Текст книги "Популярная история евреев"

Автор книги: Пол Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 55 страниц)

В итоге в начале Нового времени евреи приложили огромные усилия для усовершенствования этих средств и их повсеместного использования. Они оказывали большую поддержку появлению и становлению институтов, способствующих укреплению статуса ценных бумаг: центральных банков, во главе которых был Английский банк (1694) с его правом выпуска банковских билетов, и фондовых бирж. Евреи доминировали на Амстердамской бирже, где держали большое количество акций Вест-Индской и Ост-Индской компаний, и были первыми, кто занялся в широком масштабе ценными бумагами. В Лондоне в течение жизни следующего поколения (в 1690-е годы) они стали заниматься тем же самым. Иосиф де ла Вега, амстердамский еврей (формально считавшийся протестантом) написал первый отчет о биржевом бизнесе в 1688 году, и евреи были, по-видимому, первыми профессиональными работниками биржи, в частности брокерами, в Англии: в 1697 году из сотни брокеров Лондонской биржи 20 были евреями и иностранцами. Со временем евреи помогли созданию в 1792 году и Нью-Йоркской биржи.

Вслед за развитием кредита как такового, изобретение и, более того, популяризация ценных бумаг стали, пожалуй, самым ценным вкладом евреев в процесс накопления. Евреи форсировали использование ценных бумаг как в тех областях, где чувствовали себя в безопасности, так и там, где находились под угрозой, поскольку считали весь мир единым рынком. И здесь тоже глобальная перспектива, которую предлагала им диаспора, помогла им стать пионерами. Для нации без земли весь мир является домом. Чем больше расширялся рынок, тем шире становились возможности. Для народа, который в Х веке вел регулярную торговлю между Каиром и Китаем, открытие Атлантического, Индийского и Тихого океанов для коммерции в XVIII веке не было таким уж новшеством. Первым оптовым торговцем в Австралии был некий Монтефьоре. Сассуны построили первые текстильные предприятия в Индии. Бенджамин Норден и Сэмьюэл Маркс основали промышленность в Канской колонии. Евреи участвовали в китобойном промысле вблизи обоих полюсов. Но еще более важным, чем эти отдельные пионерские акции, были усилия евреев по созданию мирового рынка таких ключевых товаров современной коммерции, как пшеница, шерсть, лен, текстиль, спиртные напитки, сахар, табак. Евреи внедрялись в новые отрасли. Они сильно рисковали. Они имели дело с разнообразнейшими товарами.

Еврейская финансовая и торговая деятельность в XVIII веке стала настолько широкой, что историки экономики испытывали временами соблазн считать их основной движущей силой создания современной капиталистической системы. В 1911 году немецкий социолог Вернер Шомбарт опубликовал примечательную книгу «Die Juden und das Wirtschaftsleben», в которой доказывал, что у еврейских торговцев и промышленников, не допускавшихся в гильдии, выработалась разрушительная антипатия к основам средневековой коммерции. Последние носили примитивный и непрогрессивный характер: стремление к «справедливым» (и фиксированным) заработкам и ценам, к уравниловке, при которой доли на рынках согласованы и не меняются, прибыли и средства к существованию – скромные, но гарантированные, а производство ограничено. Будучи исключенными из этой системы, утверждает Шомбарт, евреи взорвали ее, заменив современным капитализмом, с его неограниченной конкуренцией и удовлетворением потребителя как единственным законом. Работа Шомбарта была впоследствии дискредитирована, так как нацисты использовали ее, чтобы оправдать различие, которое они проводили между еврейским коммерческим космополитизмом и немецкой национальной культурой; сам же Шомбарт в своей книге «Deutscher Sozialismus» (1934) поддержал нацистскую политику изгнания евреев из германской экономической жизни. Тезис Шомбарта содержал в себе долю истины, но выводы его были преувеличены. Подобно попытке Макса Вебера приписать дух капитализма кальвинистской этике, при этом отбрасывая неудобные факты. Шомбарт игнорировал мощный мистический элемент иудаизма. Он, как и Вебер, отказывался признать, что там, где религиозные системы, включая иудаизм, были наиболее могущественными и авторитарными, коммерция не процветала. Еврейские бизнесмены, как и кальвинистские, добивались наибольших успехов тогда, когда покидали свою традиционную религиозную среду и устремлялись на свежие пастбища.

Но даже если евреи формировали лишь один из элементов, создававших современную экономическую систему, он, несомненно, был очень влиятельным. Они рационализировали некогда удобный, традиционный и… обскурантистский процесс. Они оказывали свое влияние по пяти главным направлениям. Во-первых, они знали толк в нововведениях. Прекрасный пример – фондовая биржа, которая является эффективным и рациональным способом приращения капитала и инвестирования его наиболее продуктивным образом. При этом отвергался традиционный подход, когда торговцы не делали различия между временным избытком товара на рынке и его, так сказать, фундаментальной ценностью. В 1733 году сэр Джон Барнард внес в парламенте при поддержке всех партий законопроект с целью сделать незаконной «недостойную практику игры с биржевыми акциями». «Универсальный словарь торговли и коммерции Постлетуэйта» (1757) клеймит «шарлатанов, именуемых биржевыми маклерами», а их деятельность называет «горем для общества», «позором нации». Многие из этих обвинений рассматриваются португальским евреем Жозефом де Пинто в его «Трактате о кредите и обращении» (1771). В целом же финансовые нововведения, пионерами которых явились евреи в XVIII веке и которые в то время вызвали столько критики, оказались приемлемыми в XIX.

Во-вторых, евреи оказались в первых рядах тех, кто отстаивал значение активной торговли. В этом вопросе также было много противодействия со стороны ревнителей традиций. Так, например, Даниэль Дефо в своем «Полном английском торговце» (1745 г., 5 издание) клеймит излишнее украшение окон как аморальное. «Словарь Постлетуэйта» следующим образом отзывается о «недавнем нововведении» – рекламе: «Сколь низким и недостойным ни считали всего несколько лет назад уважаемые представители торгового сословия обращение к публике при посредстве рекламы в газетах, в настоящее время она расценивается совершенно по-другому, и люди, пользующиеся в торговле высоким авторитетом, считают ее… наилучшим способом довести до сведения всего королевства, что они имеют предложить». Парижский указ 1761 года запрещал торговцам «бегать наперегонки в попытках найти покупателей» или «распространять рекламные листовки, привлекающие внимание к их товару»… Евреи же были среди пионеров демонстрации рекламы и продвижения товаров на рынок.

В-третьих, они стремились к максимально широкому рынку, так как понимали значение крупномасштабной экономики. Как и в Средние века, когда они занимались банковским и ссудным делом, теперь они также готовы были к невысокой норме прибыли в обмен на большой оборот. В соответствии с этой позицией они – и это был их четвертый важный вклад – боролись за снижение цен. А потому они всячески способствовали продвижению на широкий рынок дешевых товаров. В этом они не были одиноки. Сэр Джосия Чайлд в своем «Рассуждении о торговле» (1752 г., 4 издание) указывает: «Если мы намереваемся вести торговлю в мировом масштабе, то следует подражать голландцам, которые стараются убедить всех производителей товаров в необходимости служить всем рынкам и всем вкусам». Способность евреев сбивать цены вечно была причиной ярости и обвинений в том, что они либо жульничают, либо торгуют ворованными или конфискованными товарами. Фактически же речь шла еще об одном примере рационализации. Евреи были готовы к распродаже остатков. Они находили применение отходам. Они закупали более дешевое сырье, приобретали заменители, в том числе синтетические. Они продавали беднякам товары пониженного качества, так как бедняки ничего другого не могли себе позволить. Они претворяли в жизнь масштабную экономику, открывая универсальные магазины, где под одной крышей продавалось великое разнообразие товаров. Это бесило тех, кто по традиции занимался специализированной торговлей, особенно когда евреи привлекали покупателей, продавая некоторые товары «себе в убыток». И, самое главное: евреи больше всех занятых коммерцией были преданы принципу, что главным арбитром в торговле является покупатель и для процветания необходимо следовать его интересам, а не интересам гильдии. Покупатель всегда прав. Окончательный приговор выносит рынок. Эти аксиомы не обязательно были изобретены евреями или соблюдались исключительно ими, но евреи претворяли их в жизнь быстрее, чем большинство.

И, наконец, евреи очень серьезно относились к сбору и использованию данных коммерческого шпионажа. По мере того как рынок становился доминирующим фактором во всякого рода торговле и расширялся, превращаясь в ряд глобальных систем, информация приобретала первостепенное значение. Информированность стала важнейшим фактором, определяющим успех евреев в торговле и финансах. К началу Промышленной революции они управляли семейными торговыми сетями, раскинутыми по все расширяющейся территории, в течение чуть ли не двух тысячелетий. К тому же они всегда были большими любителями эпистолярного жанра. Из Леггорна, Праги, Вены, Франкфурта, Гамбурга, Амстердама, а позднее – из Бордо, Лондона, Нью-Йорка и Филадельфии они приводили в действие чувствительную и быстродействующую информационную систему, позволявшую им быстро откликаться на политические и военные события и на изменяющиеся требования регионального, национального и мирового рынков. Такие семьи, как Лопесы и Мендесы из Бордо, Карцересы из Гамбурга, Сассуны из Багдада, а также Перейры, Д’Акосты, Конельяно и Альгадибы, действовавшие на местах во многих городах, были среди наиболее информированных людей мира задолго до того, как Ротшильды основали свою собственную коммерческую диаспору. Традиционная, средневекового типа коммерция страдала от так называемого «физического заблуждения», что товары и предметы потребления имеют фиксированную и абсолютную стоимость. В действительности цена зависит от места и времени. Чем больше рынок, чем длиннее расстояния, тем больше разброс. Залог коммерческого успеха в том, чтобы доставить нужные товары в нужное место и в нужное время. И так было всегда, но в XVIII веке рост размеров и масштаба рынка придал этому определяющее значение. Тем самым повысилась важность принимаемых в бизнесе стратегических решений. Решения же, естественно, основываются на качестве информации, которой располагали в момент их приема. Именно здесь набирали очки еврейские сети связи.

Таким образом, благодаря совместному действию всех перечисленных выше факторов евреи внесли в создание современного капитализма вклад, совершенно не пропорциональный их численности. Он бы, конечно, сложился и без них. В ряде областей они занимали слабые позиции или вообще отсутствовали. Так, они играли весьма умеренную роль на ранних стадиях Промышленной революции в Англии. В некоторых же областях, например, в наращивании крупного капитала, они были очень сильны. В целом они привнесли в экономическую систему XVIII века мощный дух рационализации, веру в то, что имеющиеся способы вести дело никогда не бывают идеальными и могут (и должны) быть заменены на лучшие, более легкие, более дешевые и быстрые. В еврейской коммерции не было ничего мистического и бесчестного – всего лишь здравый смысл.

Процесс рационализации шел и в еврейском обществе, хотя поначалу неуверенно и боязливо. Парадокс состоит в том, что в одно и то же время гетто порождало коммерческие новации и религиозный консерватизм. В начале Нового времени евреев характеризовал удивительный дуализм. Они зачастую смотрели на внешний мир более ясными глазами, чем он сам; стоило же евреям обратить взор на себя, как он затуманивался. В XII веке Маймонид пытался соединить иудаизм со здравым смыслом. Попытка не увенчалась успехом и ушла в XIV веке в подполье. Гетто помогло ей там задержаться, укрепляя традиционную власть и отбивая охоту к размышлению. К тому же оно усугубляло тяжесть общественного неодобрения, поскольку еврей не мог покинуть гетто, не растеряв полностью своей веры. Но, разумеется, оно не могло полностью убить дух рационализации, ибо он был внутренне присущ иудаизму и галахическому методу. Даже в гетто иудаизм консервировал кафедократию как общество, управляемое образованными людьми. Там, где существуют ученые, возникают противоречия и циркулируют идеи.

Гетто были и местом хранения книг. Евреи повсюду организовывали свои типографии. Несмотря на частые налеты со стороны враждебно религиозных властей, им удавалось создать внушительные библиотеки. Один из членов семьи Оппенгеймеров, Давид, который был главным пражским раввином с 1702 по 1736 год, поставил себе задачу собрать все когда-либо отпечатанные еврейские книги. Унаследовав состояние своего дяди Самуила, он был весьма богатым человеком и отнюдь не радикалом. Христиане обвиняли его в злоупотреблении правом отлучения во имя обогащения. На практике ему приходилось держать свою библиотеку в Гамбурге, чтобы спасти ее от католической инквизиции в Богемии. Его собрание, образующее ныне основу библиотеки Hebraica в Оксфорде, некогда превосходило 7000 томов и1000 рукописей. Раввин Оппенгеймер получил в 1722 году предписание императора Карла VI, дающее ему право единоличного контроля над учебой евреев в Праге. Но сама библиотека, собиранию которой он посвятил свою жизнь, была неизбежно питательной средой, на которой взращивалась интеллектуальная подрывная деятельность.

Тем не менее, дух рационализма в иудейском мире развивался медленно, частично потому, что евреи с новыми идеями боялись бросить вызов традициям, а частично потому, что подобный вызов мог встретить сокрушительное неодобрение. Опыт свидетельствует, что самым эффективным способом изменить консервативный религиозный подход является исторический подход. Маймонид, наметив современную технику критической оценки Библии, никогда не пользовался историческими критериями как таковыми. Одна из его немногих интеллектуальных слабостей состояла в том, что он считал немессианскую историю «не имеющей практического смысла, пустой потерей времени». Его неодобрение было косвенной причиной того, что евреи так медленно возвращались к исторической литературе. Но в конечном итоге они все же вернулись к ней во второй половине XVI века. После пионерской, хотя и наивной, книги Ибн Верги Азария ден Росси (ок. 1511—1578 гг.) из Мантуи написал наконец в 1573 году настоящую книгу по истории евреев под названием «Меор Эйнаим» («Свет очей»). Используя нееврейские источники и критическую технику, разработанную христианами в эпоху Возрождения, он подверг писания мудрецов рациональному анализу. Его манера была извиняющейся и неуверенной, он явно не получал удовольствия от того, что указывал, где именно ошибались мудрые старцы. Однако, тем не менее, его работа, посвященная еврейскому календарю, разрушила традиционную базу мессианских вычислений и бросила тень сомнений на многое другое.

Работа Росси вызвала сильное неодобрение среди ортодоксально воспитанных евреев. Великий систематизатор Иосиф Каро, наиболее влиятельный ученый того времени, умер как раз тогда, когда собирался подписать приказ о сожжении книги. Раввин Иуда Лев, знаменитый Махарал из Праги, выдающаяся фигура следующего поколения, был столь же критически настроен по отношению к этой книге. Он считал, что предпринятые Росси скептические исследования талмудических легенд и еврейской истории подорвут власть и разрушат веру. По его мнению, Росси не удалось сделать выбор между двумя принципиально разными видами интеллектуального процесса: божественным и природным. Абсурдно использовать методы, пригодные для исследования природы, чтобы пытаться понять, как работает Божественное Провидение. В некотором смысле это был подкоп под Маймонида. Тем не менее, Махарал не был на самом деле никаким обскурантистом и иррационалистом, он допускал множественность направлений в иудаизме. Его оппозиция по отношению к Росси, чьей книгой еврейские студенты не могли пользоваться без специального разрешения раввинов, показывает, какое противодействие встречает любая интеллектуальная новация.

Сила ортодоксальности была самым драматическим образом продемонстрирована в трагической судьбе Баруха (или Бенедикта) де Спинозы из Амстердама (1632—1677). Спинозу обычно считают центральной фигурой в истории философии, каковой он, разумеется, и является. Но его значение в еврейской (и христианской) истории намного больше, а в некоторых оно, пожалуй, губительно, ибо он привел в движение цепь событий, до сих пор оказывающих на нас влияние. По рождению он был сыном беженца-сефарда, который стал преуспевающим голландским купцом. С точки зрения профессиональной он был ученым (возможно, учеником Манассии бен Израиля) и шлифовщиком оптических линз. С точки зрения темперамента он был меланхолик и аскет, внешне худощав и смугл, с длинными вьющимися волосами и большими темными блестящими глазами. Ел очень мало, в основном овсяную кашу с небольшим количеством масла или изюмом. «Невероятно, – писал его ранний биограф, лютеранский пастор Колерус, который жил в одном с ним доме, – каким малым количеством мяса и питья он удовлетворялся».

С точки зрения интеллектуальных корней Спиноза был последователем Маймонида. Однако похоже, что некоторые его взгляды на происхождение Пятикнижия коренятся в туманных намеках, встречающихся в работах старого рационалиста Авраама бен Ездры (1089—1164). Он рос не по годам развитым юношей в городе, который в то время (50-е годы XVII века) был, пожалуй, наиболее передовым в мире в интеллектуальном отношении. Довольно рано стал членом кружка свободомыслящих представителей различных религий: бывший иезуит Франциск ван ден Энден, бывший маррано Хуан де Прадо, печально известный школьный учитель Даниэль де Рибера, а также всяческие соципианцы, противники догмата троицы и антиклерикалы. Представитель следующего поколения, еврей Уриэль да Коста был не единожды, а дважды (!) исключен из амстердамской общины за то, что отрицал бессмертие души. В 1655 году, когда Спинозе было 23 года, в Амстердаме была издана запрещенная повсюду сенсационная книга бывшего кальвиниста Исаака Ла Пейрера «Praedamnitiae», и Спиноза, несомненно, читал ее. Ла Пейрер, без сомнения, не был атеистом, скорее, маррано-мессианистом, энтузиастом каббалы, частью волны, которая десятью годами позднее понесла Шаббетая Зеви к славе. Однако в своей работе он рассматривал Библию не как откровение, но как светскую историю и предмет критического изучения. И эта книга, по-видимому, укрепила в сознании Спинозы сомнения, порожденные Ибн Ездрой и Маймонидом. Во всяком случае, через год после ее выхода Спиноза и Де Прадо были вынуждены предстать перед еврейскими властями. Де Прадо покаялся. Спиноза же был публично отлучен.

Сохранился подлинный текст решения раввината, датированный 27 июля 1656 года, подписанный раввином Саулом Леви Мортейрой и другими. Он гласит: «Главы совета доводят до вашего сведения, что, зная давно о зловредных мнениях и действиях Баруха де Спинозы, они пытались отвратить его от зла различными средствами и обещаниями. Однако, не будучи способны найти никакого действенного средства и, напротив, получая каждодневно новую информацию о том, сколь мерзкую ересь он продолжает практиковать и поучать ей, а также о совершаемых им чудовищных актах, причем получая ее от многих заслуживающих доверия свидетелей, которые были приглашены и дали свои показания в присутствии упомянутого Спинозы, который был признан виновным; изучив все это в присутствии раввинов, совет постановил в соответствии с советом раввинов, что упомянутый Спиноза должен быть отлучен и исторгнут из народа Израиля».

Затем следует анафема и проклятие:

«По суждению ангелов и приговору святых, мы предаем анафеме, проклинаем и отлучаем Баруха де Спинозу… возглашаем ему анафему, как Иисус предал анафеме Иерихон, как Елисей проклял детей, и предаем его всем проклятиям, что записаны в книге Закона. Да будет он проклят днем и проклят ночью; проклят, когда ложится и когда встает, когда выходит и входит. Пусть Бог никогда более не простит и не признает его! Пусть гнев и немилость Господня жгут отныне этого человека, обрушивают на него все проклятия, записанные в книге Закона, и искоренят само имя его под небесами… Пусть же будут все предупреждены, что никто не должен общаться с ним словесно, либо письменно, либо оказывать ему какую-либо услугу, либо жить с ним под одной кровлей, либо приближаться к нему на расстояние менее четырех локтей, либо читать какой-либо документ, продиктованный им или написанный его рукой».

В ходе зачтения этого проклятия «время от времени раздавались пронзительные и протяжные звуки большого рога; огни, ярко светившие в начале церемонии, постепенно гасились поочередно, пока в конце не был загашен последний из них, символизируя прекращение духовной жизни отлучаемого человека, и собрание осталось в кромешной тьме».

После этого 24-летний Спиноза был изгнан из отцовского дома, а вскоре и из Амстердама. Он заявлял, что однажды ночью, когда он возвращался из театра, его пытались убить, и показывал плащ с дырой от кинжала. После смерти отца жадные сестры пытались лишить его наследства. Он обратился в суд, чтобы подтвердить свои права, но затем отказался от всех претензий, кроме одной, пожелав получить одну кровать со спальными принадлежностями. В конце концов он поселился в Гааге, где жил своим ремеслом оптика. У него была небольшая государственная пенсия плюс ежегодная рента, завещанная другом. Он отклонил все другие предложения помощи и отказался от места профессора в Гейдельберге. Он вел аскетичную жизнь бедного ученого, каким он мог бы стать, оставшись ортодоксом, и никогда не вступал в брак. Он был полной противоположностью представителям богемы, одевался весьма скромно и настаивал: «Не неряшливый и неопрятный вид делает нас мудрецами; скорее подчеркнутое безразличие к своему внешнему виду свидетельствует о состоянии духа, где нет места для подлинной мудрости, а наука наталкивается лишь на беспорядок». Он умер в возрасте 44 лет от одной из форм туберкулеза, и его имущество было столь незначительно, что его сестра Ребекка отказалась его принять.

Причины и сущность враждебных отношений между Спинозой и еврейскими властями ясны не полностью. Его обвиняли в том, что он отвергает существование ангелов, бессмертие души и божественное происхождение Торы. Но написанная им по-испански вскоре после герема апология его взглядов не сохранилась. Однако в 1670 году он анонимно издал свой «Tractatus theologico-politicus», в котором изложил свои принципы критики Библии, сущность своей неортодоксальности. Он утверждал, что при изучении Библии необходим научный подход – как и при изучении любого природного явления, причем он должен быть историческим. Начинать следует с изучения древнееврейского языка, затем переходить к текстуальному изучению и классификации всех книг Библии. Следующим этапом должно стать изучение исторического контекста: «жизни, поведения и побуждений автора каждой из книг, кем он был, каковы были обстоятельства и эпоха написания, для кого он писал и на каком языке… [затем] какова была история каждой книги: как она была первоначально воспринята, в чьи руки попала, сколько существовало ее вариантов, по чьей рекомендации была канонизирована и, наконец, каким образом все эти книги, ныне повсеместно почитаемые священными, были объединены в одно целое».

Продолжая свой анализ, Спиноза обсуждает, какие части Пятикнижия были на самом деле написаны Моисеем, рассматривает свиток Ездры, состав канона, источники книги Иова и Даниила, а также датировку как Библии в целом, так и ее составных частей. Фактически он почти полностью отвергает традиционный взгляд на источник и аутентичность Библии, добывая альтернативные объяснения из ее собственного, внутреннего материала. Таким образом, он инициирует процесс критики Библии, который в течение последующих 250 лет приведет к утрате внушенной людям веры в буквальную правдивость Библии и низведет ее до несовершенной исторической летописи. Его работа и влияние нанесли непоправимый ущерб самоуверенности и внутренней согласованности христианства. Одновременно они, как мы вскоре увидим, создали новые, долговременные и губительные проблемы для еврейского сообщества.

Спиноза дал первый яркий пример абсолютной разрушительной силы еврейского рационализма, вырвавшегося из ограничений традиционной общины. И при жизни и длительное время после смерти все основные религиозные структуры считали его атеистом. Его работы запрещались повсюду – и повсюду они выживали и переиздавались.

В 1671 году он направил письмо еврейскому лидеру Оробно де Кастро, где отрицал, что был атеистом, и отвергал обвинение в том, что «Tractatus» – антирелигиозная книга. Однако его «Этика», опубликованная уже после его смерти, показала, что он был пантеистом, причем бескомпромиссным. Как ни странным это может нам показаться, некоторые формы пантеизма явно считались в XVII веке совместимыми с иудаизмом. Каббала, считавшаяся в то время многими евреями приемлемой, содержала пантеистическую тенденцию; в Зохаре во многих местах высказывается предположение, что Бог есть все и все есть Бог. Через 20 лет после смерти Спинозы лондонский сефард раввин Давид Нието (1654—1728) столкнулся с серьезными неприятностями, издав на испанском языке книгу «О Божественном Провидении», в которой природа провозглашается слитной с Богом. С просьбой вынести свое заключение обратились к великому знатоку Талмуда из Амстердама Зеви Ашкенази, который заявил, что аргументы Нието не только приемлемы с позиций иудаизма, но и почти тривиальны с позиций многих еврейских мыслителей.

Однако беда Спинозы была в том, что он развил свой пантеизм до такой степени, что его было почти невозможно отличить от атеизма. Сам он настаивал на том, что, дескать, нигде не утверждает, будто материальный мир, как мы его ощущаем и воспринимаем, и есть Бог. В своей «Этике» он говорит: «Нам легко представить, что вся природа – это один индивидуум», поскольку один объект может быть частью большего, и так далее, до бесконечности. Но он не представляет себе Бога как личность. По его мнению, приписывать Богу такие категории, как «воля» или «интеллект», – все равно что попросить Сириус полаять исходя из того, что мы называем его Песьей Звездой. Фактически он сохраняет слово «Бог» просто в силу исторических привычек, сентиментов. Совмещая Бога со всей объективной реальностью, он вынужден соглашаться с атеистом, когда последний настаивает на том, что реальность нельзя разделить на части, одна из которых – Бог, а вторая – не-Бог, обе они протестуют против подобного противопоставления. Но если Бог не может быть отделен от чего-либо другого, то невозможно сказать, что Он «существует» – с точки зрения обычной логики, доступной восприятию простого человека. Спиноза говорил: «Бога не существует в том смысле, как мы всегда понимали это слово». Для большинства людей это – атеизм. Немецкий математик и философ Готфрид Вильгельм фон Лейбниц (1646—1716) хорошо знал Спинозу и, конечно, мог осознать, что тот имеет в виду по данному вопросу. Сам он был карьеристом, и его часто обвиняли в том, что из трусости он старается дистанцироваться от работы Спинозы, когда ее поливают грязью. Но он был абсолютно прав, когда суммировал позицию Спинозы в вопросах религии следующим образом: «Он действительно был атеистом в том отношении, что не признавал Провидения, которое вознаграждало бы или карало в соответствии с понятием справедливости».

Работа Спинозы демонстрирует одну гипертрофированную особенность еврейского духа, а именно его склонность не только все рационализировать, но и все интеллектуализировать. Он был одним из тех, кто верил в возможность разрешить все споры и конфликты мнений, а также достичь человеческого совершенства в результате логического процесса. Он считал, что проблемы этики могут быть разрешены подобно доказательству геометрических теорем. Тем самым он находился в русле традиций Маймонида, который утверждал, что к идеальному миру можно прийти через здравый смысл, и именно так наступит эпоха мессии. Но Маймонид считал, что для этого следует соблюдать Закон во всей его полноте и Высшей целесообразности, то есть опираясь на Откровение, через Тору. Спиноза же не верил в Откровение и хотел отбросить Тору за ненадобностью. Он считал, что результат может быть достигнут при помощи чистого разума.

Это привело его на позицию антигуманизма. Он пытался дать человеку, как он выражался, «все средства против эмоций». До какого-то момента это действительно привлекательно. Спиноза хотел преодолеть страсть. Он, надо сказать, всегда сам следовал тому, чему учил. Никогда в жизни он не приходил в ярость, как бы его ни провоцировали (а это случалось нередко), никогда не выходил из себя. Его характеризовали самодисциплина и героическое самоотречение. Весь грех – от невежества, утверждал он; к несчастьям, равно как и их причинам, следует относиться как к части общего мироустройства. Осознав это, человек становится неуязвим для печали, ненависти, желания отомстить. «Ненависть усиливается от встречной ненависти; с другой стороны, ее можно победить любовью. Ненависть, которая полностью уничтожена любовью, сама превращается в любовь; а потому любовь становится больше, если ей предшествовала ненависть». Но, согласно Спинозе, «любовь» есть вещь специфическая. Все предопределено. Он не верит в свободу воли, а потому плохи надежда и страх, равно как и покорность, и покаяние. «Тот, кто жалеет о содеянном, дважды жалок и немощен». На все, что случается, есть воля Божья. Мудрый человек стремится видеть мир с позиций Бога. Лишь по невежеству мы думаем, что способны изменить будущее. Осознав это, мы можем освободиться от страха; освободившись, мы размышляем не о смерти, а о жизни. Поняв себя и свои чувства, из которых удалена страсть, мы можем возлюбить Бога. Но это, конечно, не будет любовью одного существа к другому, ибо Бог не существо, а вообще все сущее; и любовь есть не страсть, но понимание. У Бога же, точнее у «Бога», нет ни страсти, ни удовольствия, ни боли; он ни к кому не питает ни любви, ни ненависти. А поэтому «тот, кто любит Бога, не должен ждать, что Бог в ответ возлюбит его». Или так: «Интеллектуальная любовь разума к Богу есть часть бесконечной любви, которую Бог питает к себе».