Текст книги "Королева викингов"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

III

Первенец Гуннхильд родился в комнате, где в свете свечей искрились и сияли висевшие на стенах гобелены. Поверх гобеленов были развешаны амулеты тончайшей работы. Роженице помогали три опытные повитухи. Она лежала на полу, застланном толстым слоем соломы, покрытой чистыми холстами. Женщины часто меняли их и все время вытирали с лица и тела Гуннхильд пот полотенцами, которые смачивали в отваре трав и выжимали насухо. Когда она чувствовала, что изнемогает, женщины поддерживали ее. Время от времени старшая из них забиралась на высокий трехногий табурет и обращалась с молитвой к Фригг, матери Бальдра, Ёрд, матери Тора, и Ингрунн, матери Фрейра и Фрейи. Вторая, обладавшая хорошим голосом, пела песни, исполненные радости и надежды. Третья следила за жаровней, над которой курился ароматный дым.

К тому же Гуннхильд была еще молода и худощава. Роды затянулись. Боль окутывала ее, словно плотный туман, в котором она, потерянная для всего мира, исполняла свои труды, пока волчий вой ветра и шум ливня вновь не достигали ее слуха, словно ободряющий звук рога во время сражения. Каждый приступ боли она ощущала как удар меча.

Она не станет кричать, снова и снова говорила она себе, она не станет метаться, корчиться и дергаться, она будет тужиться именно так и именно тогда, когда скажут женщины. И она так или иначе должна найти способ воспользоваться тем волшебством, которым она владеет.

Она боялась, что боль может ослабить ее дух.

Шаг за шагом, от одного негромкого песнопения к другому, по мере того как день шел на убыль и ночь вступала в свои права, она уходила в себя – ни разу до конца, ибо заснуть сейчас для нее означало то же самое, что и умереть. В конце концов она устроила свое тело на соломе, как кормчий направляет судно. Она слышала и чувствовала лишь шум моря и ветра. Сознание покинуло ее плоть, взвилось ввысь и понеслось к северу.

Вместе с нею летела луна, продираясь сквозь рваные, светящиеся неровным светом тучи. Назад уносились горы, огромные пятна тьмы, пересеченные фьордами, озерами, пропастями, ледниками. Низменности Траандло – это должен быть Траандло, – раскинувшиеся вокруг огромного залива, казались в лунном свете покрытыми инеем. А на этом белесом фоне лежал черный поселок – длинный дом и множество окружавших его надворных построек. В окнах, затянутых бычьими пузырями, приплясывали отблески огня очага. Мужчины, все еще сидевшие за пивом, не заметили, как она прошла сквозь крышу – разве что один-другой передернул плечами, словно от внезапно налетевшего порыва холодного ветра. Она нашла боковую комнату и поднялась там над кроватью. В комнате не было ни искорки света, и все же она ясно увидела спящую женщину и рядом с нею младенца в колыбели.

Она знала, кто они такие, – известия успели прибыть к ней на юг. Перед нею была Тора Хозяйка Мостра и ее щенок. Гуннхильд поначалу почти не обратила внимания на новость. Подходило время для ее собственных родов, а прямую угрозу представляли взрослые братья Эйрика.

А теперь она с ужасом поняла, что норна, пропевшая над этим самым Хоконом, отвела ему высокую судьбу – ему и тем, с чьими жизнями ему предстоит соприкоснуться. Но она была абсолютно беспомощна: ее душа странствовала обнаженной, не имея даже оболочки из перьев ласточки, как когда-то.

Гуннхильд возвратилась в свое тело, как будто ее притянули на веревке. Старшая из повитух высвобождала из ее лона ножки младенца, две другие помогали ей улечься на спину.

– Мальчик, – услышала она глухо, как из-за стены. Слух и зрение вновь обострились, когда она увидела орущее красное существо, сына ее и Эйрика, первого из королей, которых ей предстояло выносить. Ее муж уже давно сказал, что если это будет здоровый мальчик, то он даст ему имя Гамли.

Затем легко вышел послед. Женщины снова умыли Гуннхильд, дали ей новую рубаху, помогли перейти в кровать, поднесли воды напиться. Хокон исчез из ее мыслей; она лишь смутно помнила о том, что ей было видение.

Первое, что она ощутила, когда к ней вернулась способность ясно думать, было презрение. Мужчины постоянно хвастались опасностями, с которыми сталкивались, страданиями, которые переносили. Да что они знают?!

IV

Когда осень вошла в свои права, Скаллагрим перегнал коров с пастбищ в Борг для забоя. Мычащая скотина то сбивалась в кучи, то принималась бодаться; повсюду резко пахло навозом, собаки заходились в исступленном лае, мужчины и мальчишки с криками бегали вокруг стада, сгоняя его. Скаллагрим приказал подвести двух коров к дому. Там он велел нескольким крепким парням поставить их так, чтобы одна положила голову на шею другой, и держать покрепче. Снизу он собственноручно положил большой плоский камень, а затем взял секиру – подарок короля Эйрика, доставленный Торольвом. Получив из рук сына дар, он не сказал ни слова – и молча повесил его на стену рядом со своим укрытым балдахином ложем. Сегодня он размахнулся секирой так, что лезвие просвистело в воздухе, и одним ударом отрубил головы обеим коровам. Животные грузно пали наземь, кровь хлынула потоком, но оружие врезалось в камень, отточенное острие замялось, а лезвие треснуло посередине. Скаллагрим некоторое время рассматривал загубленное оружие, а затем, без единого слова, отнес его в дом и закинул на балку над очагом. Никто не осмелился спросить его, что все это значило.

Совсем иначе, хотя и в своей грубой и капризной манере, но со всем доступным ему радушием, он принял Торольва и одиннадцать его дружинников. В длинном доме могло спать куда больше народу. Стены дома были сложены из дерна, поскольку деревья в Исландии были редкими, малорослыми, да и те стремительно вырубались. Однако богатые люди, такие, как он, могли доставлять древесину из Норвегии. Помимо этого, к тому берегу, где когда-то приткнулся гроб Квельдульва, прибивало немало плавника. Когда первые переселенцы выбрасывали за борт взятые с собой столбы от своих прежних домов, они ждали совета не только от богов. И поэтому крыша длинного дома в Борге покоилась на крепких столбах и балках, прикрывая собою хорошо обставленные комнаты (их число с годами заметно увеличилось).

Торольв, в общем, прекрасно проводил время. Он часто препирался с Эгилем. Тот держался куда более властно, чем это подобало столь молодому деревенскому парню, впадал порой в гнев, вынуждавший его к яростным и опрометчивым высказываниям, или же по целым дням предавался угрюмым размышлениям. Впрочем, чаще он держался рядом со старшим братом, упиваясь его рассказами о далеких странах и смелых делах, и его темные глаза светились мечтательной тоской. Однако Торольв не все время сидел дома; он разъезжал по всей округе, стараясь посетить всех и каждого.

Но дни становились короче, и поездок стало меньше. Торольв все больше времени проводил с Осгерд, дочерью его друга Бьёрна Брюнёльфсона, воспитывавшейся у его родителей – Скаллагрима и Беры. Они болтали, смеялись, играли в разные игры или вместе занимались домашними делами, насколько то было прилично воину. Девушка сидела рядом с ним с прялкой, а он вырезал ложку или рукоятку для ножа. Когда же они ходили гулять, то компанию им обычно составляло лишь копье Торольва. Осгерд была девушкой искусной в домашних делах, веселой, хотя и могла при необходимости проявить твердость. Лицо ее было белокожим и чистым, лишь на носу упрямо сидело несколько веснушек; густые льняные волосы ниспадали на стройную спину. Жутковатая красота Гуннхильд утратила власть над Торольвом.

Весной, предупредил он отца, он отправится на восток. Скаллагрим был против этого.

– Ты провел много славных набегов, – сказал старик, – и, как говорят, тебе сопутствовала удача, какую знают немногие. Лучше возьми себе на свой выбор владение, с которым ты сможешь стать здесь большим человеком.

– Я должен совершить это плавание, – ответил Торольв. – Я дал обещание. Но когда я вернусь, то останусь здесь уже навсегда. К тому же я должен доставить Осгерд к ее отцу в Норвегию. Он просил меня об этом, когда я уезжал оттуда.

– Что ж, поступай как хочешь, – вздохнул Скаллагрим. – Но у меня предчувствие, что если мы сейчас расстанемся, то уже никогда больше не увидимся.

Бера почти ничего не говорила, лишь подолгу смотрела на сына.

Эгиль решил отправиться с братом и изводил всех, добиваясь разрешения. На подбородке у него лишь недавно пробился первый черноватый пух, парень еще явно не достиг своего полного роста, но крепостью сложения уступал мало кому из взрослых мужчин.

– Нет, – сказал ему Торольв. – Если уж наш отец не может обуздать тебя здесь, дома, то я не стану брать тебя за море. Если ты станешь там показывать свой нрав, это не пойдет тебе на пользу.

Эгиль сначала густо покраснел, а потом побледнел.

– Тогда может получиться так, что ни один из нас никуда не поедет, – прорычал он.

Корабль Торольва стоял наготове в Бракасаунде, той самой бухте, где утонула сброшенная со скал ведунья, воспитательница Эгиля Торгерд Брак. Той же ночью на море разыгралась буря. Эгиль вышел в темноте, перерезал канаты, и судно отнесло от берега. Торольву и его людям пришлось немало потрудиться, чтобы в целости и сохранности привести корабль на место. Когда Эгиля начали бранить, он сказал в ответ, что сделает что-нибудь гораздо хуже, если его не возьмут. Дело закончилось тем, что Торольв позволил брату взойти на борт.

Прощаться с сыновьями Скаллагрим пришел с секирой в руке. Рукоять ее закоптилась от дыма, сталь покрылась ржавчиной. Вручив испорченное оружие Торольву, старик прочитал стихи:

 
Порочным сошел с наковальни
и погиб от первого удара
слабый и трусливый волк ран.
Хитростью он желал
попасть ко мне, чтобы я
жизнь доверил ему.
Пусть обратно идет он
расколотой сталью,
с обугленной рукоятью.
Он не был и не будет мне нужен,
пусть даже это и дар короля.
 

Когда корабль удалился в море, Торольв выбросил загубленную секиру за борт. Такое проявление непоколебимой ненависти отца было в лучшем случае несчастливым знаком, подумал он. Но когда он посмотрел туда, где неподалеку сидела Осгерд, его взгляд прояснился.

V

Снова Торольв стоял перед Эйриком и Гуннхильд. Но теперь они находились в Раумсдальре, одной из областей, которые Харальд дал во владение Эйрику, и дом здесь был намного больше и богаче, чем в имении Эйрика в Хологаланне. Оба сошли с возвышения на пол, чтобы приветствовать исландца. Эйрик пожал ему руку и сказал, что рад его приезду. Гуннхильд быстрым движением положила руку ему на ладонь – Торольв даже не успел пожать ее; взгляд, которым она окинула его, был совсем не таким, как прежде. Она тут же отошла, но продолжала пристально смотреть на него и слушать.

– Да, ветры были попутными почти всю дорогу, – рассказывал Торольв ее мужу. – Мы подошли к берегу в Хёрафюльки, а оттуда направились на север, чтобы доставить к моему другу Бьёрну Брюнёльфсону его дочь.

Эйрик кивнул:

– Я слышал, что Брюнёльф умер и его сыновья разделили между собой его наследство.

– Бьёрн остается столь же достойным человеком. Он выяснил для меня, где ты находишься, и я, конечно же, поспешил приветствовать тебя. – Торольв улыбнулся. – Я также приветствую тебя от имени моего отца и передаю благодарность за твой дар. – Он повернулся и подозвал людей, стоявших поодаль. – Он посылает тебе, король Эйрик, вот это.

Гуннхильд заметила, что улыбка, сопровождавшая последние слова, была напряженной, да и голос изменился. Никто, кроме нее, не обратил на это внимания. Мужчины столпились вокруг Торольва, а его спутники внесли в зал длинный толстый рулон, положили его на пол и развернули, насколько позволяло место. Солнечный свет из открытой двери озарил прекрасный парус для драккара; на нем на фоне из красных и белых полос простирал крылья летящий ворон. Раздался единодушный ропот восхищения. Гуннхильд бегло взглянула на моряков. Они тоже что-то таили.

Она могла предположить, что это было. Торольв был богат сам по себе и ни в малейшей степени не желал неприятностей в Норвегии. Что ж, она тоже не желала ему ничего дурного, хотя ее немного задело, что этот высокий, красивый человек охладел к ней. Но она хотела знать все как следует. Короли, как и кошки, живут тем дольше, чем лучше знают, какие отношения существуют между ястребами и зайцами. А это можно будет выяснить. Эйрик пригласил Торольва зимовать с ним. А за это время кто-нибудь обязательно проговорится – то ли спьяну, то ли просто по неосмотрительности.

– Благодарю тебя, король, за приглашение, – ответил Торольв. – Но тем не менее сначала я должен выполнить несколько поручений. Ты же видишь, что нас здесь совсем немного. Я оставил мой корабль и большую часть дружины у бонда Гудлауда Убийцы Акул и взял у него лошадей, чтобы приехать сюда. – На его лицо набежала тень. – А за старшего – так я это назвал – оставил моего брата Эгиля, так как не уверен, что он стал бы вести себя как подобает гостю.

Если он унаследовал нрав Скаллагрима, подумала Гуннхильд, это весьма вероятно.

Эйрик рассмеялся своим коротким резким смехом:

– Он мог бы здесь кое-чему научиться. Но какие же у тебя остались дела?

– Надо побывать в Сигнафюльки у Торира Хроальдсона, ты хорошо его знаешь. – Тревога покинула Торольва. Теперь в его глазах и словах безошибочно ощущалась искренняя радость. – Мы, вероятно, задержимся там на некоторое время. Когда я привез Бьёрну его дочь Осгерд, он не возражал против моего намерения жениться на ней. Но было бы хорошо получить согласие и ее дяди Торира.

О, да, подумала Гуннхильд, это мудро. Когда сильные семейства таким образом соединяются одно с другим, то они сначала договариваются по всем важным вопросам, касающимся владений и тому подобного. Тогда можно надеяться, что союз между ними сохранится – в отличие от отношений между сыновьями Харальда Прекрасноволосого. Что же до неумирающей вражды между старым королем Норвегии и старом вождем из Исландии, то Торольв и его Осгерд, наверно, хорошо понимали, что им нужны сильные друзья.

– Поступай как хочешь, – сказал Эйрик. – Но прежде чем уехать, ты проведешь два-три дня со мной. – Это был не вопрос и не предложение. – Устроим пир, поохотимся, пустим ястребов, поговорим о том, что произошло с тех пор, как мы расстались.

Он будет подробно расспрашивать Торольва об Исландии, думала Гуннхильд, но не узнает ничего, о чем Торольв не захочет рассказать. Возможно, у нее это получилось бы лучше. Она неплохо понимала, что и каким образом ей следует делать как королеве, и уже успела привлечь на свою сторону при помощи ласковых слов, а иногда и серебра несколько человек, которые, как ей показалось, заслуживали доверия. Гонцы, шпионы, тайные убийцы… Кто знает, что может понадобиться? Эйрик был достаточно безжалостен, но слишком прям.

Нет, дело было не в том, что она могла не считать его самым царственным из людей. Он возвышался над всеми остальными, как стройный ясень над кустами шиповника, выделялся, как матерый олень с блестящими от росы рогами на фоне безоблачного неба. Она всего лишь хотела помочь ему, и их сыну Гамли, и их будущему сыну, который уже мог зародиться в ее чреве, и каждому их следующему ребенку. Кровь, род, имя…

VI

Несколько месяцев прошли спокойно. Хёвдинг Торир радушно принял Торольва, Эгиля и их дружину в своем большом имении в Сигнафюльки. Хотя он был сподвижником конунга Харальда и воспитателем короля Эйрика, но, до того как Квельдульв покинул страну, был еще и воспитанником Скаллагрима. Разлад сильно огорчал его, а появившаяся возможность примирения радовала. И потому он сказал, что, конечно же, поддержит сватовство Торольва к своей племяннице Осгерд.

Так что вскоре Торольв отправился обратно к Бьёрну. Они быстро обо всем договорились. Свадьба должна была сопровождаться богатым пиром, и потому ее наметили на осень, после сбора урожая, в доме Бьёрна. А до того времени Торольв пробудет у Торира.

Эгиль все это время оставался у Торира. Он не слишком ладил с братом. Кроме того, глядя на то, что находилось на противоположной стороне фьорда, в Согне, он думал, что все это скоро ему надоест. Торольв был согласен с ним и довольно ясно представлял себе, что может за этим последовать. Впрочем, в Сигнафюльки было немало развлечений: плавание под парусами, рыбная ловля, охота и другие подобные занятия. Кроме того, тут было много женщин, всегда готовых приласкать молодого воина. Эгиль нашел здесь себе друга – Аринбьёрна, сына Торира.

Двух столь непохожих людей нужно было поискать. Аринбьёрн был на несколько лет старше, довольно высокий и крупный мужчина, но при этом скорый на ногу и ловкий. Борода и волосы песочного цвета окаймляли широкое лицо с ястребиным носом, с чуть раскосыми глазами. Он обычно был склонен в разговоре тщательно выбирать слова, не скор на гнев, но если уж настаивал на чем-нибудь, то разумнее было ему уступить.

И все же они с Эгилем стали добрыми приятелями, а вскоре и настоящими друзьями. Им хорошо удавались совместные дела, будь то шумные игры, проказы, домашние работы или что-нибудь ещё. Оба были умелыми работниками; Эгиль помогал в строительстве лодки. Они много и охотно рассказывали друг другу о своей родине и тамошнем народе. Аринбьёрн с наслаждением слушал поэмы Эгиля, как те, что его младший товарищ некогда выучил у заезжих скальдов, так и новые, которые он сочинил сам. Конечно, складывать стихи мог любой хорошо воспитанный человек, но дарование Эгиля вызывало в Аринбьёрне чувство благоговения.

За эти месяцы Эгиль стремительно переменился и практически превратился из юноши в мужчину; вырос, раздался в плечах, набрал силу и стал заметно выделяться среди сверстников, а во многом и превзошел их. Он ощущал себя здесь счастливым и, имея перед глазами пример Аринбьёрна, несколько обуздал свою несдержанность и грубость. Это, со своей стороны, заставило Торольва относиться к брату любезнее.

Впрочем, улучшение отношений оказалось непродолжительным.

Лето шло к концу. Ячмень и рожь уже сжали, поля и луга были покрыты пожухшей стерней, березы начали желтеть, холодный ветер пощипывал кожу, в небе было темно от стай птиц, с громким гомоном торопившихся на юг. Люди готовили корабли к зимовке. На свадьбу в Согн были приглашены не только Торольв со спутниками, Эгиль, Торир, Аринбьёрн и их приближенные, но и все мало-мальски заметные люди из округи. Двор хутора был переполнен народом.

Накануне отплытия Эгиль заболел. Его бил кашель, трясла лихорадка. Он лежал в постели и громогласно заявлял, как бы ему хотелось найти и прикончить того духа, который наслал на него эту беду. Он с трудом заставил себя пожелать Торольву счастливого пути.

Эгиль поправился всего лишь через несколько дней, но было уже поздно. Оставалось только зевать да шататься по имению, где не осталось почти никого и потому было невероятно скучно.

Эльвир, управляющий Торира, тоже остался дома, чтобы заниматься делами своего господина. Это был коренастый седеющий человек, его широкое лицо покрывали старые шрамы, но все же оно было полно жизни. В эти дни он должен был отправиться собирать подати с крестьян Торира, хозяйства которых были разбросаны по разным местам. Разъезжать он намеревался на лодке с командой в двенадцать человек. Эгиль спросил управляющего, не мог ли он взять его с собой.

– Что ж, места в лодке хватит, – ответил Эльвир, – и еще один мужчина не может оказаться лишним.

Так что Эгиль взял свой меч, щит, копье, запасную одежду и присоединился к отъезжающим.

Эльвир оказался прав. Пока они двигались к выходу из фьорда, погода ухудшилась. Когда же лодка вышла за мыс и свернула к северу, ее встретил жестокий встречный ветер и крутые волны. Моряки гребли до самого вечера, пока не пробились к острову Атлею. Они подошли к берегу, вытащили лодку выше линии прилива и закрепили ее. Недалеко от берега, как было известно Эльвиру, находилась большая ферма, принадлежавшая королю Эйрику. Люди направились туда в надежде получить кров.

Так Эгиль впервые встретился с Эйриком и Гуннхильд.

VII

Король со своей личной дружиной и прочим необходимым народом каждые несколько месяцев, если не чаще, переезжал из дома в дом. Это нужно было для того, чтобы его видели подданные, чтобы встретиться с важными людьми, знать о том, что где происходит, при необходимости подавить волнения, свершить суд, возглавить обряд жертвоприношения, раздать подарки и совершить еще великое множество дел, которые приходится делать правителю. Кроме того, свита короля была велика и довольно быстро начисто съедала все, что могло быть запасено в имении. Немало времени требовалось, чтобы отмыть и очистить дома от грязи и зловония, которые в них скапливались за время постоя короля и его окружения.

Поэтому Эйрик и Гуннхильд, двигаясь по прихотливо изломанному маршруту, неторопливо спускались к югу и в конце концов добрались до Атлею. Как всегда, об их приближении узнали заранее. Управляющий – по имени Бард – должен был безукоризненно все подготовить. В амбарах имелись казавшиеся неисчерпаемыми запасы продовольствия и разнообразных напитков; шла подготовка к ритуалу в честь местных богинь. В общем, дел у него было выше головы. Кроме того, Бард был скуп. Посещение короля должно было стоить ему немалых денег. Это не могло не испортить ему надолго настроения (чего он, конечно, не смел показать) и, по-видимому, затуманило разум.

Тем не менее он сделал все необходимое. У священного камня в ближней роще король собственноручно убил жирную корову, покончив с нею одним ударом топора, а потом вместе с Бардом и местным старейшиной обмакивал в кровь прутья с вырезанными рунами и брызгал кровью на молившихся. Когда же король обратился к богиням с просьбой о помощи и благословении, его голос взвился к небу с порывом ветра, как команда на поле боя. Когда ритуал был закончен, люди, укрываясь от налетевшей непогоды, набились в дом Барда. Женщины принесли пиво; тем временем готовились мясо и другая хорошая еда. Когда же пища была съедена и столы убрали, веселье стало шумным.

К тому времени уже спустился вечер. Было ясно, что собравшиеся будут пить до полуночи, если не дольше. Гуннхильд сидела на возвышении рядом с Эйриком и рассеянно смотрела в зал. Свет очагов и ламп заливал внезапным румянцем лица, сверкал бликами на зубах и металле, заставлял тени метаться по стенам и между стропилами. Курился легкий дымок, все еще обильно насыщенный запахами еды. Снаружи колотился и присвистывал ветер. Гуннхильд задумалась: почему-то ей казалось, что холод дотягивался до нее, заставляя зябко поеживаться. Настоянный на травах мед, который она понемногу потягивала, все сильнее и сильнее отдавал горечью.

Эйрик тоже смотрел по сторонам. Мужчины, обитавшие в имении, стояли поблизости, держа в руках рога с пивом. Его люди заполняли большинство скамеек. Он наклонился вперед и, ни к кому не обращаясь, поманил пальцем.

– Где Бард? – спросил он у человека, который, заметив жест, поспешно подошел к королю. – Что-то я давно не вижу его. (Люди, которым нужно было помочиться, просто выходили за дверь и тут же, не задерживаясь, возвращались обратно.)

– Он пошел позаботиться о других гостях, господин, – ответил островитянин. – И должен скоро вернуться.

– Другие гости? Что это значит?

– С дюжину человек, попавших в бурю на море, король. Бард отвел их в сарай, где мы храним огонь, – если огонь в очагах поселка гас, то разжечь его заново было непростой задачей, – и велел разжечь огонь посильнее, чтобы они могли просушиться. Потом приказал поставить для них стол, подать еды и питья. Я помогал ему. А теперь он снова пошел туда с двумя рабами: хотел убедиться, что все убрано и гостям постелили чистую солому для сна.

– Кто они такие?

– Они служат хёвдингу Ториру Хроальдсону, господин. Он уехал на север, на свадьбу.

Эйрик выпрямился.

– Что я слышу?! С людьми моего приемного отца обращаются как со случайными бродягами! – В его голосе зазвенел металл. – Пусть их приведут сюда. Живо!

Островитянин взглянул в костистое лицо короля и, похоже, испугался.

– Будет исполнено, король. – Он поспешно удалился.

Гуннхильд положила ладонь на руку Эйрика.

– Не будь слишком суров с этими людишками, – полушепотом сказала она. – Возможно, они не знали, кем тебе приходится Торир. – При этом ей казалось, что ветер и тени предупреждают ее о чем-то. Она чувствовала холодок, смысл которого могли бы объяснить финские колдуны, но она сама изгнала их из этого мира. Главное сохранить мир, думала она, не позволить этой дикой ночи стать неуправляемой. Сохранить в безопасности ребенка, которого она носила.

– Может быть, и так, – согласился Эйрик, – но если Бард тоже не знал этого, то теперь ему придется зарубить это себе на носу!

Едва король и королева успели закончить свой краткий разговор, как появился Бард. Это был слегка косоглазый невысокий мужчина средних лет, низкого происхождения, но при том старательный и умелый работник. Лицо его казалось испуганным. За его спиной шли нежданные гости.

– Господин, – он запнулся, – я… Я подумал, что это просто случайные странники, промокшие и плохо одетые… что им не место на твоем пиру…

Он казался еще меньше рядом с молодым незнакомцем, стоявшим позади. Гуннхильд вгляделась в него и почувствовала, что на нее будто налетел порыв штормового ветра. Он нес гибель – она знала это, хотя, словно в ночном кошмаре, понятия не имела, откуда к ней пришло это знание. На мгновение в ее мозгу с яркостью молнии промелькнула мысль: как хорошо было бы, если бы она никогда не бывала в Финнмёрке. Впрочем, она тут же подавила свой испуг и из-под маски спокойствия продолжала рассматривать человека чуть прищуренными глазами.

Он был совсем молодым, но крупным, с бычьей шеей, широченными, слегка ссутуленными плечами. Брови и подбородок были широкими, из-под жестких черных волос и бороды виднелись массивная нижняя челюсть и тяжелый подбородок, из-под мощной лобной кости и сходившихся косматых бровей смотрели горевшие тусклым блеском глаза. Рот был крупным, с чрезвычайно полными ярко-красными губами. Короткий нос тоже был очень широк. Легко было заметить, что в нем пылает гнев.

Впрочем, Эйрик первым приветствовал человека, стоявшего рядом с ним.

– Я узнал тебя, Эльвир, – сказал король. – Приветствую тебя как человека моего приемного отца. – Деланая улыбка исчезла с его лица; он перевел холодный взгляд на Барда: – Что касается тебя, то я до сегодняшнего дня думал о тебе хорошо и потому прощу тебе эту ошибку. Но ты должен немедленно исправить ее!

– Да, мой господин, – пробормотал Бард. – Я поступил неправильно. Мне очень жаль.

– Ты поступил как свинья! – рявкнул молодой человек. – Король, он не только упрятал нас в огневой сарай, но и не дал нам из еды ничего, кроме хлеба, масла и творога, а из питья – одну сыворотку. – Пока он говорил, его брови шевелились, когда одна приподнималась, другая опускалась вниз.

– Мы были так голодны и измучены жаждой, что это угощение пришлось в самый раз, – возразил Эльвир. Было ясно, что он хочет замять происшествие.

– Кто ты такой? – спросил Эйрик молодого человека.

– Эгиль, сын Скаллагрима из Исландии и брат Торольва, которого ты хорошо знаешь, – прорычал он в ответ. – Этот Бард неподобающе обошелся со мной.

– Я уже сказал, что он исправит ошибку, – ровным голосом ответил Эйрик и вновь обратился к Эльвиру: – Садись на почетное место напротив меня, команда пусть сядет ниже, и будем веселиться.

Те, кому пришлось встать, конечно, ничего не сказали в присутствии короля. Эгиль без особого приглашения уселся рядом с Эльвиром. Бард толокся поблизости, следя за тем, чтобы рога новых гостей не пустовали.

В ночь после священного действа нужно было, чтобы привлечь удачу, пить за кого-то или что-то. Король начал с кубка в честь Тора. Затем предводители его дружины выпили за короля. Затем здравицы провозгласили несколько старейшин, после чего провозгласить тост мог уже любой. Когда человеку приходило в голову такое желание, он мог встать или высоко поднять рог, если он не сидел за столом и пил стоя, и как можно громче, чтобы его услышали в общем гомоне, крикнуть: «Сколь!» Суетившиеся с ковшами, ведрами и черпаками женщины поспешно наполняли каждый опустевший сосуд, и человек объявлял, за что хотел выпить. Это могло быть имя друга, родственника или предка, даже женщины, это могло быть пожелание благосостояния, добрых урожаев дома и хорошей добычи за морями, это могла быть клятва сделать то-то и то-то. «Сколь!» – ревели в ответ остальные, и все рога осушались до дна.

По мере того как время шло, здравицы звучали все чаще и чаще. Клятвы становились все опрометчивее.

– Я совершу набег на Шотландию и вернусь с полным кораблем дев!

– Мне не подходит такое простое и безопасное дело. В будущем году я встряхну Данию!

Первый хвастун впился взглядом во второго, но их сосед поймал его за руку и что-то прошептал на ухо, поклонившись при этом королю и королеве. Из общего шума то и дело выделялись отдельные слова из разговоров, возгласы и обрывки песен. Скорее всего то, о чем шли разговоры, окажется наутро забыто.

Гуннхильд была рада, что не обязана пить все эти здравицы. Она могла сидеть с непроницаемым лицом и безмолвно презирать глупость. Это Эйрик должен был показывать то, что, по убеждениям этих мужланов, было мужественностью, но он никогда не увлекался пьянством. И когда те, кто успевал напиться, заговаривали с королем, он отвечал им коротко и так веско, что они не пытались продолжать разговор.

Один из вновь прибывших с трудом поднялся на ноги, шатаясь, побрел к двери, но не дошел, согнулся вдвое, и его вырвало. Продолжая блевать, он выбрался из зала, а оттуда, видимо, побрел в огневой сарай, на приготовленную чистую солому. Тут же еще один зажал рот рукой. Он лучше держался на ногах и поэтому успел выскочить за дверь. Ничего удивительного, подумала Гуннхильд, у них был трудный день, после которого они объелись и напились допьяна. Ее взгляд то и дело перескакивал на Эгиля. Она возненавидела этого человека с первого же взгляда, но ее глаза вели себя так, будто обладали собственной волей. А тот почти ничего не говорил и с угрюмым видом осушал рог за рогом.

Потом плохо стало еще одному из людей Эльвира, и другому, и третьему. Бард собственноручно подносил им напитки. Возможно, пытался таким образом заставить успокоиться гнев, который они все еще чувствовали. Но более вероятно, подумала Гуннхильд, что он надеется как можно скорее напоить их всех допьяна, а утром их больные головы отомстят за его позор. В мятущемся свете огня сквозь дым она видела, что он стискивал челюсти так, что на щеках играли желваки.

Вот уже почти все они ушли, оставив перед дверью пятно рвоты. Женщина наполнила рог для Барда. Он передал его Эльвиру. Управляющий Торира глотнул, омочил губы, но так и не ответил вслух на молчаливое предложение мира. Эгиль выхватил рог у него из рук.