Текст книги "Королева викингов"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 56 страниц)

XV

В Траандхеймс-фьорд прибыл груженный товарами кнарр. Судно принадлежало Ранульву Осгейрсону, местному жителю, который часто ходил торговать в западные страны, лежавшие за морями. Не раз ему случалось зимовать в Англии, и тогда он возвращался домой, как только устанавливались попутные ветры. Люди сразу же узнали его корабль и известили ярла Сигурда, а тот прислал в лодке человека, который передал Ранульву предложение воспользоваться доком Хлади и остановиться на подворье у ярла на столько времени, сколько гость пожелает.

Просторный двор был заполнен воинами; они заняли все строения, в которых можно было укрыться от непогоды, и расставили на полях множество палаток. Слуги накрывали в зале столы и готовили большую трапезу, так как солнце уже клонилось к вечеру. На скамьях тесно сидели знатные и известные люди. Ярл сидел не на возвышении, а напротив, на месте для почетных гостей, а его кресло занимал светловолосый молодой человек. Вслед за Ранульвом вошла вся его команда. Повернувшись к ярлу, мореплаватель приветствовал его.

– Приветствую и тебя, Ранульв, – с неподдельной сердечностью ответил Сигурд. – Добро пожаловать. Ты прибыл в хороший день. Как ты уже, наверно, слышал, здесь, с нами, наш король. Господин, – добавил он, повернувшись к молодому человеку, – это Ранульв Осгейрсон, достойный землевладелец и мореплаватель, житель этих мест.

Торговец и его моряки повернулись к молодому человеку, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Среди вновь прибывших был пассажир – судя по одежде и выбритому подбородку, англичанин, хотя его лицо было полностью затенено капюшоном плаща.

Хокон приветствовал их теплой обаятельной улыбкой.

– Я рад наконец-то встретиться с тобой, – сказал он. – Я много слышал о тебе, но ты, похоже, оказывался в плавании каждый раз, когда…

В этот момент незнакомец откинул капюшон. Он тоже был молод, с коротким носом и румяными щеками. Вьющиеся каштановые волосы окружали тонзуру, [29]29
  Тонзура– выстриженное или выбритое место на макушке у католических духовных лиц.


[Закрыть]на которой за время плавания отросла довольно длинная густая щетина.

Хокон сбился на полуслове.

– Брайтнот! – воскликнул он. – Это что, сон?

Приезжий шагнул вперед.

– Нет, король, – негромко ответил он. Было заметно, что он без труда говорит по-норвежски. – Хотя я, бывало, видел этот день во сне. – Он приподнял левую руку. На безымянном пальце сияло тонкое серебряное кольцо.

– О, приветствую, приветствую тебя! – Хокон соскочил на пол, быстро прошел, чуть ли не пробежал, вперед и схватил обе руки священника в свои. Присутствующие разом умолкли, словно не могли поверить своим глазам. Слуги застыли на месте. Хокон обвел взглядом зал. В его глазах сверкал отблеск от света из открытой двери.

– Это Брайтнот, сын Гириса, стоявший в числе первых возле моего приемного отца короля Ательстана, а затем брата короля Ательстана короля Эдмунда. Мы вместе росли и стали с ним как братья.

– Воистину, это достойное представление, – произнес Сигурд голосом, разнесшимся из конца в конец просторного зала. – Добро пожаловать к нам, Брайтнот; мы рады видеть тебя не меньше, чем наш король.

Щеки Брайтнота вспыхнули.

– Король слишком добр… – Он запнулся.

– Какой же благословенный ветер принес тебя сюда? – спросил Хокон.

– Когда мы прощались, ты сказал, Хокон… – Брайтнот одернул себя. – Когда мы прощались, господин, ты сказал, что если я когда-нибудь буду посвящен в священники, то ты пошлешь за мной. Так что я решил не ждать.

Сигурд нахмурился. Остальные просто глазели.

Хокон вскинул голову и рассмеялся.

– У нас нет нужды сегодня говорить о вере, – звонко провозгласил он. – Сегодня мы будем вместе веселиться!

Понемногу возникшая было натянутость исчезла. Не в последнюю очередь этому помогло то, что Брайтнот молча отошел и встал рядом с двумя или тремя юными родственниками Ранульва там, где вскоре слуги должны были установить дальний конец стола. Прочим прибывшим морякам предстояло есть на открытом воздухе, хотя Сигурд приказал, чтобы им подали лучшую пищу. Самого Ранульва ярл посадил подле себя. Женщины принялись разносить рога с пивом.

– Спокойно ли прошло плавание? – спросил Сигурд и добавил, не дожидаясь ответа: – Какие новости ты доставил?

Снова шум в зале утих, но теперь все навострили уши, не желая пропустить ни слова.

– Немало всего произошло, – ответил Ранульв. – А главное вот что. – Он посмотрел на Хокона. – Уже когда мы совсем были готовы отплыть из Англии после зимовки, мы услышали, что король Эйрик Харальдсон вернулся в Йорк.

Легкий гул мгновенно сменился ропотом. Сигурд поднялся, призывая к тишине. Лицо Хокона пошло красными и белыми пятнами. Он так и не научился как следует скрывать свои чувства. Во время трапезы вокруг него кипели разговоры, вопросы чередовались с ответами, он же сам говорил кратко и ел как-то слишком торопливо.

Впрочем, обед закончился, когда король встал, не обращая внимания на то, наелись ли все остальные. Он сказал, что хотел бы, пока еще не начало темнеть, пойти погулять и поговорить с Брайтнотом с глазу на глаз. Никому и в голову не пришло что-нибудь возразить. Двое молодых мужчин шли рядом. Два десятка стражников тащились поодаль, держась так, чтобы до их слуха не долетело ни единого слова.

Некоторое время они шли молча. Солнце скрылось за горы, отгораживавшие Траандхеймс-фьорд от моря, но небо оставалось все таким же светлым, а вода фьорда, казалось, сама светилась. Дувший днем легкий ветерок почти совсем улегся. Пахло прогретой землей; на деревьях щебетали птицы. Хокон почувствовал, как его заполняет теплое чувство.

– Расскажи мне все о себе, о том, что с тобой случилось, все-все, – сказал он.

– Рассказывать, в общем-то, не о чем, господин, – заговорил было англичанин.

– Здесь нас никто не слышит. Так что называй меня просто Хокон.

Брайтнот взглянул на него, потупил глаза и покраснел.

– Мне здесь часто бывало одиноко, – сказал король. – Почти всегда рядом со мной люди, но в душе я один. Раздели со мной те годы, которые мы провели порознь.

– Они были… ничего серьезного… для меня, Хокон… до сего дня, когда я снова нашел тебя.

Король с любопытством покачал головой.

– И ты священник, человек Господа.

– Мой епископ согласился, что это святое дело, и проводил меня со своим благословением и молитвами. – Брайтнот закусил губу. – Но, да простит меня Бог, я прибыл не только ради этого.

– Достаточно того, что ты здесь. Ты станешь моим придворным священником и будешь всюду ездить со мной. И при этом ты не должен сидеть и спать среди простолюдинов. Сейчас я сижу в седле уже достаточно крепко, чтобы не позволить никому стать мне поперек дороги в такой мелочи.

– Я не достоин.

– Достоин. Так я сказал.

По-над лесом с мрачным карканьем, суматошно размахивая крыльями, тяжело пролетела стайка грачей.

– А как твои дела? – спросил Брайтнот, как будто желая сменить тему. – К нам из-за моря доходило о тебе очень мало известий.

– В этом мире все идет весьма и весьма хорошо, благодарение Богу. А в душе… Но дел много, дел всегда очень много. – Лицо Хокона напряглось, а голос сделался резким. – А теперь насчет Эйрика Кровавой Секиры. Известно ли тебе что-нибудь такое, о чем не говорилось в зале?

Брайтнот перевел дыхание. Когда же он заговорил, голос его звучал твердо и решительно; так обычно разговаривал его отец.

– Только то, что я учился в Йорке именно в то время, когда он был там, встречался и с ним, и с его королевой – она странная женщина, Хокон, странная – и остался там после того, как они покинули страну. Зная, кто они такие, эти двое, и как близко тебя касается все, что связано с ними, я держал глаза и уши открытыми. Я видел, что между Йорком и Оркнеями все время сновали корабли. Я слышал, как люди, приплывавшие на этих кораблях, встречались с вождями Нортумбрии за плотно закрытыми дверями и выходили оттуда, крепко стиснув зубы. И еще мне кажется, что, хотя у простых людей были свои причины, чтобы ненавидеть Олава Сандалию, большая часть сплетен, разошедшихся по стране, сплетен о его злобности, подлости и порочности, показывала его в слишком уж дурном свете. На самом деле он далеко не так плох.

– Я, кажется, могу догадаться, кто сочинял эти сплетни, а затем рассеивал их по домам, постоялым дворам и гостиницам, – мрачно заметил Хокон.

– Не подобает мне говорить, кто мог это делать, но… Пребывая в церкви и рядом с нею, я, хотя и был совсем недавно рукоположен, знал и о том, что архиепископ Вульфстан принимает тайных послов короля Эйрика наравне с беспокойными вождями Йоркской Нортумбрии. Узнал об этом и король Эдред. Ближе к концу минувшей зимы он прислал воинов, которые схватили Вульфстана и увезли его в узилище; насколько мне известно, в Йедбурге. Это, конечно, не могло понравиться народу! Но уже тогда до меня дошли вести о том, что люди начинают точить клинки. А на Оркнеях делают это открыто. Я не был… Хокон, я вовсе не из трусости решил, что лучше всего будет, если я разыщу тебя.

Хокон кивнул:

– Конечно. И ты решил отправиться с Ранульвом.

– Сначала, как ты знаешь, он пошел на юг, чтобы прикупить кое-какие товары. Впрочем, недалеко. Новости добрались туда прежде, чем он вышел в плавание. – Новости были о том, что Эйрик и его союзники привели большой флот, а в стране, когда войска высадились, поднялось такое восстание, что Олав Сандалия со своей дружиной немедленно удрал обратно в Ирландию. – Вот и все, что я знаю, мой господин… сын мой… Хокон. – Брайтнот улыбнулся, и в его улыбке мелькнула печаль. – Как странно: я должен порой называть тебя моим сыном.

Хокон оставил его слова без внимания.

– Как ты считаешь: они пригласили Эйрика обратно, потому что он прежде был хорошим королем?

– Полагаю, что не хуже большинства других, – тщательно подбирая слова, ответил Брайтнот. – И в отличие от Олава он не стал бы посылать дань королю Эдреду и не позволил бы людям Эдреда творить такие непотребные дела, как заточение архиепископа. Й, уверен, не позволит и теперь.

– Гм-м. – Хокон потеребил свою короткую золотистую бородку. – Что, по твоему мнению, станет делать Эдред?

– Уверен, он не станет безропотно сносить такие перемены. А точнее… Что я, простой священник, могу сказать?

Хокон рассмеялся, хотя и не слишком радостно, и хлопнул друга по плечу:

– Да, священник, но не простой. Я тебя лучше знаю.

Брайтнот улыбнулся, покачал головой и промолчал. Они не торопясь пошли дальше. Тени сгущались, небо на востоке темнело.

Хокон первым решил продолжить разговор:

– Как ты думаешь, Эйрик удовлетворится тем, что сейчас имеет?

– Я не ведаю. Но сомневаюсь в этом. Да и его сыновья не питают никакой любви к миру.

Хокон уставился вперед, как будто видел что-то за возвышавшейся неподалеку густой стеной ельника.

– Поэтому я должен всегда быть начеку против нападения с запада, – чуть слышно произнес он. – А земля тем временем кровоточит. Король Трюггви и король Гудрёд с дальнего юга преданы мне, но они слишком еще молоды для того, чтобы командовать войсками, но в то же время уже не дети, так что старшие не всегда могут вести воинов от их имени. Все чаще и чаще корабли викингов терзают эти берега. Мы, норвежцы, можем лишь отбивать их нападения, а они, потерпев поражение, ускользают, чтобы разбойничать в других местах. Из-за Эйрика я не могу собрать силу, чтобы истребить зло на корню. Молись за меня, отче.

– Я всегда молюсь за тебя с тех самых пор, как ты покинул Англию. Как же я бежал каждый раз, когда приходило судно из Норвегии, чтобы не пропустить ни одного слова из рассказов об этой стране!

Король, захваченный своими мыслями, казалось, почти не слышал его.

– В общем, мой народ любит меня. Но эти налетчики… то, что я не провел никакой войны, не одержал ни одной победы… Все это заставляет их задумываться. – Он вздохнул. – Мне то и дело пеняют, что я не взял себе королеву, родственники которой могли бы помочь нам. И, возможно, хуже всего то, что я не принимаю никакого участия в их языческих обрядах. Милостью Божией, до сего времени урожаи и улов рыбы были хороши, даже давали лишку. Но если они окажутся плохими, норвежцы вполне могут поверить, что дело в том, что их боги гневаются на меня.

Брайтнот перекрестился.

– Да продлятся тучные годы… И ты еще одержишь свою победу.

– Если бы надо мною не висела угроза Эйрика…

– И в этом Бог поможет тебе в одному ему ведомый час. Ибо ты суть его апостол.

Настроение Хокона совсем упало.

– Пока что не особенно удачливый.

– Ну, нет, даже в Англии мы слышали о переменах.

– О, да, то тут, то там мои немногочисленные священники время от времени кого-нибудь крестят. Но боюсь, что люди идут на это главным образом из почтения ко мне или в надежде получить от меня за это какую-то награду. Разве многие прекратили приносить жертвы? Не могу же отречься от них из-за этого, не так ли? А ведь с каждым годом число тех, кто начинает веровать в Христа, растет все меньше и меньше. Я думаю… надеюсь, что это не грех отчаяния… – Хокон тоже сотворил крестное знамение. – Я думаю, что немного осталось таких, кто сможет оставить старых богов без более сильного убеждения, чем я, похоже, в состоянии предоставить им. Упрямая порода, норвежцы. – Он расправил плечи и высоко поднял голову. В небе над ним мерцала вечерняя звезда. – И притом храбрые, стойкие, честные. Я не могу не любить их.

Брайтнот удержался от того, чтобы сказать в ответ, что далеко не все жители запада согласились бы с ним.

– Этот ярл Сигурд, наш хозяин… Сразу видно, что он могущественный человек. Если бы его удалось убедить, то мать-церковь получила бы сына почти столь же сильного, как и ты.

Хокон вздохнул еще глубже:

– Если бы это могло случиться… Но он стоит за своих богов так же крепко, как и за своих друзей. Никто не приносит им более богатых жертв, чем он.

От леса протянулась тень, заполнившая собой почти весь Хлади. Ветерок дохнул холодом. Ярче засияла вечерняя звезда, появились и другие звезды.

– И я могу понять его, – почти беззвучно продолжал Хокон. – Мне доводилось слышать рассказы, поэмы, сложенные в незапамятные времена. Величие, героические сердца… – Он резко остановился и несколько раз перекрестился. – Нет! Нет!

Брайтнот тоже остановился, почти физически ощущая, как вокруг него сгущаются сумерки. Им было уже пора идти назад.

– Тем не менее мы должны сохранять дружбу Сигурда, – медленно проговорил он.

– Без него, я думаю, королевская власть неизбежно ускользнет из моих рук.

– Этого не должно произойти. Ведь ты король, несущий людям веру!

Хокон схватил Брайтнота за плечи.

– Я верил в это, когда отправлялся сюда, – быстро проговорил он. – Теперь это убеждение во мне ослабло. Тебе как святому отцу я признаюсь, что мое рвение ослабло. Но теперь, когда мы вместе… Помоги мне, укрепи меня, будь рядом со мной… Я пойду… Мы пойдем вперед.

XVI

Первое лето и зиму по возвращении в Англию Эйрик гораздо больше ездил верхом, чем плавал на кораблях. Рыская по всей Йоркской Нортумбрии, он выслеживал преступников, объявленных вне закона, и часто травил их собаками. Он разбирал судебные тяжбы и оделял богатыми дарами нужных ему людей. Он готовил их к тому, чтобы, если потребуется, бороться за свои земли, которые уже начали возрождаться. Строгость и холодность поведения не вызывали в народе особой любви к королю, и тем не менее люди питали к нему искреннее уважение, подкреплявшееся пробудившейся надеждой на лучшие дни. Это было все, чего он хотел.

Вполне успешно шли дела и в самом городе Йорке. Проявляя открытую неприязнь к тем людям, которые недавно выслали его из страны, Эйрик тем не менее не прибегал ни к каким карам или открытому глумлению над ними. А они же, со своей стороны, торопились выполнить все, к чему бы король их ни призывал. Даже священники и епископы ничего не сказали ему по поводу языческих обрядов, в которых он участвовал вместе со многими из своих спутников. Жертвоприношения совершались не чаще двух-трех раз в год где-то в уединении в отдаленных частях страны. Мессу Эйрик посещал несколько чаще, хотя ни разу не снизошел до того, чтобы исповедаться и принять причастие. В конце концов, говорили друг другу церковники, обсуждая поведение своего правителя, ведь заточил в темницу их архиепископа не король Эйрик, а король Эдред.

Дома Эйрик встречался главным образом с посторонними: купцами из-за границы, хёвдингами и воинами с Оркнейских островов, викингами, являвшимися с дружественными визитами. Некоторые из них были «морскими королями»; у этих людей кто-нибудь из предков некогда принадлежал к тому или иному королевскому роду, хотя сами они владели жалкими деревнями, ничтожными имениями – такие во множестве были разбросаны по всем западным землям – да еще своими кораблями и их буйными командами. Эйрик хорошо принимал всех подобных гостей. Своим появлением они нарушали однообразное течение дней, позволяли его беспокойной душе выглядывать за окружавшие город стены, сообщали новости, привозили и увозили королевских послов и шпионов. Гуннхильд приветствовала их с той же готовностью.

Она была одинока, кроме того времени, когда находилась рядом с Эйриком и детьми. Но ведь, думала она, пожимая плечами, так было всегда.

От этих людей она узнавала, хотя и не в целостной картине, о том, что происходило в мире. Король Эдред, как стало ей ведомо, не был готов к тому, чтобы немедленно начать новую войну на севере. Однако не прошло и года, как он призвал обратно из Ирландии Олава Сандалию и дал ему во владение Камбрию, графство, лежавшее на западе и северо-западе от Йоркской Нортумбрии. Услышав об этом, Эйрик рассмеялся своим отрывистым, похожим на лай хохотом.

– Теперь у нас стало гораздо меньше причин для тревог по поводу того, что происходит в тех краях, – сказал он.

– Однако, – предупредила его Гуннхильд, когда они остались одни, – лучше всего будет постоянно не сводить с него глаз. Олав отнюдь не слаб. – Некоторое время она неподвижно стояла в мерцающем свете коптящих ламп. – И все же, – пробормотала она затем, – это могло бы явиться для нас даже благоприятным обстоятельством.

Эйрик весь напрягся, как волк, уловивший незнакомый запах. Он хорошо знал, что подобное настроение у жены бывает неспроста.

– Что ты имеешь в виду?

– У дублинских королей есть другие сыновья. Устранив Олава со своего пути, они смогут достичь большего, чем имеют сейчас. Не удастся ли нам убедить их, что для них будет достойнее захватить не Йорк, как они пытались не раз сделать прежде, а всю Англию?

– Разрази меня молот Тора, какая мысль! – шепотом воскликнул Эйрик. Его глаза загорелись. – О, я имею несравненную королеву! – Он резко схватил жену, как будто добычу, и легко перенес на кровать. Его руки принялись срывать с нее юбки и шоссы.

Он часто бывал слишком тороплив и груб, как сейчас. Гуннхильд же ничуть не походила на корову в течке, ей нравилось входить в охоту постепенно. Тем не менее она, как всегда, растянула губы в почти натуральной улыбке и приподняла бедра ему навстречу. Это была одна из тех уловок, которые помогали ей удерживать мужа подле себя.

Она нисколько не тревожилась из-за того, что он забавлялся со всяким бабьем, будучи далеко от дома, но ни за что не допустила бы, чтобы он слишком уж увлекся какой-нибудь распутной девкой, а уж тем более взял ее щенка к себе на колени. Она никогда не позволила бы ему привести в дом наложницу, которой он давал бы ее, Гуннхильд, собственное золото и власть над ее собственным хозяйством. Гуннхильд понимала, что значительная часть того почтения и власти, которыми она пользовалась, происходила от того, что она была единственной женой, равной Эйрику Кровавой Секире во всем, кроме имени.

Кроме того, она всегда страстно желала его.

А сейчас, когда он толкал и бил ее лоно своей могучей плотью, она считала дни, прошедшие с тех пор, как у нее в последний раз текла кровь. Нынче ночью все должно закончиться благополучно. Она испытывала крайне тяжелое чувство, когда ей приходилось при помощи трав тайно убивать жизнь, которая могла бы пустить корни в ее чреве. К тому же это было отнюдь не безопасно для нее. Впрочем, такая необходимость возникала совсем нечасто. Похоже, что те заклинания, которые она творила тоже в глубокой тайне, неплохо защищали ее.

Ибо она не хотела иметь других детей. Она все еще оставалась изящной и гибкой, ее волосы все еще были черными как вороново крыло, а кожа – белой и упругой. Она вовсе не была уверена, только ли в заклинаниях тут было дело. Но ее груди все же начали дрябнуть, да и живот был уже далеко не таким плоским. Ничто не могло преодолеть мощь Элли, ведьмы, поставившей на колени самого Тора. Ей можно было лишь некоторое время сопротивляться. И все равно рано или поздно большинство мужчин неизбежно начинали смотреть на сторону.

У нее было семь живых и здоровых сыновей; этого должно хватить, чтобы удержать власть над королевством, когда они, родители, вернут его себе, и продолжить род, невзирая на все шторма, которыми грозит наступающее время. В том, что Эйрик именно в эти годы утратил власть над Норвегией, было даже кое-что хорошее. Младшие сыновья или рано покинули семьи, в которых воспитывались, или же вовсе не побывали в чужих домах. И потому они выросли под одной крышей; Аринбьёрн был для них не больше чем наставником и помощником. Да, они были надменными и гневливыми, от правды никуда не денешься, но, становясь с каждым днем все ближе и ближе друг к другу, они вместе познавали мир. Им не грозила губительная междоусобная борьба, наподобие той, которая сгубила стольких отпрысков Харальда Прекрасноволосого. Помогая друг другу, они должны были достичь власти, богатства и славы.

Не говоря им ни слова, Гуннхильд готовила их к этому. С первых же дней жизни она исподволь делала так, что, когда они подходили к зрелому возрасту, мать значила для них гораздо больше, чем даже они сами это сознавали. Даже старшие, когда ссорились, улаживали дело мирно. Если же не могли сами найти выход, то спрашивали у матери, как бы она решила этот спор. Иногда она задумывалась: не могло ли быть так, чтобы сохранение сложившейся между ними связи оказалось ее главным, ее единственным настоящим желанием?

Эйрик громко вскрикнул, содрогнулся всем телом и вышел из нее. Она негромко замурлыкала, как кошка, и погладила его бороду, надеясь про себя, что теперь они смогут раздеться и погасить лампу.