Текст книги "Живущие в ночи. Чрезвычайное положение"
Автор книги: Ричард Рив
Соавторы: Генри Питер Абрахамс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)
В тот самый вечер, только попозже, через три дня после ухода из дому, Эндрю медленно брел но Гановер-стрит, направляясь на Найл-стрит, к Мириам. Он весь зарос грязью, был голоден и умирал от желания спать. Над Столовой бухтой висела желтая вангоговская луна, что-то недоброе чувствовалось в наэлектризованном ночном воздухе. Любопытно, что скажет его сестра? С Мириам всегда легче ладить, чем с Ан-нет. Она почти такая же смуглая, как и он, спокойная и отрешенная от всего. А вообще-то говоря, он ее плохо знает. Эндрю было всего восемь, когда она вышла замуж и переехала в Уолмер-Эстейт; с тех пор она редко появлялась в Шестом квартале.
Ему хорошо запомнился день ее свадьбы. Прежде чем наряжаться самой, она выкупала его в жестяной ванне. В такси он сидел рядом с матерью, выпрямившись и чувствуя себя ужасно неудобно в своем новом темно-синем костюме и лакированных туфлях; его волосы лоснились от кокосового масла. Свадебная церемония состоялась в соборе св. Марка, затем все поехали в Кирстенбос фотографироваться и, наконец, – банкет в Фиделити-Холл. Музыканты играли свадебный марш из мендельсоновской увертюры к «Сну в летнюю ночь», и он очень смутился, когда его познакомили с крестной сестрой – цветочницей. Что же все-таки скажет Мириам? Будет ли упрекать его за то, что он не был на похоронах? Неужели и она думает, будто он виноват в смерти матери?
Он прошел Шеппард-стрит и заметил, уже приближаясь к Зоннеблуму, что дома стали не такие убогие и мрачные. Приятно было смотреть на эти добротные строения с аккуратными газонами и садиками, с электричеством и ванными… Он свернул на Найл-стрит и остановился у ворот дома Мириам. В прихожей горел свет, и он вдруг заколебался, не зная, как будет встречено его внезапное появление. Всего два раза был он здесь после ее свадьбы – два раза за восемь лет. Он всегда завидовал людям, живущим в Уолмер-Эстейт, их удобствам и житейской опытности. Это были состоятельные цветные, в домах у них – электрические камины, холодильники, на окнах жалюзи-. Едва какая-нибудь семья выбивалась из бедности, как тотчас переезжала в Уолмер-Эстейт с твердым намерением забыть прошлое.
Он нерешительно прошел по садовой аллее и позвонил. Никто не открывал. Эндрю не знал, дома ли муж сестры Кеннет. Может быть, уйти, пока не поздно? Но куда ему деваться? Вернуться к Джеймсу? Он снова нажал кнопку, и на этот раз за дверью послышался какой-то шорох.
– Кто там? – шепнула в скважину Мириам.
– Это я. Эндрю.
Она немного помолчала, затем, повозившись с ключом, открыла дверь.
– Заходи.
Она провела его по узкому коридору на кухню.
– Ты чего-нибудь ел?
– Нет.
– Сейчас посмотрю, что у нас есть. А ты пока вымойся в ванной. Гам должно быть чистое полотенце.
Она хлопотала на кухне, готовя кофе, нарезая хлеб и поджаривая яичницу с беконом. Мириам была легкого сложения и красивая – в мать, тридцать лет почти не наложили на нее отпечатка. Эндрю еще ничего не ел с тех пор, как ушел из дому, и даже не вспоминал о еде. Но теперь он почувствовал волчий аппетит.
Мириам стала накрывать на стол.
– Извини, у меня только бекон и яйца.
– Ну и хорошо, спасибо.
– Я готовлю только на Кеннета и себя, а мы уже поели.
– А где же Кеннет? – спросил он.
– Работает в ночную смену. Он теперь шофер, водит автобус, но ты этого не знаешь, потому что давно у нас не был.
Эндрю молча принял этот мягкий упрек. Конечно, его можно обвинить в необщительности, но ведь и она в кои-то веки бывает на Каледон-стрит. Он догадывался, что она намеренно обходит события последних дней. Должно быть, обо всем уже знает и, разумеется, заметила, что его не было на похоронах.
– Ужин готов, Эндрю.
Она пошла за вязаньем. Когда она вернулась, он торопливо глотал яичницу, не смея поднять глаз. Чтобы избежать ее взгляда, он уткнулся носом в тарелку. Покончив с ужином, нервным движением бросил нож и вилку на стол.
– Наелся?
– Да, спасибо.
– Хочешь сыру с хлебом?
– Нет, спасибо.
– Джем?
– Нет, спасибо. Я сыт.
– Правда?
– Правда.
– Тогда выпей кофе.
Она налила две чашки и подсела к столу. Наступило неловкое молчание. Мириам взяла в руки вязанье и, деловито щелкая спицами, принялась вязать свитер для Кеннета; глаза ее были устремлены на образец в «Журнале для женщин». Эндрю понял, что должен что-то сказать, должен объясниться.
– Мириам!
– Да?
– Ты веришь, будто я убил ма?
– Нет.
Постепенно его охватывало чувство облегчения.
– Она попросила меня сходить к тете Элле.
– Да?
– А я не пошел из-за этого ветра.
– Ты поступил нехорошо.
– Но я пошел потом.
– Знаю.
– А когда вернулся домой, ма была уже при смерти.
– У нее был удар.
– По моей вине, Мириам?
Он впился в нее взглядом, губы его затрепетали.
– Нет.
– Значит, я не убийца?
– Нет.
– А Джеймс так сказал.
– Джеймс не прав.
– Но он сказал, что я убил ма.
– Не сердись на него, он был вне себя от горя.
– И я не бил миссис Хайдеманн.
– Я в этом уверена.
– Только толкнул ее, потому что она пыталась меня обнять.
Мириам криво усмехнулась, и это лишь усилило его смущение.
– Я хочу сказать, что она старалась утешить меня. Я хочу сказать… Мириам, ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Да, Эндрю, понимаю.
– Вот я и толкнул ее.
Слышалось лишь щелканье спиц. Эндрю знал, о чем его сейчас спросит Мириам, и заранее боялся этого вопроса.
– Почему ты не был на похоронах?
Снова воцарилось молчание. Только деловито щелкали спицы. Усилием воли он взял себя в руки.
– Мне было страшно, Мириам.
– Кого?
– Джеймса и Питера. И Аннет, и Филипа, и Дэнни, и тебя.
– Ну, меня-то ты мог не бояться.
– Но больше всего я боялся ма.
Она поглядела на него странным взглядом и снова уткнулась в журнал. Пальцы ее продолжали быстро двигаться.
– После того как Джеймс избил меня, я сперва отправился к Форшору, а потом пошел по Нэшнл-роуд. Все шел и шел. День и ночь, пока не решил пойти к тебе.
– Три дня.
– Да.
– Но ты пропустил занятия.
– Да. Я помню об этом.
– Ты вернешься назад?
– Не знаю. Не думаю.
Он запнулся перед следующей фразой.
– Мириам, я боюсь вернуться к Джеймсу.
– Куда же ты денешься?
– А у тебя я не могу остаться?
– Не знаю, что тебе ответить. Я должна поговорить с Кеннетом и Джеймсом. У нас не так много свободного места.
– Больше мне некуда идти.
– Я должна сперва обсудить это с Кеннетом.
Он чувствовал себя слабым, беспомощным и беззащитным. Ненавидел Каледон-стрит и триста второй. И боялся Джеймса. Вернуться в комнаты, где все напоминает о матери! В грязь и убожество трущоб! В Шестой квартал! К Джонге, и Броертджи, и Амааи! К пьяной миссис Хайдеманн и тете Элле!
– Пожалуйста, Мириам. Я так хотел бы остаться у вас.
– Я должна поговорить с Кеннетом.
Она налила еще кофе – и ему и себе, – и они молча стали пить. Когда кофе был выпит, она поднялась с деловым видом.
– Я постелю тебе в свободной комнате. Мне кажется, тебе нужно отдохнуть. Но сначала прими ванну. Горячая вода – в кране с алым кружком.
Долгое время он лежал без она, с широко открытыми глазами и настороженный. Неужели Джеймс вышвырнет его вон, бросит на произвол судьбы? Убийца матери! Эндрю невольно съежился, подавленный этим обвинением. К дому подъехала машина. Должно быть, это Кеннет. По аллее заскрипели шаги, и в замке щелкнул ключ. На его памяти зять всегда держался холодно и отчужденно. Светлая, болезненно бледная кожа и тусклые зеленые глаза, лишенные всякого выражения. Что же все-таки скажет Кеннет? И он возмущен тем, что Эндрю не был на похоронах?
После долгого безмолвия он услышал голоса, доносившиеся из спальни. Очевидно, речь шла о нем, и разговор вела Мириам. Эндрю напряг слух, но не мог расслышать отдельных слов. Наконец, измученный душой и телом, он впал в глубокий сон.
Он все еще дремал, когда услышал, что Мириам раздвигает шторы. Какой-то миг он не мог понять, где он, но потом все происшедшее разом воскресло в его памяти.
– Вставай, уже семь часов.
– Извини, Мириам.
– Ты должен поспеть в школу.
Эндрю пытался протестовать. У него ведь нет чистой одежды, учебники на Каледон-стрит, он даже не знает, где ему приклонять голову.
– Вставай, лежебока! Я буду готовить завтрак, а ты пока приведи себя в порядок. Потом заезжай домой – напомни, чтобы я дала тебе денег на автобус, – переоденься и возьми учебники. Джеймс будет на работе, так что ты в безопасности. Когда Кеннет проснется, он привезет остальные твои вещи.
– Мириам!
– Все улажено. Я присмотрю за тобой. А ну, вылезай из кровати!
Он едва не рыдал, идя в ванную. Наконец-то у него есть дом. Он будет жить в Уолмер-Эстейт, вдали от Джеймса и Питера. И Броертджи и Амааи. Бму будет не хватать только Дэнни. И ма.
Сквозь окошко в ванной пробивались яркие солнечные лучи.
Глава шестнадцатаяРуфь принимала душ, когда к ней пришли двое из полиции. Она как раз думала об Эндрю, боялась, как бы он не натворил глупостей. Она знала, что к нему уже несколько раз являлась полиция, и положение все более и более осложнялось. Иногда, особенно в последнее время, он вел себя как-то непонятно. Подолгу раздумывал, молчал и только прокручивал – одну за другой – пластинки. И слишком много курил. Что, если бы ее родители проведали о них двоих? Кошмар! Слава богу, что они далеко отсюда – в Трансваале. В последний раз отец прислал ей наспех нацарапанную открытку после событий в Шарпевиле; он ходит вооруженный и учит ее мать стрельбе. Эти туземцы все наглеют и наглеют. Будь осторожна, моя дорогая, и не доверяй небелым. Все они одним миром мазаны – все-все! А она готова пожертвовать всем, что у нее есть, ради цветного мужчины. Готова даже пожертвовать своими родителями. По правде говоря, они никогда ее не понимали. В сущности, она сама себя не понимала. Может быть, это к лучшему, что она приехала в Кейптаун, чтобы изучать театральное искусство и заодно вырваться из удушливой атмосферы родного городка. Впрочем, родители всегда ее баловали – ведь она единственная дочь биржевого маклера Джеймса В. Тэлбота, который ей ни в чем не отказывал и даже разрешил, несмотря на свои страхи и опасения, учиться в Кейптаунском университете… Она открутила крап с горячей водой, подставляя под пляшущие струи свои плечи и небольшие, налитые груди… Только бы пришел Эндрю! Ей нравится смотреть, как он слушает пластинки. Нравится его прическа, его полные губы, квадратный подбородок и выгиб его шеи. Затрещал звонок. Должно быть, Эндрю? Она поспешно вытерлась, даже не выключила воду.
– Иду, дорогой.
Звонок задребезжал снова.
– Не будь таким нетерпеливым! – весело воскликнула она.
Руфь накинула халат, сунула ноги в туфли и быстро протерла полотенцем свои черные волосы. Потом радостно засеменила к двери, собираясь распахнуть ее рывком – так, чтобы захватить его врасплох.
– Вы мисс Руфь Тэлбот?
– Да, – ответила она, разглядывая двоих незнакомцев.
– Мы хотим поговорить с вами.
– О чем?
– Я сержант из политического отделения.
– О! – вырвалось у нее. Голова внезапно закружилась. Она стояла растерянная, не зная, что предпринять.
– Можно войти?
– Да, конечно.
Она сделала шаг в сторону, и агенты вошли, шаря глазами по комнате. Ее очень смущало, что на ней нет ничего, кроме халата.
– Извините меня.
– Куда вы?
– Переодеться.
– Идите, – разрешил агент, оглядывая ее подозрительно.
Она вернулась, одергивая юбку, и забросила мокрые волосы за плечи.
– Мисс Тэлбот, вы учитесь в университете?
– Да.
– Но родом вы не из Кейптауна?
– Нет. Из Трансвааля.
– Веренигинг?
– Да.
– Это очень далеко.
– Ну и что?
– Мы должны вас оберегать.
– Разве я нуждаюсь в защите?
– Полагаем, что да. Времена сейчас беспокойные.
А ваши родители знают?
– О чем?
– Об Эндрю Дрейере.
Она снова ощутила слабость и испугалась, как бы ее не выдало лицо. Необходимо взять себя в руки. Это крайне важно. Взять себя в руки. Ведь еще не ясно, много ли им известно. Тем временем другой полицейский просматривал ее книги.
– К чему вы заговорили о мистере Дрейере?
– Вы с ним знакомы?
– Видела его в университете.
– Вы – как бы это сказать? – довольно близкие друзья.
– Я с ним несколько раз разговаривала в университетском дворе.
– И ничего больше?
– Не понимаю, на что вы намекаете.
– Разве вы не больше, чем просто друзья?
– Я протестую против такого вопроса.
– Бесполезно, мисс Тэлбот. Вы, конечно, слышали, что есть такой закон – «О борьбе с безнравственностью».
– Допустим, слышала.
– Шесть месяцев тюрьмы – дело нешуточное.
– Если вам нечего больше сказать, прошу вас, оставьте меня.
– Мы как раз связываемся с вашими родителями.
– О! – сказала она, снова чувствуя легкое головокружение.
– Где он сейчас?
– Кто?
– Эндрю Дрейер.
– Не знаю.
– В самом деле?
Она отмалчивалась и вдруг вспомнила, что вот-вот должен подоспеть Эндрю.
– Я же сказала: не знаю. Пожалуйста, уходите.
Она напряженно вслушивалась в каждый малейший шорох на лестнице. Второй агент нырнул в кухню.
– Вам известно, что ваш друг – бунтовщик?
– Это не мое дело.
– Что он связан с ПАК и Конгрессом?
– Ну?
– Неужели вы заодно с нарушителями закона? Со смутьянами? С людьми, которые сочувствуют коммунистам?
– Зачем вы мне все это говорите?
– Потому что хотим вам помочь.
– Пожалуйста, оставьте меня. Мне нечего вам сказать.
– Ну что ж, мисс Тэлбот! Очевидно, вы не хотите сотрудничать с нами. Как бы вам не пришлось пожалеть об этом!
– Пожалуйста, уходите.
Они ушли, и она боялась, как бы они не столкнулись с Эндрю на лестнице. Она подошла к стеклянной двери и увидела, как они сели в машину и уехали. Тогда она зарылась лицом в подушки, лежавшие на кушетке, и тихо заплакала. А вода все еще лилась из душа.
О, боже! Надо предупредить Энди. Позвонить ему. Нет, это опасно. Ходят слухи, будто телефонные разговоры подслушивают. Лучше поехать самой в Грасси-Парк… Она снова стала тереть волосы полотенцем, чтобы они поскорее высохли. Потом надела свою мохнатую куртку. Ах, черт, куда запропастились ключи от машины? Так она и не завернула этот проклятый душ!.. Неужели им известно все? А если не все, то что именно? О том, что ее родители в Веренигинге, они, во всяком случае, знают. Надо предостеречь Энди. Она набросала несколько строк и вложила записку в конверт вместе с запасным ключом. Вторую записку приколола к двери. Потом сбежала по лестнице и бросила письмо в свой почтовый ящик. Дойдя до стоянки, она оглянулась по сторонам, чтобы удостовериться, все ли спокойно. Она была слишком взволнована, чтобы заметить, на какой машине приезжали агенты особого отделения. Что, если они будут следить за ней? Она открыла дверцу своего «остина» и забралась на сиденье. Руфь правила уверенной рукой, то и дело поглядывая в зеркальце, нет ли за ней «хвоста». Должно быть, они все же приходили за Энди. Давно уже его выслеживают. Странно, что его еще не уволили из школы, но он всегда уверял, что это только вопрос времени. А ведь можно было позвонить Эйбу, мелькнуло у нее в голове, и сказать, чтобы он связался с Энди. Нет, это слишком долгая история. Она свернула с пустынной Клип-роуд на Лэйк-роуд и остановила машину возле дома миссис Каролиссен.
На звонок вышел Элдред. Мальчик ей понравился. Красивый, интеллигентный и очень приветливый. Энди как-то сказал, что он единственный милый человек во всей этой каролиссенской семейке.
– Хелло, Элдред. Как сегодня прошли соревнования?
– Ничего, спасибо.
– А ты как выступал?
– Терпимо.
– Мистер Дрейер дома?
– Нет.
Лицо у нее вытянулось. Где же его искать, если он даже домой не заходил?
– Он так и не возвращался?
– Был, но потом опять ушел.
– А ты не знаешь, куда он мог пойти?
– Даже не представляю себе.
– Элдред! – услышала она голос миссис Каролиссен. – Кто там стоит у двери?
– Мисс Тэлбот.
Миссис Каролиссен торопливо прошла по коридору.
– А, это вы? Заходите. – В ее голосе слышался холодный звон металла. Руфь вошла в прихожую и села. Мокрые волосы словно приклеились к шее.
– Добрый вечер, миссис Каролиссен. Я надеялась застать Энди.
– К сожалению, его нет дома.
– Ах, как неудачно! Я должна его видеть поскорее…
– По-моему, вам лучше бы его совсем не видеть.
– Я вас чем-то обидела? Извините. Если вам неприятно мое присутствие, я могу сюда не показываться
– Я должна заботиться о приличиях в своем доме.
– Надеюсь, вам не досаждает мое присутствие?
– Нет. Я только не хочу неприятностей.
– А что, у Энди неприятности?
– За ним приходили полицейские агенты.
– Они и у меня были. Я приехала предостеречь его.
– Я не могу позволить, чтобы здесь творились такие вещи.
Появился Элдред; он встал в дверях, прислушиваясь.
– Но Энди не сделал ничего дурного.
– Вы не должны быть вместе – это запрещено законом.
– Но ведь мы любим друг друга, миссис Каролиссен.
– Не я издавала этот закон.
– Разве вы не видите, что он единственный, кто мне дорог?
– Он же цветной.
– А что это меняет?
– Послушайте. У меня муж и пятеро детей, и я не могу допустить, чтобы вокруг моего дома шныряла полиция. Я должна заботиться о семье. И не желаю никаких скандалов. У моего мужа хорошая работа, и он старшина в нашем приходе. А все мои дети пока еще учатся в школе.
– Ты говоришь вздор, мама! – сердито оборвал ее Элдред.
– Кто тебя спрашивает? Отправляйся к себе в комнату!
– Но это ведь глупость!
– Сейчас же отправляйся к себе в комнату. Я пожалуюсь на тебя отцу.
Элдред закусил губу и, хлопнув дверью, выскочил на улицу.
– Какой грубиян! И чему их только учат в стеенбергской школе! Нет, мисс Тэлбот, это уже вопрос решенный. Я поговорила с мужем, и он со мной согласен: мистер Д. должен съехать.
– Куда же ему деваться?
– Он человек холостой, учитель. Неплохо зарабатывает и сумеет подыскать себе новую квартиру. У него, кажется, есть сестра где-то в Уолмер-Эстейт?
– Но ведь он же не сделал ничего дурного?
– Я не могу допустить, чтобы вокруг моего дома рыскала полиция.
– Вы считаете нашу любовь безнравственной?
– Она противозаконна.
– Неужели вы никогда не любили сами?
– Я должна подумать о своих детях.
– Миссис Каролиссен, вы должны нам помочь. Вернее, вы должны помочь Энди.
– Как только он вернется, ему придется сразу же освободить комнату. А до того времени Винсент и Поль упакуют его вещи. Элдреда я не могу ни о чем просить.
– Что, если он угодит в тюрьму?
– Это не мое дело. Он взрослый человек. А я не могу допустить таких вещей в своем доме.
Руфь поняла, что продолжать разговор бесполезно.
– Где же мне найти Энди?
– Не имею ни малейшего понятия. Я предупредила его через Элдреда, чтобы он не возвращался сегодня ночью.
– Значит, сегодня его не будет?
– Надеюсь, нет.
– Ну что ж, спасибо вам, миссис Каролиссен. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Миссис Каролиссен плотно закрыла за собой дверь. Элдред ожидал Руфь возле «остина».
– Проклятая баба – выругался он вгорячах. – Да она же просто дура набитая.
– Она напугана, Элдред. Как и все сейчас.
– Мистер Дрейер сказал, что, если он кому-нибудь будет нужен, пусть позвонят Эйбу… Мистеру Хэнсло, – поправился он.
– Спасибо. Так я и сделаю, когда вернусь домой.
– Желаю удачи.
– И тебе тоже, Элдред. Не будь слишком строг к матери.
– Ох уж мне эта баба!
Она села в машину и поехала обратно по Лэйк-роуд.
Глава семнадцатаяПластинка перестала играть задолго до того, как Эндрю поднялся, чтобы вновь наполнить свой бокал. Все, что случилось в этот день, отодвинулось прочь; на душе у него стало спокойнее и радостней. Жизнь его в доме Мириам и Кеннета шла своим спокойным и неспешным ходом. В саду цвело великое множество цветов: георгины, циннии, флоксы и львиные зевы. Белые, лиловые, оранжевые, огненно-красные. Эндрю как будто был создан для такой жизни, ему очень нравилось здесь, на Найл-стрит. Никто даже не упоминал о матери. Джеймса он видел всего лишь раз, на следующий вечер после переезда к Мириам, когда его сестра, Кеннет и Джеймс долго совещались на кухне. Пока решалось его будущее, Эндрю сидел в пустой комнате с трепещущим сердцем. До него доносился громкий голос сестры, которая говорила за всех троих, и в конце концов Джеймс ушел рассерженный, громко хлопнув дверью. Мириам ничего ему не сказала об этом разговоре, а Кеннета он видел редко, только по воскресеньям. Эндрю старался, чтобы его присутствие было как можно незаметнее; он почти не выходил из своей комнаты, много занимался и читал запоем. Ни на один миг не скучал он по Каледон-стрит, по Джонге, Амааи и Броертджи. Лишь изредка недоставало ему Дэнни. От Мириам он слышал, что Питер уехал из дому.
Каждое утро, по будням, он встречался с Эйбом Хэнсло и Джастином Бейли, своими одноклассниками, на углу Колледж-стрит, и они вместе шагали по Конститьюшн-стрит, мимо домов с высокими верандами, где белые жили бок о бок с цветными, мимо грязных, захудалых индийских лавчонок, пока не сворачивали у многоквартирного дома.
Эйб склонен был к мечтательности, очень способен к языкам и любил хороший слог. Он был помешан на политике. Джастину не хватало его обстоятельности и глубины. Он мог говорить о чем угодно и всегда с горячностью и был на дружеской ноге со всеми учителями: в частных разговорах он с большим удовольствием называл их по имени. Оба они, как небо и земля, отличались от Джонги, Амааи и Броертджи. Эндрю намерен был заглушить всякое воспоминание о трущобах, обо всей этой грязи и бедности. Как-то Мириам рассказала ему, что Эйб и Джастин приходили на Каледон-стрит – выразить свое соболезнование по поводу смерти их матери, и он до сих пор не мог забыть чувства стыда и унижения, которое его тогда охватило. Он был рад, что они его не застали. И все-таки ему хотелось знать, что они тогда чувствовали. Догадывались ли они раньше, в какой трущобе он живет?
Несколько дней он сторонился Эйба и Джастина, но они не изменили своего отношения к нему. И тогда он решил забыть о том, что родился и вырос в Шестом квартале, пусть прошлое покоится в своей гробнице.
Утром, по пути в школу, оба его приятеля обычно говорили о школьных делах, о спорте и политике. Эндрю редко вступал в разговор. Он не мог победить робости, отягощенный сознанием своей мнимой неполноценности.
– А вы знаете, – начинал, например, Джастин. – Я жалею, что я цветной.
– Чепуха! – обрывал его Эйб.
– И что родился в Южной Африке.
– О чем ты говоришь?
– Ну вы же знаете! «Только для белых», «Небелым вход запрещен» – весь этот позор.
– Цветной тот, кто считает себя цветным.
– А я разве считаю?
– Да, поскольку признаешь деление на цветных, белых, африканцев и так далее.
– Но ведь есть же различные расы. Между ними существует разница.
– Она создана искусственно.
– Тогда кто же ты такой, черт побери?
– Южноафриканец.
– Цветной южноафриканец?
– Таких зверей, как цветной южноафриканец или белый южноафриканец, на свете не водится. Есть только южноафриканцы.
Эндрю слушал их спор с восхищением. Общие места, банальности, фразерство! До чего же эти юноши не похожи на Джонгу и Броертджи! Эйб, как он убедился, был очень начитан: Седрик Довер, Говард Фасг, Достоевский, Томас Пэн. Он был членом исполкома Ассоциации современной молодежи, радикальной студенческой организации, и со всех дискуссий и лекций приносил обычно то, что Джастин называл «непереваренными кусочками» политических теорий. Джастин мог спорить только о чем-нибудь прочитанном или услышанном. У него был редкий дар – полное отсутствие оригинальности.
– Вы же знаете, что у нас в Южной Африке китайцев считают белыми, приравнивают их к европейцам.
– А я всегда полагал, что Китай не Европа, так же как Европа не Китай.
– В поездах китайцам разрешают занимать места для белых; их пускают в кино для белых.
– Какая дикая нелепость!
– А нам туда запрещают входить.
– Расовая дискриминация в этой стране направлена в одну сторону. Против цветных, африканцев и индийцев.
– Так ты тоже пользуешься этими понятиями? А я думал, ты признаешь только южноафриканцев.
– Этими расовыми понятиями я пользуюсь лишь для удобства.
– И у тебя хватает духу называть меня расистом?
– Я уже сказал, что все расовые барьеры созданы искусственно.
– Разве ты не хотел бы ходить в кино для белых?
– Я хочу просто ходить в кино.
– В кино для белых?
– Любое кино.
– Но ты учишься в средней школе для цветных?
– Тут у меня нет выбора.
– И поэтому ты принимаешь дискриминацию?
– Нет.
– Ты посещаешь спортивные состязания белых?
– Нет. А ты?
– Иногда.
– Зачем?
– Чтобы научиться чему-нибудь полезному.
– С места на трибуне для цветных?
– Почему бы и нет?
– Ты намерен учиться любой ценой, даже жертвуя своими принципами?
– А разве ты не делаешь того же самого в школе для цветных?
– Это другое дело.
Спор продолжался на школьном дворе, пока звонок не возвещал о начале занятий. Эндрю восхищался упорством Эйба в этих перепалках. В душе он никогда не соглашался с Джастином, хотя и знал, что тот частенько бывает прав. Что-то раздражало его в Джастине. Как и в Херби Соломонсе. Херби притворялся белым и жил в европейском квартале на Мауитин-ро-уд. Он сидел в последнем ряду и редко заговаривал с кем-нибудь, кроме Эйба. Джастин как-то сказал Эндрю по секрету, что все друзья Херби – мнимые белые, которых он сумел убедить, что учится в кейптаунской средней школе. Для этого каждый день после занятий он шел пешком до Оранжцихта и садился в автобус возле этого белого учебного заведения. Эндрю и Джастин открыто его презирали.
Из школы они обычно возвращались не спеша, и всю дорогу Джастин и Эйб спорили между собой. Мириам уже ждала его: спокойно и проворно готовила ему полдник.
Время летело, и вот уже наступил теплый и благодатный ноябрь – месяц, когда начинаются экзамены в университет. Упорный труд и яростная долбежка. Латинские гекзаметры, теорема Пифагора, значение сверхъестественных сил в «Макбете», атомный вес. Он без труда приспособился к новой обстановке. Как все это отличалось от Каледон-стрит! Даже воздух казался здесь чище, а из окна виднелась гладь Столовой бухты и где-то вдалеке остров Роббен.
Эйб часто приглашал его к себе, но он всегда отказывался: не мог побороть свою застенчивость. И все же однажды вечером, в перерыве между занятиями, он прошел по Де-Вааль-драйв, отыскал дом Эйба и после долгих колебаний нажал звонок.
Он был поражен комфортом и роскошью, которые царили в его доме. У Эйба был собственный кабинет – большая, приятно обставленная комната с репродукциями Гогена и Утрильо на стене. В углу стоял проигрыватель с пластинками Бетховена, Моцарта и Сметаны. Как непохоже это было на комнату мальчиков в триста втором! Тут он и услышал «Влтаву» впервые.
– Хорошо у тебя, – сказал он смущенно.
– Да, вроде неплохо.
– До чего ж здесь, наверное, здорово заниматься!
– Кое-как умудряюсь.
– А ты знаешь, Эйб, я все думаю…
– Это хорошо, что ты думаешь.
– Вот вы с Джастином всегда говорите о политике.
– Ну?
– О нищете и угнетении.
– Да.
– А сам ты живешь в такой обстановке.
– Это же неодушевленные вещи.
– Но и они имеют значение.
– Не решающее.
– Только тот может определить их ценность, кто всегда был лишен их.
– Ты считаешь?
– Да. Я вырос в других условиях. В трущобах – если прямо сказать.
– В Шестом квартале?
– Да, в Шестом квартале. На Каледон-стрит. Н испытал на своей шкуре, что такое бедность.
– И что же отсюда следует?
– Бедность разъедает человеческую душу.
– Бедность – не твоя монополия.
– Сможешь ли ты когда-нибудь понять меня, Эйб? Эта грязь и мерзость. Проститутки. Уличные драки. Люди, влачащие жалкое существование, мечтающие только об одном: как бы дотянуть до пятницы, когда выдают зарплату.
– Это я могу понять.
– У меня было трое друзей.
– Да?
– Трое близких друзей: Броертджи, Джонга и Амааи. Джонга уже побывал в исправительном доме.
– Да?
– Извини, если я тебе надоел.
– Ничего подобного, продолжай.
– Они были моими друзьями. У меня не было выбора.
– Ты словно извиняешься.
– Я вел как бы двойную жизнь. Днем занятия кончались, и я возвращался в Шестой квартал.
– Понимаю.
– И ты все еще считаешь меня своим другом?
– Не глупи. Ты только мучаешь себя из-за пустяков. Мне все равно, где ты вырос.
– Я рад этому. А то я боялся, что ты такой же, как Херби.
– А что Херби? Он не может ничего с собой поделать.
– Зачем он притворяется белым?
– Он жертва общественных условий – так же, как и мы с тобой.
– Неужели у него нет своей воли?
– Думаю, мы должны понимать подобных людей. Херби легко пересечь границу, отделяющую белых от цветных. Он светлокожий, и волосы у него о’кей. А это сулит определенные преимущества. Никаких оскорблений. Широкие возможности. Все, что сопутствует божественному праву белой кожи.
– Тогда почему же ты?..
– Слишком много поставлено на карту.
– Для тебя?
– Для всех нас.
– И ты веришь, что всему этому безумию наступит конец?
– Несомненно.
Эндрю ушел от него с чувством удивительной бодрости. Он возвращался домой кружным путем – мимо Зоннеблума – и всю дорогу думал о Гогене и Сметане, политике и друзьях, подобных Эйбу. Шестой квартал, казалось, был где-то далеко, за много миль. Идя по Найл-стрит, он мурлыкал мелодии из «Влтавы».
А потом началась экзаменационная горячка. Зубрежка до трех часов ночи. Ливий, Катулл, Цицерон. «Vivamus mea Lesbia atque amemus»[23]23
«Будем жить, Лесбия, любя друг друга». – Катулл, 5-е стихотворение. (Перевод С. Шервинского.)
[Закрыть]. Бесчисленные чашки крепкого кофе. Сцена убийства из «Макбета». Раскройте значение образа Гэбриела Оука. Натурализм Вордсворта. Воспаленные глаза и усталый, но не сдающийся ум. Закон Бойля, атомная теория Дальтона Аппарат Кипа обеспечивает равномерное поступление газа. Гнетущее безмолвие раннего утра. Пифагорова теорема для острых углов. Вдвое меньше, чем площадь прямоугольника, образованного одной стороной и проекцией на нее другой. Парабола направлена вершиной вниз. Найдите логарифмы числа 1765. Логарифмы. Катулл, дактилические гекзаметры, Дональбайн и Малькольм [24]24
Дональбайн и Малькольм – сыновья Дункана, короля шотландского (В. Шекспир, Макбет).
[Закрыть]. Слова, слова и слова, пока мозг уже не в состоянии их воспринимать, и тогда Эндрю засыпал за столом.
И вот уже они входят один за другим в экзаменационные комнаты. Экзаменующиеся, пожалуйста, оставляйте учебники за дверью. Фамилии пишите печатными буквами на обложке и пользуйтесь лишь правой страницей тетради. Сейчас девять. В вашем распоряжении три часа – до двенадцати.
Наконец экзамены остаются позади, начинаются долгие декабрьские каникулы, ничегонеделание и ожидание результатов.
