Текст книги "Королева викингов"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

Те, кто наблюдал за обидными действиями, притихли. Все посмотрели на опустевшие скамьи позади места для почетных гостей, но никто так и не сел на свободное место. Наступила продолжительная пауза, а потом Гуннхильд услышала насмешливый голос Барда:

– Ты, должно быть, истомился от жажды. – Он отошел от стола, но тут же вернулся с полным рогом и подал его Эгилю. Тот взял его и тут же начал произносить стихи:

 
Ты сказал, сородич троллей,
хитрец, грабитель могил,
что нет у тебя питья
для твоих гостей.
Ты лгал, поклоняясь своим богам.
В сердце своем ты строил насмешку
над людьми, кои тебе неведомы.
Неподобно обошелся ты с нами, Бард.
Презренным я за то называю тебя.
 

Бард содрогнулся всем телом.

– Пей и перестань глумиться, – произнес он сдавленным голосом, повернулся на месте и, держась подчеркнуто прямо, отошел в сторону.

Эгиль фыркнул, отшвырнул в сторону рог, полный пива, и громко потребовал другой.

Гуннхильд склонилась к Эйрику.

– Это возмутительно, – прошептала она. – Как смеет этот грубиян так обращаться с твоим человеком?

– Пусть его, – отозвался король. – Все напились. Да, он ведет себя нагло, но стихи у него вышли искусно. К тому же он брат Торольва.

– Я чувствую, что от него исходит опасность.

– Нет, просто тебе в нос ударила вонь блевотины и брюшных ветров. Конечно, он напрашивается на драку, но я не допущу ее здесь.

Младенец пошевелился. И в этот момент понимание того, что она должна сделать, нахлынуло на Гуннхильд, словно прибой на подножие утеса. Она давно уже думала об этом. Если она еще промешкает, ее воля ослабнет.

– Мне нужно выйти, – сказала она мужу и сама поразилась спокойствию своего голоса.

Эйрик кивнул, и она встала. Толпа расступилась перед нею. Проходя мимо Барда, она поймала его взгляд и чуть заметно наклонила голову. Он не имел возможности напиться допьяна, так как был слишком занят все время, и понял госпожу. Немного выждав, он вышел вслед за нею.

Они встретились в сенях. Возле стены было сложено оружие. В свете, просачивавшемся изнутри, тускло поблескивала сталь. За наружной дверью выл и причитал ветер.

– Я полон сокрушения, моя госпожа, – простонал Бард. – Он опозорит нас, этот хам. Он вливает в себя рог за рогом и все время клянется, что его мучит жажда.

– Он отлично знает, что делает, – ответила Гуннхильд. – Но он не просто наглый грубиян, он гораздо хуже. Я думаю, что, если он уедет отсюда живым, из-за этого погибнет немало людей.

Бард вздрогнул. Конечно, мало кто решался открыто говорить о ее прошлом, но слухи о том, что ей ведомо больше, чем обычному человеку, ходили достаточно широко.

– На… на самом деле?

– Иди и найди хороший большой рог, – приказала Гуннхильд, – и жди меня в женском доме.

Она вышла в ночь. Ветер тут же налетел на нее, и ей пришлось придержать платок обеими руками, чтобы его не сдуло. Впрочем, Гуннхильд не обратила ни малейшего внимания ни на холод, ни на свист шторма. Она ощущала в себе ту же самую каменную твердость, которая владела ею в гамме финнов. От Эгиля Скаллагримсона было необходимо избавиться.

Дом был маленьким. В нем, как следовало из названия, обычно жили женщины и располагались их ткацкие станки и принадлежности для прядения. Там была поставлена кровать для нее и Эйрика. В доме было тихо; горели свечи.

– Иди, – сказала она дожидавшейся господ служанке, – помоги в зале. Вернешься сюда, когда увидишь, что король и я выходим из-за стола.

Прежде всего она извлекла из угла горшок. Сидеть на корточках на земле, наподобие какой-нибудь простолюдинки, было бы почти так же противно, как возиться в незнакомом неосвещенном грязном отхожем месте. Справив нужду, она принялась рыться в своих вещах и, прежде чем Бард постучал в дверь, отыскала небольшую склянку.

Она не стала тратить времени впустую.

– Держи крепче рог. – Бард, затаив дыхание, следил за тем, как она наливала в него какую-то темную жидкость. – Теперь неси его в зал, аккуратно наполни пивом и дай этому Эгилю. Только пометь рог, чтобы он попал именно к нему, а не к кому-нибудь другому.

Мужчина побледнел.

– Смертоносное варево? – прошептал он.

Гуннхильд рассмеялась:

– Скажешь, что это немужественно? Так ведь я женщина. – И резко добавила: – И твоя королева.

– Но…

– Люди умирают от самых разных вещей. Если у него начнется рвота и судороги и его придется вынести из зала, а завтра его найдут холодным, в этом не будет ничего неслыханного. – Бард опять содрогнулся. – Иди, я сказала. И если ты прольешь хоть каплю, то тебя ждет настоящая беда.

Бард собрался с духом:

– Я все сделаю, как надо. И… я не буду печалиться по этому поводу.

Гуннхильд тщательно закупорила склянку, снова спрятала ее и, уверенно ступая в темноте, направилась в длинный дом. Окна светились перед нею, как тлеющие уголья. Она хотела находиться там, когда произойдет то, что она задумала. Она никогда еще не прибегала к тем знаниям, которые получила на севере. Интересно, не та ли самая песня, вызывающая холодную дрожь, звучит в мужчине, идущем на смертный бой?

Она заняла свое место рядом с Эйриком и нашла взглядом Барда. Да, вон он стоял рядом с бадьей пива. Служанка наполнила рог, который он держал в руке. Угольком, который Бард держал в другой руке, он сделал пометку на роге и дал его женщине. Гуннхильд видела, что он указал на Эгиля. Служанка поднесла рог исландцу. Гуннхильд старалась сидеть непринужденно, держа руки на коленях. С безразличным выражением на лице она наблюдала за Эгилем.

Эльвир, с трудом борясь со сном, сидел, согнувшись, рядом с ним. Эгиль, судя по всему, поглощал все, что приносили для них обоих. Он взял рог. Ничего не ведающая служанка направилась дальше. Краем глаза Гуннхильд заметила, что Бард отвернулся.

Эгиль не отбросил рог, а, держа его в руке, внимательно осмотрел со всех сторон. Гуннхильд испуганно подумала, что он, наверно, соображает лучше, чем кажется, и держится настороже.

Правой рукой Эгиль вынул нож, уколол конец большого пальца левой, а затем острием нацарапал что-то на поверхности рога.

Руны, с грустью поняла Гуннхильд.

Затем он убрал нож в ножны, взял рог в правый кулак и помазал нацарапанные руны кровью из уколотого пальца. По залу раскатился его голос, похожий на рев медведя:

 
Я окружил рог магическими рунами,
начертав их своей кровью.
Письмена я вырезал на дереве,
которое выросло на голове
неукротимого быка.
Спокойно пили мы все,
что нам подносили веселые девы.
А этот рог был помечен
Бардом собственноручно —
посмотрим, что он нам приготовил!
 

Рог раскололся на две половины, и пиво пролилось на скамью.

По крайней мере Гуннхильд узнала, что Эгиль силен в колдовстве. Какая же ведьма там, в Исландии, научила его?

К тому же сейчас стояла уже глубокая ночь, а Эгиль был внуком Ночного Волка.

Эйрик напрягся. Большинство мужчин были настолько пьяны, что вовсе не заметили того, что произошло. Несколько, находившихся поблизости, тупо, ничего не понимая, уставились на Эгиля. А тот нашел своими черными глазами взгляд Гуннхильд и усмехнулся.

Эльвир застонал, уперся локтями в колени и стиснул голову ладонями. Эгиль нагнулся к нему. Явная удача, подумала Гуннхильд сквозь легкое головокружение. В противном случае это означало бы, что их обоих ждет различная судьба.

Исландец хлопнул Эльвира между лопатками.

– Ну, ну, – сказал он почти трезвым голосом. – Пора отвести тебя отдохнуть, не так ли? – Он поднялся, протянул руку. Эльвир, покачнувшись, ухватился за нее. Не спрашивая у короля позволения уйти, не сказав вообще ничего, Эгиль пошел к двери, поддерживая своего шатающегося пожилого спутника.

Бард бросился следом за ними. На его лице явственно читался страх и стыд. В руке он держал рог, из которого от спешки выплескивалось пиво.

– Подожди, – крикнул он, – подожди, Эльвир! – Выпей напоследок со мной. Выпей за дружбу!

Эгиль и Эльвир прошли в сени. Бард метнулся следом за ними. Гуннхильд услышала, как он крикнул: «Нет!», – и подумала, что, вероятно, Эгиль выхватил у него рог. А затем снова раздался тот же ужасный голос; слова перемежались громким смехом:

 
Я пьян вполовину, а Эльвир
уже совсем готов.
Дождь из корня с бычьей головы
льется в мое горло.
Добрый копьеносец,
шатаешься ты и с трудом
держишься на ногах,
но для меня шторм Одина —
искусство скальда —
разразился дождем стихов.
 

А потом раздался громкий вопль и глухой удар. Два глухих удара. Ветер с воем ворвался в распахнутую дверь, взметнул искры из очагов и задул несколько ламп.

Эйрик одним рывком соскочил с возвышения.

– Принесите огня! – крикнул он. Гуннхильд сидела, застыв на месте.

Но вскоре, на пути из длинного дома в свою спальню, она увидела то же, что и король. Эльвир, растянувшись во весь рост, храпел в луже собственной блевотины. Бард лежал рядом с ним. Меч – это мог быть только меч Эгиля, – вынутый из сложенной в сенях кучи оружия и с быстротой молнии выхваченный из ножен, рассек его поперек до позвоночника. Кишки грудой валялись рядом с трупом, земля была густо залита кровью, в воздухе висело смрадное зловоние.

Еще до того, как королева вышла из зала, дружинники Эйрика обыскали огневой сарай. Разбуженные люди Эльвира непослушными спьяну и спросонок языками рассказали, что Эгиль вбежал в помещение, схватил остальное свое оружие и тут же умчался прочь.

– Тогда, – приказал Эйрик, – захватите все лодки, какие есть на острове. Поживее. Когда рассветет, мы выследим его и убьем.

Ни тогда, ни потом он ни слова не сказал Гуннхильд насчет расколовшегося рога. Возможно, он догадывался о чем-то, но доподлинно ничего знать не хотел. «Неважно, – думала на первых порах Гуннхильд. – Эгиль скоро умрет».

Но, хотя поиски проводились со всем старанием, Эгиля так и не удалось найти.

VIII

Прошло почти две недели, прежде чем Торир Хроальдсон прибыл, чтобы предстать перед Эйриком. Король и королева успели переехать в другое поместье. Хотя хёвдинг отправился следом за ними так скоро, как смог, ему все же пришлось совершить трудную сухопутную поездку.

Гуннхильд не присутствовала при встрече – это было делом мужчин, и делом неприятным. Позже муж рассказал ей о том, как она происходила; впрочем, она успела к тому времени узнать все в подробностях от дружинников, которых буквально околдовала своей красотой и ласковыми речами.

Вдоль стен зала стояли вооруженные воины Эйрика. Немногочисленные дружинники Торира оставили свое оружие при входе и ждали, стоя позади своего предводителя, а тот в одиночку вышел к высокому месту и приветствовал короля.

– Ты встретишь здесь не столь радостный прием, как обычно, если укрываешь Эгиля Скаллагримсона, – сказал ему Эйрик. Он никогда не бушевал; его гнев бывал холоден и спокоен.

– Да, он на моей ферме в Сигнафюльки, – ответил Торир. – Я надеюсь уладить дело миром.

– Я не стал бы выслушивать этих слов ни от кого, кроме тебя, да и тебе не стоит надеяться на то, что сбудется по твоему желанию. Почему ты выступаешь в его защиту? Я считал тебя благородным человеком, Торир.

Хёвдинг вспыхнул, но остался неколебим.

– Без преданности нет благородства, король. Я пришел сюда ради брата Эгиля Торольва, который не один раз сражался на твоей стороне, и ради моего сына Аринбьёрна, чьим другом является Эгиль. Аринбьёрн поклялся, что в этом деле примет ту же самую судьбу, что и его друг. – Торир немного помолчал. День был облачным, но в дыму то и дело вспыхивали полосы солнечного света. – Ты можешь сказать: юношеская опрометчивость, но мой сын непреклонен, когда речь заходит о его клятвах, а я встану рядом со своим сыном. Он говорил, что хотел бы стать твоим человеком, если ты его возьмешь.

Эйрик был холоден, как будто и не слышал этого предложения.

– Ты знаешь, что сделал Эгиль?

– Он не скрывал этого. Он мог быть груб, но не совершил подлости. И учти, король, доплыть от Атлею до острова Сауд по этим морям – немалый подвиг.

– Там он убил еще троих моих людей, а остальным пришлось из-за него долго сидеть на острове.

То тут, то там воины улыбались в усы, сдерживая, впрочем, смех. Та драка, о которой говорил Эйрик, имела и свою забавную сторону. Впрочем, спутники Торира сохраняли серьезность. Им, возможно, предстояло сегодня погибнуть, сражаясь за своего господина.

А Эйрик продолжал:

– Возможно, тебе неведомо, что я установил охрану возле каждого корабля и лодки. Когда мы не смогли найти его на Атлею, я разослал отряды по всем близлежащим малым островам. После этого я должен был уехать, но вести догнали меня. Девять человек высадились на Сауд. Трое остались возле лодки, остальные отправились на поиски. Эгиль выбрался из своего тайного убежища и напал на тех троих. Друзья нашли их убитыми, а лодка исчезла. Они просидели там несколько дней и ночей, прежде чем кто-то заметил их костер и вывез их с острова. И то, что им пришлось зарезать для еды скотину, которая там паслась, тоже говорит против Эгиля.

– Он в одиночку греб на этой длинной и тяжелой лодке всю дорогу по морю и еще по доброй части Согне-фьорда, – ответил Торир. – Отважный человек.

– Сильный, как медведь или дикий вепрь, хотя я называю его волчьей мордой. – Глаза Эйрика яростно сверкнули из-под обесцвеченных солнцем и морем бровей. – Что ты видел сам?

– Мы вернулись домой со свадьбы Торольва днем раньше. Он вместе со своей молодой женой приехал с нами. Команда Эльвира возвратилась немного раньше. Ты хорошо поступил, король, позволив им уйти с миром. Они сообщили нам новости. Торольв и Аринбьёрн были опечалены. Они боялись, что никогда больше не увидят Эгиля. Но он появился там уже на следующее утро.

– Расскажи мне, как он хвастался своими преступлениями.

– Он рассказал правду. – Торир расправил плечи. – Я не стану ничего скрывать от тебя. – Гуннхильд позже подумала, что этот рассказ так или иначе разойдется повсюду. Народ внимательно прислушивается к таким вещам. А Эгиль не отличался застенчивостью. – Он сложил стихи об этом. Он скальд, король, скальд, в котором зреют семена величия.

Эйрик откинулся на спинку своей скамьи и сложил руки на груди.

– Расскажи мне эти стихи.

Хёвдинг без удовольствия, но с достоинством проговорил:

 
Так освободился я
из дома властителя Норвегии
и еще Гуннхильд. —
Три мужа,
ныне подвластные Одину,
их ожидают с тех пор
в залах Хель.
 

Эйрик медленно кивнул. Саги прославляли живых куда больше, чем любой камень, на котором рунами был начертан перечень дел, – они были подобны ветру, который из года в год разносит по свету семена одуванчика. А в стихах Эгиля по крайней мере о нем говорилось с почтением.

Тем не менее разговор продолжался еще долго. Эйрик не выказывал ни малейшего желания идти на соглашение.

– Истинно говорил мне отец, – сказал он, – что, имея дела с этим семейством, никто не может считать себя в безопасности.

И все же, Торир был приемным отцом Эйрика и привел множество доводов. Аринбьёрн был его побратимом; правда, будучи детьми, они иногда ссорились, но к тому времени, когда Эйрику пришло время уехать, они стали хорошими друзьями. К тому же великому человеку приличествовало великодушие.

Так что в конце концов он сказал:

– Мы можем договориться. Первым условием будет то, что этот Эгиль не станет надолго задерживаться в моем королевстве. Тогда – ради тебя, Торир, – я возьму виру за Барда и тех, других, и выкуп за скотину.

Он назначил высокую цену. Торир привез с собой много марок серебра и заплатил сразу же. Тем вечером и утром они ели и пили вместе, хотя между ними не было обычной сердечности. Затем Торир отправился домой.

Когда Гуннхильд услышала о прибытии хёвдинга, она догадалась, каким было его намерение, и попыталась убедить Эйрика предать смерти и Эгиля, и любого, кто встал бы на его сторону. Однако на следующий день она не стала укорять мужа за то, что он не сделал этого. Такое поведение могло бы только заставить его заупрямиться. Ей следовало добиться того, чтобы он запомнил, что на этот раз не послушался ее, и потом заранее спрашивал у нее совета. Власть над ним должен был укрепить их новый сын. Оставшись одна минувшей ночью, она пела заклинательные песни над одной вещью, которую без ведома мужа купила у бродячего торговца, – камнями из пузыря холощеного жеребенка. Таким образом она удостоверилась, что и второй ребенок, которого король зачал в ней, тоже будет сыном.

IX

Зимнее солнцестояние Эйрик и Гуннхильд встретили в гостях у конунга Харальда Прекрасноволосого в Хадаланне. Там они услышали полный рассказ о том, что случилось этим летом.

Когда Харальд был в Викине, в своем имении на берегу Осло-фьорда, туда пришло судно из Англии. Кормчий сказал, что привез подарок от английского короля Ательстана. Язык жителей Англии был схож с тем, на котором говорили в Северных странах, так что норвежцы и англичане без особого труда понимали друг друга. Когда весть дошла до Харальда, он приказал немедленно привести к нему приезжих и радушно принял их.

Ательстана именовали и Набожным и Победоносным. Оба этих прозвища были заслужены им по праву. Он был внуком Альфреда Великого. Его отец Эдвард вместе со своей сестрой Этельфлед, вдовой эрла [17]17
  Эрл– в англосаксонской Англии времен раннего Средневековья титул правителя крупной области, в частности Восточной Англии, Мерсии, Нортумбрии и Уэссекса.


[Закрыть]Мерсии, совместно вели войну, в ходе которой отразили последнее нашествие датских войск и подчинили данов, обитавших на востоке Англии, английской короне. После смерти Этельфлед Эдвард принял под свою руку Мерсию и Уэссекс. Принцы Уэльса признали себя его вассалами и платили ему дань. Когда Эдвард скончался, Ательстан захватил Нортумбрию и заставил королей Шотландии и Стрэт-Клайда признать себя их сюзереном. И послов в Норвегию он направил явно неспроста.

Предводитель приезжих показал конунгу меч. Его рукоять сияла позолотой, ножны были инкрустированы золотом и серебром и усеяны драгоценными камнями.

– Король Ательстан посылает тебе этот меч и просит принять его, – громко провозгласил посол. Восхищенный Харальд взял оружие. – Теперь ты принял меч короля, согласно его воле, – сказал посол, – и потому стал его вассалом, ибо тот, кто берет меч короля, становится человеком короля.

В числе приплывших на корабле был христианский священник, и англичане регулярно исповедовались. Однако они, вероятно, внутренне содрогнулись, увидев, что лицо конунга Харальда Прекрасноволосого пошло красными и белыми пятнами. Но он лишь отбросил меч и холодно приказал поселить прибывших где угодно, только не в его доме.

Не в его привычках было позволять гневу владеть собой. Он, напротив, предпочитал сдерживаться до тех пор, пока гнев не иссякал, а потом уже думать, что делать. На следующий день он обсудил случившееся с самыми разумными из своих друзей. Все они в один голос советовали ему позволить иноземцам с миром вернуться домой. Конунг согласился с ними и отпустил англичан, не передав с ними ни слова для Ательстана.

Зимой конунг не раз возвращался мыслями к поступку англичан. Он отнюдь не считал, что английский король на самом деле имел в виду то, что было сказано вслух. Это не могло быть и бессмысленным оскорблением. В конце концов он пришел к выводу, что это было предупреждением: норвежцам, дескать, лучше оставить Англию в покое. Харальд был стар и пресыщен, но его сыновья таковыми не были. Конунг думал, как бы ему ответить Ательстану в том же духе.

К тому времени Гуннхильд родила второго сына. Роды прошли гораздо легче, чем в первый раз. Эйрик пошел навстречу ее желанию и назвал младенца Рёгнвальдом, в честь деда жены. Так что шансы на то, что власть останется у ее и Эйрика потомков, увеличились вдвое. Она передала новорожденного кормилицам, чтобы не испортить грудь кормлением. Сохранение молодой красоты было одним из путей удержать Эйрика возле себя. Вторым было изобретение новых способов возбуждать в нем желание. Иногда, когда никто не мог ее видеть, Гуннхильд завязывала хитрыми узлами нить, сплетенную из ее и его волос – она незаметно собирала локоны мужа, когда его подстригали, – и тихонько бормотала финские заклинания, натирая свою маленькую статуэтку Фрейра козьим жиром.

Прежде всего она стремилась добиться того, чтобы муж начал относиться к ней как к помощнице в своих королевских заботах. Эйрик был силен, бесстрашен, тверд, проницателен, но не являлся глубоким мыслителем. Гуннхильд полагала, что могла бы научиться незаметно давать ему советы. Если еще он будет считаться с ними – о, пусть тогда мир побережется!

Главным было знать обо всем, что происходило. Она содержала нескольких шпионов. Но в основном люди, имевшие доступ к новостям, спокойно сообщали их королеве, даже не задумываясь, стоит ли это делать. Их ослепляли ее речи и улыбки. Впрочем, в большинстве своем эти люди были настолько несообразительными и самовлюбленными, что Гуннхильд не составляло никакого труда извлечь пользу из своего умения общаться с мужчинами.

Таким образом, она издали следила за Эгилем. Он, вместе с Торольвом, провел зиму у Торира. К весне они подготовили корабль, набрали дружину и отправились в викинг – мимо Норвегии и через Датские проливы в Балтийское море.

Торольв, думала она, Торольв, освободивший ее от волшебников, так непринужденно и тепло разговаривавший с нею, Торольв, с головой, сиявшей чистым золотом в лучах солнца, Торольв, чьи глаза некогда, как ей казалось, взирали на нее с тоской, Торольв теперь стал не только кровным братом – в чем не было его вины, – но и товарищем по оружию ненавистного Эгиля. Чем чаще она вспоминала об этом, тем горше становились ее мысли.

Через некоторое время она узнала, что конунг Харальд послал на север за Хоконом, своим сыном от Торы Хозяйки Мостра. Никто не знал, горевала ли мать, распрощавшись с единственным сыном. Ее выдали замуж за одного из тамошних зажиточных бондов, но спустя непродолжительное время она заболела и умерла.

Харальд послал Хокона в Англию на корабле, кормчим которого был некий Хаук по прозвищу Длинные Чулки, могучий воин, близкий к конунгу. Норвежцы застали короля Ательстана в Лондоне, где он как раз в то время устроил великий пир. Хаук научил дружинников, которых взял с собой на берег, как следует себя вести. Тому, кто первым войдет в зал, следует выйти из него последним. Они должны встать рядом перед столом, сохраняя одинаковое расстояние между правым и левым соседом. Каждый должен иметь меч на левом боку, прикрывать его плащом, чтобы оружия не было видно. Так они и вошли в зал, тридцать рослых мужчин.

Англичане, сохраняя неподвижность, напряженно следили за пришельцами. Хаук встал перед королем и приветствовал его подобающим образом. Ательстан заставил себя ответить, как долженствовало хозяину, встречающему гостя.

Все присутствовавшие обратили внимание на то, что рядом с предводителем норвежцев стоял маленький мальчик. Хаук поднял его и посадил на колени королю.

– Что это значит? – спросил Ательстан.

– Конунг Харальд предлагает тебе принять на воспитание этого ребенка – его отпрыска от служанки, – ответил Хаук.

Все, кто был в зале, удивленно ахнули. Ательстан схватил меч, лежавший рядом с ним, и выхватил его из ножен. Но тут вновь заговорил Хаук:

– Ты принял ребенка себе на колени и теперь можешь убить его, если тебе так хочется, но тебе не удастся покончить со всеми сыновьями конунга Харальда.

Он повернулся и, не сказав больше ни слова, направился к выходу из зала. Его воины потянулись следом за ним. Ательстан сделал знак, чтобы никто не пытался задержать норвежцев. Так что они беспрепятственно вернулись на корабль, спустились на веслах по реке, вышли в море и под парусом вернулись с попутным ветром в Норвегию.

Король Харальд был очень доволен. Достойным оказался его ответ на английское послание: ведь всем известно, что тот, кто менее знатен, тот и воспитывает чужого ребенка. Таким образом два короля сквитались между собой.

Ательстан не подчинился первому порыву гнева и не стал убивать ни в чем не повинного мальчика, который, ничего не понимая и не боясь, сидел рядом с ним. Напротив, он действительно взял Хокона в свой дом, окрестил его в христианской вере и стал воспитывать наравне со своими собственными детьми.

А неприязнь между Эйриком и его братьями продолжала нарастать.

Осенью Гуннхильд узнала, что Эгиль и Торольв возвратились. Ей сообщили некоторые подробности об их походе. Они забрались далеко, аж до Курляндии. Там небольшая дружина Эгиля столкнулась с отрядом местных жителей, которым удалось, после яростного сражения, взять норвежцев в плен. Викингов связали и бросили в сарай на ферме. Наступила ночь. Утром их должны были запытать до смерти.

Эгилю удалось освободиться от пут и развязать остальных. С помощью датчанина по имени Оки, тоже находившегося в плену, викинги вырвались на свободу. Кончилось дело тем, что курдляндцев перебили всех до одного, а ферму разграбили и сожгли.

Оки со своими сыновьями присоединился к норвежцам. Позднее они устроили набег на датский торговый город Лунд, который тоже разграбили дочиста и предали огню. На острове Фюн, где находилось большое поместье Оки, они устроили великий пир, после чего распрощались.

Далее братья высаживались только как мирные гости и в конце концов прибыли к Ториру. До Гуннхильд дошли и некоторые из поэм, которые Эгиль сочинил по пути. Они были звонкими и язвительными; им предстояло пережить много людских поколений. Тогда как жизнь самого Эгиля не могла оказаться продолжительной.

Затем пришла следующая новость: Аринбьёрн, сын Торира, предложил Эгилю остаться с ними на следующую зиму. Торир предупредил, что это может разгневать короля Эйрика. Аринбьёрн ответил, что это можно уладить, если Торольв тоже останется с ними – ведь там же, в конце концов, находилась и его жена. Гуннхильд стиснула зубы; ее пальцы скрючились, как когти хищной птицы.

Среди мореплавателей были два родственника Торира, братья, которых звали Торвальд Горячая Голова и Торфинн Строгий. Они стали близкими друзьями Торольва Скаллагримсона, как Аринбьёрн – Эгиля. Темные месяцы прошли весело.

Однако сначала Торир разыскал короля Эйрика. Теперь приемный сын приветствовал его гораздо теплее, чем в прошлый раз.

– Не вини меня в том, что я предоставлю Эгилю приют и на эту зиму, – попросил Торир.

– Ты в своей воле, – ответил Эйрик, – вот если бы кто-нибудь другой пожелал держать над ним свою руку, все было бы по-иному. – Он был в тот день настроен очень добродушно.

Гуннхильд не могла открыто поговорить с мужем до тех пор, пока они не остались наедине. Но тогда она накинулась на него с такой яростью, какой никогда прежде не допускала.

– Я вижу, Эйрик, ты вновь ведешь себя так же, как и в тот раз. Ты позволяешь людям уговаривать себя и забываешь о причиненной тебе обиде. Ты, наверно, намерен щадить этих Скаллагримсонов до тех пор, пока они не начнут убивать твоих близких родственников. Если ты ни во что не ставишь убийство Барда, то я не намерена забывать о нем.

Настроение Эйрика испортилось.

– Гуннхильд, никто не подталкивает меня к жестокости сильнее, чем это делаешь ты. Было время, когда ты относилась к Торольву гораздо лучше. Я не стану нарушать обещание, которое дал насчет этих братьев.

– Торольв был хорошим человеком, пока Эгиль не подмял его под себя, – резко бросила королева. – Теперь они оба стали одинаковыми.

Эйрик резко взмахнул рукой. Этот жест означал, что он не станет больше говорить на эту тему. И Гуннхильд прекратила пререкаться. Ей следовало дожидаться нужного момента, а тем временем прясть свою пряжу, как подобает женщине.