Текст книги "Королева викингов"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 56 страниц)

XXIII

Приближенный слуга Торфинна сказал Гуннхильд, что ярл желал бы поговорить с нею по какому-то серьезному вопросу. Она ответила, что примет его в своей комнате. Комната находилась на втором этаже длинного дома и была небольшой, но принадлежала ей, пока она здесь жила. Ярл должен приходить к королеве, а не она к нему.

Утро было ярким, почти теплым. Гуннхильд оставила открытой дверь на галерею, чтобы впустить свежий воздух и видеть сверкающий на солнце залив. Торфинн вошел один; он был одет богаче, чем обычно. Гуннхильд с утра облачилась в белое платье из тонкого полотна и вышитые накидки, а голову покрыла привезенным из-за моря шелковым платком.

– Приветствую тебя, госпожа, – пробасил он.

Она ответила ему холодным взглядом. Ярл стоял перед нею, огромный, тяжелый, седой, с крупным носом.

– Добро пожаловать, ярл, – произнесла после недолгой паузы Гуннхильд голосом, который должен был напомнить о разнице в их рангах. – Прошу тебя присесть. – В комнате имелись кресла. – Не желаешь ли выпить пива?

– Это было бы хорошо. – Он не поблагодарил Гуннхильд за предложение, словно желая напомнить, что пиво-то принадлежит ему, и уселся. – Но затем все же добавил: – Королева.

Гуннхильд чуть заметно махнула рукой бывшей при ней служанке. Та кивнула и вышла. Вообще-то ей хотелось чего-нибудь иного, нежели глоток-другой пива. Снова ее мысли вернулись к новостям, полученным за последнее время из Англии: король Эдред сделал Освульфа графом Йорка и отдал ему все владения, принадлежавшие Эйрику. И снова огненная ярость подошла к ее горлу. Разве могло пиво погасить ее.

– О чем ты хотел говорить? – спросила она.

– Я, конечно, буду говорить об этом с твоими… с сыновьями короля Эйрика, – несколько неуверенно заговорил Торфинн. – Но я всегда считал, королева, что ты, их мать, очень мудра, и если мы договоримся между собой, то и они согласятся с нами. Не хочу сказать, что я не уверен в их согласии. Но я всемерно желаю избежать каких-либо разногласий между нами.

Она кивнула.

– Ты ведешь себя с нами так, как подобает нашему достойному подданному.

Торфинн покраснел.

– Ведь я ярл Оркнеев, – произнес он более резким голосом.

– А мои сыновья их короли.

– Хокон Харальдсон, владеющий сейчас Норвегией, по моему мнению, должен считать иначе. Мы не забыли, как его отец поверг наших отцов.

Гуннхильд молчала, предпочитая дать ему выговориться до конца.

– Я стоял за короля Эйрика. Он был законным королем. Но теперь он погиб и унес с собой большую часть своих сил.

– Его сыновья восстанавливают их.

Торфинн вскинул густые брови.

– Только начинают. Да и получится ли у них? Мы, жители Оркнеев, тоже понесли большие потери. Мои люди опасаются, что мы беззащитны перед королем Хоконом.

– Но ведь Торфинн Раскалыватель Черепов не боится Хокона Воспитанника Ательстана, правда?

Пожилой великан закусил губу.

– Королева, никто не сможет сказать, что мы были неверны вам, – произнес он медленно, отделяя слово от слова. – Двое моих братьев отдали свои жизни за короля Эйрика. – «И за ту добычу, которую он обещал им», – добавила про себя Гуннхильд. – Теперь его сыновья требуют себе той власти, которую он имел над нами, и дани, которую мы платили их отцу.

– Ты хотел бы что-то получить взамен? – вкрадчиво бросила Гуннхильд.

– Для нас обоих будет лучше, если мы свяжем наши дома воедино, чтобы об этом узнал весь мир.

Гуннхильд знала, какое продолжение последует за этими словами. Приятный ветерок, тянувший с залива, внезапно сменился ледяным холодом.

– В противном случае, королева, кто может поручиться…

– Что ты все-таки хочешь сказать?

– Ты знаешь, что мой сын Арнфинн овдовел. Он у меня самый старший и станет ярлом после моей смерти. Если он возьмет в жены твою дочь Рагнхильд… Ты, конечно, понимаешь, что я хочу сказать.

– Говори до конца.

– Жена не оставила ему ни одного сына. И сын, которого родит ему Рагнхильд, получит право стать ярлом. Ну, а я и все мы сделаем все, что будет в наших силах, чтобы помочь твоим сыновьям вернуться на возвышение в королевском доме Норвегии.

Гуннхильд знала, что этого будет недостаточно. У них не могло хватить сил. Но если отказаться от предложения Торфинна, то любая его помощь будет в лучшем случае половинчатой, и не исключено, что если Хокон нападет на Оркнеи, то ярл сдастся ему без борьбы. Тогда сыновья Эйрика останутся всего лишь морскими королями, то есть едва ли не простыми викингами.

– Это стоит обсудить подробнее, – сказала Гуннхильд.

В комнату вошла служанка с двумя кубками.

XXIV

После полудня задул холодный ветер. Солнечный свет лишь ненадолго пробивался между мчавшимися по небу облаками. На гребнях волн играли белые барашки. Над взбудораженным морем с криками кружились тысячи птиц. Гуннхильд любила в такую погоду выходить к морю, оставаться один на один с ветрами и простором. Все это напоминало ей об Эйрике.

Хорошо зная свою дочь, она взяла девушку с собой, приказав стражникам не сопровождать их. Они в молчании дошли до Вороньего мыса и остановились там. Рагнхильд вгляделась в напряженное лицо матери и, видимо что-то почувствовав, слегка вздрогнула и поплотнее завернулась в плащ.

– В чем дело? – каким-то непривычно робким голосом спросила она.

– Есть нечто такое, о чем, я думаю, тебе лучше всего будет сначала узнать от меня.

Рагнхильд вся напряглась.

– Тогда говори.

– Ярл Торфинн хочет видеть тебя женой своего сына Арнфинна.

Рагнхильд отступила на шаг.

– Нет! – Ее крик смешался с воплями птиц.

– Да. Это самый лучший брак, на который ты можешь рассчитывать. – Они находились не так уж далеко от стражников, и Гуннхильд говорила вполголоса. – Арнфинн даст тебе богатый утренний свадебный подарок. Ты станешь хозяйкой большого имения в Кэйтнессе, а со временем и женой ярла Оркнеев.

Рагнхильд выставила свободную руку навстречу ветру, будто хотела расцарапать его ногтями.

– Только не он, – хрипло прорычала она, – только не эта свинья!

Перед внутренним взглядом Гуннхильд возник темноволосый заросший Арнфинн. Из-за неумеренного пьянства и грубости в речах ему не единожды приходилось сражаться на поединках, и во всех он побеждал. Он объявил, что не мог отправиться в поход с Эйриком и своими дядями, так как должен был следить за шотландцами. Это могло быть правдой. Никто и никогда не мог обвинить его в недостатке смелости.

– Я бы сказала, вепрь, – поправила дочь Гуннхильд. – Вепрь войны; таким был и твой отец.

Скулы Рагнхильд, казалось, заострились под резко побледневшей кожей.

– Но я хочу мужчину, такого, как он, как отец! – выкрикнула она.

– И я тоже всем сердцем желала бы, чтобы он вернулся назад. Нам приходится терпеть то, что суждено, и брать себе то, что можем захватить.

– Это… это… – Рагнхильд обеими руками прикрыла себе глаза. Ветер ухватил ее плащ, взметнул его, пытаясь сорвать с плеч, туго облепил платьем ее стройную фигуру. Водная пыль садилась на лицо девушки, смешиваясь со слезами.

Гуннхильд поняла, что без некоторой строгости не обойтись.

– Твои братья согласятся. Это нужно для нашего рода. Они будут сражаться за него, за его будущее и за кровь вашего отца. А ты можешь сделать это. И сделаешь. – Она испытывала истинную боль оттого, что не может прижать свою девочку к себе, крепко обнять ее, укрыть от всего, унести куда-нибудь туда, где она была бы счастлива.

Рагнхильд опустила руки, стиснула кулаки и подставила лицо ветру, чтобы просушить слезы.

– Лучше мне умереть! – сказала она.

Гуннхильд помотала головой, прикрытой капюшоном:

– Нет. Ты не предашь нас.

Рагнхильд некоторое время стояла неподвижно, вглядываясь в морскую даль.

– Хорошо, – сказала она наконец, – я… – Она разжала кулаки и обернулась к матери. – Да, – твердо сказала она. – Так тому и быть. Я буду жить. И пройду своим путем… через все. Да.

XXV

Они больше не разговаривали с глазу на глаз, пока не отгуляла свадьба. Рагнхильд не хотела этого. Она ни с кем не разговаривала больше, чем было необходимо для какого-нибудь дела. Она часто гуляла в одиночку, сопровождаемая лишь одним или двумя охранниками.

Ее выдали замуж в середине осени, вскоре после того, как вернулись из викинга старшие братья. У них было всего лишь четыре корабля с малочисленными командами, так что им удалось совершить лишь короткое плавание в Ирландию, однако набег прошел довольно удачно. Так что они вернулись домой довольными и на протяжении всего пира проявляли великую щедрость.

А пир вышел богатым, гостями на нем были все вожди. Рагнхильд, богато одетая и украшенная, сидела с напряженным лицом, пока молодоженам не пришло время удалиться.

Говард, брат Арнфинна – он разбрасывал свое семя так широко и часто, что люди прозвали его Плодовитым, пошел впереди, чтобы открыть дверь спальни перед молодой четой и закрыть ее за ними. Процессию сопровождало множество факельщиков; мятущиеся на ветру в темноте красные и желтые огни служили для того, чтобы отгонять прочь злых духов. Люди кричали всякие непристойности, будто соревновались между собой, кто придумает что-нибудь более похабное; это должно было помочь родить побольше детей. Арнфинн, совершенно пьяный, отвечал невнятными криками в том же духе.

Молодые уехали, когда подворье ярла покинули последние гости. Им предстояло, пользуясь выпавшей хорошей погодой, переправиться через опасное устье реки Пентланд. День был спокойным и пасмурным; пронизывал влажный холод. Среди суетившегося народа Гуннхильд увидела свою дочь. Она стояла, ничего не делая, и, казалось, не имела ни малейшего желания чем-либо заняться. Королева подошла к Рагнхильд и дернула ее за рукав.

– Отойдем, – негромко предложила она. – Я хочу кое-что сказать тебе, прежде чем мы расстанемся.

Рагнхильд повиновалась без единого слова или улыбки. Гуннхильд умела проходить через толпу, одним только взглядом отодвигая на шаг в сторону любого, кто пытался заговорить с нею или ее спутницей. Они не могли уйти далеко, лишь за ворота поселка, но нашли подходящее место на самом берегу. Позади их и под ногами лежала пожухлая трава, впереди расстилалось серое море. Птицы качались на мелких волнах или летали невысоко над водой, но сегодня их было не так много, как во время их прошлого разговора, да и кричали они куда тише.

– Я не знаю, когда и при каких обстоятельствах мы встретимся снова, – сказала Гуннхильд. Хотя Арнфинн будет частенько наезжать сюда, его жене придется оставаться дома. – И все же я чувствую, что это случится.

Рагнхильд не отрываясь глядела в сторону моря.

– Да, возможно.

– Я всегда буду надеяться, что у тебя все благополучно.

– А я – что у тебя. – Гуннхильд не заметила в этих словах ни малейшего оттенка тепла.

– И что ты будешь счастлива, – заставила себя добавить мать.

– Я добьюсь этого сама, если удастся.

– Но сейчас этого еще нет? – напрямик спросила Гуннхильд.

Рагнхильд резко повернулась и взглянула матери в лицо. Так Эйрик Кровавая Секира смотрел на Эгиля Скаллагримсона.

– Я его ненавижу, – прошипела она.

Она заметно исхудала, лицо казалось чуть ли не изможденным. Но ее глаза сверкали еще ярче. А слова, которые она произносила, резали, словно остро отточенный нож.

– В первую ночь он сразу же толкнул меня на кровать, задрал мои юбки, некоторое время пялился на то, что у меня между ногами, пускал слюни и потом спустил свои портки, раздвинул мне ноги и навалился на меня. Покончив со своим делом, он перекатился на спину и захрапел. Утром, проснувшись, он выблевал в горшок все, что сожрал накануне, а потом залез на меня. Я вдыхала его зловонное дыхание и до сих пор не могу почувствовать никакого другого запаха.

Это было худшее из того, чего опасалась Гуннхильд.

– Он по крайней мере прилично ведет себя по отношению к тебе при других? – медленно спросила она.

– Конечно. Ведь я дочь Эйрика и твоя. И лучше будет не превращать меня в посмешище в качестве хозяйки Кэйтнесса. Но я не хочу приносить ему приплод. И, клянусь, не принесу!

Гуннхильд ничего не рассказывала ей ни о травах, ни о заклинаниях. Впрочем, для этого имелось много разных способов. К тому же новорожденные очень часто умирали, и никто не мог сказать, почему.

– Ты теперь осталась одна, моя дорогая. И в тебе течет могучая кровь. – Вот и все слова, которые Гуннхильд смогла найти для дочери в этот момент. Не могла же она прошептать: «Я тебя люблю», тому железному существу, которое стояло перед нею.

Рагнхильд подняла голову; рыжеватые локоны были прикрыты платком – убором замужней женщины.

– О, пустые сожаления и волнение не для меня. Не нужно тревожиться ни тебе, ни моим братьям. Я буду осторожна. – Бледные губы искривились в подобии улыбки. – Я начинаю думать об этом как о вызове судьбы.

Из-за загородки показался бегущий сломя голову слуга.

– Госпожи, госпожи, все готово к отправлению! – издали закричал он. Женщины неторопливо направились к ожидавшим их кораблям.

Книга IV
Хокон Добрый

I

Известие о том, что Эйрик Кровавая Секира погиб в сражении, а его сыновья и их мать с воинами, уцелевшими после разгрома, укрылись на Оркнеях, достигло Норвегии. Когда король Хокон услышал об этом, его глаза ярко сверкнули. Он ударил по колену сжатым кулаком.

– Теперь мы получили свободу, чтобы вырвать зло с корнем, – сказал он. Брайтнот никогда прежде не слышал у него такого голоса: негромкого, холодного, чуть дрожащего, подобно мечу, готовому вонзиться во врага.

– Что ты имеешь в виду… сын мой? – спросил священник. Хотя присутствовавшие в зале зашумели, услышав новость, те, кто находился поблизости, не могли не слышать его слов.

– Что же еще как не датских викингов, которые так долго тревожили наши южные пределы? Харальд Синезубый наверняка считает, что я слаб. Ему предстоит узнать, что он заблуждается. Вся Дания узнает об этом. – А также и любому норвежцу, который думал, что христианская вера лишила сына Харальда Прекрасноволосого сил и решительности.

Брайтнот, сидевший по правую руку от короля, на одну ступень ниже возвышения, расправил плечи.

– Я должен быть там! – воскликнул он.

Глаза Хокона вспыхнули еще ярче.

– Ты не воин, – веско сказал он. – Я не допущу, чтобы какой-нибудь подлый грабитель зарезал тебя.

– Разве ты не помнишь, господин, как еще мальчиками, в Англии, мы оба собирались стать воинами? Я выучусь всему, что нужно воину.

Хокону оставалось лишь кивнуть. Не теряя времени он приказал своим самым опытным дружинникам взять своего друга в обучение. На протяжении зимних месяцев Брайтнот тратил все время, остававшееся от его церковных обязанностей, на освоение воинского искусства.

Король тоже при каждом удобном случае занимался тем же самым. Он пылал стремлением встать вровень с лучшими бойцами. Он был подвижен, как дикая кошка. Со стороны могло показаться, будто у него в руке меч о трех клинках. Сражаясь, он улыбался. Он так умело использовал щит и так хорошо работал ногами, что лишь редкий удар мог достичь его, тогда как его собственные удары в настоящем бою должны были нанести врагам немалый урон. Вскоре он начал справляться с большинством своих дружинников. И происходило это вовсе не из-за того, что они опасались сражаться со своим королем в полную силу. Люди начали понимать, что имеют прирожденного вождя, созданного для того, чтобы одерживать победы.

Однако не реже, если не чаще, он сидел в своем зале и вел негромкие беседы с мудрыми людьми, такими, как ярл Сигурд, или же теми, кто хорошо знал датские земли и воды.

Он нисколько не хотел вслепую кидаться в бой.

– Теперь, когда твой народ увидел, на что ты способен на поле боя, люди с большей готовностью будут слушать то, что ты скажешь им насчет истинного Бога, – сказал Брайтнот в один из тех нечастых моментов, когда они остались наедине. – Что дело, которое мы ведем, это Его дело.

– Поскольку ты благословляешь его, – прошептал Хокон и быстро перешел к повседневным вопросам.

Весной он разослал по стране стрелы – призыв к ополчению. Когда с посевом было покончено, он созвал войска и корабли. Он отправлялся на юг с могущественным флотом.

Шпионы на быстрых кораблях ринулись в Данию, неся тревожные вести. Собственные шпионы Хокона сообщили ему, что жители рассеялись; кое-кто ушел в Зеланд, некоторые в Халланд, на Каттегате, а большинство собралось в Ютланде. Именно туда молодой конунг и направил свой поход.

– Это хребет всего королевства, – сказал он. – Посмотрим, удастся ли нам сломать его.

Дымы от очагов заметили с кораблей раньше, чем показался низкий зеленый берег. Раздались многоголосые крики, весла вспенили воду, корабли устремились вперед.

Маленький город, первым попавшийся на пути, пал после единственного несильного удара. Норвежские моряки, чьи корабли раньше прочих коснулись берега, высыпали на берег, сломали кое-как построенный частокол и, прежде чем высадились остальные, уже метались среди домов, убивая, грабя, связывая пленников, поджигая соломенные крыши. Хокон стоял в стороне, пока с поселением не было покончено. Когда же его дружинники принялись ворчать, он сказал им, что такая победа принесла бы им слишком уж мало чести. Им не так уж долго придется ждать настоящего сражения. Что же касалось добычи, то он распорядился, чтобы ее разделили позже, когда она окажется более достойной.

Там и впрямь почти нечего было брать, кроме разве что нескольких юношей и дев, которых можно было потом продать в рабство. Сошедший на берег вместе с королем Брайтнот содрогнулся, увидев, как они, избитые и связанные, ковыляли к кораблям; на каждом из них было заранее предусмотрено место для невольников. Совсем неподалеку от берега воины поочередно насиловали женщин постарше. Их мертвые мужья и сыновья пялили в небеса незрячие глаза. Густые рои мух с громким гудением вились над распоротыми кишками и пролитой кровью. На земле и в небе было полно чаек, высматривавших открытые раны, чтобы вырывать из них куски плоти. А надо всем этим с ревом бушевал пожар. То и дело рушились стены хижин; ввысь взлетали снопы искр, и взвивались языки пламени, уходившие верхушками в густой зловонный дым.

– Неужели это происходит на самом деле? – бормотал священник, снова и снова осеняя себя крестом.

Хокон пожал плечами:

– Они делали то же самое с нашими людьми.

– Эти бедняки не делали!

Хокон смерил его неожиданно холодным взглядом:

– Ты жалеешь, что отправился в плавание?

Брайтнот сглотнул комок в горле.

– Нет, нет, конечно, нет. Ты еще увидишь, как я поведу себя в настоящем сражении. Но это… вот эти задницы… они удовлетворяют похоть прямо в болоте, словно свиньи… что же здесь мужественного?

Хокон чуть заметно нахмурился:

– Мне это тоже не нравится. Однако как я могу запрещать им забавляться, раз уж они это заработали? Ты же сам говорил, что мы творим Божье дело.

Брайтнот не нашелся что ответить.

По мере того как флот в основном на веслах продвигался к югу, грабя прибрежные поселения, иногда высылая большие отряды в глубину страны, он стал мало-помалу привыкать к этому. Война была способом наказать Харальда Синезубого. Правда, в этих местах обитали лишь немногие из датских викингов.

Брайтнот не принимал никакого участия в этих стычках, да и Хокон лишь изредка сходил на берег вплоть до того дня, когда норвежцы внезапно заметили большой отряд вооруженных людей, явно поджидавших их. Юты собрались, чтобы защищать свою землю. У них было лишь несколько кораблей и лодок, так что норвежцы вполне могли безопасно пройти мимо. Но Хокон громко рассмеялся.

– Стоп! Вот те, на кого я надеялся! – крикнул он.

У Брайтнота закружилась голова. Он вцепился обеими руками в борт, чтобы удержаться на ногах.

Норвежские корабли устремились на мелководье, воины молниеносно попрыгали в воду и в мгновение ока выстроились вокруг знамен своих вождей. В их ряды посыпались первые камни и стрелы, но никто, кроме раненых, не обращал на обстрел особого внимания. Погода была безветренная, с сильной жарой.

– Я не стану обременять себя кольчугой! – весело воскликнул Хокон. – Иначе я утону в собственном поту, прежде чем любой противник сможет приблизиться ко мне на расстояние вытянутой руки. – Он не надел даже шлема – его волосы сияли золотом на солнце, – а взял только щит и свой меч, носивший имя Рассекатель Жернова, и, сопровождаемый восхищенными возгласами, зашагал среди лучших дружинников к центру своего войска.

Брайтноту он дал полный набор боевого снаряжения. В отличие от короля англичанин никак не мог не надеть все это железо, ибо это походило бы на отказ принять королевский подарок. Вскоре он начал думать, что король, возможно, принял верное решение.

Оба войска сошлись вместе, и завязалась большая битва. Позднее люди рассказывали, что Хокон рвался вперед так стремительно, настойчиво и безостановочно рубил без малейшего признака усталости, что знаменосцы не могли поспеть за ним. А Брайтноту все сражение показалось едва ли не бессмысленными метаниями и нескончаемым грохотом. У него совсем не оставалось времени для страха, для молитв; он успевал лишь следить за своим местом в строю, отражать удары и самому наносить их. Его душа, казалось, витала где-то поодаль от него, холодно наблюдая за происходящим и время от времени подсказывая телу, что ему делать. Он еле успевал хватать ртом воздух и тут же выдыхал с резким хрипом. Его плоть не чувствовала ран, которые он, возможно, получал. Это было странное ощущение: смотреть в глаза человека, незнакомого человека, стремившегося убить тебя, если только ты сам не успеешь убить его раньше – нечто вроде какой-то чудовищной любви. Но Брайтнот редко успевал заметить, чем заканчивалась та или иная стычка: он обменивался одним-двумя ударами со своим противником, а затем вихрь сражения разносил их в разные стороны. Однажды, впрочем, он увидел, услышал, ощутил, как его клинок глубоко врезается в человеческое бедро. Хлынула кровь. Человек упал, его кости хрустнули под ногами.

Юты не выдержали натиска. Они сломали строй и бросились наутек. Норвежцы долго преследовали беглецов, убивая каждого, кого удавалось поймать. Хокон тем временем распорядился оказать помощь раненым – он не сказал ни слова по поводу добивания раненых врагов – и взялся за другие дела. Несколько кораблей он отправил домой с добычей и теми из раненых, которые могли выжить, но явно не годились больше для битвы.

Когда все закончилось, Брайтнота вырвало – прямо-таки вывернуло наизнанку, – и теперь он скорчился, уткнувшись подбородком в колени, и дрожал, как будто голым сидел на снегу. Впрочем, в таком состоянии пребывал не только он. Но вскоре всем начало понемногу становиться лучше.

Когда войско снова собралось вместе, Хокон направил флот на восток, к Зеланду. Теперь он разыскивал викингов. Иногда он отделялся от флота и отправлялся на разведку с несколькими меньшими по размеру, но более поворотливыми и быстроходными кораблями. Однажды он шел на веслах по Зунду с двумя драккарами и вдруг наткнулся на одиннадцать кораблей, полных воинов. Не теряя ни единого мгновения, он напал на них и уничтожил всех противников до единого.

После этого он беспрепятственно прошел по большому острову, грабя, сжигая, убивая, захватывая пленников. Тех, кто мог заплатить большой выкуп, отпускали. То же самое он делал на другой стороне пролива, в Сканею. Викингов, будь они датчанами или вендами, он убивал на месте. Если какая-либо местность не могла откупиться от него, он ее опустошал. Точно так же он поступил и с богатым островом Готландом в Балтийском море. На протяжении нескольких следующих лет торговли на его знаменитых рынках почти не было.

В конце лета Хокон возвратился в Норвегию. Команды битком набитых награбленным добром кораблей ликовали. Народ повсюду восторженно приветствовал победоносного конунга. Все же он остался на зиму в Викине, опасаясь, как бы датчане не попытались отомстить. Но ответного нашествия не последовало.

Его молодой родственник король Трюггви Олавсон в тот же сезон совершил набег на Шотландию и Ирландию, доказывая прежде всего самому себе, что он является отважным воином. Перед тем как весной отправиться на север, Хокон поставил Трюггви над всей областью Викин, поручив ему охранять норвежские земли и, если удастся, удерживать точки опоры в датских землях на этой стороне, на которые Хокон наложил дань.

Сам же он на протяжении темных месяцев задавал богатые пиры и грелся в лучах собственной славы. Его скальд Гутхорм Синдри, получивший прозвище в честь карлика, добывшего золото для богов, сложил драпу, воспевавшую поход.

 
Бесстрашно прокладывая путь,
по волнам мчался герой.
Беды навлек он на край ютов,
где, ликуя, ждали его валькирии.
 

Хокон выслушал с довольным видом и наградил скальда золотым браслетом. Брайтнот сидел с хмурым лицом. Он понимал, что король должен терпеть язычников – до поры до времени, – но предвидел, что Хокон не станет просить прощения за это. Что касается его самого, то он, хотя и был доволен тем, что сражался рядом со своим другом и доказал свое мужество, очень хотел, чтобы подобное никогда больше не повторялось. Он не гордился своим боевым крещением, а, напротив, молил Христа, чтобы тот отогнал от него дурные сны.