джеймс и Питер?
– Не знаю, – наконец заговорил он.
– Разыщи их. Да поторопись. У твоей матери удар.
