Текст книги "Живущие в ночи. Чрезвычайное положение"

Автор книги: Ричард Рив

Соавторы: Генри Питер Абрахамс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

– В тот вечер, к счастью, он не мог присутствовать. – Вдруг по телу у нее пробежала дрожь. – Не будь Давуд занят твоими делами, он тоже оказался бы там. Дело в том, что теперь нарушилась связь. Мы не знаем, дошли ли по назначению инструкции, переданные из Дурбана, и пока не будет налажена связь через новых людей, мы ничего не можем предпринять. В этом отношении у пас очень строгий порядок.

– Что же теперь делать?

Она коснулась его руки.

– Завтра ночью я должна уехать. А тебе, мой дорогой, придется ждать, просто ждать. По пока у пас еще есть немного времени, чтобы помечтать и побыть вместе. Я постараюсь вернуться как можно быстрее. А сейчас давай поднимемся на гору и встретим там рассвет.

Глава шестая

Они вернулись домой с восходом солнца. Он открыл ей свое подлинное имя и все о себе рассказал. Они постоянно ощущали присутствие Дики Наяккара, хотя поблизости его не было. Раз или два Нкоси умолкал на полуслове, протянутая к Ди рука повисала в воздухе, и он оглядывался, ожидая увидеть Дики. Во время завтрака Ди, казалось, совершенно не смущал Дики Наяккар и его незримое присутствие, и это слегка раздражало Нкоси.

Угадав его настроение, Ди протянула через стол руку.

– Пусть сам во всем разберется, так будет лучше для него.

– И все же… – Он не закончил свою мысль. – Он слишком молод, а молодежь легко ранима.

«Зато раны у них быстрее заживают», – добавила она про себя, но говорить этого не стала, потому что знала, видела по его лицу, что он все понимает.

– Он будет есть?

– Будет есть и делать все, что обычно делает человек. Не беспокойся о нем. Сегодня ночью, когда он будет меня отвозить, я дам ему возможность выговориться. Доверься ему – и мне.

Днем они отыскали скрытое от солнца местечко под нависшей скалой, и пока Ди читала, Нкоси сделал с нее множество набросков. Он рисовал ее во весь рост, делая зарисовки отдельных деталей, например кисти руки или ступни, уха и даже линии губ. Несколько раз рисовал глаза, но чаще всего – лицо целиком; он заходил то с одной стороны, то с другой, пока не изобразил его во всех возможных ракурсах. Он остался доволен своей работой, и, когда закончил ее, солнце ушло далеко на запад.

Отчужденный и замкнувшийся в себе, появился Дики – впервые с тех пор, как накануне вечером Ди крикнула ему «покойной ночи». Он принес чай и печенье, поставил поднос к ногам Ди и удалился, не сказав ни слова, даже не подняв глаз.

После чая, почти перед самым заходом солнца, они спустились в широкую долину, сели возле пересохшей речки, которая петляла в горах, отыскивая выход к морю, и стали любоваться горами, высившимися по другую сторону широкой долины.

– Сколько раз я смотрела на все это прежде, – сказала она, – но по-настоящему увидела только сейчас. Наверно, благодаря твоим зарисовкам. Я словно прозрела, для меня вдруг открылась красота этих мест, да и всей страны.

– Чему учишься в северных странах, так это умению видеть. Красоту зеленой травы и молодой листвы я ощутил лишь после того, ка «прожил зиму в Европе. Почти три месяца земля была покрыта снегом и деревья стояли голые, без листьев. Потом однажды на них набухли почки, и весь мир, казалось, ожил. Под окном моей комнаты росло дерево, и когда после суровой английской зимы на нем распустились зеленые листики, мне показалось, что они исполнены ни с чем не сравнимой жизненной силы.

– Это потому, что ты художник, – оказала она. – И северные страны тут ни при чем.

– Нет. Дело в том, что надо учиться видеть. А учиться видеть и слышать легче там, где происходит резкая смена времен года. Если деревья стоят зеленые круглый год, ты привыкаешь к этому и постепенно перестаешь их замечать. Но когда не видишь зелени несколько месяцев кряду, а потом вдруг появляются зеленые листочки, это производит потрясающее впечатление. А сравнивая зеленые деревья с голыми, ты, по существу, учишься видеть.

– Значит, любовь тоже остается привычкой до той поры, пока не перестаешь любить… Не верю.

– Однако бывает и так. Но ты мыслишь упрощенно. Ведь разговор шел о том, как научиться видеть.

– Или любить. – Она наклонилась и стала разгребать сухой рыхлый песок. Потом снова заговорила тихим ласковым голосом, тщательно подбирая слова: – Со вчерашней ночи меня не покидает чувство, которое ты испытал, когда увидел первые зеленые листья после первой зимы, проведенной в Англии. И это чувство до конца дней моих не станет привычкой. И я не желаю верить, будто люблю тебя потому, что в нашем обществе господствуют насилие и жестокость.

– Не продолжай, не надо! – сказал он быстро и ласково привлек ее к себе. Сначала она противилась, но потом уступила и прильнула к нему, хотя по-прежнему не поднимала головы. Он терпеливо ждал. Наконец она взглянула на него и попыталась улыбнуться.

– Между «видеть» и «любить» – глубокая разница, – сказал он.

Робкая детская улыбка затрепетала на ее лице.

– Я знаю. Сама не пойму, почему вдруг я испугалась и стала нервничать.

Они молча сидели, прижавшись друг к другу, пока не растаял золотой ореол вокруг горных вершин и долина не наполнилась тьмой и прохладой. Потом они взялись за руки и стали подниматься вверх по склону.

Свет в передней и доносившиеся из кухни запахи свидетельствовали о том, что Дики Наяккар дома. Они прошли прямо в спальню; Ди с тоской думала о предстоящей разлуке, и близость их на этот раз была исполнена болезненно острой чувственности. Он без конца шептал ей нежные слова; наконец она успокоилась, и ими обоими овладела тихая умиротворенность; так они и уснули, не размыкая объятий.

Во сне его вдруг обуяла тревога – ему показалось, будто ее нет рядом, тревога все нарастала, и в конце концов он проснулся. Открыл глаза и с ужасом обнаружил, что она и в самом деле исчезла. Его охватило смятение, которое несколько раньше испытала она. Поспешно натянув брюки, он выбежал из спальни.

Ди была в кухне. Она хлопотала у трех маленьких примусов, а Дики Наяккар стоял рядом и нарезал ломтиками мясо. Оба подняли глаза, когда он вбежал в кухню. И в какую-то долю секунды, прежде чем он успел облегченно вздохнуть, Ди прочла на его лице отчаяние. «Он действительно любит меня», – подумала она, и спокойствие, с которым она восприняла эту мысль, вызвало у нее едва уловимую удивленную улыбку.

– Все в порядке, дорогой, – быстро сказала она, и его лицо тотчас же успокоилось. Мы всегда будем вместе, хотела она сказать, но в этот момент скорее почувствовала, нежели увидела смущение Дики, который изо всех сил старался не смотреть на них. Нкоси стоял босиком, обнаженный до пояса, и контраст между естественным цветом тела и загримированными руками и лицом был разителен. Он даже не застегнул как следует брюки. Неудивительно, что юноша пришел в замешательство.

– Пока поспеет еда, ты можешь умыться и одеться, – сказала она, улыбнувшись ему одними глазами.

Когда Нкоси скрылся за дверью, она как бы между прочим оказала Дики:

– Я его очень люблю и надеюсь, когда-нибудь мы поженимся. – Потом как ни в чем не бывало снова принялась за дело, что-то напевая вполголоса. Дики Наяккар по-прежнему стоял потупившись и никак не мог собраться с мыслями.

Ему очень хотелось уйти из дому, и, едва покончив с делами, он отправился в горы. Дики отчаянно карабкался вверх по крутому склону, словно кто-то его подгонял. Раз или два оступившись, он скатывался вниз, и тогда ему приходилось ползти на четвереньках. Измучившись, он наконец добрался до вершины и перевел дух.

Не в силах найти выход своим чувствам, он схватил увесистый камень и швырнул его в скалу. Потом стал бросать крупные осколки горных пород, испытывая мучительную боль всякий раз, как камень ударялся о скалу. Он бросал до тех пор, пока не заныли руки. Дьявольская усталость умерила его ярость, и мысли, которые он глушил в себе, стали прорываться наружу, перед его мысленным взором заплясали видения… Любимая сестра доктора, женщина из высшего класса, пусть хромая, вешается на шею черному… Позор всем нам… Примчалась, чтобы переспать с ним… А почему не Сэмми? Почему не Сэмми?.. И вдруг ему в голову пришла дикая мысль… Почему не я?.. Я ведь не черный… Потом он плакал, как ребенок, долго и безутешно.

А наплакавшись, долго лежал на земле, не в силач пошевелиться – так сильно было отчаяние, которое он не мог ни выразить, ни сдержать. Он хотел отвлечься, думать о чем-нибудь другом, но его разум, скованный тоской, противился этому. Тоска давила все сильнее, ему стало казаться, будто он опускается в воду и вот уже достиг дна. Он почувствовал под собой землю, почувствовал, как ударяется о нее сердце, и стал бессознательно гладить ее руками. Он попытался заключить землю в объятия, но она была слишком велика. И эта попытка, как ни странно, принесла ему успокоение. Он поднялся с земли и стал спускаться вниз. Перед тем как войти в дом, умылся под краном на улице, вытащил из кармана засаленную расческу и причесался. Затем сделал над собой усилие и, словно преодолев препятствие, вошел а кухню.

Их там не оказалось, судя по доносившимся голосам, они сидели в большой комнате. Дики достаточно было закрыть глаза, чтобы увидеть, как она на «его смотрит… Так и целует его глазами, так и целует… И снова на него нахлынула волна беспорядочных мыслей и чувств. Он быстро прошел к кухонному столу. Один из примусов горел, и на нем, на кастрюле с кипящей водой, стояла еда.

– Дики! – позвала Ди.

Дики постоял в нерешительности, потом подошел к двери и заглянул в комнату. Они сидели за маленьким столиком у окна; вместо яркой лампы мерцала свеча, разливая мягкий свет по столу и стоявшим на нем блюдам. Смутно, словно это в дальней комнате, в голове Дики Наяккара возникла мысль: ну прямо как в кино.

– Где ты был? – спросила она. – Мы везде тебя искали… – Тут Нкоси положил свою руку ей на руку, и она замолчала.

– Я был на сторожевом посту, – ответил Дики.

– Ну хорошо. Еда на примусе. Через час мы отправляемся.

Он прикрыл за собой дверь. И пока ел, старался заглушить звеневший у него в ушах звук их голосов.

Тихий и поникший, стоял Дики Наяккар рядом с Ди и ждал, пока она попрощается со своим возлюбленным. Потом он вез ее по горным дорогам, затем по долине и через окутанные тьмой плантации.

Когда они подъехали к селению, где был укрыт ее автомобиль, она заговорила впервые за два часа пути. И Дики Наяккар узнал голос прежней мисс Нанк-ху, решительный, властный, с оттенком отчужденности, который так хорошо знали все члены организации и которого кое-кто побаивался.

– Если тебя что-то мучает, скажи мне откровенно. Все мы товарищи, поэтому – говори. Или ты трус, который не смеет высказать свои мысли вслух?

– Вы сестра доктора, мисс Ди, – с трудом выдавил из себя Дики Наяккар.

– Ну и что?

– И Сэмми… и все мы… любим вас, мисс Ди…

– Ну?

– Ничего!

– Ясно… Ты кончил? Так я тоже кое-что тебе скажу. Я не трусиха. Так вот, ты один из самых способных молодых людей, завтрашний вождь, ты ближайший помощник Сэмми, и ты места себе не находишь потому, что индийская женщина отдается… нет, скажем более понятно для твоего глупого умишка, потому что индийская женщина спит с черным мужчиной. Мне стыдно за тебя; мне стыдно, что мы с тобой в одной организации. Ты опозорил меня в глазах человека, которого я люблю и уважаю больше всех на свете, потому что он не поражен раковой опухолью расизма. Вместо того чтобы бороться с предрассудками, ты сам в них погряз. Мы все страдаем этой отвратительной болезнью. Она поразила не только белых, но и нас. Ею заражены и черные, и индийцы, и ты, и я, и вся наша организация. Боже! Представляю, какие грязные были у тебя мысли, когда ты думал о том, что я лежу со своим возлюбленным…

Второй раз за этот вечер Дики Наяккар не выдержал и заплакал, как ребенок, громко и безутешно.

Постепенно, волнами, как отступает вода при отливе, ярая злость покинула Ди Нанкху. Болезненная тяжесть в глазах и висках прошла, прошла и дрожь, сотрясавшая тело, утихло желание излить гнев.

Ди тронула молодого человека за плечо, и он поднял заплаканное лицо.

– Хватит, пора ехать, – устало сказала она.

Он смахнул рукой слезы и заглянул ей в лицо, но было темно. Луна взошла, но в эту ночь светила очень слабо.

– Мисс… Ди, – начал он просительным тоном.

– Да?

– Вы больше не сердитесь?

– Нет, не сержусь.

– Но вы расстроены, а это еще хуже.

– Я устала, и мне предстоит долгий путь.

– Мисс Ди.

– Да?

– Я очень сожалею…

– И я тоже.

– Вы правы. Вы сказали сущую правду. Я и в самом деле так думал. Но не хотел этого. Разве я за предрассудки, мисс Ди? Честное слово, нет. Это вы правильно сказали, мы все заражены ими. Но я правда хочу от них избавиться, мисс Ди. И о том я не хотел думать. Я хочу стать таким, как вы… и как он. Но это находит, как болезнь, вы правильно говорите. Как с ней справиться, а, мисс Ди? Я в самом деле хочу этого.

– Единственный путь покончить с предрассудками – это изменить мир.

– Ну, а пока как сделать, чтобы избавиться от таких мыслей?

– Не знаю, Дики. Не знаю. Не думаю, чтобы этого можно было достичь, не изменив общество и не передав власть в другие руки.

– Он сказал, что и тогда, возможно, нам не станет лучше. И еще он сказал, не всякая перемена к лучшему.

– Я очень устала.

Дики включил мотор, и «лендровер» рванулся вперед.

Перевод Т. Редько

КНИГА ВТОРАЯ
Когда треснет сук

Глава первая

Карл Ван Ас был на редкость высоким, красивым мужчиной, лет под сорок. Он быстро поднимался по служебной лестнице и знал, что ему надо только по возможности избегать неприятностей – и в один прекрасный день он станет одним из могущественнейших людей в стране. Но почему-то эта перспектива не рисовалась ему столь же заманчивой, как несколько лет назад. В те дни – особенно когда он служил мелким дипломатом в Лондоне, в Париже, в Вашингтоне – мысли о блистательной карьере кружили ему голову, как забористое вино, они наполняли его бодростью и энергией. Но теперь успехи не приносили прежнего удовольствия, его неотвязно преследовало странное чувство уныния, затаившееся в глубине сознания, словно хищный зверь: малейшая оплошность – и он растерзает неосторожного. Теперь ему все время приходилось бороться с этим унынием. Отчасти его душевное состояние объяснялось событиями последних лет. Изгнание его страны из Британского содружества – именно таково было значение слов «добровольный выход» – нанесло ему болезненный удар, и не только ему, но и группе других людей, которых дела тесно связывали с их коллегами из Содружества.

На международных конференциях в Париже или Вашингтоне мелкие и крупные дипломаты Содружества выступали единой командой, которая хорошо знала правила игры и вела ее по четко разработанному плану. В этом проявлялся дух свободы, которому завидовали остальные дипломаты; и было приятно сознавать свою принадлежность к элите. Разумеется, их сближало и многое другое: и то, как они работали и как развлекались, и то, как они перебрасывались словами и шутками, понятными лишь посвященным. Речь шла как будто о сущих пустяках, многие из которых казались даже бессмысленными вне определенной среды, – и однако все это, вместе взятое, дополняло поразительно яркое проявление того, что они отчетливо видели, хотя и называли расплывчатым словом «дух» Содружества. До изгнания Южная Африка составляла неотъемлемую часть этого целого. Карл Ван Ас вспомнил свою последнюю поездку в Организацию Объединенных Наций. До той поры изгнание было лишь чисто политической акцией. Но в Нью-Йорке и позднее в Вашингтоне он в полной мере осознал его значение. На первый взгляд ничто как будто не изменилось. Никто не допускал прямых выпадов или грубостей – даже представители афро-азиатских государств, которые предлагали исключить их страну из Организации Объединенных Наций. Они только ясно давали понять, что Южная Африка уже не является членом их команды. Много раз ему случалось заходить в комнату, где шел шутливый или серьезный разговор; появление его замечали, но тут же делали вид, будто он для них не существует. Его присутствие игнорировали даже белые члены Содружества – австралийцы, новозеландцы, канадцы; англичане скрывали свои чувства более искусно, но даже и их смущало его присутствие.

Услышав скрип двери, он поднял глаза и увидел свою секретаршу, высокую, не очень красивую, но поражающую своей животной чувственностью девицу. У нее были резкие черты лица и крупная, ширококостная фигура типичной крестьянки. Ван Ас не любил своей секретарши и даже не давал себе труда скрывать это. Она стояла во главе группы молодых экстремисток, которые требовали оскоплять всех мужчин, вступающих в интимные отношения с женщинами других рас. Ван Ас знал, что пренебрежение, которое он даже не пытался скрывать, как ни странно, породило в ней горячую симпатию к нему. Между ними в самом деле не было ничего общего – даже взаимного притяжения противоположностей. Она не любила думать, не любила читать, не выказывала ни малейшего интереса к тому, что происходит в мире. Закончив рабочий день, она приходила домой, переодевалась и тут же шла на пляж, где вместе с подругами валялась на песке, подставляя лучам солнца натертое маслом тело, чтобы оно покрылось ровной позолотой загара. Затем они расходились по домам; непомерно много ели, непомерно много пили и предавались плотским утехам, чтобы чувствовать пульс жизни! Так идут дни, почти не отличаясь друг от друга… Он подавил в себе закипающее чувство возмущения всем, что воплощала эта девица. В его душе шевельнулось легкое сомнение: может быть, он несправедлив к ней, может быть, его негодование порождено одиночеством, сознанием того, что он отрезан от всего мира – и как отдельная личность и как гражданин страны? Ведь в сущности – если не принимать всерьез ее пропаганду оскопления – она никому не причиняет зла.

– К вам пришел служащий из отдела картотек, – доложила секретарша.

– Он принес все что нужно?

– У него с собой два туго набитых портфеля.

– Отлично. Угостите его чашкой кофе, и пусть он обождет немного. Если я задержусь у доктора Снеля больше чем на пять минут, позвоните. Понятно?

– Да, сэр. – Она бросила быстрый взгляд на свои часы и вышла.

Ван Ас поднялся, открыл потайную дверь и, пройдя через узкий коридорчик, очутился перед кабинетом доктора Людвига Снеля, начальника управления внутренней безопасности в провинции Наталь. Постучав, Ван Ас вошел. В комнате было не то что прохладно, но попросту холодно: Снель всегда ставил ручку кондиционера в крайнее положение.

Снель был высокого роста, костлявый и седовласый, с изборожденным морщинами, словно дубленым лицом. Казалось, он всегда пребывал в полном изнеможении. Только в его необычайно лучистых глазах светилась жизнь.

– Я слушаю вас, Карл.

На какой-то миг Ван Асу почудилось, будто он снова слышит голос Яна Смэтса.

– Вы сказали, чтобы я заглянул к вам сегодня утром, сэр.

– Ах, да.

Снель вытащил какое-то письмо из кипы бумаг, лежавших на столе, и пододвинул его к Ван Асу. Тот взял письмо и, читая его на ходу, подошел к окну. Машинально он повернул ручку кондиционера с «холодно» на «прохладно». Он знал, что речь пойдет о письме. Поздно вечером ему звонил домой личный секретарь министра. Прошла целая неделя после убийства человека, именовавшего себя Хансом Кэтце, но на самом деле оказавшегося Вестхьюзеном, человеком, которого более года назад зарегистрировали цветным, – но до сих пор в расследовании этого дела не достигнуто никаких результатов. Туземец, который был вместе с Кэтце-Вестхьюзеном, бесследно исчез, и это обстоятельство порождает серьезное беспокойство в стране, в партии и даже в правительстве. Насколько министру известно, в руки полиции попал пропуск этого туземца – Ричардё Нкоси. Поэтому министр не в состоянии понять, почему этот туземец до сих пор не задержан. Несколько заднескамеечников убедили не поднимать этот вопрос в парламенте до конца недели. Министр предполагает, что этот срок окажется достаточным для расследования.

Карл Ван Ас положил письмо на стол, и Снель небрежным движением водворил его на прежнее место. Он не желает признавать важность этого письма, угадал Ван Ас. Более того, он выражает протест. Ван Ас почувствовал сильную симпатию к Снелю – одному из немногих государственных служащих, которые выросли под руководством Яна Смэтса. В те дни белый человек боролся за нечто большее, чем спасение своей шкуры, и весь мир с уважением прислушивался к голосу страны, чьим рупором были Смэтс и Хофмейр. Именно потому, что Снель и несколько его единомышленников сравнивают те времена с этими, именно потому, что они не скрывали и не скрывают своего мнения от властей предержащих, – их и перевели из Претории и Кейптауна, где они занимали важные посты, и такое захолустье, как Наталь. И вот теперь этот Снель, который некогда сосредоточивал в своих руках больше власти, чем многие члены кабинета, кроме самых влиятельных, вынужден сносить упреки политикана, не видящего дальше собственного носа и защищающего лишь свои корыстные интересы.

– Я полагаю, вам уже известно об этом письме, – пробурчал Снель.

– Да, сэр. Вчера вечером мне звонил секретарь.

– Типичная глупость! – Снель даже не скрывал своего презрения.

– Извините, сэр.

На лице Снеля показалось слабое подобие улыбки.

– Вы тут ни при чем, молодой человек… Интересно, долго ли вы еще сможете – я пользуюсь вашим любимым выражением – «избегать неприятностей»?

– Не знаю, – спокойно ответил Ван Ас. – Думаю, столько времени, сколько мне будет надо.

– Ну что ж… Только не поддавайтесь моему влиянию, молодой человек. В конце концов мы потерпели неудачу: это и привело к нынешнему положению вещей. Мне было бы досадно, если бы я вообще утратил влияние на вас, но каждый раз, когда я говорю что-нибудь неприятное, помните, что мы потерпели неудачу. Если бы не это, они бы не пришли к власти и страна двигалась бы другим курсом.

– Некоторые утверждают, что наш нынешний курс неизбежен.

– Возможно, они и правы, молодой человек. Я только знаю, что во время войны – правда, недолго, всего несколько месяцев – существовало сильное тяготение к единству всех рас. Я был тогда в самом центре событий. Знал все закулисные дела кабинета, ибо участвовал в его заседаниях, а к некоторым из этих закулисных дел даже приложил руку. Но когда наступил решительный момент, я – как и остальные – спраздновал труса. Мы все тогда сплоховали, все, кроме одного. И мы все не решались даже обсуждать существо наших опасений…

– А этот единственный человек, сэр?

Снель покачал головой.

– Члены кабинета не имели права публично излагать свои взгляды. Смэтс категорически запрещал нарушать это правило. И мы все – и правительственные служащие и политические деятели – подчинялись его требованиям, даже те, кто не разделял его точки зрения или впоследствии отошел от него… С тех пор прошло много времени, и я часто раздумываю: что же, собственно, было причиной наших страхов? И знаете ли, по сей день я не могу дать ясный ответ на этот вопрос. Опасались ли мы полного перехода политической и экономической власти в руки африканцев? В какой-то мере да. Может быть, мы чувствовали за собой вину и страшились, чтобы они не поступили с нами так же, как мы с ними? Да, и такое опасение у нас было. Может быть, мы отступили перед угрозой хаотического смешения рас? В этом я как раз не уверен. В конце концов цветные обязаны своим существованием прежде всего нам, белым. Мы главные виновники смешения рас, и если мы нуждаемся в защите, то только от самих себя, а не от черных. Никто из нас не предполагал в те дни, что устранение расового барьера неминуемо повлечет за собой массовое смешение рас. Кое-кто лишь сыграл на ревности белого самца, который хотел обезопасить себя от посягательств на белую женщину и в то же время требовал свободы для себя. В сближении с черной женщиной для него было что-то особо волнующее, поэтому достаточно было намека, что и белая женщина может найти что-то особо волнующее в сближении с черным мужчиной. Запретный плод сладок… – Снель улыбнулся задумчивой, мечтательной улыбкой, смягчившей суровое выражение его лица. – Я до сих пор не могу забыть, как меня взволновало сближение с первой черной девушкой в дни моей молодости… В этом было что-то таинственное, недозволенное, обострявшее наслаждение. Думаю, что и теперь все осталось по-прежнему, несмотря на эти глупые новые законы.

– Да, дело обстоит почти так же, как прежде, – согласился Ван Ас. – Только стало труднее.

– Из-за этих законов?

– Частично да. Но главным образом потому, что женщины изменились. Насколько я могу судить, в те времена они были уступчивее…

Мягкая улыбка сбежала с лица Снеля. Он заговорил серьезным, деловым тоном:

– Мы сами своими действиями воздвигаем стену ненависти… Ну, а теперь давайте вернемся к нашей работе.

– Приехал человек из Претории, с досье Нкоси, – так же деловито ответил Ван Ас. – Все, кто значится и натальских картотеках, на месте, никто из них не исчезал. Я подозреваю, что тот, кого мы ищем, скрывается под чужой фамилией: это, естественно, затрудняет наши розыски. Но я все-таки хочу попытать удачи, сэр.

– Хорошо. Оставьте все другие дела.

– Мне понадобится максимальная помощь и содействие полиции.

– Я переговорю с комиссаром.

– Благодарю вас.

В кабинет вошла секретарша Снеля; в руках у нее был поднос с письмами. Ван Ас знал, что одна из ее обязанностей – доносить местному партийному комитету обо всем, что тут делается, и поэтому не проронил ни слова в ее присутствии. После того как она закрыла за собой дверь, Ван Ас подошел к окну и переключил кондиционер на «холодно». Снель углубился в чтение только что полученной партии писем и даже не заметил его ухода.

Возвратившись в свой кабинет, Карл Ван Ас позвонил секретарше и велел ей пригласить посетителя. Рядом с этим щуплым, узкоплечим, бледным человечком в очках с массивной оправой и толстыми стеклами золотисто-смуглая Анна де Вет казалась настоящей амазонкой. У него был вид заурядного мелкого конторского служащего.

В этот миг, когда он стоял возле девушки, его даже трудно было назвать человеком: скорее он походил на какого-то белесого, сморщенного слизняка.

Этот контраст раздражал Карла Ван Аса.

– Благодарю вас, мисс Анна де Вет. Вы свободны, – сказал он с металлом в голосе.

Всякий раз, когда он называл ее мисс де Вет, она вздрагивала, как от удара. Ее глаза потемнели от обиды и гнева. Она резко повернулась и выбежала из кабинета.

Он протянул человечку руку и жестом пригласил его сесть.

– Ну, – сказал Карл Ван Ас.

– Ох, и задал же нам работы этот ваш кафр Нкоси! – Голос у человечка был слабым, визгливым, однако в нем чувствовалась властность.

Он открыл один портфель и вытащил из него пачку досье. Эти досье он аккуратно положил слева от себя на стол. Затем открыл второй портфель и достал из него еще пачку, которую положил справа.

– Здесь у меня все, – проговорил он, переводя взгляд с одной пачки досье. на другую. Затем из внутреннего кармана пиджака он вытащил какой-то конверт со штампом и достал из него пропуск на имя «туземца Ричарда Нкоси». Ловкими движениями пальцев он открыл пропуск на странице, где была приклеена фотография и сообщались основные данные о «туземце Ричарде Нкоси». Этот пропуск он положил на стол, между двумя пачками досье. – Здесь у меня все, – повторил он.

– Поддельный? – спросил Ван Ас.

– Нет, сэр! – Человечек оскалил свои гнилые желтые зубы, выражая невольное восхищение. – Документ подлинный. В него только внесено несколько исправлений, но даже эксперт не обнаружил бы ничего подозрительного.

– Но вы обнаружили?..

– Вы льстите мне, мистер Ван Ас. Я тоже ничего не заметил. Я просмотрел документ, сверил его с личной карточкой и убедился, что все в порядке.

– Но…

– Понимаю, сэр. Исправления были сделаны не только в пропуске, но и в личной карточке, так что все совпадает – вплоть до последней запятой и точки.

– Тогда как же вы раскрыли подделку?

– Благодаря этим досье, сэр! В них хранятся исходные документы. На основании этих исходных документов и составляется личная карточка каждого туземца. Вы знакомы с этой формой, сэр?

– Боюсь, что нет.

– Я удивлен… Я знаю, что большинство людей не имеют никакого представления о нашей работе, но я думал, что все сотрудники управления безопасности достаточно хорошо осведомлены о ней. В наших досье содержатся копни метрических свидетельств, школьных справок, старых пропусков, разрешений на выезд, на поступление на работу, видов на жительство, налоговых квитанций и так далее. Поэтому мы можем вам сказать не только время и место рождения туземца, но и многое другое: сколько классов он окончил, когда впервые поступил на работу и какое жалованье получал; мы также можем вам сообщить с точностью почти до часа, когда он выехал из своей деревни или локации, когда он прибыл на место своего назначения и долго ли он там оставался. Итак, в этих досье отражено почти все, что происходит с туземцем с момента его рождения и до момента смерти. Все важные события в его жизни обязательно заносятся в эти досье.

– Вы занимаетесь только туземцами? – спокойно осведомился Ван Ас.

Человечек снова осклабился.

– Нет, сэр. Скоро наступит время, когда мы сможем давать исчерпывающие сведения о каждом гражданине этой страны. Естественно, что разработанная нами система контроля над туземцами наиболее совершенна. Ведь мы шлифуем ее уже давно. Но предоставьте нам некоторое время – скажем, два года, – и мы распространим нашу систему на всех: по нашим досье можно будет проследить жизнь каждого человека буквально по дням. К сожалению, нам мешает недостаток помещения. Мы занимаем самое большое правительственное здание, но и его не хватает, мы задыхаемся от тесноты. Но это уже наше внутреннее дело.

– Я уверен, что вы можете рассчитывать на расширение.

– О да. Конечно, мы получим дополнительную площадь. Они слишком сильно нуждаются в нас, чтобы отказать в нашей просьбе. Но я был бы вам признателен, если бы вы никому не рассказывали о том, что мы создаем такую совершенную систему контроля не только над туземцами, но и над всеми остальными. Не знаю почему, но большинство людей остерегаются правительства, собирающего полные сведения об их жизни. Лично я не вижу в этом ничего предосудительного.

– Да. До тех пор, пока вы не нарушаете закон, – пробормотал Ван Ас.

– Но есть же люди, которые строго соблюдают закон…

– Да, – поспешно перебил его Ван Ас, – есть и такие…

Человечек внезапно замкнулся в себе – и Ван Ас почувствовал, что имеет дело с острым, проницательным умом.

– Извините, я надоел вам своими разговорами, – сказал человечек.

– Ничего подобного. Может быть, только немного огорчили.