Текст книги "Королева викингов"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 56 страниц)

Пол Андерсон
КОРОЛЕВА ВИКИНГОВ

Книга I
Финны

I

Ветер выл и взвизгивал. Дым от очага, вместо того чтобы уходить в дымоход, клубами носился от стены к стене, одевал туманными ореолами многочисленные светильники. Тени беспокойно метались из стороны в сторону. Они, казалось, пытались оживить резные деревянные фигурки на столбах, поддерживающие крышу дома. Дни становились все короче, и сумерки наступали рано. Пройдет еще немного времени, и начнется непрерывная ночь.

– Сходи-ка на берег, найди нож, пока его не унесло приливом, – приказал Эзур Сейе. – У него хорошее лезвие. Мне очень не хотелось бы его лишиться.

– Я… возможно, не может, – ответила рабыня на своем исковерканном норвежском.

Эзур усмехнулся:

– А ты попробуй. Разве у вас, финнов, нет колдовского ночного зрения?

Впрочем, его настроение уже несколько улучшилось. Раба, который на закате чистил рыбу на берегу и забыл там нож, он как следует отлупил. Пинками прогнал негодяя до самого хлева, где среди коров спали прочие слуги, и это охладило его гнев.

– Я постараться, – пробормотала Сейя.

Она была простой лесной жительницей, которую лишь недавно доставили в Ульвгард, чтобы она стала наложницей Эзура Торстейнсона, вождя и правителя обширных земель в Хологаланне.

Ее, молчаливую, дикую и некрасивую – ко всеобщему удивлению, – очень полюбила его маленькая дочь Гуннхильд.

– Я тоже пойду! – крикнула девочка.

Ее мать привстала с лавки, которую она разделяла с отцом.

– Ты никуда не пойдешь, – резко ответила она. – Ребенок семи зим от роду! Чтобы внучка ярла Рёгнвальда бегала по пятам за какой-то финкой! Замолчи и не болтай глупостей.

– Я нашел бы дело получше, – важно произнес брат Эйвинд. – Если бы, конечно, на нас шли враги.

Гуннхильд топнула ножкой по утрамбованной глине пола.

– Я пойду! Я пойду!

Эзур снова усмехнулся, но на сей раз криво.

– Это дело не стоит того, чтобы за него так упорно сражаться, – заявил он. – Возьми теплый плащ да смотри не промокни, а то я рассержусь. Ингвар, присмотри за нею.

Слуга молча кивнул и отправился за собственным плащом и копьем. Крака со вздохом опустилась на сиденье. Она была надменной и властной женщиной, ее муж обычно позволял ей делать то, что она хотела, но она хорошо знала, что противоречить ему не стоило.

Три человека прошли через сени и вышли за дверь. Гуннхильд замерла на каменных плитах. Здесь ветер вопил совсем отчаянно. От изумления девочка выпустила полы своей шерстяной накидки, и они взвились, подобно крыльям.

– О-о-ох! – с трудом выдохнула она.

В небе бушевало северное сияние. Там развевались и трепетали огромные холодные знамена и паруса, на белом поле мелькали полосы, красные, как пламя, голубые, как лед, зеленые, как кошачьи глаза. Сполохи в своем безмолвии презирали весь шум земли. На юге мерцали несколько низких одиноких звезд.

Сейя высвободила из-под одежды руки и вытянула их перед собой. Ее пальцы шевелились. Сквозь шум ветра Гуннхильд расслышала, что она запела тонким голосом на своем непонятном языке.

– Что это? – спросила девочка. Холод пробирал до костей. Она торопливо вновь укуталась в плащ.

– Защита. Духи танцуют. Много сильных духов.

Гуннхильд уже не раз видела северное сияние, правда, ни одно из них не могло сравниться с этим.

– Я слышала… Отец говорил… Это сигнальные костры богов.

– Я думаю, это костры троллей, – проворчал Ингвар, сотворяя охранительный знак молота.

Сейя закончила свое заклинание и зашагала вперед по дорожке от длинного дома [1]1
  Длинный дом– главное строение в древнескандинавской усадьбе (длиной около 17 и шириной около 6 м), в котором находился центральный зал.


[Закрыть]и окружавших его построек. Хотя в небе и не было луны, все вокруг было видно почти так же отчетливо, как и днем. Они спустились к берегу. Женщина принялась прохаживаться взад-вперед, наклонив голову так, что лица совсем не было видно из-под капюшона. Возможно, она что-то шептала. Прилив уже смыл рыбьи кишки и чешую, которые могли бы помочь в поисках. Осталась лишь узкая полоска влажно блестевших камней. Повсюду валялись в беспорядке неопрятные кучи водорослей. Ветер уносил прочь их острый запах.

Гуннхильд осталась рядом с Ингваром. Ее пробирала жуть.

За спиной у них берег круто поднимался вверх, туда, где черным пятном вырисовывалась крыша длинного дома с покрытым инеем коньком. Справа виднелись еще два черных пятна: выдававшийся в море причал, а рядом с ним эллинг – большой сарай, в котором строили корабли. И такими же черными были дальние холмы. Здесь же волны дико метались, швыряя пену с гребней на ветер, пытались ворочать камни на дне. Те не поддавались и преграждали волнам дорогу. Тогда вода обрушивалась на землю, с глухим рокотом откатывалась назад и наступала снова, каждый раз прорываясь все дальше. Ветер выбивал слезы из глаз девочки, а она смотрела вдаль, на устье фьорда, и видела, что там волны бушуют с яростью настоящих берсеркеров. А над всем этим сверкали и переливались сполохи северного сияния.

Гуннхильд содрогнулась всем телом от волнения. Какая мощь!

Сейя остановилась. Она разулась, сняла плащ, положила его сверху на башмаки, подобрала повыше подол и шагнула в воду. Волна разбилась о ее икры, не доходя до коленей. Пена, срывавшаяся с гребней, обдала ее соленым дождем. Сейя наклонилась и начала шарить рукой по дну. Вскоре выпрямилась. В ее пальцах что-то блеснуло. Финка повернула к берегу. Мгновенно отсыревшее платье облепило ее короткую плотную фигуру. Гуннхильд, побежавшая ей навстречу, увидела, что в руке у женщины нож с костяной ручкой, конечно, тот самыйнож.

– Пошли домой, – сказала Сейя.

Гуннхильд застыла на месте, ошеломленная. Неужели у Сейи действительно колдовское зрение? Да нет же, ведь женщина дрожала от холода и казалась такой маленькой в этой ночи.

В море воткнулась огненная полоса. У Гуннхильд перехватило дух. Она никогда еще не видела, чтобы падающая звезда сверкала так ярко – совсем как молния.

– Это Один бросил свое копье. – Похоже, что голос Ингвара тоже слегка дрожал. Интересно, он верил тому, что только что сказал? Когда наступит конец мира, все звезды упадут с небес.

Сейя пропела какой-то стих. О чем она думала?

Наверху ждал теплый земной огонь. Гуннхильд замерла на месте и стояла до тех пор, пока Ингвар не уговорил ее уйти. Она хотела показать тем Существам, которые бушевали снаружи, что она их не боится. Что больше не позволит себе бояться.

II

Пришла весна. Солнце поднималось все выше, и его лучи растапливали снег до тех пор, пока по склонам холмов не побежали ручьи; шли торопливые дожди, по небу густо потянулись стаи возвращающихся домой перелетных птиц, все внезапно позеленело, распустились цветы, подули легкие ветерки, дни стали заметно длиннее, ночи просветлели, и вот-вот должна была подойти пора разгара лета, когда некоторое время ночей не будет вовсе. В ясную погоду фьорд сверкал, будто дочери Ран усыпали его серебряной пыльцой. А на этой сверкающей поверхности у края окоема появились три корабля. Народ с криками высыпал на берег.

Гуннхильд поспешно вскарабкалась к своему наблюдательному пункту, полускрытому двумя соснами. Это место находилось на вершине поросшего травой кургана Предка и было запретным, но девочка не думала, что Ульв Старый будет гневаться. Он получал свои пожертвования, он никогда никуда не ходил, и к тому же теперь у него были другие заповедные места вдали от поселка.

Открывшееся зрелище показалось ей настолько изумительным, что девочка застыла, потрясенная. Корабли совершенно не походили на толстобокие неповоротливые отцовские кнарры. Удлиненные корпуса летели по волнам, подгоняемые двадцатью, а то и больше парами весел каждый. Нос и корма у каждого корабля гордо вздымались кверху, словно шеи лебедей или змей, изготовившихся кинуться на жертву. Краски многоцветьем не уступали радуге, но сияли намного ярче. Ослепительные солнечные блики играли на шлемах и остриях пик воинов. Девочке почудилось, что эти блики зовут ее к себе, и у нее на мгновение закружилась голова.

Ветра почти не было, и две мачты были опущены и лежали на опорах. Но на переднем корабле мачта стояла, а вместо паруса на ней был поднят белый щит. А когда корабли подошли поближе, Гуннхильд смогла разглядеть за невысоким фальшбортом снятую со своего обычного места голову дракона. Она уже слышала о том, что и то и другое было знаками мирных намерений мореплавателей.

Но, невзирая на эти знаки, отец приказал своим слугам взять оружие и следовать за ним на берег. В поселке сегодня оказалась лишь половина мужчин. Остальные из тех, кто мог держать оружие, ловили рыбу, охотились на морского зверя или готовили к посеву земли на своих фермах. Присутствующие, хотя и могли при необходимости яростно сражаться, не сумели бы воспрепятствовать незнакомцам высадиться, однако за то время, которое потребовалось бы, чтобы перебить их всех, женщины, дети и прочие домочадцы смогли бы убежать и укрыться в лесу.

Первый драккар приблизился к причалу, весла единым движением вспенили воду, и корабль замер. С борта и с берега выкрикнули приветствия. Обитатели Ульвгарда опустили копья. Моряки повесили свои щиты на фальшборт – еще один знак добрых намерений.

Гуннхильд должна быть в длинном доме! Она выскочила на дорожку и помчалась вниз со всем проворством ребенка, прожившего на свете целых десять зим.

Корабль подтянули к причалу и пришвартовали – он занял почти всю длину пристани. Остальные суда ткнулись носами в берег. С первого спрыгнул наземь человек, пожал руку отцу. Гуннхильд аж задохнулась. Она никогда еще не видела такого мужчины.

Он был молодым, высоким, широкоплечим, гибким, с почти бесцветными бледно-голубыми глазами. Волосы и коротко подстриженная борода воина сверкали золотом, а бледной коже морское солнце придало бронзовый оттенок. Вероятно, он переоделся еще на борту, поскольку был облачен в богато вышитую тунику, отделанную куницей, зеленые шерстяные штаны и башмаки из мягкой белой кожи. Меч висел у него на левом плече. Он сегодня ему не потребуется, подумала Гуннхильд, но оружие всегда должно быть под рукой.

– Приветствую тебя, Эзур Торстейнсон, – прозвенел его голос. – Я много слышал о тебе, и наконец мне посчастливилось познакомиться с тобой воочию.

– И я слышал о тебе, Эйрик Харальдсон, – ответил отец. – Добро пожаловать. Я давно надеялся, что ты навестишь нас. – Он повернулся к своим людям, толпившимся вокруг: – К нам прибыл сына конунга Харальда Прекрасноволосого.

Те разинули было рты, но тут же принялись о чем-то оживленно переговариваться друг с другом. Гуннхильд спросила себя, что из сказанного отцом было правдой, а что нет. Он торговал вдали от дома, должно быть, слышал много всякой всячины и умел правильно сложить вместе полученные сведения.

Внешность отца не позволяла заподозрить в нем коварства. Он был крупным грузным человеком с начавшим уже выпирать животом. Грубое, налитое кровью лицо окаймляла густая черная борода, цвет которой плохо сочетался с румянцем. Из-под поспешно надетой кольчуги с подкольчужником виднелась нечистая рабочая одежда.

Но он хорошо вел свои дела. Продавал кожи, клыки моржа и бивни нарвала, канаты из моржовых шкур; каждый раз он возвращался с южных рынков с туго набитым кошелем. Хотя дома он и зимой и летом больше всего любил заниматься ловлей китов или охотой на зверя в холмах, он при необходимости командовал дружиной и вершил правосудие над своими людьми – его решения считали мудрыми – и иногда творил заклинания.

– Трудно было ожидать увидеть здесь, на Крайнем Севере, кого-то другого из правителей, – продолжал он, – но теперь, когда твой отец вверил тебе Хологаланн, тебе, конечно, захочется познакомиться с этими местами получше. Если бы ты известил меня заранее, то тебя ждал бы пир.

Эйрик усмехнулся:

– А вышло так, что ты изготовился отбивать нападение?

– Ну, никогда не знаешь точно, кто к тебе пожаловал, пока не увидишь лица гостя.

– Тебе не следовало бояться. Уже много лет назад мой отец покарал последних из тех норвежцев, которые вместе с обитателями Западных островов совершали набеги на Норвегию.

Эзур чуть заметно ощетинился.

– Я не испугался.

– Нет, нет, – поспешно поправился Эйрик, – я вовсе не то имел в виду. Все хорошо знают, что ты смелый человек.

– Может быть, тебе доводилось слышать, что я много раз ходил в викинг, [2]2
  Викинг– так назывались разбойничьи походы скандинавских воинов. Их участников соответственно называли викингами.


[Закрыть]когда был молодым. – Эзур говорил медленно, но каждое слово падало веско, словно молоток, одним ударом вгоняющий гвоздь по шляпку. – А последние годы я главным образом хожу торговать в Траандло, но время от времени заплываю и подальше.

Эйрик кивнул:

– Да, я ведь уже сказал, что много слышал о тебе – прославленном мореплавателе, землевладельце и хёвдинге. – Этими словами он хотел дать понять, что воспринимает Эзура как прирожденного вождя.

– Тогда ты понимаешь, что власть твоего отца над этими землями пока еще не слишком крепка. В моих словах нет неуважения, а лишь искренность. Мы должны заботиться сами о себе. Именно поэтому мы были готовы к обороне, пока не уверились окончательно, что к нам прибыли именно вы.

Эйрик позволил себе несколько расслабиться. Ни одна из сторон не произнесла никаких слов, которые можно было бы расценивать как намеренную или нечаянную обиду. Однако он все равно продолжал говорить с величайшей осторожностью – так человек идет по тонкому льду.

– Мы идем за Норд-Кап, в Белое море. Там мы устроим набег на жителей Бьярмаланда, а может быть, и поторгуем с ними немного. Но я хотел перед походом встретиться с тобой, расспросить, как обстоят дела в этой земле, и, конечно, заверить тебя в дружбе конунга и моей.

Эзур рассмеялся.

– Вот и отлично! Но я никудышный хозяин – держу гостя на причале. – Он взял Эйрика под руку. – Сегодня мы сделаем для вас все, что в наших силах. Завтра на берегу будут готовы жилища для всей твоей дружины, и начнется пир, который продлится столько дней, сколько ты пожелаешь оставаться у нас.

Гуннхильд почти въяве слышала мысли своего отца. Его слуги к утру построят легкие сараи и постелют в них свежей чистой соломы – там смогут спать те, кому не хватит места в длинном доме. Он прикажет резать скотину, выложить на столы сушеную и соленую снедь, а также пошлет на близлежащие фермы, чтобы оттуда поскорее прислали еще свинины и говядины. Пива должно быть вдоволь. Урожаи были скудными – немного ячменя и овса; заготавливали главным образом сено для домашнего скота. Люди жили за счет того, что давали стада, леса и море. Однако бочки у Эзура всегда были полными.

Пока предводители беседовали, вновь прибывшие спустились на берег и смешались с обитателями Ульвгарда. Разговоры слились в единый гул, в котором, впрочем, можно было выделить голоса гостей – те произносили слова более мягко, на южный манер. Гуннхильд прислушивалась к ним, а ее сердце колотилось все чаще и чаще. Сколько же их было, этих пришельцев, лица которых мелькали среди знакомых с младенчества людей, словно вспышки солнечного света среди свинцово-пасмурных туч!

Отец об руку с Эйриком Харальдсоном направились к дому. Остальные, оживленно переговариваясь, потянулись следом. Гуннхильд помчалась стороной по камням и кочкам. Такой путь вполне годился для козы, но вряд ли подходил для девочки столь высокого рода. Отец, взглянув на нее, нахмурился было, а затем пожал плечами. Уголки его губ чуть заметно приподнялись. Он всегда гораздо строже обходился с сыновьями, которых родила ему жена, чем с нею. А мать учила Гуннхильд всему, что та должна или же не должна делать.

О своих побочных братьях и сестрах Гуннхильд знала очень мало, да они и не интересовали ее. Как правило, они умирали в младенчестве, как и большинство новорожденных. Выжившие обитали либо на фермах, либо в поселившемся неподалеку финском племени – там, куда выдавали замуж их матерей. Каждый из этих детей представлял собой дополнительную пару рабочих рук, если, конечно, доживал до взрослых лет.

Дорожка выводила во двор, занимавший специально выровненный участок. Он был почти весь покрыт вязкой истоптанной грязью, многочисленные лужи рябил легкий ветерок, но по дорожкам из каменных плит вполне можно было пройти, не запачкав ног. Около коровника нагревшаяся на солнце навозная куча испускала обильный пар – издали его можно было принять за дым от небольшого костра. Участок был обнесен плетнем, внутри которого размещались постройки – амбар, хлев, сараи, мастерская, баня. Строили их очень просто: каркас из нескольких бревен обкладывали дерном. Тут же стояли две тележки, одна для навоза, другая для всякого мусора. За зиму запасы дров и сена истощились. За хлевами находилась площадка, где скотина – коровы, овцы, свиньи и северные олени – выгуливалась, пока ее не выгоняли на пастбища. Утки, гуси и куры свободно бродили где придется.

Длинный дом размещался на южной стороне двора. Его стены из вертикально поставленных, плотно пригнанных одно к другому отесанных с трех сторон бревен, закругленной частью наружу, были выкрашены в черный цвет и расписаны красными рунами и изображениями чудовищ, которые должны были отгонять ночных духов. Через несколько окон, затянутых дочиста отмытыми бычьими пузырями, в дом проникало немного дневного света, если, конечно, приделанные изнутри ставни были раскрыты. Двускатную крышу покрывал лежавший на часто расположенных крепких балках дерн, весело зеленевший свежим мхом и только-только начавшей прорастать травой. Из щелей возле конька поднимались к небу струйки дыма.

Во дворе толпились женщины, дети, наемные работники и рабы, взбудораженные неожиданным появлением гостей. Яростно брехали собаки. Встревоженные вороны носились в воздухе, суматошно взмахивая крыльями и громко каркая, словно смеясь. За плетнем зеленела березовая роща, за ней уходили вверх склоны холмов, на которых среди облепленных лишайниками валунов тянулись к свету кусты и карликовые ивы, а позади виднелись горы. Легкие, как пух, ослепительно белые облака безмятежно проплывали по безграничной синеве неба. Внизу сверкал фьорд.

Гуннхильд пробралась сквозь толпу и оказалась почти прямо за спинами отца и Эйрика. Мать вышла к передней двери встречать гостя. Увидев, что никакой опасности нет, она облачилась в хорошую одежду – если не самую лучшую: плиссированное льняное платье, поверх которого надела роскошную накидку, застегнутую на плечах серебряными фибулами; шею украшало янтарное ожерелье, а поверх уложенных короной тяжелых кос, которые тоже были янтарного цвета до тех пор, пока седина не посеребрила их, повязала платок. На поясе у нее висела связка ключей, позвякивавших при каждом движении. Она была миловидной женщиной, высокой и хорошо сложенной, с прямым пристальным взглядом синих глаз. Правда, за последнее время она похудела, и на скулах у нее появились несходящие пятна румянца.

– Приветствую тебя, Эйрик Харальдсон, – звучно произнесла она. Она уже давно узнала имя гостя – ей сообщил его примчавшийся с причала мальчишка. – Меня зовут Крака, я жена Эзура. Прошу тебя пожаловать в наш дом. – Она взмахнула рукой. – Это наши сыновья. – Желтоволосый Ольв и рыжеволосый веснушчатый Эйвинд неуклюже вышли вперед, сказали все, что следовало, и вновь отступили, чтобы смотреть со стороны.

На Гуннхильд Крака лишь взглянула. Девочка почувствована, как к ее щекам прилила кровь, а потом она похолодела от гнева. Да, она ведет себя не так, как подобает госпоже, выглядит неблаговоспитанной, но разве должна она из-за этого остаться безымянной перед блестящим сыном конунга?

Впрочем, она проглотила обиду. Все равно она сделает так, чтобы он как-то узнал о ней.

– Я слышал о тебе, госпожа, – ответил Эйрик. – Ты дочь Рёгнвальда Эюстейнсона, который был ярлом Северного Моерра и наместником Раумсдальра. Я не ошибся?

– Да, это я. – Ее ответ прозвучал резко. Ее мать происходила из хорошей фермерской семьи и была некоторое время наложницей ее отца, но, когда Эзур Сивобородый прибыл просить руки девушки, ярл, вероятно, решил, что лучшее, что он может сделать в таком случае, это выдать за этого жениха свою побочную дочь. Установить таким образом связи с хёвдингом с Севера было совсем неплохой мыслью.

Она закашлялась. Гуннхильд заметила, что она сглотнула, а не плюнула, как обычно.

Губы Эйрика тронула жесткая улыбка.

– Пока твой отец был верным другом моего отца, – сказал он, – он имел и честь и выгоду.

Крака неохотно кивнула:

– Да, это правда.

А Эйрик продолжал без всяких обиняков:

– Правда и то, что мой отец объявил вне закона сына Рёгнвальда Хрольва Пешехода за резню, которую тот учинил на норвежском берегу. Но всем известно, что Хрольв прекрасно устроился на Западе.

Правда и то, что двое моих единокровных братьев сожгли твоего отца. Но один из них уже умер, а второго мой отец конунг Харальд отослал от себя. Он сделал твоего брата Торира ярлом Моерра и дал ему в жены собственную дочь Алов.

После этих слов Крака наконец улыбнулась в ответ. Она хорошо знала то, о чем говорил Эйрик, но для гостя перечислить все это перед порогом ее дома – значило проявить доброжелательность и уважение. А еще большее значение такой поступок приобретал, когда его совершал человек, известный своей суровостью и горделивостью. Но, несомненно, он помнил и о том, что титул ярла по своей значимости уступал только конунгу.

– Позволь мне преподнести тебе рог меда, прежде чем я попытаюсь приготовить достойную тебя трапезу, – сказала она.

Гуннхильд не удалось уклониться и пришлось помогать обносить гостей медом. Но, занимаясь этим, она смотрела, слушала и думала. Думала она и ночью, и на следующий день, и потом.

Дружина Эйрика состояла из дюжих шумных людей. Девочка слышала, как многие из них хвастались не только своими подвигами, но и своим предводителем. Эйрику было двенадцать зим от роду, когда отец впервые отпустил его в викинг. Он, самый любимый сын короля, обошел всю Балтику, Северное, Ирландское и Белое моря, побывал в Вендланде, Дании, Фрисланде, Саксонии, Шотландии, Англии, Уэльсе, Ирландии, Франции, Финляндии, Бьярмаланде – иногда торговал, но чаще сражался, грабил, поджигал и возвращался домой с богатой добычей и пленниками. Гуннхильд вспомнила рассказы своего отца о его собственных набегах. Они бледнели перед тем, что она услышала в эти дни. Ее сердце колотилось и никак не желало успокоиться.

А рабы копошились поблизости, занимаясь своими непритязательными делами; никому не нужные мужчины, неопрятные женщины, казавшиеся много старше своего истинного возраста. Эзур был груб с ними не более, чем это было необходимо, но эти люди видели от него гораздо меньше доброты, чем его лошади. Если год был плох, он не задумывался над тем, чтобы в день зимнего солнцестояния принести одного из них, совсем изработавшегося, в жертву Одину, повесив раба на священном дереве. Свободные работники, взятые из бедных семей, не способных прокормить всех, жили немного получше. Эзур неплохо обращался с надсмотрщиками и намного грубее – с теми, кого он называл своими ручными финнами и без кого он никогда бы не добился таких успехов в охоте на лесных и морских зверей. Впрочем, все они жили примерно одинаково – земледельцы, мелкие фермеры и рыбаки, – ютились в сложенных из дерна хижинах и рвали жилы в тяжелом труде на неродящих полях или на веслах лодок, которые часто не возвращались к берегу. Они постоянно боялись голода, шторма, болезни, да и сам отец сегодня всерьез подумал, что викинги намереваются напасть на него.

Каким красивым был Эйрик, какими роскошными были его одежда и снаряжение, как важно он держался! Емунечего было бояться; пусть мир боится его. Как же богато он, наверное, содержал свои дома! Там было не только золото и другие прекрасные вещи, но и множество воинов, скальдов, торговцев, всяких чужеземцев! Там знали новости отовсюду! А что такое Ульвгард, как не жалкая, всеми забытая застава?

А когда начнется пир, хозяин с гостем будут соперничать, одаривая друг друга. Гуннхильд знала, что отец не сможет сравниться в этом с Эйриком.

Может быть Эйрик привез с собой скальда, который сложит вису [3]3
  Виса– один из основных жанров скальдической поэзии.


[Закрыть]в честь отца. Какой же пустой она покажется тем, кто будет ее слушать…

Гуннхильд спохватилась. Она чуть не разлила все, что несла на тяжело нагруженном подносе. Нет, подумала она, никогда она не станет никому подчиняться и ни за что не останется в безвестности.