Текст книги "Живущие в ночи. Чрезвычайное положение"

Автор книги: Ричард Рив

Соавторы: Генри Питер Абрахамс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Среда,

30 марта 1960 года

Когда распространилась весть о том, что на рассвете арестованы многие руководители, рано утром в окрестностях Ланги и Ньянги собрались толпы народа. Около одиннадцати часов во главе со студентом Кгосаной они отправились в Кейптаун. После длительных переговоров с полицией процессия двинулась в обратный путь, к локациям. Сторонники Кгосаны несли его на руках, высоко подняв над колонной. Позже в тот оке день генерал-губернатор объявил чрезвычайное положение.

Глава первая

Эндрю беспокойно метался на кушетке. Ночь стояла душная, ни малейшего ветерка. Без конца ворочаясь с боку на бок, он сбил в сторону простыни, которые ему постелила Руфь. Ныл каждый мускул, и малейшее движение причиняло мучительную боль. Он сам не знал, бодрствует он или спит. Болели те места, по которым бил Кеннет. Его башмак подобен лошадиному копыту. Нет, не лошадиному – бычьему. «Черный бычок поскакал на лужок». Нет, это, должно быть, здоровенный бычище! А почему, собственно, бык должен идти на лужок? Может быть, быки любят ходить на лужок? Как чертовски болит бок! Грубый удар башмака в ребра, и тупая боль поползла вверх. Тело сжимается в ожидании следующего глухого удара. Оно изгибается и напрягается, чтобы уклониться от удара. Кеннет отбивает дно бутылки и продолжает держать ее за горлышко, а джин растекается по ковру, наполняя комнату тошнотворным запахом. Он испытывает позывы к рвоте, но ему некогда сунуть два пальца в рот. Того и гляди, Кеннет ударит разбитой бутылкой. Кто-то пытается его оттащить. Миссис Каролиссен. Пожалуйста, мистер Д.! Запах мочи и бренди всегда вызывает у него тошноту. Треск рвущейся материи, когда миссис Каролиссен хватает его за пиджак. Холодный ужас, когда снова появляется Кеннет с разбитой бутылкой. Изо всех пор выступает пот, тело становится мокрым и липким. Пот просачивается сквозь рубашку. Там, где рубашка прикасается к телу, пот вызывает жжение. Кожу саднит, в ушах стоит непрерывный звон. Словно кто-то без конца звонит в дверь. Звонит и звонит – не терпится как можно скорее войти в дом.

Лучше уйти, прежде чем его схватят. А звонок все звонит и звонит. Ему хочется крикнуть: бога ради, входите же, если я вам нужен! Странно. Особое отделение никогда не звонит. Обычно барабанит в дверь. В висках так стучит, что кажется, сейчас лопнет голова. Боже, как хочется пить, просто невыносимо! Сейчас бы глоток винца, выдержанного в подвале. Благоухающего флорой. Итак, дети, жизнь Шелли – это страстное поклонение силе разума; и в этом надо искать объяснение того, как он воплотил свои мысли в поэзии. О, к черту разум и поэзию! Вот если бы Минни принесла ему воды. Пахнущей флорой. Как это у Китса? Нанизаны, как бусы, пузырьки. Минни или Мириам? Но ведь Мириам ни бум-бум в поэзии! Не могла бы она остановить этот безумный звон? Динь-динь, динь-динь. Может быть, ад именно такой? Ад. Чистилище. Вечное проклятие. Дантов «Ад». Вечное ожидание в комнате, в то время как звонит звонок и некому открыть дверь. Абсолютно некому. Как у Сартра «В камере». Ужасно действует на нервы. И снова: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь.

Кажется, что звуки воспаряют в каком-то безумном крещендо. Звон растет и ширится, пока не начинает содрогаться вся комната. Он изнемогает от боли, словно вот-вот наступит конец. И снова: дзинь-дзинь. Оглушительный трезвон.

Эндрю стал смутно догадываться, где он находится, и сообразил, что звон не у него в ушах. Постепенно беспорядок в мыслях исчезал, и к нему возвращалось сознание. Комната начала обретать определенные очертания. Он смутно различал белый проигрыватель рядом с кушеткой и бледный лунный свет, просачивающийся сквозь стеклянную дверь. Телефон продолжал безжалостно звонить. Он попробовал сесть, но боль обожгла его и заставила снова лечь. Он хотел позвать кого-нибудь и попросить взять трубку, – этот чертов звон его доконает! – но как раз в эту минуту послышался шорох. Руфь подошла к книжной полке и включила бра в углу. Он лежал, обливаясь потом. Руфь подняла трубку.

– Алло, алло. Да, это Руфь. Кто говорит? О нет, нисколько. Я еще не успела заснуть. Да, он здесь, но я не хотела бы его будить. Похоже, что какой-то несчастный случай. Нет, я не знаю, что случилось. Что-что? Хорошо, если вы считаете, что это важно.

Рука Руфи осторожно коснулась его плеча.

– Энди!

– Да?

– Ты не спишь?

– Нет.

– Эйб просит тебя к телефону.

– Что ему нужно?

– Не знаю. Говорит, что звонит по важному делу.

– Который час?

– Наверно, часов около двух.

– Нашел время звонить! Ладно, сейчас подойду.

Он сел, превозмогая острую боль, придерживаясь за край стола. Каждый шаг стоил ему невероятных мучений, и казалось, он никогда не доберется до телефона.

– Хелло, Эйб! – сказал он, с трудом переводя дыхание от натуги.

– Это ты, Эндрю? Извини, что звоню так безбожно поздно.

– Ничего. Что произошло?

– Руфь говорит, что какой-то несчастный случай.

– Пустяки! Что случилось?

– Послушай, Эндрю, случилась беда, большая беда. Я не могу ничего объяснить по телефону.

– Догадываюсь.

– Нам надо срочно ехать к Альтману.

– Понимаю.

– Захвати кое-что из вещей и жди меня в машине. Не перед самым домом, а за углом. Скажи Руфи, чтобы ехала с нами.

– О’кей.

– Буду примерно через пятнадцать минут.

– Хорошо.

Эндрю не мог не уловить тревогу в голосе Эйба. Должно быть, стряслось что-то серьезное. Захватить кое-что из вещей. Забавно, черт подери, просто уморительно! Где же взять одежду?! Какая дурацкая шутка! Разорванный пиджак и брюки в крови. Надо собраться с мыслями. Дело, кажется, серьезное.

– Руфь!

– Да, Энди?

– Что-то случилось. Кажется, что-то серьезное.

– Что именно?

– Не знаю. Эйб хочет, чтобы мы как можно быстрее уехали отсюда. Мы должны ждать его у дома за углом в твоей машине.

– Мы никуда не поедем, Энди. В таком состоянии ехать никуда нельзя.

– Делай, что я говорю. Одевайся.

– Я прошу тебя, Энди.

– Молчи и делай, что велю. – Никогда прежде он на нее не кричал, и она побледнела от удивления.

– Хорошо, Энди.

Через десять минут, закутавшись в халат Руфи, он сошел вниз. Она молча поддерживала его под руку.

– В Грасси-Парк я захвачу что-нибудь из одежды. Это по пути.

– Куда мы едем?

– Не твое дело!

– Хорошо.

Когда они подошли к машине, Руфь стала искать ключи.

– Поведу я, – сказала она.

Не говоря ни слова, он передал ей ключи и опустился на заднее сиденье.

Глава вторая

После того как Эндрю и Эйб ушли, Браам и Джастин еще долго сидели, допивая второй галлон вина. Для Джастина реакция Эйба не была такой уж неожиданной. Подобные высказывания Эйба ему случалось слышать и раньше, и у него осталось какое-то двойственное чувство к старому школьному товарищу.

– Но несмотря на это, Браам, он мне чертовски дорог. Мы вместе учились в средней школе и после окончания встречались лишь время от времени. Он начинает меня раздражать, только когда становится излишне педантичен и упрям.

– Не выношу этих псевдоученых.

– А я не считаю его псевдоученым.

– Разве?

– Я думаю, что вот таким необычным способом он просто пытается познать себя.

– Тогда почему бы ему не помалкивать и не дать другим возможность заняться практическими делами?

– Вряд ли можно его винить. Я думаю, в любом случае важно, чтобы мы были достаточно уверены в себе и не боялись критики.

– Я могу принимать ее только со стороны тех, кто готов действовать. Вот Эндрю, кажется, совсем другой. Такой парень мне может понравиться.

– Но он все-таки не очень твердо обещал помочь. Не забыть бы позвонить ему. А как ты? Поедешь завтра в Лангу?

– Это немного рискованно. Разве у тебя нет там падежных людей?

– Есть, но за ними установлен тщательный надзор. Поэтому о том, чтобы использовать их, не может быть и речи.

– А как же пройти туда без пропуска?

– Там есть длинная неохраняемая изгородь вдоль Вэнгард-драйв. Поедешь с нами?

– Хорошо. Я закрою лавку. В последнее время дела идут неважно, так что она все равно чаще закрыта, чем открыта. Не знаю, правда, что скажет Мервин, когда вернется из тюрьмы.

– Тогда решено. Ты, я и Эндрю. Втроем. Кажется, у Эндрю есть автомобиль. Я позвоню также Эйбу, просто для того, чтобы показать, что ничего не произошло.

– Скажем ему, чтобы катился к черту.

– Будь добрей к нему.

– Махровый реакционер.

– Ну, мне пора. Увидимся завтра в полдень.

– Я буду дома весь день. Не думай, что я пойду в магазин. Ты какой дорогой идешь?

– Напротив Гарликс сяду на гановерский автобус.

– Я провожу тебя до остановки.

Браам принялся искать свою куртку и нашел ее наконец в кухне. Затем они спустились по лестнице. Дверь Браам оставил незапертой.

На Эддерли-стрит они расстались. Браам повернул назад, не зная, то ли ему пойти домой, то ли отправиться куда-нибудь еще. Уж очень не хотелось возвращаться на Бри-стрит. И сидеть одному в комнате над баром. Именно чувство одиночества гложет его душу. Ему нужно, чтобы вокруг были люди, много людей, чтобы велись шумные беседы. Но друзья приходят редко, только по особому приглашению. И всегда так. Он рос в районе Бетлехем в Свободном штате единственным ребенком в семье. В школе он держался особняком. В университете дружил только со своими политическими единомышленниками. Что-то в нем отпугивало женщин. Вначале их привлекала его необычайная напористость, но вскоре они бросали его. Он же прекрасно отдавал себе отчет в одном: люди находят странными его намеренно развязные манеры, а его непобедимая застенчивость воспринимается всеми как невоспитанность. Единомышленники считали его чрезмерно возбудимым и с насмешкой относились к его попыткам сблизиться с ними. Он вспомнил Руфь Тэлбот. После их первой встречи в университетской библиотеке Брааму показалось, что он разрешил наконец все свои проблемы. Они бывали вместе несколько раз, пока Руфи не надоела его напористость. Из его жизни она ушла в жизнь Эндрю. Нет, он не таит злобы против Эндрю. Ни черта подобного. Но почему другие женщины поступали с ним точно так же? Через неделю и даже после первого же вечера? Почему ни одна женщина не привязалась к нему надолго? В лучшем случае они сохраняли с ним чисто товарищеские отношения, и это заставляло его все чаще искать убежища в демонстративной наглости. И таким образом брать реванш.

В конце концов он все-таки решил не возвращаться домой и лениво побрел вдоль Док-роуд. Улица была почти пуста, темная, скучная и непривлекательная. Грязные, мрачные, зловещие переулки были усеяны пустыми консервными банками, обрывками старых газет и всяким мусором. Открыто было лишь одно заведение, принадлежавшее греку, – кафе, с тускло освещенными, засиженными мухами окнами. Когда Браам вошел, проигрыватель ревел что было мочи:

 
Ты говоришь, что любишь.
Клянешься все вновь и вновь.
Ты говоришь, что любишь,
Клянешься все вновь и вновь…
 

Он выбрал столик в сторонке, как можно дальше от проигрывателя, и угрюмо опустился на стул. Невыразимое одиночество тяготило душу. Ему вспомнились ночи, когда он бродил по улицам, бесцельно бродил по темным, полным соблазнов переулкам возле Сигнальной горы. Просто бродил и, быть может, разговаривал сам с собой. Вокруг не было ни души – только он и призрачная безотрадная ночь.

 
Так приходи скорее,
Свою докажи любовь,
Так приходи скорее
И докажи любовь…
 

Вот он бредет по светлеющей Дарлинг-стрит, ожидая, когда над Клооф-Нек взойдет солнце. Бледные неоновые рекламы и неестественная тишина. Предрассветный ветерок гонит по улице клочья газет. Возвратившись в свою комнату, он в изнеможении валится на спальный мешок. Ночи без друзей и без женщин, угрюмые, враждебные ночи.

 
А ну, докажи мне, крошка,
Что любишь хоть немножко…
 

Хозяин-грек, сидевший за кассой и подсчитывавший выручку, прервал свое занятие и взглянул на Браама.

– Ну что? – устало осведомился он.

Браам ничего не ответил. В кафе были только он и три размалеванные цветные девицы. Они сидели возле проигрывателя. По всей вероятности, проститутки. Они не говорили между собой. Просто сидели за грязным столом, рассеянно слушая музыку.

– Вам что-нибудь подать? – поинтересовался хозяин.

Браам опять промолчал.

– Кофе? Пончики? Сигареты?

– Кофе, – сказал Браам, хотя на самом деле ему не хотелось кофе.

– Один кофе, – крикнул хозяин за перегородку.

Браама охватила дикая тоска, ему нужно было с кем-то поговорить, с кем угодно, хотя бы с цветными девицами.

Поцеловать обещаешь?

Что ж, губы свои готовь…

Две девицы поднялись и пошли танцевать.

 
И если взаправду любишь,
Ты мне докажи любовь…
 

Девицы, плотно прижавшись друг к другу, медленно покачивались на месте. Танец был отчаянно скучный и унылый, а сами девицы с их печальными, как бы одеревеневшими лицами походили на лунатичек. Оставшаяся за столом нх подруга украдкой поглядывала на Браама.

– Хелло! – заговорил он.

Девица пристально разглядывала свои ногти. Под ярким лаком они были грязные.

– Привет! – снова сказал он.

– Привет, – протянула девица и посмотрела в его сторону.

– Потанцуем? – продолжал он.

– Конечно.

Она встала. Браам подошел к ней, и они начали неловко двигаться в такт музыке. Вблизи она выглядела значительно старше, чем показалось ему сначала. Настоящая уродина. Широкие скулы, расплющенный нос, чересчур ярко накрашенные губы. И ко всему еще этот отвратительный запах изо рта.

 
Как клей – твои объятья,
От них закипает кровь…
 

Браам чувствовал, как в нем напрягается каждый мускул. Под тонкой блузкой он ощущал ее горячее тело.

 
Словам я не стану верить,
Ты мне докажи любовь…
 

Две девицы продолжали танцевать, не обращая внимания на свою подругу и ее партнера.

– Эй, вы! – крикнул хозяин-грек.

Браам взглянул на него.

– Прекратите сейчас же!

– Что?

– Здесь это не разрешается.

– Что не разрешается?

– Вы хотите, чтобы у меня отобрали лицензию?

– О чем ты толкуешь?

– Здесь не танцуют с цветными девушками.

– Иди к черту!

– Хотите, чтобы я вызвал полицию?

– Заткни пасть!

Пришлось прервать танец и сесть за столик. Браам весь кипел от злости.

– Ты сердишься? – спросила девица.

– Просто все это чертовски дико!

– А на меня ты не обиделся?

– Ни капельки.

– Знаешь, ты мне нравишься. Как тебя зовут?

– Джон. Джон Кутце, – солгал он. – А тебя?

– Называй меня Глэдис.

– О’кей, Глэдис. Хочешь кофе?

– Спасибо, не хочу.

– Тогда чего же ты хочешь?

– Поговори со мной.

– О чем?

– О себе.

– А что рассказывать? Просто я одинокий парень, и мне приятно побыть с такой девушкой, как ты.

– Какой ты смешной!

– Разве? – оскорбился он.

– Да, – сказала она с улыбкой.

– Хочешь выпить чего-нибудь покрепче?

– Где ты живешь?

– Недалеко отсюда.

– Где?

– На Лоуэр-Бри-стрит. Над глочестерским баром.

– Напротив фруктового магазина?

– Да, как раз напротив.

– Увидимся там чуть попозже.

– Пойдем вместе.

– Не глупи. Можно нарваться на полицейских. Браам сморщился.

– Хорошо. Увидимся попозже. Но бога ради, приходи одна.

– Конечно, Джонни.

Он вышел, смерив хозяина презрительным взглядом.

– Эй, – крикнул грек ему вдогонку, – вот твой кофе.

– Выплесни его себе на задницу, – откликнулся Браам. Выходя на улицу, он слышал последний куплет блюза.

 
А ну, докажи мне, крошка,
Что любишь хоть немножко.
Не хмурь, дорогая, бровь.
Скорей докажи любовь…
 

Поднимаясь по лестнице к себе в комнату, Браам не мог успокоиться. Он включил свет. Нет, так слишком ярко. Браам зажег керосиновую лампу, расчистил место на полу, положил подстилку, поверх нее – спальный мешок. Минут двадцать он лежал, разглядывая тени на потолке, ожидая, когда постучится Глэдис. Придет она или нет? Пусть только эта грязная шлюха посмеет обмануть его! Он все еще не мог забыть стычки в кафе. Нельзя ни потанцевать с цветными, ни выпить, ни поесть, ни переспать. Что же, черт побери, делать? Сначала он даже не услышал тихого стука в дверь. Стук повторился. Браам вскочил, дрожа от волнения, и легко сбежал вниз по лестнице.

– Заходи, – почти весело сказал он, увидев Глэдис, – я уж думал, что не придешь.

– Я всегда выполняю свои обещания, Джонни.

– Джонни?

– Ты ведь сказал, что тебя зовут Джонни, не правда ли?

– Да, конечно, конечно. Проходи в комнату.

– Я знаю, что тебя зовут не Джонни.

Браам снова ощутил запах гнили, исходивший у нее изо рта. Он остановился запереть дверь, а она стала ощупью подниматься по неосвещенной лестнице.

– Почему у тебя всюду темно?

– Так я хочу.

– Ты смешной, но мне нравишься.

– В самом деле?

– Да, хотя ты и белый.

– Кто сказал, что я белый?

– Конечно, белый.

Она опустилась на спальный мешок, сбросила туфли. Браам зажег свет.

– Господи боже мой, что у тебя творится в комнате!

– Я знаю.

– Как на барахолке!

– Ну ладно, не говори дерзостей, Глэдис. Я жду, когда придет милая девушка и наведет здесь порядок.

– Какая девушка?

– Ты.

– Забавный ты все-таки.

– Разве? – протянул он слегка обиженным тоном и чмокнул ее в щеку. – Немного вина, красавица?

– Конечно, Джонни, если даже тебя зовут по-другому.

Он принес из кухни неначатую бутылку таосенберга и отыскал бокалы, из которых пили Эйб и Эндрю. Они так и стояли грязные. Браам наполнил бокалы.

– Пожалуйста, красавица.

– Не называй меня так. Я знаю, что не красавица.

– А мне ты кажешься красавицей. Вот твое вино, держи.

Оба выпили до дна. Глэдис облила блузку.

– Еще?

– Конечно, Джонни.

Браам снова наполнил бокалы.

– Где ты живешь?

– Это тебя не касается.

– Ну, будь умницей, Глэдис.

– Любой уголок Кейптауна – мой дом. Где мужчины, там и я.

– Понятно.

Они пили бокал за бокалом. Глэдис пьянела все больше и больше, и Браам почувствовал, что в нем загорается желание. На ноге у нее были свежие ссадины, но это не имело значения.

– Очень яркий свет, правда?

– Да, слишком яркий.

Он выключил свет и задул лампу. Потом снова лег и притянул ее к себе. Ее тело было горячим и потным.

– Хочешь меня?

– Да, – хриплым голосом ответил Браам, нащупывая пуговицы ее блузки.

В комнате сделалось невыносимо жарко, и он взмок от пота. Потом, когда он лежал на спине, обессилевший и умиротворенный, его охватило омерзение. Сейчас, когда все было позади, ему хотелось избавиться от нее, но она уже мирно похрапывала рядом. Браам с отвращением отодвинулся. Он мечтал, чтобы она ушла. Он легонько потряс ее за плечо, но она пробормотала что-то во сне и лишь повернулась на бок. И как раз в этот момент раздался громкий стук в дверь. Кого это еще принесла нелегкая? Должно быть, уже второй час. Может быть, Джастин? Он застегнул брюки и, не зажигая света, быстро пошел открывать дверь. Он надеялся, что это Джастин. Хоть бы поговорить с кем-нибудь, избавиться от этого противного ощущения во рту. Его начинали мучить сильные угрызения совести.

– Сейчас! – крикнул он, когда стук повторился с удвоенной силой. Он открыл запор и увидел двух белых сыщиков. Они смотрели на него в упор.

– Вы Браам де Врис? – спросил старший из них, с густыми усами и шрамом над губой. Тот, что помоложе, был белолицый блондин; от нервного напряжения у него подергивались губы.

– У нас есть ордер на ваш арест. Мы должны немедленно заключить вас в тюрьму на основании закона «Об общественной безопасности».

– Идите к черту!

– Ну, ну, не надо осложнять дело.

– Грязные свиньи!

– Молчать!

– Проклятые фашисты!

Под тяжестью пощечины голова его откинулась назад. Он беспомощно закашлялся. Блондин скрутил ему руки за спиной.

– Начинай обыск!

– Проклятые гестаповцы!

Молодой сыщик стал выкручивать Брааму руки, и тот скорчился от боли. Его отвели наверх.

– Где, черт побери, выключатель?

Выключатель был найден, и комнату наводнил свет. Глэдис снова лежала на спине с открытым ртом, тяжело дыша. Из-под расстегнутой блузки выглядывала голая грудь.

– А, вы тут развлекались.

– Занимайтесь своим делом.

– Государственная измена и нарушение нравственности.

Старший бесцеремонно толкнул Глэдис ногой. Она села, щурясь от света.

– Хелло, мадам, развлекаетесь с белым мужчиной?

Она с ужасом взглянула на двух незнакомцев и стала торопливо застегивать блузку.

– Здорово мы их накрыли. Собирайся, у тебя свидание с нами.

– Прошу вас, баас.

– Вставай!

Она поднялась, шатаясь. Потом неожиданно подскочила к старшему из полицейских и заколотила ему в грудь кулачками. Он без особых усилий скрутил ей руки за спиной.

– Черная сука!

– Отпустите меня, баас.

Она продолжала вырываться, и сыщик крепко обхватил руками ее грудь. Она повернула к нему голову и стыдливо захихикала. Жар ее тела обжигал сыщика. На лице у нее мелькнула улыбка, и он смущенно отвел глаза.

– Пошли! Веди этого белого негодяя и его готтентотку.

Арестованных вывели на улицу и посадили в полицейский автомобиль.