Текст книги "Живущие в ночи. Чрезвычайное положение"

Автор книги: Ричард Рив

Соавторы: Генри Питер Абрахамс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)

– Нам надо идти, – повторил Дики Наяккар.

Ди наконец отпустила руки Нкоси.

– Пожалуйста, береги его, Дики.

– Хорошо, мисс Ди.

– Как следует береги.

– Хорошо…

– Он очень дорог мне…

– Мисс Ди…

– Он для меня вое, Дики… Все на свете.

– Понимаю, мисс Ди.

Она резко повернулась, а они молча вышли из комнаты и стали спускаться по лестнице.

Дики Наяккар вел Нкоси к черному ходу. В коридоре толпились больные, дожидавшиеся возвращения доктора. Нкоси заметил цветную женщину с ребенком, который, по-видимому, был лишь наполовину индийцем. Все остальные были индийцы – маленькие, несчастные, какие-то высохшие. Когда они проходили через кухню, Кисси и рослая миловидная девушка в сари, с длинными напомаженными волосами мельком взглянули «а них и продолжали работать как ни в чем не бывало. В воздухе стоял тонкий, неповторимый аромат порошка кари и топленого масла, трав и специй.

Однако стоило им очутиться на улице, как мир снова предстал в тусклом однообразии: здесь царила жалкая нищета, столь характерная для любого района тропических и субтропических стран, где живут бедняки, обездоленные и отверженные. В холодных странах кварталы бедняков тоже тусклы и однообразны, но солнце светит там не та «ярко, не так резко, не так ясно и не та «беспощадно, поэтому краски бедности как бы приглушены. В тропических же и субтропических странах всякая грязь, всякая пакость и мерзость особенно резко бросаются в глаза, озаренные сиянием солнца. И даже земля, которую редко увидишь голой в холодных странах, здесь, из-за отсутствия растительности, приобретает особенно неприглядный вид. Но самое убогое зрелище являют собой внутренние дворы в тропических странах: там солнце безжалостно выжигает все до последней травинки, превращая землю в коричневую корку грязи, там везде валяются отбросы и вьются рои мух. Все эти внутренние дворы и проходы, по которым Дики Наяккар вел Нкоси, составляли один общий огромный и убогий двор – задворки нации; район трущоб, один из многих, удивительно похожий на все другие, независимо от того, кто их населяет – индийцы, цветные или черные, и даже специфические запахи пищи и разные обычаи – свои у каждой группы – не могут затушевать того главного, что делает их похожими друг на, друга.

Даже на людях, встречавшихся им по пути, лежала печать унылого однообразия и жалкого убожества. Будто их тоже иссушило солнце. Такие, как Дики Наяккар, рослые и крепкие, были счастливым исключением.

Постепенно дома и люди стали встречаться реже. Наконец они увидели религиозную процессию, двигавшуюся к реке. Оттуда едва слышно доносились звуки флейты и барабана. Противоположный берег круто поднимался вверх – там начинался город, населенный белыми. Ветер дул как раз в ту сторону, грозя побеспокоить его жителей шумом, производимым процессией, – значит, снова последуют протесты против шествий чужестранцев, против вони и шума, в которых повинны индийцы. Местная газета, возможно, даже начнет ратовать в своих передовицах за то, чтобы «деревню, где живут кули», убрать подальше от города, «где живут белые».

– Надо бы поспешить, сэр, – сказал Дики Наяккар. Называть маленького африканца сэром было для него теперь вполне естественно. – Нам уже попались несколько шпиков, а дальше их будет еще больше. Надо догнать вон ту группу. – Он указал на людей, шедших впереди. Примерно в миле от них на обочине грязной дороги у машины стояло несколько человек. – Это шпики, – оказал Дики, – они непременно остановят нас, если мы будем идти вдвоем. Это они вас ищут. Необходимо затеряться в толпе. – Тут Наяккар по-мальчишески озорно улыбнулся: дескать, все будет в порядке.

Они пошли быстрее. Люди впереди замедлили шаг, потоптались на месте и снова двинулись вперед.

– Черт бы их побрал! – обозлился Дики Наяккар.

– В чем дело?

– Проклятые идиоты! Останавливаются, чтобы мы могли их догнать. С головой выдают нас шпикам. Вот дождутся, что я скажу Сэмми. Мистер Найду им задаст… если, конечно, шпики не схватят нас из-за их глупости! Черт бы их побрал!

– Тогда нам лучше поспешить, чтобы не повторилось все сначала.

Нкоси прибавил было шагу, но Дики Наяккар тронул его за руку.

– Осторожно, сэр! Видите, один из шпиков смотрит в подзорную трубу. Не надо торопиться.

Нкоси принудил себя идти ровным шагом, как и Дики. Люди двигались медленно, однако догнать их было не так-то легко.

Растущее беспокойство Дики передалось Нкоси. Тут кто-то из шедших впереди оглянулся и с таким видом, будто узнал знакомых, принялся махать им, он окликал своих спутников и показывал на Дики и Нкоси.

– И вы им помашите, сэр, – оказал Дики Наяккар и помахал сам. Группа остановилась. Облаченные во все белое двое мужчин и женщин принялись обнимать Нкоси, обрушивая на него потоки бессмысленных слов. И вдруг он отчетливо услышал: «Улыбайтесь и делайте вид, будто говорите с нами». Он оказался в самом центре небольшой группы.

Нкоси таи и не заметил, в какой миг они прошли мимо одетых в гражданское индийских сыщиков, стоявших возле машины, зато хорошо почувствовал, в какой миг миновала опасность, потому что плотно окружавшее его кольцо неожиданно разомкнулось.

Короче говоря, общая опасность, общий противник и общая цель – перехитрить его сплотили и сблизили их. Но миновала опасность, и их уже ничто не сближало. Женщина слева, которая изо всех сил прижималась к нему, проявляла явное стремление скрыться куда-нибудь. Мужчины, хотя и не так заметно, тоже стали удаляться, так что в конце концов он оказался в центре круга, рядом с этими людьми и в то же время далеко от них. Он понимал, что возникшее отчуждение было инстинктивным, что в тот момент, когда они окружили его и взяли под свою защиту, они действовали сознательно, руководствуясь разумом, и это позволило надеяться на лучшее будущее. И все же их инстинктивное отчуждение огорчило Нкоси, и ему захотелось очутиться далеко-далеко от этой страны.

Но появился Дики Наяккар, и ощущение одиночества прошло. Еще немного – и они поравняются с процессией, он отчетливо слышал сотни голосов, говоривших одновременно, и непривычную для его слуха индийскую музыку. Она казалась ему резкой, диссонирующей и не мелодичной. Дики Наяккар что-то сказал, но из-за шума ничего нельзя было разобрать. Нкоси жестом показал, что не слышит. Дики вроде бы понял. Он усмехнулся, и Нкоси снова отметил про себя, какой Дики симпатичный парень. Женщина по-прежнему оставалась на самом крайнем фланге маленькой группы, но мужчины больше не сторонились Нкоси, и он уже не был изолирован ни физически, пи духовно, хотя подозревал, что тут не обошлось без вмешательства юного Дики Наяккар а.

Поравнявшись с процессией, они пробрались в самую гущу толпы. Теперь они были частью огромной массы темнокожих людей в белых одеяниях, массы, двигавшейся, как это повелось испокон веков, к реке, чтобы уже в который раз утвердить вечную и неизменную потребность поклоняться какой-нибудь облагораживающей дух силе.

Нкоси услышал голос Дики Наяккара:

– Пока все идет нормально. Здесь мы пробудем целый день, а потом двинемся в другом направлении. Только вот что, сэр. Не беспокойтесь, если не будете меня видеть. Рядом свои люди, которые все время начеку и заботятся о вашей безопасности. Ничего плохого с вами не случится. Договорились?

– Договорились, Дики.

Молодой индиец так и засиял, когда Нкоси назвал его по имени.

– Ну, тогда я пошел, сэр. Не волнуйтесь. Перекусим у реки. Жаль только, что выпить нечего. Но это опасно. Здесь не все свои, шпики могут подослать к нам агентов.

– Я и без выпивки обойдусь, – сказал Нкоси.

– Мы с ребятами любим немного выпить, когда бываем здесь, у реки, если, конечно, не предстоит работа, как вот сейчас.

– Ясно, – ответил Нкоси. – А скажите, по какому случаю это шествие?

– Какой-то религиозный праздник, – небрежно бросил Дики.

– Понимаю, но какой именно?

– Их вождь, худощавый маленький старикан, видите, вон он идет во главе процессии, произнесет чертовски длинную речь, сэр. – Внезапно Дики указал вниз, в сторону реки, откуда навстречу им двигалась другая процессия, почти такая же многолюдная. – Так вот, сэр, как только процессии поравняются, мы присоединимся к той, другой. Мы проведем здесь весь день, а когда настанет время расходиться по домам, мы пойдем уже с теми.

Тень улыбки скользнула по лицу Нкоси. Реакция Дики была мгновенной.

– Видите там справа верзилу, рядом с девушками, – только смотрите так, чтобы не было заметно. Видите, сэр?

– Вижу.

– Это капрал Сингх, сэр, из политического отделения Натальского уголовного розыска. Успокойтесь, сэр. Не надо волноваться. Я не хотел говорить, а сейчас сказал, потому что уж очень вы расхрабрились.

– Понимаю, – задумчиво произнес Нкоси. – Я вижу, тебе трудно со мной. Извини.

– О, с вами совсем не трудно, сэр. Однажды мне пришлось вести белого профессора от Йоханнесбурга до границы. Чертовски был умный, сэр. Только посмотришь на него – сразу видно. Вот с ним было действительно трудно! Ничего не боялся и не имел понятия, что значит вести себя тихо. Ох, и намучился же я! А потом взял проклятый да написал плохую книгу, говорит, будто мы, индийцы, никогда не поладим с черными!

– А ты читал эту книгу?

– Нет. Но Сэмми – мистер Найду – рассказывал мне… Так что с вами, сэр, не трудно, нет! А капрал Сингх из политического отделения Натальского уголовного розыска тоже член нашей организации. Но здесь много шпиков, вот он и следит, чтобы они нам не навредили. Поэтому не беспокойтесь, но помните, что я вам сказал. Хорошо, сэр?

– Да, Дики. Я все понял.

– Ну и прекрасно.

Дики отошел. Капрал Сингх из политического отдаления Натальского уголовного розыска мельком взглянул на Нкоси и тотчас же исчез из поля зрения. Одна из молодых женщин отделилась от своих подруг и, казалось, совершенно случайно очутилась рядом с Нкоси. Она сложила ладони и склонилась перед ним в традиционном индийском поклоне. Затем сняла с себя гирлянду из белых цветов и надела ее ему на шею.

– Скажите Дики, что у переправы опасно, – быстро прошептала она и незаметно удалилась. И сразу же мир и спокойствие, владевшие процессией и им самим, были нарушены. И все же… И все же… Он взглянул на спокойное, как бы преображенное религиозным экстазом лицо какой-то женщины, которая шла в нескольких шагах от него… И все же…

Глава пятая

Они добрались до фермы на рассвете. После дня, проведенного у реки, и длинного перехода они утомились и стали неразговорчивыми. Хорошо еще, что вторую половину пути они проделали на полуразвалившемся стареньком «лендровере», которому, казалось, впору быть на свалке, а он еще довольно исправно бегал по дорогам. Не то они вконец измотались бы, да и на ферму попали бы гораздо позже.

«Лендровер» поджидал их у последнего селения в поместье Нанды, и до тех пор, пока не миновала опасность, машину вел юноша, житель селения, худой, высокий и гибкий, с каким-то пепельным оттенком кожи. Его непрестанно мучили приступы сухого кашля, с которым он никак не мог справиться. Рядом с юношей на переднем сиденье ехал здоровенный парень, почти такой же высокий и крупный, как Сэмми Найду, только не плотный и мускулистый, а рыхлый и толстый, хотя и был моложе Сэмми. Толстяк сидел с таким видом, словно готов был в любую минуту сменить за рулем тщедушного водителя, если того доконает кашель. И в самом деле, как только у водителя начинался приступ, Нкоси был уверен, что на сей раз он ни за что не выкарабкается, но тот, задыхаясь, брызгая слюной и отчаянно глотая воздух, как-то превозмогал себя. За все время пути никто не проронил ни слова.

Когда они достигли подножия холмистых гор, тщедушный остановил машину и вместе с толстяком спрыгнул на землю. Помахав рукой на прощание, они зашагали по залитой лунным светом дороге назад, к своему поселку. На спидометре было девять миль.

За руль сел Дики Наяккар, а Нкоси пересел на переднее сиденье. Они смотрели вслед ушедшим парням до тех пор, пока те не скрылись в пронизанной лунными лучами дымке ночи. Только тогда Дики Наяккар включил мотор и они стали подниматься в горы.

«Я все больше и больше удаляюсь от границ Протектората Басутоленд, – размышлял Нкоси, – и это осложняет мое положение». Вначале все казалось очень простым – он высаживается на сушу, передает деньги, пробирается через границу в Басутоленд, а оттуда нм самолете возвращается в Лондон – и у него отличное настроение, потому что он оказался смельчаком и внес ощутимый вклад в борьбу, которую ведет его страна. А что получилось на деле – он выполнил свою миссию, по не властен над собой, не может выбраться отсюда; он даже стал сомневаться в важности и значении своего вклада.

Сквозь мерный шум мотора послышался голос Дики Наяккара:

– В этот предрассветный час такая берет тоска, что хоть плачь.

Нкоси взглянул на сидевшего рядом молодого индийца не без удивления – он никак не ожидал услышать от него нечто подобное. Это могла бы сказать Ди или ее брат, может быть, Сэмми Найду, только не этот парень.

Целый час они ехали молча. Подъемы сменялись спусками, спуски – подъемами, но машина, не меняя скорости, осторожно взбиралась все выше и выше, пока, наконец, на рассвете они не добрались до фермы, затерявшейся в горах на высоте трех тысяч с лишним футов. Холмистые плантации Нанды остались далеко позади, и до места, где они сели в «лендровер», было добрых двадцать миль.

Маленький домишко гнездился во впадине под нависшей скалой, на склоне холма, посреди большой долины, замкнутой кольцом высоких гор. С вершины холма, если смотреть на юг, видно было глубокое ущелье, прорезавшее горы. Отсюда же открывался широкий, с большим охватом вид на юг, юго-восток и юго-запад. А в ясный день можно было даже проследить весь путь от горы к побережью Зулуленда, где высадился Нкоси. Если смотреть на север, куда обращен своим фасадом дом, то взору предстают лишь уходящие вдаль горы, причем каждая последующая гряда выше предыдущей. Итак, домишко был надежно укрыт с юга, юго-запада и юго-востока. Он просматривался только с севера, но там сплошной стеной высились горы. Была еще одна возможность обнаружить дом – с самолета, но лететь над самыми горами весьма опасно, не говоря уже о том, что пришлось бы облететь весь район вдоль и поперек.

Дики Наяккар подъехал к самому дому, словно козырьком, укрытому гребнем горы. Они вылезли из машины, и Дики указал на тропинку, начинавшуюся за домом и уходившую на вершину горы.

– Там у нас наблюдательный пост. Оттуда видно все. Зато нас никто не может увидеть.

Маленький домик был удивительно чист, и все там было готово для жилья. Пока Дики зажигал керосиновые лампы, Нкоси изучал правила поведения, висевшие на внутренней стороне двери. Разжигать огонь не разрешалось ни днем, ни ночью – могут заметить дым; запрещалось выезжать на машине засветло; перед уходом в горы надо было непременно захватить с собой ружье и рюкзак с неприкосновенным запасом.

Вскоре к нему подошел Дики Наяккар.

– А где ружья? – спросил Нкоси.

Дики подвел его к буфету в углу, открыл его и поднял повыше лампу. Там стояло полдюжины сверкающих ружей. Над каждым из них висели патронташ и маленький рюкзак.

– Вы не боитесь, что кто-нибудь может набрести на этот дом? Ну хотя бы случайно?

– Дом постоянно охраняется, сэр.

– Да, но эти люди далеко отсюда. Если вы имеете в виду селение, где мы сели на «лендровер».

– Нет. Есть другие.

– Поближе?

Наяккар минуту колебался, потом сказал:

– Совсем близко, сэр; поэтому не беспокойтесь. – Наяккар закрыл буфет, повесил на него огромный замок и снова поднял лампу, чтобы Нкоси мог еще раз взглянуть. – Чертовски трудно взломать этот буфет, сэр.

Буфет был частью бетонной стены, и на массивных дверях висел невероятно большой замок.

– Но если паче чаяния сюда кто-нибудь забредет, это объявление у входа…

– Его повесили специально для вас.

– Понимаю, – пробормотал Нкоси и вспомнил, с какой горечью говорила Ди о муравьином существовании, которое принуждены вести индийцы в этой стране.

И сейчас, находясь в тщательно охраняемом и хорошо укрепленном убежище, Нкоси понял и в полной мере ощутил это горькое чувство, неизменно звучавшее в речах Ди и Найду. Что бы они ни делали, какие бы огромные жертвы ни приносили, сколь бы много ни отдавали, власть африканцев может оказаться для индийцев не слаще власти белых. Возможно, они ничего не получат, более того, утратят то немногое, чем располагают сейчас. Африканцы знают, что принесет им уничтожение белого расизма. Индийцы же не могут быть уверены даже в том, что перестанут испытывать на себе расовую ненависть.

– Скажи, – обратился он к Дики, – что будет с индийцами, когда мы разгромим националистов[2]2
  Имеются в виду члены правившей Националистической партии.


[Закрыть]?

– Не знаю… А что вы имеете в виду?

Дики Наяккар сразу насторожился. «Будь внимательнее!» – сказал себе Нкоси.

– Я вот о чем спрашиваю: надеется ли ваша организация – индийская организация, – что индийцы выиграют от того, что мы свергнем власть белых?

– Пойдемте, сэр, – сказал Дики Наяккар и повел Нкоси в кухню. Он показался Нкоси сразу повзрослевшим.

Дики жестом пригласил Нкоси к столу, поставил перед ним тарелку с сандвичами, согрел на примусе и подал чай.

Несколько сандвичей Наяккар положил себе, налил чаю и сел, прислонившись спиной к кухонному столу, на котором стояли три примуса. Нкоси так устал, что совсем не хотел есть, зато горячему чаю обрадовался. Он уже раскаивался в том, что завел с Дики этот разговор, – надо было подождать немного, но уж слишком велик был соблазн.

– Я устал. Где я буду спать?

Наяккар поставил стакан и поднялся.

– Да ты просто скажи. Я сам найду.

– Дверь рядом с буфетом, сэр. Это внутренняя комната. Лампу возьмите в большой комнате, – Наяккар помялся и вдруг сказал: – Мы знаем, что все хорошо не будет, может стать даже хуже.

– Это понимают все участники движения?

– Наш долг, сэр, быть организованными и дисциплинированными. Нас не так уж много. Я имею в виду только участников движения, они это понимают. Понимают это и остальные индийцы, которые здесь живут, вот почему они и стоят в стороне от движения. Стоит ли бороться, говорят они, если может стать еще хуже.

– И что же вы им отвечаете на это?

– Сэмми – мистер Найду, мисс Ди и доктор ответили бы на этот вопрос лучше, чем я.

– А ты разве не можешь?

– Ну, могу.

– Тогда ответь!

– А сами вы разве не знаете?

– Я могу лишь предполагать.

– Да все сводится к одному – цветной барьер давит на нас с обеих сторон, и иногда бывает так трудно! Если африканцы поверят, наконец, что мы на их стороне, тогда, быть может, хоть потом станет легче.

– А может, и не станет.

– Конечно. И все же мы верим в это. Иначе нам не на что было бы надеяться.

– А жить без надежды нельзя, – очень мягко заметил Нкоси.

– И еще, – продолжал Дики Наяккар, слегка смущаясь, – все предрассудки плохи… Так говорит Сэмми.

– А Кисси говорит, что мы рождаемся с предрассудками и что избавиться от них невозможно.

Дики Наяккар поджал губы, ссутулился, наклонил голову чуть вправо и поднял обе руки ладонями кверху. Это один из самых характерных индийских жестов, отчасти просительный, отчасти оборонительный и, безусловно, выражающий покорность.

– Я не знаю, кто из них прав: Кисси или Сэм ми; может, предрассудки и в самом деле никогда не исчезнут. Не знаю. Может, просто очень плохо быть «головешкой» в этой стране.

– «Головешка»? А что это значит? – не понял Нкоси.

– «Головешка»… кули… индиец.

– Но мы должны продолжать борьбу, – сказал Нкоси.

– Да, сэр. То же самое говорят доктор и Сэмми. Вы думаете, что когда-нибудь этому придет конец?

– Когда-нибудь, да, – ответил Нкоси.

– Я хочу сказать: и для нас тоже. Вы поняли меня, сэр?

– Думаю, что и для вас.

– Знаете, сэр, я впервые вот так разговариваю с…

– С черным?

– Да. А там, в Англии, неужели можно вот так?

«Надо переменить тему», – решил Нкоси.

– Да, там черные свободно общаются со всеми другими. Однако там есть свои предрассудки.

– Значит, Кисси права?

«Мы никак не можем уйти в сторону, – подумал Нкоси. – Но ведь сейчас и здесь этот разговор смешон».

– Кисси не права, Дики. Все на свете меняется. Решительно все. Жизнь – это вечные перемены.

– То же самое говорит Сэмми.

– Но перемены могут быть к лучшему и к худшему.

– Я знаю, что вы имеете в виду, сэр. – Молодой индиец мыслил трезво. – Я ведь вам уже сказал, что мы говорили об этом между собой и все понимаем.

«Да, – думал Нкоси, – ты все понимаешь, хотя не всегда умеешь выразить свою мысль словами». Он поднялся и отправился спать. Было довольно свежо, и Нкоси с наслаждением забрался под одеяло. Будто короткая вспышка на экране сознания, мелькнула мысль о том, как было бы хорошо, если бы вторую раскладушку в этой комнате занимала Ди, но тут же он уснул как убитый.

Дики Наяккар перемыл посуду, подлил керосину в примусы и тщательно их вытер. Потом достал чистую скатерть и накрыл стол на одну персону. Когда со всеми делами было покончено, он проверил, хорошо ли заперты окна и двери, и только после этого отправился спать. Но он не сразу заснул, а еще долго лежал на спине, глядя в маленькое окошко. Он видел только часть склона горы и по тому, как постепенно исчезали окутывавшие ее тени, мог лишь догадываться, каким было небо. Целая вереница видений и мыслей проносилась в его сознании, громоздясь и обгоняя друг друга, словно не в меру расшалившиеся дети. Мисс Ди крепко сжимает руки маленького африканца. Сэмми Найду смотрит на нее, а она – на маленького африканца, а мозг у этого африканца работает точь-в-точь как те часы, которые он однажды раскрыл, чтобы полюбоваться их механизмом… Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так… Ровно и четко. Часы и маленький африканец слились в один образ… тик-так, тик-так… Мисс Ди и он… а все потому, что она… тик-так, тик-так… И лицо Сэмми, который смотрит на нее с такой же страстью, с какой она смотрит на Нкоси… Тик-так… Жизнь – это вечные перемены…

Наконец выкристаллизовалась одна очень ясная мысль: если бы этот человек руководил подпольем, а потом, после белых, встал у власти, положение непременно изменилось бы к лучшему… Утешившись этой мыслью, Дики решительно прогнал все видения, повернулся на бок, закрыл глаза и стал терпеливо ждать, когда придет сон.

Через два дня под вечер Дики Наяккар сообщил Нкоси, что ночью к нему пожалует гость. Он не стал ничего объяснять, и Нкоси не настаивал. Если его собираются официально передать африканцам, то вряд ли молодому Наяккару известны какие-нибудь подробности на этот счет, все же остальное не имеет существенного значения. Ожидание его не тяготило. Разыскав бумагу и карандаш, он коротал время за рисованием.

Около девяти Дики Наяккар отправился на машине встречать гостя. А Нкоси лег спать. От селения до фермы езды не меньше двух часов, поэтому маловероятно, чтобы гость приехал раньше полуночи. А так как все эти дни Нкоси много работал, то он тотчас же заснул.

Когда он открыл глаза и увидел на краю своей раскладушки Ди Нанкху, то подумал, что видит сон. Перед тем как лечь, он погасил лампу, а сейчас она снова горела. Он неуверенно протянул руку, опасаясь, что Ди исчезнет, но его опасения были напрасны.

– Это не сон, – сказала она.

Теплая сонная улыбка озарила его лицо, наполнив ее сердце радостью. Но улыбку тотчас же сменила тревога.

– Что случилось?

Подумав, она сказала:

– С этим можно подождать до утра.

– Что-нибудь плохое?

– Я же сказала, можно подождать до утра.

– Я скучал по тебе, – сказал он.

– Я тоже.

Он стремительно сел и заключил ее в объятия. Они прильнули друг к другу, и в этот момент она поняла, что отныне все будет хорошо. Она высвободилась из его объятий и направилась к двери, вовсе не пытаясь скрыть свою хромоту. Распахнула дверь и крикнула Дики Наяккару:

– Мы ложимся спать! Покойной ночи!

Последовала короткая пауза, потом Дики Наяккар тоже пожелал им покойной ночи.

Слабая улыбка, не то насмешливая, не то нежная, играла на губах Ди, когда, закрыв на засов дверь, она повернулась к Нкоси. Она задула лампу и стала раздеваться. Нкоси прислушивался к шелесту ее одежды и чувствовал, как все его существо переполняет нежность к этой женщине. И очутившись рядом с ним в постели, Ди физически ощутила, как эта нежность ее обволакивает.

Их руки и ноги переплелись, и они уснули в объятиях друг друга. Потом проснулись, в одну и ту же секунду; как будто их телами управлял единый мозг. И снова были близки, и на сей раз он ласкал ее долго, с удивительной нежностью.

Наконец у мужчины вырвались слова:

– Я люблю тебя!

И потом уже более спокойно, даже чуть удивленно, и вкрадчиво-нежно он повторил:

– Люблю тебя.

И он почувствовал, что по ее лицу катятся слезы. Теперь он знал, что никогда не вернется к той, другой, что бы ни случилось.

Больше они уже не спали. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, ибо только так можно было уместиться на узенькой раскладушке. Но не испытывали неудобства оттого, что нельзя ни вытянуться, ни повернуться, напротив, им было это даже приятно.

– Повтори, – прошептала она.

– То же самое я говорил другим.

– Все равно.

– Ну, хорошо. Я люблю тебя.

Она счастливо вздохнула.

– И все? – спросил он.

– А что же еще? Я знаю, что именно это ты сейчас чувствуешь.

– И этого тебе достаточно?

– Более чем достаточно, милый. О такой близости, какая у нас с тобой, можно только мечтать. Наши сердца бьются в унисон, тела слились. Вот теперь я поняла, что такое любовь. Поняла, что значит быть не совсем одинокой. Я знаю тебя так, как никогда никого не знала. Чего же еще желать? Когда ты спрашиваешь, достаточно ли мне этого…

Он прикрыл ей рот ладонью, не дав договорить.

– Я люблю тебя. И хотя говорил эти слова другим, никогда не вкладывал в них того смысла, какой они приобрели для меня сейчас.

Она сняла его ладонь со своих губ.

– Еще раз повтори.

– Я люблю тебя.

– Еще!

– Что с тобой? Ты, кажется, теряешь рассудок?

– Я приказываю!

– Слушаюсь. Я люблю тебя.

И тогда он впервые за все это время услышал ее смех. Она смеялась весело и радостно. Он почувствовал, что она опьянена любовью.

– Я тебе нравлюсь как женщина?

– Очень, – сухо ответил он.

– Я сама себя не знала. Никогда не думала, чта я такая страстная. Знаю, что могу заставить тебя потерять голову в любую минуту, стоит мне только захотеть. Я как раз и собираюсь сделать это. Я хочу иметь от тебя по крайней мере шестерых детей.

– Уж не собираешься ли ты уподобить меня быку? – усмехнулся он.

– А что? Ты и есть мой бык!

Потом она стала серьезной.

– Ты правда хочешь от меня детей? А они не будут хромыми? Мне бы очень не хотелось этого.

– Нет, не будут, и я был бы счастлив иметь от тебя детей.

– А кем бы они считались – индийцами или африканцами?

– Не омрачай свои мечты, – нежно сказал он. – Давай помечтаем вместе, потому что мечта – духовная реальность жизни.

– Мечты и реальность где-то должны соединиться, – сказала она.

– Они соединятся в наших с тобой детях.

– Индийцах или африканцах? Обиженных на мать и стыдящихся ее или обиженных на отца и стыдящихся его? Отвергнутых его или ее родней? Либо и теми и другими?

Он положил ладонь ей на лоб.

– Куда же девалась твоя мудрость? Ведь только что ты говорила, что тебе достаточно того, что есть. Разве ребенок у тебя родится завтра? Или на следующей неделе? Или в будущем месяце? Ты уже знаешь, что у тебя будет ребенок?

– Я бы хотела от тебя ребенка, даже нескольких детей.

– И ты хочешь получить гарантию, что их примет общество, что они будут здоровые и счастливые, что им ничто не будет угрожать и не на что будет обижаться?

– Естественно.

– Естественно было бы только надеяться, но не требовать никаких гарантий. Гарантии, которые ты хотела бы получить для своих несуществующих детей, не обеспечены пока даже детям, у которых родители оба индийцы, или африканцы, или белые.

Ее настроение снова изменилось. Она водила рукой по его лицу и груди, ласкала, стараясь запомнить его тело.

– Ты в самом деле черный, а? В моем сознании это никак не укладывается.

– Потому что черный цвет внушает страх?

– Он таит в себе опасность и неизвестность. А тебя я знаю так близко!

– К тому же это еще и экзотично? – поддразнивал он ее.

– Нет, нет. Никакой экзотики. Ты слишком цивилизован, чтобы быть экзотичным, и чертовски образован… Боже, как хочется пить! А не пойти ли нам погулять, мой дорогой? Или тебе хочется спать?

– Давай-ка встанем, – сказал он.

Она приподнялась и пошарила на ночном столике, отыскивая спички. Потом зажгла лампу и отвернула фитиль. При свете лампы ее лицо показалось ему нежным, без тени суровости, как обычно. Резкие линии у губ разгладились. Круглые глаза казались необыкновенно большими, но прекраснее всего были волосы. Днем стянутые в пучок, сейчас они свободно падали двумя густыми прядями, достигая груди. Будь они на два дюйма длиннее, они бы полностью закрыли грудь.

Она засмущалась под его пристальным взглядом и, чтобы скрыть неловкость, наклонилась и поцеловала его. Потом быстро оделась и вышла из комнаты.

Он нашел ее – в кухне. Волосы уже были стянуты узлом на затылке. Он выдернул шпильки, она тряхнула головой несколько раз, и волосы снова рассыпались.

– Мне очень нравится так, – сказал он.

– Я приехала затем, чтобы показать тебе вот это. – Она кивнула на лежавшую на столе газету.

Его взор приковал заголовок, напечатанный крупными буквами через всю полосу:

УСПЕШНЫЙ НАЛЕТ НА ШТАБ ПОДПОЛЬЯ

Во время внезапного налета на роскошный особняк в Йоханнесбурге сегодня вечером полиция арестовала нескольких европейцев и не-европейцев. По неподтвержденным сведениям, в числе арестованных шесть белых и восемнадцать небелых, причем двое из них – индийцы. Полиция утверждает, что особняк служил штабом подпольного движения и что арестованные входили в состав Верховного командования подпольной организации.

Нкоси оторвался от газеты. Вода на примусе закипела. Ди заварила чай.

– Что это значит? – спросил он.

– Это скверно, но не в такой мере, как им кажется. Арестованные отнюдь не входили в состав Верховного командования подпольной организации, как они его именуют. Там действительно происходило заседание, но не Центрального Совета подпольной организации. Хотя по значению своему не менее, а может быть, и более важное. Арестованные африканцы – паши друзья из Центрального Совета, люди, которые хотят, чтобы борьба сохранила свой многонациональный характер. Это была встреча с представителями других групп, имевшая целью выработать линию поведения на очередном заседании Совета.

– Значит, эти аресты на руку противникам сотрудничества внутри подпольного Совета, на руку черным расистам.

– Видимо, так.

Она разлила чай и села напротив.

– И серьезный урон понесло подполье? Ваш друг, секретарь Совета, тоже арестован?