Текст книги "Королева викингов"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 56 страниц)

XXVI

Сильный холодный ветер дул с запада, гоня по небу клочковатые серые облака. Они то и дело закрывали солнце, поднимавшееся над скалами Хоя. На утесах и шхерах ютились бесчисленные морские птицы. С волн – они были то серо-стальными, то зелеными, когда на них падали лучи солнца, – срывались клочья пены. Волны накатывались на северный мыс и южные утесы, разбивались, высоко взметая тучи брызг, и откатывались назад, оставляя полосы густой пены. Звуки, которые раздавались при их отступлении, мог бы издавать глотающий и чавкающий великан. Затем прибой предпринимал новую атаку, затем еще одну, и так до бесконечности. Даже за толстыми стенами дома дочери Гуннхильд слышала пронзительное завывание ветра, а временами ей казалось, что кости ее старых ног улавливают подземную дрожь.

Она покинула постель, чтобы найти Рагнхильд. При закрытых дверях, с плотно запертыми ставнями на окнах, комната была темной, словно на дворе стояла зимняя ночь. Пламя в очаге бормотало и выбрасывало вонючий дым, но давало совсем немного тепла. Глаза кошки, гревшейся возле огня, мерцали, как блуждающие огоньки. Одежда младшей из женщин вполне соответствовала такой погоде, но лицо ее, полускрытое низко повязанным платком, казалось изможденным и бескровным. Старшая была облачена лишь в длинную шерстяную ночную рубаху.

– Ты долго спала, мать, – негромко сказала Рагнхильд.

– Меня задержали сновидения, – ответила Гуннхильд.

– И что же они сказали тебе?

– Если я собираюсь присмотреть за королем Рагнфрёдом, моим сыном, твоим братом, то сегодня как раз тот день, когда нужно за это взяться.

– А можно ли доверять этим снам? – Голос Рагнхильд стал еще слабее. – Мои так часто бывают губительными. Трупы выходят из своих могил и лезут на крышу. Она прогибается под их тяжестью. Или же я одна в пустынном месте, и со всех сторон идут мертвецы, идут за мной. Их раны зияют, словно раскрытые рты…

Были ли среди них Арнфинн и Говард? А сколько еще иных? Гуннхильд хотела прижать дочь к себе, погладить рыжие волосы, спеть ей колыбельную песню. Нет, она понимала, что из этого ничего не вышло бы. Возможно, позже, когда они вернутся в Норвегию, после того, как Рагнхильд несколько лет пробудет королевой, станет любимой, ребенок, захороненный в ней, сможет вновь пробудиться и рассмеяться. Но до тех пор ветер будет заглушать любые колыбельные. К тому же Гуннхильд не смела мешкать. Ей предстояло трудное колдовство.

Ей не оставалось ничего иного, как только сказать:

– Дочь Эйрика Кровавой Секиры не должна испытывать какой-либо страх перед могильными холмами или призраками. Со мной такого никогда не бывает. – Это было сказано не совсем искренне. Она поспешила отогнать воспоминания о некоторых вещах. – А эти сновидения были именно теми, которые я призывала. Ты же слышала, как я пела вчера вечером. Я знаю, что делаю. Теперь я должна или продолжать, или расстаться с вызванными силами.

– Ты… Может быть, ты поешь сначала?

– Нет, этим лучше заниматься на голодный желудок. Только проследи, чтобы я оставалась одна. Постарайся, чтобы не было никакого шума, который мог бы обеспокоить меня.

Рагнхильд выпрямилась.

– Не будет, – коротко ответила она. Потом она взглянула на двух рабов, мужчину и женщину, сидевших, скорчившись, в углу, и пальцем указала им на дверь. Они неслышно выскользнули из дома. Из этого поселения вряд ли могли разойтись какие-нибудь сплетни.

Гуннхильд зажгла свечу от пламени очага, направилась в отдельную комнату и закрыла за собой дверь. Это было помещение без окон шириной около десяти футов прямо под балками из кривых, выловленных из моря бревен. Под стропилами сгустилась темнота – собственная маленькая ночь, разгоняемая лишь слабеньким огоньком свечи. Сухо шелестел под ногами тростник. Посередине стоял высокий трехногий табурет, на который Гуннхильд теперь поставила подсвечник. Затем она нагнулась, наклонила свой заветный сундук и достала ключ, лежавший под углом на полу. От усилия она почувствовала в бедре такую боль, будто туда попала стрела.

Гуннхильд вынула бубен, ожерелье, кости. Сняла и бросила в сторону свою длинную ночную рубашку, сразу же ощутив резкую холодную сырость. Она расплела косы и распустила седые локоны так, чтобы они прикрывали обмякшие груди и живот, который свисал – о, еще не так уж сильно – на бедра. Кожа на нем была белая, как на рыбьем брюхе. Зато ее руки… ее руки почти не были затронуты временем: на коже почти не было морщин, да и суставы пока еще не распухли. Ногти она всегда коротко подстригала. Эйрик узнал бы эти руки.

Гуннхильд взяла священные грибы из миски, где они размокали всю ночь, и съела их.

Она танцевала, пела, била в бубен, раскачивалась, отдавшись этому всем своим существом.

Даже скорее, чем она рассчитывала, зажужжали огромные пчелы, мир вокруг нее закружился, Гуннхильд оставила свою плоть лежать на соломе, а сама проскользнула сквозь крышу и полетела с ветром.

В низинах клубился туман. Она собрала его вокруг себя: тонкий плащ для защиты от солнца. Тень понеслась к востоку вместе с тенями облаков.

Оркнеи – россыпь зеленых и коричневых островов, окруженных морщинистым морем с бесчисленными белыми барашками на волнах, – постепенно отступали назад. Открылось солнце. Небо расчистилось, и вода заблестела. Прибой ткал пенное кружево вдоль островов и берегов Норвегии.

Гуннхильд не задумывалась, где искать то, что ей было нужно. Ее вело заклинание. Флот двигался на север мимо утесов фьорда. С этой высоты корабли казались щепками, но она узнала их.

Гуннхильд не боялась, пока еще не боялась. Целью ее полета было выяснить, как обстоят дела на земле и в неземном мире. Если ее сына поджидает опасность, то ей придется подумать о том, как предупредить его или же во сне, колотя в бубен, пытаться помочь ему.

Тень была слишком тонкой, слишком тусклой. Она опустилась к самым волнам. Вдохнула их соли и набралась телесности от плававших оборванных водорослей. Острые глаза, тонкий слух, каждое перышко знакомо… ласточка скользнула над водой к переднему кораблю.

Носовая фигура находилась на своем месте – голова волка на шее змеи. На мачте раздувался парус. Корабль, сильно кренясь на борт, совершал плавный поворот. Вода под форштевнем шипела. Воины, сидевшие и стоявшие на палубе, хватались друг за друга и за все окружающее. У руля стоял Рагнфрёд. Он держал румпель так ловко, а на губах у него была такая счастливая улыбка, будто в руках у него была конская уздечка; возможно, он не испытывал такого счастья даже от обладания женщиной. Он не носил ни шляпы, ни капюшона, и его волосы развевались по ветру, как пламя.

Ласточка взмыла кверху, осмотрелась кругом. В море она не увидела ничего, кроме нескольких рыбацких лодок, удиравших от военных кораблей, да стада огромных, обросших ракушками китов, направлявшихся куда-то в сторону. Никаких признаков присутствия колдунов, троллей или разгневанных богов. Лучше всего ей будет сейчас отступить.

Гуннхильд отпустила птицу, позволила ветру сломать и рассеять то, из чего она сотворила подобие ласточки. Снова завернувшись в туман, тень помчалась к западу, прочь от солнца по небу со слишком уж немногочисленными облаками.

Она летела навстречу ветру. Он все крепчал, свистел, завывал. Гуннхильд пришлось все время напрягаться, чтобы удержать в целости облачный плащ. Возвращение домой представляло собой одну долгую борьбу.

Душа вернулась в тело. Некоторое время Гуннхильд приходила в себя после этого полусна, полубодрствования. А потом она лежала, глядя то на сгоравшую все ниже и ниже свечу, то в темноту под крышей. Каждая кость и каждая мышца у нее болели. Она была так измучена, что не могла даже дрожать от холода.

Путешествие души всегда утомляло ее, но никогда прежде усталость не доходила до такой степени. Что поделать, она старела.

Наконец королева собралась с силами, поднялась, напялила одежду, нагнулась, чтобы собрать свои шаманские принадлежности, убрала их в сундук и спрятала ключ. Когда она дохромала до двери и открыла ее, порыв сквозняка погасил свечу.

Рагнхильд поспешила к ней.

– Мать! – воскликнула она – она не кричала так с детских лет. – С тобой все хорошо? У тебя ужасный вид. Что я могу сделать?

– Я очень устала, – прошептала Гуннхильд. – То, что я нашла, оказалось благоприятным. Принеси мне немного бульона в кровать. А потом оставь меня; я буду спать.

И спать, и спать.

А потом она будет летать снова и снова, и так много раз. Хотя не каждый день. Она должна была сохранить большую часть своей силы на случай крайней необходимости. Она не могла, как прежде, сидеть и ждать, пока ей расскажут о том, как проходили далекие сражения. Теперь от каждого боя зависело слишком много: в живых оставались только два сына из всех, которых она родила Эйрику.

XXVII

Узнав о том, что ярл Хокон находился в Траандло, Рагнфрёд направился к северу мимо Стада и принялся грабить Южный Моерр. К нему присоединилось немало жителей этой области. Так бывает всегда, когда захватчики приходят на любую землю: те, на кого пришелся главный удар, ищут любой способ облегчить участь своих близких и спасти имущество.

Узнав о происходящем, Хокон приказал снаряжать корабли, разослал военные стрелы и со всей возможной быстротой собрал ополчение. На его призыв повсюду откликнулись с готовностью, и уже вскоре его флот двинулся вниз по фьорду.

Он встретил Рагнфрёда в море неподалеку от северной части Южного Моерра. С ходу разразилась битва. У ярла было преимущество в людях, но меньше судов. Бой сразу же стал ожесточенным. Противники стреляли друг в друга из луков, но корабли Рагнфрёда были выше, его стрелки занимали более выгодную позицию, и флот Хокона начал отступать. Начавшийся прилив поднес все корабли к берегу. Ярл сигналами рогов и криками направлял свои суда к месту, где было легче всего произвести высадку.

Высадившись на берег, тронды сразу же подтянули повыше свои корабли, чтобы противник не смог увести их. Хокон выстроил своих воинов на ровном поле и предложил Рагнфрёду тоже сойти на берег и сразиться. Но Рагнфрёд не принял вызова. Его флот держался почти вплотную к берегу и осыпал противника стрелами. Впрочем, от этого было немного толку. Вскоре Рагнфрёд увел корабли. Он опасался, что Хокон получит подкрепление.

Однако Хокон не пустился в погоню. Он счел, что количество кораблей слишком уж неравно, и предпочел вернуться в Траандхейм.

Таким образом, король Рагнфрёд получил возможность подчинить себе земли, лежавшие к югу от Стада: Согн, Сигнафюльки, Хордаланд и Рогаланд. Здесь он держал большое войско. Теперь на протяжении зимы обоим правителям предстояло готовиться к войне.

Такое положение вполне устраивало Гуннхильд. Полеты, которые ей пришлось совершать, наблюдая, как идут дела у ее сына, сильно утомили ее. Она тоже нуждалась в отдыхе; ей следовало, насколько возможно, восстановить силы в преддверии весны.

А тогда дело наконец-то завершится, она сможет дожить свои дни в покое.

XXVIII

Здесь редко бывало тепло. Хотя море ярко сверкало под необъятным голубым небом, в котором не было ничего, кроме пронзительно вопивших метавшихся птиц, с запада со свистом налетал пронизывающий соленый ветер, срывавший пенные гребни с волн. Даже во время отлива прибой с яростным грохотом налетал на камни и утесы.

Шкута обогнула мыс и подошла к молу. Гребцы вынули весла из уключин, положили их на скамьи, а люди, стоявшие на берегу, поймали швартовые канаты и поспешно закрепили их. Они хорошо знали приплывших, поэтому сразу же завязался разговор. Гудрёд с двумя воинами поднялся по тропинке. Когда он подошел к дому, его лицо под широкополой шляпой просветлело: Гуннхильд и Рагнхильд встречали его у двери.

Он остановился перед матерью и взял обе ее руки в свои твердые, словно рог, ладони.

– Добро пожаловать, – чуть дрожащим голосом сказала она.

Рагнхильд стояла в стороне. Даже подобия улыбки не появилось на ее бледных губах. Голос ее был лишен всякого выражения.

– Как прошло плавание?

– В целом успешно, – ответил Гудрёд, обращаясь главным образом к Гуннхильд. – Вернувшись на Оркнеи, я услышал, что ты все еще здесь.

– Кто-то обещал приехать за мной в начале осени… – напомнила ему мать.

– Ты хочешь сказать, что я явился слишком рано?

– О нет! – Ее тело мечтало вернуться в уютный дом на Мэйнленде. – Как мило с твоей стороны, что ты приехал сам. – Все это разжигало в ней жар, который непрерывно усиливался. Но ей не подобало говорить так громко: она королева, он король, а рядом стоят и слушают два викинга.

А на губах Гудрёда появилась ликующая улыбка.

– Помимо всего прочего, я хотел сам сообщить тебе приятную новость. Рагнфрёд разбил Хокона и захватил юго-западные области.

– Да, мы знаем об этом, – сказала Рагнхильд.

Гудрёд уставился на сестру.

– Что? Откуда? Конечно, ни один рыбак…

Гуннхильд бросила на дочь короткий укоризненный взгляд и покачала головой, предлагая той помолчать.

– Я видела это во сне, – сказала она. – А в сновидениях мне часто открывается правда.

На лицах воинов появилось тревожное выражение. Гудрёд немного помолчал.

– Святые хорошо расположены к тебе?

Гуннхильд мысленно усмехнулась, и в то же время пламя пылавшего в ней очага начало утихать.

– Кто я такая, чтобы задавать вопросы Небесам? – Она заметила, что это прозвучало очень похоже на насмешку, и поспешила добавить: – Прошу вас всех в дом, и тебя, и Фольквида, и Торгейра. – Мужчинам явно польстило, что она вспомнила их имена. А сама Гуннхильд всегда считала этот навык очень полезным. – Садитесь к очагу и смойте морскую пену с ваших губ несколькими чарами доброго напитка.

Рагнхильд раздраженно поджала губы.

– Да, конечно. – Как хозяйка дома она сама должна была пригласить гостей в дом и предложить угощение. Что еще она позабыла за эти годы, проведенные в одиночестве?

Они вошли, уселись, взяли у служанки рога с пивом. Гудрёд подробно рассказал, как сначала корабль, посланный его братом, а затем, несколько позже, торговец из Норвегии доставили эти новости.

– Пока что все хорошо, – сказала Гуннхильд. При тусклом свете очага, неровно освещавшего комнату, было видно, что на нее навалилась мрачность. – Но Хокон жив. Он возвратится на будущий год и возьмет с собой больше народу, чем прежде.

– У Рагнфрёда тоже прибавится народу, – сказал Гудрёд. – Я его знаю.

– И ты будешь среди них?

Гудрёд вздохнул.

– Я думал об этом. Но… – В его голосе прорезался гнев: – Поверьте, мое самое большое желание состоит в том, чтобы сойтись с Хоконом щит на щит и собственноручно убить его. – Произнеся эти слова, он слегка успокоился. – Впрочем, Рагнфрёд сейчас собрал почти все и всех, кого мы могли найти на западе. Как я уже сказал, он наберет в Норвегии еще много народу. Что могут те немногочисленные корабли, что остались у меня, добавить к его силам? Лучше я буду держаться в стороне, но наготове.

Гуннхильд кивнула.

– На тот случай, если течение войны обернется против него.

– Мы молимся, чтобы этого не случилось. Но человек не в состоянии предвидеть будущее. – Теперь Гудрёд, похоже, выдавливал из себя слова. – Я не собирался в этом году идти в викинг, хотя многие из моих воинов были недовольны, пока не узнали, что дела на востоке идут успешно. – Его голос смягчился. – А если случится самое плохое, то я буду здесь, ради тебя.

Последние слова относились только к Гуннхильд. Рагнхильд заметила это, а Гуннхильд обратила внимание, что дочь внутренне еще больше отдалилась от матери и брата. Ее задело еще и то, что Рагнхильд не испытывала при этом ни горя, ни гнева.

– Ради нас, – поправила сына Гуннхильд. – Ради дома твоего отца.

– Да, именно это я и имел в виду, – сказал Гудрёд, понимая, что мать призывает его быть осторожнее в высказываниях.

– Это не может быть легким для тебя решением, – заметила Гуннхильд. – Мы знаем, что тебя нельзя упрекнуть ни в недостатке доблести, ни в малой мудрости. Спасибо, мой сын.

Он стремился показать как можно больше сердечности.

– Все равно пройдет много месяцев. Бесполезно попусту тревожиться, не так ли? Почему бы нам не провести это время весело на Мэйнленде.

Гуннхильд повернулась к дочери.

– Ты не хотела бы тоже поехать туда? – спросила она. – Мы могли бы вместе жить в моем доме.

– Нет, – ответила Рагнхильд.

Гудрёд, как будто в первый раз, осмотрел комнату. Его взгляд задержался на кошках, на жутковатых гобеленах, на мебели, какой мог бы похвастаться любой более или менее зажиточный фермер.

– Это неподходящая жизнь для моей сестры, – проворчал он.

Рагнхильд пожала плечами.

– Это дал мне ярл. Если я не стану следить за этим хозяйством, он отберет его у меня. И с чем я тогда останусь?

– Нет, он не отберет. Я позабочусь об этом.

– И все равно я останусь здесь. Я так привыкла. Жить среди высокородных, быть такими же, как все они, – это не стоит труда.

Гудрёд и его дружинники сидели молча, ошарашенные ее словами.

– Там, где я живу, мы видим их не так уж и много, – мягко сказала дочери Гуннхильд.

Гудрёд нахмурился.

– С этим тоже пора что-то делать, мать.

– Нет, совершенно не требуется. Хозяйство, которым я распоряжаюсь, вполне годится для Оркнеев. – «Оно даже гораздо больше, чем мне хотелось бы», – мысленно добавила она. – Как только мы вернемся в Норвегию, все будет совсем по-другому. – Ее взгляд и сердце обратились к дочери. – Но ты, вероятно, предпочтешь остаться?

– Да, – кратко ответила Рагнхильд.

Гуннхильд даже против воли, но все же почувствовала нечто, похожее на облегчение. Здесь, в Раквике, где не нужно было ни с кем считаться, они сумели поладить между собой – старшая из женщин занималась колдовством, младшая пребывала погруженной в свои мрачные настроения – и порой за целый день обменивались едва ли одним-двумя словами. А были, напротив, дни, когда они подолгу разговаривали друг с дружкой – сдержанно, ни одна не решалась приоткрыть перед собеседницей свою душу, – но богатый запас воспоминаний о прежних годах помогал их общению. Ее дом на Мэйнленде не был настолько уединенным, чтобы такой образ жизни не вызвал нескромного любопытства.

И все же…

– Если ты изменишь свое мнение до того, как мы уедем отсюда, мы не станем думать о тебе хуже, – сказала Гуннхильд.

– Не изменю, – ответила Рагнхильд.

– Что ж, ты не навсегда останешься здесь в одиночестве. Я вернусь сюда ранней весной. Чтобы быть с моей дочерью, – сказала Гуннхильд себе и всему миру. – И держать… неусыпный дозор. Ради блага Рагнфрёда.

Посылать тень и ласточку так часто, как позволят ее силы, чтобы наблюдать за ним. Если потребуется, отдать их все до последней капли, творя заклинания ради него и ради всех надежд ее семейства.

Гудрёд гулкими глотками выхлебал пиво из рога.

– Как тебе будет угодно, мать, если ты считаешь, что это верный поступок. – Он передернул плечами, как будто от холода, и подозвал служанку, чтобы она снова наполнила рог.

XXIX

В этот солнцеворот люди стекались в Хлади из очень дальних мест не только для того, чтобы засвидетельствовать ярлу свое почтение и погулять у него на пиру. Хокон устраивал огромное жертвоприношение. Кровь струилась, в котлах варилось мясо, хлаут-жезлы окрашивали в красный цвет святилище и собравшуюся в нем толпу. Пиво лилось реками. Когда собравшиеся провозглашали здравицу за Одина, народ кричал, что пьет за победу ярла, а не короля. От Ньёрда они требовали, чтобы боги продолжали давать им хорошие урожаи, ибо тогда у них будут силы, чтобы сражаться. Обращаясь к Браги, они клялись, что лучше умрут свободными там, где потребуется, чем позволят своим врагам сделать еще один шаг по норвежской земле.

После окончания большого пира Хокон созвал вождей – ярлов, лендрманнов, хёвдингов, самых почтенных бондов – для отдельного серьезного разговора. Прежде чем последний из гостей отправился домой, по стране помчались первые гонцы. От дома к дому понеслось слово – на север в Наумдоелафюльки и Хологаланн, на юг через Упланд и Дале, вдоль берегов к границам областей, захваченных Рагнфрёдом, и в Викин. Пусть люди повсюду готовят оружие и все, что им может еще понадобиться. Пешком, верхом, на кораблях или лодках пусть они подходят, чтобы в то время, когда день почти сравняется по длине с ночью, соединиться с Хоконом и его трондами, а затем вместе обрушиться на сына ведьмы Гуннхильд. Это будет живительное весеннее половодье, которое очистит землю.

Прошло совсем немного времени, а Хлади казался почти опустевшим. Когда Хокон вышел из дома, его встретила еще более глубокая тишина. Недавно выпавший снег покрывал тонким белым покрывалом чуть схватившуюся после недавней слякоти грязь.

Воздух, в котором почти не ощущалось холода, был абсолютно неподвижен. Фьорд мерцал стальным отливом. Над водой со своими резкими криками то носились, то неподвижно повисали несколько чаек. Время от времени где-то на берегу каркала ворона; одинокий звук, сразу же угасавший в окружавшем безмолвии.

Хокон отослал своих охранников прочь.

– Сегодня я хочу пройтись один, – сказал он. Воины закивали. Ему не должно было потребоваться то копье, которое он, по обычаю, нес с собой. Вскоре после возвращения он выследил всех объявленных вне закона преступников, которые скрывались в этих местах, пока он странствовал за морями. Его радовала возможность позабавиться столь же опасной игрой, как охота на кабана или зубра.

Снег и прикрытая им хвоя, усыпавшая мягкую землю, заглушали его шаги по лесной дорожке. Никто не смел ходить по ней без разрешения ярла. Тропа заканчивалась на поляне, посредине которой стояла маленькая, но очень искусно сделанная хижина. Хокон преклонил свое копье перед вырезанным знаком в виде «кровавого» узла, [42]42
  Кровавый узел– узел, состоявший из нескольких простых. Применяется, когда необходимо увеличить диаметр веревки, чтобы она не проскальзывала, например, через отверстие. Название получил из-за того, что на флотах во многих странах мира такие узлы завязывали на плетях (кошках), которыми пороли провинившихся матросов.


[Закрыть]открыл дверь и вошел внутрь.

Следом за ним в открытую дверь ворвался зимний свет. Правую и левую стены единственной комнаты закрывали гобелены. А у дальней стены стояло на возвышении позади каменного блока изваяние женщины, изготовленное в человеческий рост. Ярко раскрашенная, со шлемом на голове, деревянная женщина носила кольчугу поверх платья из самого прекрасного полотна, на плечи был наброшен алый плащ, отороченный горностаем, на обеих руках были золотые браслеты, а пальцы украшали серебряные кольца. Все это было новым. Эйриксоны сожгли прежнее святилище и изрубили стоявшего там идола на дрова.

Хокон поднял правую руку – руку, которой он всегда держал меч.

– Честь и почет тебе, Торгерд Невеста Могилы, тебе, которая опекает меня, заступается за меня перед богами, а в конце концов проводит меня в загробный мир, – сказал он. – Верный моей присяге, я принес тебе пожертвование.

Он отстегнул с пояса кошелек и положил на большой камень. Звякнули монеты. Английские, немецкие, французские, римские, мавританские, арабские… Их было достаточно для того, чтобы выкупить три мужские жизни. Он унесет их отсюда и положит в ящик, предназначенный специально для пожертвований в честь валькирии.

Она не пошевелилась, и ни одна тень не пробежала по ее лицу.

– Тебе все ведомо о сражении, ожидающем нас, – сказал Хокон. – Помоги нам победить. Это нужно не только нам самим. Это нужно и богам тоже. Вспомни, что делали мои враги. Если я их не одолею, то же самое случится по всей Норвегии. Кто же тогда будет воздавать богам почет?

Возможно, это было сказано излишне надменно? Хокон опустился на колени.

– Торгерд, – сказал он, – я прошу даровать мне победу; я прошу дать мне силы отстоять эту землю против волков, которые хотят захватить ее. Дай мне то, что я прошу, и я выстрою для тебя святилище, подобного которому не было нигде и никогда. Оно окажется большим, как их церковь, и встанет на огороженной земле. Там будут стеклянные окна, и потому твой дом весь день не увидит темноты. Я прикажу сделать замечательную резьбу, изукрашенную золотом и серебром. Рядом с твоим изваянием будут стоять изображения великих богов. Я всегда буду взывать к тебе и жертвовать тебе.

Хокон вытянулся на полу ничком во весь рост. Он видел, что так делали христиане и в Дании, и в Западных землях. А ведь христианский мир господствовал повсюду от Ирландии до Армении.

Сквозь открытую дверь – сквозь холодную тишину – до него донесся звонкий каркающий крик ворона.

Хокон поднялся. Он поклонился, вышел, закрыл дверь, взял свое копье и пошел обратно. Он сделал все, что мог. Норны давно определили судьбы мира. Но человек обладал свободной волей для того, чтобы без страха встретить свою участь.