Текст книги "Живущие в ночи. Чрезвычайное положение"

Автор книги: Ричард Рив

Соавторы: Генри Питер Абрахамс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

Глава восемнадцатая

Больше всего Эндрю беспокоило, что с ним будет после объявления результатов. Придется ли ему поступать на работу? Или Кеннет и Мириам позволят ему окончить университет либо колледж? Заветнейшим его желанием было стать учителем. Рисовать драматические коллизии и характеры, обсуждать символику и образность. Служба в учреждениях его отпугивала. Он знал, что цветной клерк – понятие, реально не существующее. Это только благородный эвфемизм, означающий мальчика на посылках, которому выплачивают жалкие гроши за квалифицированный труд. Привычная, однообразная работа. Сидение за столом и выписывание бесконечных счетов и фактур. Мириам ни разу не упомянула о своих планах в отношении его. Он даже не знал, говорила ли она об этом с Кеннетом. Каждый раз, когда он собирался затронуть эту тему, его останавливала непреодолимая робость – так он ничего и не спросил.

Наконец во всей своей пышности наступили праздники. Накануне рождества он остался один, так как Кеннет и Мириам отправились в гости к Аннет. Рождественский обед был неплох: традиционные куры, жареный картофель и тяжелые пудинги. В голубом, словно эмалевом, небе сверкало яркое солнце. А затем наступили эти знойные летние дни перед Новым годом, когда над асфальтовыми мостовыми зыблются волны жары.

Поздно вечером, в канун Нового года, он решил полюбоваться огнями на Эддерли-стрит. Достигнув Теннант-стрит, он почувствовал инстинктивную робость. Никогда еще не подходил он так близко к Каледон-стрит с тех пор, как оставил дом. Ему было ненавистно все окружающее, душу затопили неприятные воспоминания. На тротуарах, обмахиваясь, сидели незнакомые люди; в канавах играли детишки с раздувшимися животами, в сыром переулке что-то лопотал себе под нос заблудший пропойца. Эндрю был чужд всему этому. И не только в тот момент, но и прежде. Он понял, что может смотреть на трущобы со стороны, как турист. Может даже ощущать бесстрастный интерес.

Он так и не пошел, куда собирался, а свернул на Каледон-стрит. Шестой квартал – или Квартал номер шесть – выглядел по-праздничному. Через грязные переулки были протянуты длинные цветные полотнища, рекламирующие самодеятельные труппы. В Новый год они выйдут на улицы. Ряженые африканцы. Веселое кружение сатина, изобилие движения и цвета. Ярко-красные, зеленые, оранжевые и спине костюмы. И потенье, и прыганье, и танцы, и смех – лишь бы забыть о горестях, пережитых в году.

В Новый год всегда стоит нестерпимая духота, даже ночью, и Эндрю вспотел. А пот он ненавидел. В триста втором ему приходилось умываться холодной водой над кухонной раковиной, где споласкивали посуду.

Люди стояли в дверях, переговариваясь приглушенными голосами. Эндрю заметил Амааи. Он сидел в одиночестве перед Бригейд-Холл. На какой-то миг он пожалел, что не отправился на Эддерли-стрит.

– Хелло, Амааи. – Они не виделись девять месяцев.

– Хелло, Эндрю. – Амааи оторвал глаза от американского комикса, который он читал при свете фонаря.

– Как жизнь?

– Ничего.

– А где остальные?

– Поступили в негритянские труппы. Джонга – я «Миссисипские чернокожие», а Броертджи – в «Джаз филадельфийских менестрелей».

– А ты что отстаешь?

– Как всегда, не везет.

– Почему?

– Нет денег на карнавальный костюм.

– А-а.

– Куда ты запропал, Эндрю?

– Я теперь живу в Уолмер-Эстейт.

– Заделался важной птицей.

– Не то чтобы очень.

– Цветной из высшего общества.

– Потому что живу в Уолмер-Эстейт?

– Ты у нас образованный, превзошел все науки. Скоро с нами и знаться не захочешь.

Эндрю передернулся, но промолчал.

– Ты еще учишь латынь?

– Я уже сдал все экзамены.

– Прошел?

– Результаты объявят лишь в январе.

– Уверен, что тебя примут.

– Надеюсь, так.

– Ты чертовски умный парень, хотя и вырос в Шестом квартале.

Эндрю вздрогнул, больно раненный этими словами.

– Не забудь нас, когда станешь профессором.

– Вряд ли я им когда-нибудь стану.

Эндрю жгло ненасытное любопытство; хотелось расспросить о триста втором. Мириам ничего не говорила о семейных делах – только сказала, что Питер уехал из дому.

– А как там мои?

– Кто?

– Дэнни, Питер и Филип.

– А ты разве не знаешь?

– Нет.

– Филип ушел.

– Почему?

– Не знаю. Слышал только, что ушел.

– И где он теперь?

– У твоей сестры.

– У Аннет?

– Кажется, да.

– А как там другие?

– Джеймс подрался с Питером.

– Из-за чего?

– Не знаю.

– Кто тебе сказал?

– Джонга.

– А он от кого знает?

– От своей ма.

– И что же с ним стало?

– Он тоже ушел.

– Куда?

– Понятия не имею.

– Кто же теперь остался?

– Джеймс и Дэнни.

– Только двое?

– Да.

– И кто за ними ухаживает?

– Ваша тетя Элла готовит и убирает.

– Ясно. А как сейчас Джеймс?

– Мы его совсем не видим.

– Он что, не бывает дома?

– Бывает, но редко.

– Вот как.

Эндрю угнетало все услышанное. Он не любил слушать семейные новости, но на этот раз не мог побороть любопытства. Он предпочел бы забыть о семье. Но его душу захлестнули воспоминания.

– Ну что ж, всего!

– Уже уходишь?

– Да.

– А к своим разве не зайдешь?

– Нет.

Он был не прочь повидать Дэнни, но уже одна мысль о том, что ему придется войти в детскую, была для него нестерпима: слишком мучительна память о прошлом!

– До свидания.

– О’кей. Только не строй из себя белого в этом твоем Уолмер-Эстейт; не забудь, откуда ты родом.

Но Эндрю был полон решимости забыть. Он резко повернулся и быстро зашагал вдоль Каледон-стрит. Навстречу ему, по другой стороне улицы, шел Джеймс. По коже пробежали мурашки, снова полился пот. Эндрю шел, глядя прямо перед собой. Джеймс словно не видел его. С бьющимся сердцем Эндрю свернул на Теннант-стрит. На углу Гановер-стрит он вскочил в автобус.

Глава девятнадцатая

В этот день, в пять часов, объявляли результаты экзаменов. Эндрю хорошо знал, как это бывает. Вдоль улицы Сент-Джордж вытянется нетерпеливая очередь; каждый называет свой номер и, затаив дыхание, ждет. А потом уже ликует или огорчается, в зависимости от того, что ему скажут… Разрешит ли ему Мириам продолжать учение, если он получит высокий балл? Только получит ли он высокий балл? Всякое может случиться.

Он, Джастин и Эйб ехали в редакцию «Аргуса». Дневная смена уже начала работу, и автобус был на три четверти пуст. Эйб был спокоен и уверен в себе. Джастин явно тревожился, говорил быстро и нервно жестикулировал.

– А вы знаете, что наши номера последние?

Он говорил о системе, при которой экзаменационные работы подписывают номерами, а не фамилиями.

– Ну и что?

– А то, что мы стоим в списке последними.

– Да?

– Потому что мы небелые.

– К чему ты ведешь речь?

– Да так, ни к чему.

– Тогда зачем упоминать об этом?

– Я только думал…

– Что думал?

– Даже в паршивых экзаменах и то дискриминация.

– А ты чего ждал? Ты ведь учился в цветной школе.

– Я об этом не просил.

– Как и я.

Автобус проезжал Касл-Бридж, и Эндрю бросил украдкой нервный взгляд на дом тети Эллы. Дверь была заперта, и шторы опущены. Наверное, тетя Элла стряпает и прибирает в триста втором.

– Что ты будешь делать, если пройдешь, Эйб?

– Поступлю в университет.

– На какое отделение?

– Хочу получить степень бакалавра естественных наук.

– А потом?

– Пойду работать учителем. А что мне еще остается? Что еще остается цветному джентльмену?

– Верно.

– А ты, Джастин?

– Я еще не знаю, выдержал ли я.

– А если провалился?

– Начну все сначала.

– Это будет преотвратно.

– Кто спорит?

– А ты, Эндрю?

Эндрю был в растерянности. Даже не знал, что ответить. Мириам помалкивала, а Кеннета он почти не видел.

– Так что?

– Пока еще ничего не знаю.

– Тебе надо продолжать учебу.

– Я бы и сам хотел, но положение у меня неопределенное.

– Понятно.

Возле ратуши они выпрыгнули из автобуса и протолкались сквозь толпу покупателей и конторщиков к зданию «Аргуса». Кругом, озабоченные, группами стояли сотни учащихся. Очередь огибала все здание и концом выходила на Берг-стрит. Они встали в самый ее хвост.

– Если все мы сдадим, надо будет отпраздновать эго событие.

– Ладно, – равнодушно согласился Эндрю.

– По крайней мере, где-нибудь собраться.

– Где-нибудь собраться, – откликнулся он машинально.

О том, чтобы устроить пирушку у него дома, не могло быть и речи: он никогда не водил туда друзей. Никогда даже не приглашал их к себе: ни на Каледон-стрит, ни в Уолмер-Эстейт. Интересно, что сказала бы Мириам, если бы он позвал к себе Эйба, а может быть, и Джастина?

Пять часов вечера. Двери распахнулись, и очередь, колыхаясь, потекла вперед. Они двигались медленно, шаг за шагом.

– Началось, – сказал Джастин. – Так-то вот. Желаю вам всем удачи.

Юноши уже выходили из дальней двери – одни неестественно веселые, другие мрачные, с вытянутыми лицами. Эндрю вдруг охватило глубокое уныние. Он был одинок, безнадежно одинок в этом людском потоке. Вот так же чувствовал он себя в ту ночь, когда умерла его мать и он стоял с апостоликами. Вот так же чувствовал он себя, шагая по Нэшнл-роуд. Где-то возле Нароу он сел на кучу щебня, сваленного на обочине. Нещадно припекало солнце. Он взглянул на часы – было что-то около трех дня. Его мать как раз, наверное, хоронили в это время. Затем он двинулся дальше – по этой выжженной местности, пустынной и безлюдной. Неужели он обречен на вечное одиночество?

Джастин и Эйб уже стояли перед длинным столом. Эндрю было все равно, как он сдал. Плевать ему на экзамены!

– Номер?

Он смутно различал какую-то женщину по ту сторону стола.

– Номер, пожалуйста.

– Четыре тысячи четыреста шестьдесят, – ответил он безучастно.

Она пробежала пальцем по списку.

– Дрейер? Эндрю Дрейер?

– Да.

– Вы прошли по первому классу, с освобождением от приемных экзаменов.

– Благодарю вас.

Это не укладывалось в его голове. По-прежнему давило чувство одиночества. Неужели у него никогда так и не будет дома, который он мог бы назвать своим? Где все принимали бы его таким, как он есть? Не зависеть от других. От милосердия сестры и ее мужа. Эндрю отошел от стола с намерением удрать от своих приятелей. Вернуться бы к Мириам и выспаться как следует. Только бы не наткнуться на Эйба и Джастина, думал он со страхом.

– Эндрю!

Он невольно остановился. К нему бежал Эйб, охваченный сильным возбуждением.

– Как твои дела?

– О’кей.

– Успешно прошел?

– По первому классу.

– И я тоже. Давай твою лапу.

Он энергично затряс руку Эндрю.

– Думаю, из всей нашей школы лишь мы двое сдали по первому.

– Да? – сказал Эндрю без всякого энтузиазма.

– Неужели это тебя не радует?

– Радует, – ответил он, но в голосе его звучала скука.

К ним подошел Джастин, от его волнения не осталось и следа.

– Ну, я прошел, ребята.

– Молодчина!

– А как вы?

– Оба по первому.

– Здорово!

– Поехали. Надо же порадовать своих этой доброй новостью.

Они впрыгнули в автобус. Эйб был слишком возбужден, чтобы заметить мрачное настроение Эндрю. Он без умолку болтал с Джастином. Эндрю мечтал отделаться от своих однокашников и побыть в одиночестве. Он вдруг вспомнил дождь, который лил в ту ночь, когда умерла мать. Вспомнил эту трогательную группу, распевавшую псалмы на площади Грэнд-Парейд. И дрожащего от холода малыша с белеющими костяшками пальцев. Отче наш, иже еси на небесех. Да святится имя Твое. Да приидет царствие Твое. Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли… Как его тогда измордовал Джеймс! Перенести такое унижение, да еще в присутствии Дэнни! Когда он вышел в тот день, то тихо закрыл за собой дверь, а по лестнице спускался на цыпочках…

В доме Джастина на Иден-роуд он был молчалив и задумчив. Лишь машинально улыбался, принимая поздравления. Эндрю хотел послушать «Героическую» Бетховена, но Эйб сказал, что ему не до классической музыки.

– А теперь поехали к тебе, Эндрю.

– Нет.

– Почему?

– У меня никого нет дома, – соврал Эндрю.

– Ну кто-нибудь да есть?

– Сестра ушла, а зять на работе.

– В самом деле?

Джастин предложил поехать к Херби Соломонсу. Надо утереть нос этому выскочке, сказал он.

– Им придется нас принять, ведь мы же его школьные товарищи.

– Ну?

– Не выгонит же он нас.

– А он сдал?

– Кажется, я видел его фамилию.

– Разве он не ходил в «Аргус»?

– Что ты? Упаси боже! Это для него унизительно!

– Стало быть, он дома?

– Сейчас мы это узнаем. Пошли.

Херби и впрямь оказался дома. В глубине двора стоял внушительного вида особняк с кирпичным фасадом. К нему вела асфальтированная дорога, начинавшаяся от величественных дубовых ворот. Они нажали звонок, вделанный в начищенную медную дощечку.

– Заходите! – пробормотал Херби, застигнутый врасплох. Он ввел их в просторную, забитую массивной мебелью гостиную и пригласил сесть.

– Ты уже знаешь результаты?

– Да. Я им звонил по телефону. А как ты?

– Прошел по первому классу.

– Поздравляю. А ты, Джастин?

– Кое-как сдал.

Эндрю чувствовал себя не в своей тарелке. Его угнетала роскошная обстановка. Ковер во весь пол, глубокие оконные ниши.

– Эндрю тоже получил первый.

– Поздравляю. Я вас должен познакомить со своей матерью.

У Эндрю было лишь одно желание – очутиться дома. Отоспаться как следует. Отделаться от назойливых воспоминаний о Шестом квартале, и Джонге, и Броертджи. Лицо его пылало, как тогда, от пощечины Джеймса, и его опять мутило от тошнотворного запаха крови… Эта проклятая лгунья – миссис Хайдеманн! Пахнет вином и гнилыми зубами, а еще лезет обниматься.

– Это моя мама.

Херби представил им крикливо одетую пожилую женщину с крашеными, огненно-рыжими волосами.

– Это Эйб, ма. Он сдал по первому классу.

– О, поздравляю. Я должна его поцеловать.

Она захихикала, как девочка, запечатлевая влажный поцелуй на щеке Эйба.

– А это Джастин. Он сдал без отличия – как и я.

Она поцеловала и его.

Эндрю боялся, что взорвется, если только она притронется к нему. Как в тот день, с миссис Хайдеманн. Оттолкнет ее, закричит или выругается. Выкинет что-нибудь такое. По спине забегали мурашки.

– А это Эндрю. Он тоже прошел по первому.

– Поздравляю, Эндрю.

Он холодно кивнул, исключая всякую фамильярность. Должно быть, она заметила его враждебность, потому что даже не сделала попытки подойти к нему.

– Ну что ж, думаю, все вы заслужили угощение… А Херби на следующей неделе уезжает в Англию.

Поздно вечером он расстался с Эйбом и Джастином и уныло побрел по Найл-стрит. В жизни не ощущал он себя таким одиноким и отверженным, полным беспричинной ненависти. До чего же гнусна эта баба, притворяющаяся белой! И этот ухмыляющийся идиот, ее сын. Хорош гусь, удирает в Англию!.. Он избавил ее от неловкости – не дал себя поцеловать…

В доме было темно, когда Эндрю вошел через черный ход. Едва очутившись в своей комнате, он с облегчением бросился на кровать.

Глава двадцатая

Музыка давно уже смолкла, а Эндрю все еще лежал неподвижно на кушетке. Бокал его был пуст… Шестой квартал, Джонга, Амааи, Броертджи. Вкус крови во рту, после того как его ударил Джеймс. Теплые дни, когда он поселился у Мириам и Кеннета. Бесконечные споры между Эйбом и Джастином… Ей-богу, он выкинул бы какую-нибудь отчаянную штуку, посмей только миссис Соломоне его поцеловать. Хорош гусь этот ее сынок, удирающий в Англию… Какое прошлое! Какое мерзкое прошлое!.. Долгое время он лежал не шевелясь, слушая тихое шуршание занавесок, колеблемых ветром со Столовой горы. О, если бы жизнь всегда была такой! Музыка, полутьма и Руфь… Вдали от мира, где сжигают пропуска, бунтуют и избивают дубинками. Шарпевиль и Ланга. Разносчик, потерявший свой ботинок. Забавно, как он труси́л весь в крови. И резкий запах мочи в туалете. Попались, как крысы в ловушку! И потом эта драка в автобусе. Хотелось бы знать, поймали они этого юнца, который просил паршивую сигарету и приставал к пассажирам.

Он услышал знакомые шаги на лестнице. Руфь? Да, это она. Он узнал ее по стремительной нервной походке. Щелкнул замок, и комнату затопил свет. Она стояла на пороге, растерянная, затем бросилась в его объятия. Он помогал ей снять куртку, а она тихо всхлипывала.

– Что с тобой, Руфь?

– Я так рада тебя видеть, Энди.

– Я цел и невредим, дорогая.

– О, я так рада.

Ее губы жадно искали его рот, и они долго целовались, стоя в прихожей. Губы у нее были теплые и влажные.

– О, Энди!

– Успокойся, дорогая. Со мной все в порядке.

– Я так счастлива, не могу тебе даже передать.

– Хочешь вина?

Она уселась в кресло, а он налил ей джина, разбавил его тонизирующим и снова наполнил свой бокал бренди.

– Я так переволновалась, милый.

– Подожди, не рассказывай. Сперва выпей свой джин.

– Мне кажется, я совершенно спокойна.

– Тогда говори.

– Сюда приходили два агента.

– Зачем?

– Спрашивали о тебе.

– Какие они на вид?

– Тот, что задавал вопросы, средних лет, с рыжеватыми усами.

– Это Блигенхаут.

– Ты его знаешь?

– Да. Он заходил ко мне в четверг утром.

– Похоже, что ему известно о нас все.

– Меня это не удивило бы.

– Они пригрозили, что сообщат моим родителям.

– Это уже неприятно!

– Я не поеду домой, Энди.

– Не тревожься, дорогая. Потом все обдумаем. А пока послушаем музыку.

– Если ты так хочешь…

– Я слушал Сметану.

_ Да, – сказала она, все еще не успокоенная.

Он вложил «Влтаву» в конверт и стал внимательно просматривать пластинки.

– А я была у тебя в Грасси-Парк.

– Ну?

– Говорила с твоей противной хозяйкой.

– Да? – улыбнулся он.

– Она хочет, чтобы ты немедленно съехал.

– Ради бога, не волнуйся. Я с ней как-нибудь договорюсь.

– Куда же ты денешься?

– С миссис Каролиссен я справлюсь сам.

– Но, Энди…

– Кого бы ты хотела послушать? Бриттена, Перселла[25]25
  Перселл Генри (ок. 1658–1695) – английский композитор.


[Закрыть] или Рахманинова?

– Все, что тебе угодно.

– Концерт номер два для фортепьяно?

– Мне все равно.

Он поставил пластинку Рахманинова и немного убавил громкость. В первую тему ввели восемь прекрасных величественных аккордов.

– А я тут предавался оргии сентиментальных воспоминаний.

– Да? – сказала она, все еще нервничая.

– Ложись возле меня. И я, как Энобарб[26]26
  Домиций Энобарб – персонаж из трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра».


[Закрыть], расскажу тебе обо всем.

Он выключил свет, и они легли рядом в темноте. Горный ветерок тихо струил занавеску. Музыка перешла в длинную, плавно текущую мелодию, которую исполняли струнные и духовые инструменты.

– Я так много передумал, пока ожидал тебя.

Она прильнула к нему, и он обвил ее руками.

– О своем детстве и юности, когда я жил в Шестом квартале. О смерти моей матери. В ту ночь я убежал из дому и несколько дней бродил по Нэшнл-роуд, потому что чувствовал себя виноватым. Раскаяние. Полное одиночество.

Музыка убыстрила темп; фортепьяно постепенно замолкло, и струны намекнули на новую тему.

– Потом я поселился у своей сестры в Уолмер-Эстейт. Сад Мириам был полон цинний и флоксов. Изумительные цветы. Красные, голубые.

Эндрю чувствовал совсем рядом ее дыхание. Он нежно погладил ее шею.

– И вот я уже был в выпускном классе средней школы и каждое утро вместе с Эйбом и Джастином ходил по Конститьюшн-стрит.

Ее груди напряглись. Струны возвратились к первой теме концерта, послышались глухие удары клавишей.

– И когда я узнал результаты экзаменов, я вдруг ощутил себя как никогда одиноким. Оторванным от всех людей. То же чувство было у меня на Грэнд-Парейд, когда мальчик предложил мне молитвенник. В тот вечер, когда умерла моя мать, я стоял под дождем и слушал молитву апостоликов.

Началась изумительная вторая часть концерта. Дыхание девушки стало частым и прерывистым.

– Руфь?

– Да, Энди?

– Пожалуйста, Руфь.

– Хорошо.

Она прижималась к нему все тесней, и вдруг его захватила страсть. Он крепко сжал ее в своих объятиях. Почему-то ему снова вспомнилась жизнь у Мириам. И малыши с молитвенниками. И Рахманинов. «Влтава»? Нет, Рахманинов. Рапсодия, ноктюрн. Длинная кода. Прекрасная. Удивительно прекрасная. До слез.

Потом они долго еще лежали, обнявшись, и слушали последнюю часть. Музыка снова победно утверждала вторую тему. Затем под мощные звуки рояля грянул весь оркестр. Концерт кончился затихающим диалогом между солистом и оркестром. В комнате воцарилось безмолвие робеющей страсти.

– Руфь?

– Да, Энди.

– Мы совершили поступок, недостойный европейцев.

– Где-то я читала о подобном.

– Да. Я и моя белая леди совершили поступок, недостойный европейцев.

– А все-таки я тебя люблю.

– Ия тебя тоже.

– Мне нет дела ни до полиции, ни до семьи, ни до того, что подумают люди, – я только хочу быть с тобой.

– Это Южная Африка, дорогая.

– Ну и пусть.

Она тихо плакала в его объятиях. Прошло много времени, прежде чем он встал и поправил одежду.

– Хочешь еще джина? – спросил он, включая свет.

– Я и первого бокала не выпила.

– А я налью себе бренди на дорожку и пойду.

– Ты непременно должен уйти, Энди?

– Не могу же я спать здесь!

– Почему?

– С белой леди? Это было бы совсем не по-южноафрикански. – Он кисло усмехнулся.

– Куда же ты пойдешь?

– Думаю заглянуть к своей сестре Мириам. Мы не виделись два года – с тех нор, как я поссорился с ее мужем.

– 11о ведь она тебя не ждет.

– Не беспокойся, я как-нибудь устроюсь.

– Тебя не задержат?

– Все будет в ажуре.

– Но автобусы сейчас уже не ходят.

– Ничего, кто-нибудь подвезет.

– Возьми мою машину.

– А как же ты?

– Поеду в университет на автобусе.

– Когда мы теперь увидимся?

– Я буду свободна завтра с трех до четырех.

– Подождать тебя в библиотеке?

– Хорошо, Энди. Ключи в кармане моей куртки.

– Ладно.

Он проглотил бренди одним залпом и простился.

– До свидания, Энди.

– До свидания, Руфь.

Эндрю быстро сбежал по лестнице, подошел к стоянке и завел «остин». Когда он отъезжал, ему показалось, будто в машине, стоявшей на другой стороне улицы, сидит Блигенхаут.

Перевод Т. Редько