Текст книги "Королева викингов"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 56 страниц)

II

Харальд рассчитывал, что будет чаще, чем в других местах, жить в имении на берегу Бю-фьорда. Это было сердце страны, где он и его братья могли бы ощущать себя в наибольшей безопасности; здесь была большая удобная гавань, в которую приходили люди и притекали богатства и где при необходимости можно было собрать столько военных кораблей, сколько он нашел бы нужным. Там должен был находиться дом его матери. Он приказал разобрать ее старый флигель, расчистить от леса новый участок и выстроить дом. Эта работа потребовала времени, поскольку, хотя это и не был длинный дом с огромным залом, строение должно было быть просторным, распланированным по ее пожеланиям, богато украшенным и обставленным.

Впрочем, всю осень, зиму и большую часть весны ему пришлось провести в разъездах. Эйриксонам нужно было посетить различные места, показаться людям, дать им представление о своей мощи, побывать на тингах, чтобы их провозгласили королями – этого они добились без больших трудов, хотя народ и не выказывал большой радости, – а самое главное, всем им нужно было обосноваться в землях, которыми им предстояло владеть.

Харальд много делал для того, чтобы заключить мир с вождями. Из месяца в месяц повсюду разъезжали послы. Обращения нового короля были строгими, но не чрезмерно резкими. Он и его братья не соглашались приносить никаких клятв языческим богам, и любая попытка заставить их принять участие в каком-либо языческом обряде означала бы войну. Во всем остальном они желали согласия и медленно, но верно добивались его. За Гудрёдом Бьёрнарсоном в Вестфольде и Трюггви Олавсоном в Викине сохранялись королевские титулы и все те права, которыми они обладали при короле Хоконе.

Очень полезные советы давала Гуннхильд. Не имелось никаких оснований вредить вдове и дочери Хокона Воспитанника Ательстана, сказала она. Наоборот, более мудро будет проявить доброту. Мягкими речами и не слишком дорогими подарками она устроила так, что Гида согласилась выйти замуж за давнего сподвижника Гуннхильд и ее сыновей. Ему дали богатый земельный надел и сделали его хёвдингом. Он обращался с бывшей королевой весьма хорошо и отдал свою падчерицу на воспитание в семью бондов, которая считалась самой богатой во всей округе. А округа эта находилась в Упланде, и там бывало немного посторонних людей.

Гораздо сложнее оказалось наладить отношения с Траандло, и времени на это ушло куда больше. Эти области теперь не платили никакой дани вообще, да к тому же не согласились признать ни одного из новых королей. Но постепенно и здесь удалось достичь соглашения. Ярл Сигурд сохранял ту же власть, какую имел прежде; тронды могли жить по собственным законам, но взамен обязались не делать ничего во вред Эйриксонам. Они и Сигурд поклялись в этом – одни Богом, а другие своими богами. Гуннхильд сказала про себя, что такую клятву ничего не стоит нарушить в любой подходящий момент.

А она тем временем была хозяйкой в Бю-фьорде. Люди обращались к ней и выполняли ее распоряжения. Она принимала гостей, устраивала для них пиры, расспрашивала, очаровывала тех, кто поддавался ее обаянию, и внушала легкие опасения тем, кто оставался не подвержен ему. Они почти совсем не забыли ее за все эти годы.

А для нее эта земля была населена еще и собственными призраками: Эйрик, которого она ожидала из походов и радостно, но с великим достоинством встречала, младшие сыновья-младенцы и расцветающая дочь, смерть Хальвдана Черного, возвращение Эйрика после победы на юге и, наконец, поспешные сборы для бегства на Оркнеи, навстречу всему, что ожидало потом.

Что ж, думала Гуннхильд, значит, здесь пускает корни новое начало, и быть по сему.

Харальд, который все это время бывал в Бю-фьорде лишь короткими наездами, возвратился, чтобы задержаться подольше. Теперь он хотел укрепить свою власть над этими землями. Его главный скальд Глум Жейрасон сложил в его честь поэму, где со злорадной глумливостью описывал, как его король отомстил Хокону Воспитаннику Ательстана за кровь Гамли и Гутхорма. Она передавалась из уст в уста, пока не дошла до Эйвинда Финнсона, одиноко жившего в своем доме. В ответ рассерженный старый скальд сложил другую поэму, посвященную победе Хокона над Гамли. К тому времени он успел уже сотворить еще одну песнь – о том, как Хокона с почетом призвали в Вальхаллу.

Желавшие заслужить милость короля Харальда поторопились сообщить ему об этом. Харальд, разгневавшись, объявил Эйвинда вне закона. Теперь любой мог убить его, не опасаясь никакой кары, не платя виры; напротив, убийца мог рассчитывать на хорошую награду от короля.

Гуннхильд поспешила охладить ярость сына. Убийство скальдов никогда не приводило ни к чему хорошему. Таким могуществом обладало колдовство слов, что сохраняло свою силу даже после смерти того, кто их произнес. Она напомнила Харальду об ужасных последствиях ненависти Эгиля Скаллагримсона. Даже зло, которое этот негодяй свершил собственными руками, не шло ни в какое сравнение с дурной и оскорбительной репутацией, которую он создал Гуннхильде и Эйрику. Кроме того, здесь были замешаны родственные связи: по женской линии Эйвинд был правнуком Харальда Прекрасноволосого. И сейчас Харальду Эйриксону выпал прекрасный повод проявить свое великодушие. Если бы он простил обиду, то к нему стали бы относиться лучше.

Король согласился с доводами матери и послал к Эйвинду друзей, которые обещали ему безопасность, если тот явится в Бю-фьорд. Харальд снял свое отлучение при условии, что впредь Эйвинд станет его скальдом, как он был скальдом короля Хокона. Эйвинд принял предложение и тут же, в зале, перед глазами многих людей высокого и низкого происхождения ответил стихами:

 
Никогда не слабел твой боевой пыл,
король Хордаланда.
Когда стрелы ломались о брони,
когда пели напряженные тетивы,
ты, Харальд, крепко держал рукоять
звонкоголосого меча.
Часто и досыта кормил ты волчицу.
 

Люди сочли стихи хорошими, и сам Харальд был доволен. Зато Гуннхильд они не понравились. Кроме того, что скальд имел в виду, говоря о волчице? Впрочем, она ничего об этом не сказала.

Эйвинд отправился домой, но, хотя и стал с тех пор считаться человеком короля Харальда, редко бывал рядом с ним.

Однако, как и предсказывала Гуннхильд, дарованное скальду прощение породило в народе некоторую доброжелательность или, по крайней мере, немного ослабило общую настороженность. Братья могли теперь укреплять свою власть, постепенно превращая ее в неограниченную.

На холме в нескольких милях от города с незапамятных времен стояло святилище. Вокруг холма, который регулярно очищали от кустов, росли высоченные деревья, а на вершине был установлен узкий высокий камень, весь заросший мхом. Немного ниже располагался навес, укрывавший деревянные резные изваяния Тора, Фрейи и Ньёрда; их постоянно очищали от пыли и лишайников и красили. Боги смотрели на поляну, черную от кострищ, и скалу, потемневшую от крови жертвенных животных. Туда дважды в год, в дни солнцеворота, ходили бонды, рыбаки, крестьяне, их жены и старшие дети просить благословения земле.

Прежде обитатели города тоже посещали это место и совершали все положенные языческие обряды, но приток иноземцев, принесших с собой новые мысли, заставил многих принять христианство и ослабил веру у остальных. Небольшая церковь, выстроенная королем Хоконом в начале его правления, уцелела во все эти бурные годы. Ее священник был местным уроженцем, и его знаний хватало лишь на то, чтобы служить мессу да исповедовать; жил он, главным образом, на то, что давало его хозяйство, но когда он ударял в колокол, звон разносился по всему городу и далеко над водами фьорда.

Так что Харальд не встретил никаких противников, когда незадолго до середины лета послал своих дружинников против Тора.

Они низвергли камень, вырубили рощу, сложили перед жертвенным алтарем дрова и сожгли на них изваяния богов. На протяжении всей короткой белой ночи полыхал, выбрасывая искры, этот костер, пока от него не осталось толстого слоя пепла, в котором продолжали постреливать головешки, а на следующий день богов оплакал дождь.

Братья Харальда делали то же самое, где и когда находили для этого возможность.

Большинство народа было потрясено. То, что делали короли, казалось людям ужасным. Однако отныне они не могли сделать ничего, кроме как разжигать в священные ночи свои собственные костры. Возможно, позже… Но сейчас каждый считал, что лучше всего будет выждать и посмотреть, как пойдут дела.

Жители Викина и Траандло открыто возмущались.

Это лето оказалось холодным. Ливни побили посевы, а улов был скудным.

Гуннхильд, конечно, знала обо всем происходящем, но не это занимало ее мысли. К ней прибыл Хрут Херьольфсон.

III

Хотя Гуннхильд постоянно пребывала в окружении знатных и низкорожденных людей и все относились к ней с величайшей почтительностью, хотя к ее словам внимательно прислушивались и король, и другие ее сыновья, когда посещали старшего брата и мать, одиночество угнетало королеву. Она могла несколько ослабить это чувство, прогуливаясь наедине с небом, водой, землей, дремучим лесом, стремясь достичь единения с ними, наподобие того, какое она упорно, но безуспешно искала, будучи в Финнмёрке. Впрочем, ей удавалось нечасто совершать такие прогулки или же уходить куда-то далеко без того, чтобы люди начали тревожиться и отправлялись на розыски королевы. И домашних слуг ей тоже не удавалось отсылать из дому так часто, как бы ей того хотелось, – это могло бы вызвать ненужное любопытство по поводу того, чем она могла заниматься в одиночестве. Она также не стала подчинять себе священника: у него появились бы какие-то ненужные сомнения и поводы для размышлений, могли бы возникнуть ненужные тревоги.

Но однажды вечером королева велела всем уйти из дому на целую ночь, сказав, что ей требуется тишина для молитв и размышлений. Из заветного запертого сундука она вынула бубен, травы, кости с руническими надписями, всякие вещи, которые она тайно собирала на протяжении многих лет. Она ела колдовскую пищу, пела, плясала вокруг горящей лампы, ни на миг не отрывая взгляда от огонька, пока сон не нахлынул на нее темным потоком, и она легла, чтобы уйти в мир грез.

В грезах перед нею предстал мужчина: высокий, сильный, с золотыми волосами и бородой. В его лице было заметно сходство с Эйриком, хотя синева глаз казалась глубже, а форма рта не выражала непреклонной твердости. Гуннхильд ощутила страстное желание, пламя которого сначала обожгло ей сердце, а потом перекинулось на лоно. Она услышала завывания ветра, из которых сложился голос, пронзительно рыдавший на финском языке; впрочем, она смогла многое понять.

Гуннхильд пробудилась, когда в комнате было совсем темно, и некоторое время дрожала, пока не успокоилась. Когда на востоке показалась белая полоса света, она вышла наружу и вдохнула холодную свежесть. Роса омыла ей ноги. Теперь она ощущала в себе волнение ожидания. То, что она сделала, было всего лишь заклинанием прозрения, позволявшим заглянуть в будущее. Ей следовало подумать, как использовать полученное знание.

Минуло время, лето шло к концу, у некоторых листьев в кронах берез уже начали желтеть края. Гуннхильд узнала – ни одна новость не проходила мимо нее, – что в Бю-фьорд входит большой корабль. Береговые стражники уже запросто кричали, задавая вопросы, а с корабля доносились ответы. Сердце в груди королевы подпрыгнуло.

– Есть ли на корабле исландцы? – спросила она.

Да, ответили ей, корабль идет именно оттуда. Он принадлежит торговцу по имени Эзур, а с ним приплыл его племянник Хрут Херьольфсон.

– Тогда я знаю, зачем он приплыл, – сказала Гуннхильд. – Хрут собирается потребовать полагающееся ему наследство, которое захватил человек по имени Соти. – Вестник вздрогнул и испуганно взглянул на нее.

Она отослала его и вызывала к себе Киспинга, ставшего здесь Эдмундом.

– Спустись в гавань, – приказала она. – Встреть Эзура и Хрута. Скажи им, что я приглашаю их погостить у меня этой зимой. Скажи, что я буду их другом, и если Хрут будет следовать моим советам, то я поддержу его требования и другие дела, которые могут у него здесь возникнуть, и даже поспособствую разрешению его дела у короля.

Эдмунд умчался в гавань. Исландцы, узнав, что он прислан королевой, достойно приветствовали его, а он отвел их в сторону от воцарившейся на причале суматохи и передал предложение Гуннхильд. Приезжие отошли в сторонку и принялись вполголоса совещаться. Эдмунд был уверен, что Эзур предупреждал племянника, чтобы тот не подумал нанести оскорбление Гуннхильд. Впрочем, очень скоро он вернулся к своей госпоже с согласием.

– Именно этого я и ожидала, – сказала она. – Я слышала, что Хрут мудрый и воспитанный человек. Теперь снова иди и дай мне знать сразу же, как только они войдут в город.

Друзья и родственники Эзура, конечно же, вышли на причал, чтобы приветствовать его. Провести первую ночь он и Хрут должны были у одного из них. На пути к дому приезжим вновь встретился Эдмунд. Он передал им приветствие от Гуннхильд и сказал, что она не может принять их у себя прежде, чем они посетят короля.

– Иначе пойдут сплетни о том, что, дескать, моя госпожа оказывает вам слишком уж большую честь, – сказал слуга. – Впрочем, доверьте свои заботы ей. Хрут должен только уверенно говорить с королем и попросить, чтобы тот принял его в свою дружину. А пока что возьмите одежду, которую Гуннхильд вам прислала. – Он дал Хруту сверток. – Наденьте ее, когда отправитесь, чтобы предстать перед королем.

На следующий день Хрут и Эзур в сопровождении десяти друзей направились в дом короля. Хрут, в блестящих одеяниях, шагал первым. Король Харальд сидел за столом для питья в обществе нескольких своих друзей. Его мать сидела напротив рядом с несколькими женщинами. Увидев вошедшего, ее сердце вновь запнулось: до чего же он красив!

Король тоже пристально посмотрел на вошедших и спросил, кто они такие. Хрут назвал свое имя, свой род и сказал, чем он занимается.

– Я ищу твоей помощи, господин, для защиты моих прав.

– Я поклялся, что каждый человек в этой земле будет иметь свои права, согласно закону, – произнес король. – Есть ли что-нибудь еще, чего ты желал бы от меня?

– Да, господин, – ответил Хрут. – Я прошу места для себя в твоей дружине и чтобы ты принял меня в число своих людей.

Король Харальд напустил на лицо непроницаемое выражение и промолчал.

Тогда заговорила Гуннхильд:

– Мне кажется, что этот человек оказывает тебе большую честь. Если бы в твоей дружине было много таких, как он, она стала бы еще сильнее.

Хмурый взгляд короля несколько смягчился.

– Он на самом деле мудрый человек?

– И мудрый, и умелый, – подтвердила королева.

Король обратился к Хруту.

– Я думаю, что моя мать не против того, чтобы ты получил почетное место, о котором просишь, – сказал он. – Но ради пользы дела не возвращайся сюда в течение половины месяца. Когда же это время истечет, ты станешь моим дружинником. Тем временем моя мать разберется в твоих делах. После этого ты снова предстанешь передо мной. – Пока суд да дело, он мог выяснить, что люди знали и думали о Хруте, впрочем, маловероятно, что ему придется спорить с матерью.

А она подозвала Эдмунда, который стоял неподалеку, настороженно, как белка, следя за всем происходившим.

– Проводи этих двоих в мой дом и проследи, чтобы их там хорошо приняли, – приказала она. Слуга сразу же увел Хрута и Эзура. Их спутники обратились к королю с должными словами уважения и тоже разошлись восвояси.

Дом Гуннхильд, опиравшийся на каменный фундамент, стоял несколько на отшибе, в трех сотнях ярдов от дома короля и двора с хозяйственными постройками. Он был сложен из бревен, окрашенных в темный красно-коричневый цвет, сливавшийся с цветом коры сосен, росших сзади и по бокам от здания. Вокруг верхнего этажа, под выступающей высокой крышей из кедровых досок, бежала галерея. Торчавшие концы конька и балок были украшены резными головами зверей, которые должны были отпугивать любых троллей, призраков или ночных духов, но столбы крыльца и дверные косяки покрывал орнамент в виде вьющихся виноградных лоз, покрытых листвой. Стоял холодный день и столбы дыма, пригибаясь к земле, поспешно бежали прочь, соревнуясь в быстроте со свинцово-серыми тучами; таких дней за это лето было много. Ветер теребил темные ветви и, продираясь сквозь хвою, издавал звук, напоминавший шум прибоя.

Внутри, однако, было тепло, в очаге горели сухие дрова, к дыму которых примешивался запах ароматных трав, лампы и свечи мягким светом озаряли гобелены. Они были так искусно вытканы, что казались настоящим лесом, со множеством четвероногих и крылатых существ, деревьев и цветов, подобных которым никогда не существовало на земле. Собаки и всадники преследовали оленя, Сигурд убивал дракона Фафнира, между деревьями ехали воины, над головами которых летели вороны, а по пятам трусили волки, однако некоторые из разбросанных тут и там знаков были незнакомы норвежцам.

Пол комнаты, в которую Эдмунд ввел гостей, был устлан свежим можжевельником, слабо шелестевшим под ногами.

– Теперь вы видите, что все то, что я передал вам от имени Гуннхильд, было истинно, – сказал он.

Он снизу вверх посмотрел на Хрута.

– Вот ее скамья. Садись на нее и оставайся там, даже когда войдет она сама.

Эзур и Хрут переглянулись. Старший пожал плечами, быстро ухмыльнулся и занял более низкое место справа. Хрут немного постоял в размышлении, а затем поступил так, как ему сказали. Эдмунд велел служанкам принести гостям еду и питье.

Им не пришлось долго ждать королеву. Хрут поднялся.

– Оставайся там, – весело сказала Гуннхильд. – Это место твое на все то время, пока ты будешь со мной.

Она поднялась на возвышение и села рядом с Хрутом. Принесли еще напитков; и мед, и вино. Кубки были серебряными, и их украшали изображения, похожие на вытканные на гобеленах.

Эзур почти все время молчал. Зато Гуннхильд и Хрут оживленно разговаривали. Хрут всегда слыл отличным остроумным собеседником. Он рассказал королеве о своих предках – среди них был знаменитый герой король Рагнар Волосатые Штаны и знаменитая женщина Ауд Задумчивая, – о своем владении в долинах к западу от Большого залива, а также и о своем деле с наследованием сотни марок, которое совпало с желанием отправиться за море и завоевать себе имя, о том, что они плыли в Норвегию, борясь со встречными ветрами, отчего плавание заняло у них целых три недели. Она видела в его глазах, слышала в его голосе, насколько долгим показался ему этот срок.

Она же, со своей стороны, имела бесконечно много того, что могла рассказать ему о своей жизни – очень тщательно отбирая эпизоды, – и о том, что было ей известно об остальном мире. Это захватило ее собеседника.

Было еще совсем рано, когда Эзур сказал, что ему хочется спать. Эдмунд отвел его куда-то в другую часть дома к закрытой богатым пологом кровати. А Гуннхильд и Хрут продолжали разговор.

В конце концов она сказала, полностью осознавая, что она делала и какой властью владела:

– Нынче ночью ты пойдешь со мною наверх; мы будем вместе.

– Будет так, как ты захочешь, – ответил он, правда, голос его прозвучал не очень твердо. Но когда она улыбнулась ему, он улыбнулся в ответ. При этом свете она не казалась слишком уж старой.

Они взяли с собой подсвечник о трех ветвях. Когда же они оказались в спальне королевы, она сразу заперла дверь и шагнула к нему. Мужчина поставил подсвечник на пол и схватил ее в объятия. С головы Гуннхильд спал платок, открыв блестящие, черные как ночь волосы, в которых лишь кое-где льдисто блестели серебряные нити. Нет, эта королева вовсе не была старухой, нет, еще нет.

Он был горяч, силен, как бык, и быстро научился тому, что она любила. Вскоре она забыла обо всем, охваченная почти такой же дикой страстью, какую испытывала с Эйриком. И после всего они уснули.

Пробудившись поутру, они оделись и спустились вниз, чтобы съесть хлеба и утолить жажду. Как обычно, у входа в сени стояли два стражника. Гуннхильд остановилась перед ними, посмотрела в глаза каждому и сказала ласковым голосом:

– Если вы что-нибудь кому-нибудь скажете обо мне и Хруте, то самое меньшее расстанетесь с жизнью.

Оба принужденно кивнули. Конечно, было невозможно удержать от болтовни слуг, девок, рабов и им подобных, но ведь они всегда болтали языками. Люди благородного происхождения не слушали таких сплетен или делали вид, что не слушали.

Эзур попросил позволить ему жить у родственников, которые его пригласили. Гуннхильд разрешила. И все полмесяца они с Хрутом почти все время проводили вдвоем.

Он выгрузил с корабля свои товары и под конец гостевания приказал доставить королеве свой подарок: сотню локтей сукна и двенадцать плащей из овчины, коими славилась Исландия – в знак благодарности за ее доброту к нему, как он объяснил тем, кто приплыл вместе с ним. Гуннхильд поблагодарила его. Они смогли ненадолго остаться наедине, и Хрут успел поцеловать ее и проговорить собственные слова благодарности. Этот поцелуй долго горел на губах королевы.

– Это не прощание, – прошептала она. Отныне им предстояло спать порознь, но за минувшее время ей удалось несколько утолить снедавшую ее жажду. Хотя она ощущала какую-то боль оттого, что ей предстояло сейчас отправиться к королю. По ее приказу тридцать людей сопровождали Хрута, когда он пошел туда, чтобы предстать перед Харальдом.

– Что ж, Хрут, – сказал Харальд, – похоже, ты все еще хочешь, чтобы я сдержал свое обещание.

Так Хрут стал одним из ближних дружинников.

– Где я буду сидеть? – спросил он.

Король вздохнул.

– Пусть с этим разберется моя мать.

Гуннхильд указала ему место среди самых знатных. Вполне понятно, что муж такого ранга мог время от времени обращаться к ней, спрашивать ее советов по различным поводам и даже разговаривать наедине. А то, что он иногда забавлялся с какой-нибудь девкой, помогало почти совсем избавиться от подозрений.

Хрут действительно оказался разумным человеком, как и сказала с самого начала Гуннхильд, и хорошо поладил со всеми. Он провел ту зиму в прекрасном настроении и большом почете.