Текст книги "Популярная история евреев"

Автор книги: Пол Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 55 страниц)

Операции Джеймса в Париже с 1811 года ознаменовали расширение географии деятельности семьи. Третий брат, Соломон Майер, основал венский филиал дома в 1816 году, а четвертый, Карл Майер, – неаполитанский в 1821 году. Старший сын, Амшель Майер, руководил филиалом во Франкфурте после кончины патриарха в 1812 году. Эта сеть идеально подходила для новой финансовой эры мирного времени, которая началась в 1815 году. Сколачивание огромных сумм, необходимых, чтобы платить армиям, вызвало к жизни международную финансовую систему, основанную на ценных бумагах и кредите, и правительства быстро оценили возможность ее использования для различных целей. В течение десятилетия, 1815—1825 было выпущено в обращение больше ценных бумаг, чем за все предшествующее столетие, и Натан Ротшильд постепенно сменил Беринга в качестве главного банковского дома и первого финансового авторитета в Лондоне. Он не имел дел с хрупкими латиноамериканскими режимами, а предпочитал солидные европейские монархии – Австрию, Россию, Пруссию, известные как Священный Союз, и собрал для них огромную сумму в 1822 году. Через него проходили 7 из 26 займов, полученных зарубежными правительствами в Лондоне с 1818 по 1832 год и еще один – совместно с другими банкирами, то есть, на его долю приходилось 21 миллион фунтов, или 39% от всей суммы.

В Вене Ротшильды продавали боны для Габсбургов, давали советы Меттерниху и строили первую австрийскую железную дорогу. Первая французская железная дорога была построена парижским банком «Бр. Ротшильд», который финансировал последовательно Бурбонов, орлеанскую династию и бонапартистов, а также нового короля Бельгии. Во Франкфурте они обслуживали добрую дюжину немецких тронов. В Неаполе собирали деньги для местного правительства, Сардинии, Сицилии и папских областей. Суммарный капитал Ротшильдов неуклонно возрастал с 1,77 млн. фунтов в 1818 году до 4,3 млн. в 1828 году и 34,35 млн. в 1875 году, из которых Лондонский дом контролировал 6,9 млн. Расширение сети существенно повышало реальную финансовую мощь семьи. Они максимально использовали традиционную еврейскую тягу к сбору и передаче новостей. К середине столетия евреи уже начинали переориентироваться с банков на телеграфные агентства. Пауль Юлиус Рейтер (1816—1899), который был сначала Израелем Беером Иосафатом, оставил банк своего деда в Геттингене, чтобы основать в 1848 году крупнейшее в мире агентство новостей. Адольф Оппер, или как он называл себя Адольф Оппер де Бловиц (1825—1903), пользовался в качестве корреспондента «Таймс» лучшими в Европе сетями связи на базе частных телеграфных линий. Но ни одна газета никогда не обслуживалась важнейшими банковскими новостями лучше, чем Ротшильды. Еще в 1930-е годы они набирали своих курьеров в Фолкстоне; это были потомки тех моряков, которые перевозили во времена Ватерлоо на своих суденышках депеши через Ла-Манш.

В отличие от прежних придворных евреев, новая международная компания, созданная Ротшильдами, была неуязвимой для местных атак. В 1819 году, как будто для того, чтобы показать всю иллюзорность прав, только что обретенных евреями, во многих частях Германии начались антисемитские вспышки насилия. Эти бунты, которые прозвали «хеп-хеп» (то ли по боевому кличу крестоносцев, то ли по крикам погонщиков коз из Франконии), не обошлись без нападения на дом Ротшильдов во Франкфурте. И Ротшильды легко перенесли это событие, так же, как и аналогичное нападение во время революции 1848 года. Денег-то там не было! Были только бумаги, гулявшие по миру. Ротшильды завершили процесс, над которым евреи трудились веками, чтобы обезопасить свою законную собственность от насилия. Отныне их богатство оказалась вне досягаемости толпы (и почти вне досягаемости алчных монархов).

Натан Майер Ротшильд, финансовый гений, сколотивший состояние фирмы, скончался в 1836 году во Франкфурте буквально на свадьбе своего старшего сына Лионеля и Шарлотты, дочери его брата Карла, возглавлявшего отделение дома в Неаполе. Ротшильды почти всегда вступали в брак друг с другом, если они говорили о «женитьбе на стороне», то имели в виду не брак с неевреями, а за пределами семьи. Целью родственных браков было сохранить приданое внутри фирмы; впрочем, утверждали, что жены обычно приносят с собой то, от чего мужчины хотели бы избавиться, – например, акции южноамериканских железных дорог. Свадьбу Лионеля с Шарлоттой праздновали в старых семейных домах на Юденгассе, где все еще обитала 94-летняя прародительница семьи, урожденная Гудула Шнапперс, которая произвела на свет 19 детей; кстати, после этого дня она прожила еще десятилетие. Смерть Натана была событием большой важности. Почтовый голубь, отправленный в Лондон с сообщением о кончине, был подстрелен над Брайтоном; как утверждают, в письме была одна фраза (зашифрованная): «Он умер». Но его филиал и сердце фирмы «Н. М. Ротшильд» продолжали набирать силу, и это было естественно: Лондон был финансовым центром мира, а Ротшильды – его самой надежной опорой. В течение 16 лет, с 1860 по 1875 год, иностранные правительства получили из Лондона около 700 млн. фунтов. Из 50 банков, которые участвовали в этом, 10 были еврейскими, включая такие важные имена, как Гамбро, Сэмюэл Монтэгю и Гелберт Уэгг. Но Ротшильды играли из всех 50 самую большую (и разнообразную) роль.

Неизбежно такой финансовый пул приобретал и политическое влияние. Именно молодой Д’Израэли первым утверждал, что евреи и тори являются естественными союзниками, указывая, что судьбу жизненно важных выборов в Лондоне в июне 1841 и октябре 1843 годов решили голоса евреев; во-вторых, как он отмечал, Ротшильды сумели притащить евреев на выборы в субботу, чтобы обеспечить победу либералу, выступавшему в поддержку антихлебного закона. Глава семейства Лионель лично выиграл место от города в 1847 году (хотя и не мог занять свое место в парламенте до тех пор, пока не были сняты последние ограничения прав евреев в 1858 году), а лидер тори, лорд Джордж Бентинк так писал Дж. У. Крокеру о важности этого голосования: «Выбрав Лионеля Ротшильда одним из своих представителей, город Лондон так ясно выразил общественное мнение, что, как мне думается, партию, выступившую с антиеврейской инициативой, ничего хорошего не ожидает. Ситуация аналогична избранию О’Коннелла в графстве Клер или Уилберфорса в Йоркшире. При этом в Клере решился католический вопрос, в Йоркшире – проблема работорговли, а в Лондоне – еврейский вопрос».

Ротшильды, однако, были достаточно мудры, чтобы не форсировать решения ни этого вопроса, ни какого-либо иного. Они знали, что время – на их стороне, и готовы были ждать. Они терпеть не могли злоупотреблять своей финансовой мощью или даже демонстрировать ее. Коллективно Ротшильды всегда предпочитали мир, как и следовало ожидать. Филиалы в отдельности стремились поддерживать политику своих стран, в чем также был свой резон. В Британии, где, пожалуй, у них было больше всего возможностей при желании воспользоваться своим влиянием, они почти никогда не пытались подталкивать правительство, о чем свидетельствуют недавно обнаруженные документы. В моменты сомнений в области международных отношений они обычно запрашивали правительство, что бы им, по мнению министров, следовало предпринять. Так было, например, во время Египетского кризиса 1884 года.

В сущности, они проводили вполне английскую линию, как бы осуждая деньги как таковые (именуя их обычно «оловом») и вместе с тем используя их для укрепления своего социального положения. Они создали два роскошных «гетто»: одно – городское, другое – загородное. Городское возникло в нижнем углу Пикадилли, где площадь соединяется с Парк-Лейн. Этот процесс начал старый Натан в 1825 году, когда перебрался из помещения «над магазином» в доме № 2 (Гью-Корт) по Сент-Свитинс-Лейн и купил у вдовы банкира, госпожи Каутс, дом № 107 на Пикадилли. Его примеру следовали и другие члены семьи как в Англии, так и на континенте. Его сын Лионель построил в 1860 году дом № 148 на Пикадилли рядом с Эпсли-хаусом, устроив там лучший в Лондоне зал для балов. Освоение дома началось с замужества его дочери Эвелины, которая вышла за своего венского кузена Фердинанда; на свадьбе лично Д’Израэли предложил тост за здоровье невесты. Сам Фердинанд купил дом № 143 и тоже был обладателем знаменитого белого зала для балов. Соседний дом под номером 142 принадлежал его сестре Элис. Позади этих домов Леопольд де Ротшильд приобрел дом № 5 по Хэмилтон-Плейс. За углом, в доме № 1 по Симор-Плейс, проживал знаменитый дэнди Альфред де Ротшильд. Дом № 107, с которого все началось, достался по наследству Ханне Ротшильд, которая вышла за лорда Роузбери.

Что касается загородного дома, то старый Натан заплатил в 1835 году 20 000 фунтов за Ганнерсбери, вблизи Эктона. Но это был «фальстарт». По-настоящему сельское гетто началось с того, что его вдова купила дом возле Ментмора, в долине Эйлсбери, в Букингемшире. Постепенно все они устроились в этой части графства, прихватив и часть соседнего Гертфордшира. Барон Майер Ротшильд построил Ментмор Тауэрс по образцу Воллатона. Сэр Энтони де Ротшильд въехал в Астон Клинтон. В 1873 году Лионель купил Тринг в Хертфордшире за 250 000 фунтов. Ему принадлежало также имение в Халтоне площадью 1400 акров, позднее доставшееся Альфреду де Ротшильду. Потом появился еще и дом Леопольда де Ротшильда (Аскотт) в Уинге вблизи от Лейтон-Баззард. В 1870-х годах барон Фердинанд построил Уодсдон, в дополнение к домам в Лейтон-Баззард и Верхнем Вингендоне. Его сестре Элис принадлежал Эйтроп-Прайори. Таким вот образом Долина Эйлсбери стала «Страной Ротшильдов». Они владели там 30 000 акров земли и представляли этот район в парламенте с 1865 по 1923 год.

Сельской столицей был Тринг, где сын и наследник Лионеля Натан довел размеры владения до 15 000 акров. Он стал первым лордом Ротшильдом и лордом-лейтенантом Букингемшира. В лучших еврейских традициях он превратил Тринг в миниатюрную страну процветания. Он организовал снабжение окрестностей водой и электричеством, финансировал создание пожарной охраны, библиотеки, огородных наделов, медицинской службы и даже… собачьего кладбища; к услугам работавших у него были места отдыха, пенсионная схема, производственное обучение, защита от безработицы, обеды и вечеринки. Его хозяйственные работники и все население занимались племенным делом, лесоводством, конкурсами овец и экспериментами в области консервирования продуктов.

Отец лорда Ротшильда, Лионель, осуществлял надзор за использованием многих правительственных займов, которые шли, например, на помощь ирландским голодающим, Крымскую войну, приобретение акций Суэцкого канала. Они были очень близки с Д’Израэли, гораздо ближе, чем признавались, причем и в Сити и в общественной жизни. Он считался бескорыстным; по крайней мере, известно, что он предпочел упустить потенциальную прибыль в 2 миллиона фунтов, но зато не связываться со 100-миллионным займом для антисемитского русского правительства. Он был в прекрасных отношениях с Гладстоном и его секретарем по иностранным делам лордом Грэнвилем. Но прекрасно ладил и с тори. Он превратил лорда Рандольфа Черчилля из шумного защитника «еврейских интересов» в респектабельного филосемита. Содействовал трансформации и Э. Дж. Бальфура, сделав его, пожалуй, наиболее эффективным другом евреев среди британцев за все времена. Он был неофициальным представителем Сити со смерти отца (1879) и до собственной (1915). Рассказывая о нем, его внучатая племянница Мириам Ротшильд высказывает мнение, что в мире он, пожалуй, пользовался влиянием большим, чем любой другой еврей с древних времен. «Я хотел бы знать, – спрашивал риторически Ллойд-Джордж в своей речи в Лайм-Хаусе в 1909 году, – не является ли лорд Ротшильд диктатором нашей страны?» Ни в коем случае – он просто обладал невероятной властью. В 1915 году, когда он лежал на смертном одре в своем доме № 148 на Пикадилли, к нему пришел лорд Холдейн (временно возглавлявший Форин-офис) и попросил остановить некое нейтральное судно, которое везло в Германию золото. Он сказал: «Это совсем несложно» и нацарапал соответствующую инструкцию на оборотной стороне какого-то конверта.

Ротшильд был популярен потому, что его щедрые акты благотворительности были не только мудрыми и систематичными, но и эксцентричными. Вполне, скажем, могло случиться, что на детей, помахавших его карете, посыплется дождь блестящих полусоверенов. Его жена Эмма склонна была видеть в этом акте что-то «оскорбительно-равнодушное», но он отвечал, что у детей – иная точка зрения, и был прав: одна старушка из Тринга рассказывала Мириам Ротшильд, что запомнила такой случай на всю жизнь. Ротшильды нравились англичанам не столько потому, что у них была превосходная конюшня, сколько потому, что «они никогда не натягивали поводья». Простой народ ничего не имел против того, что шеф-повар леди Ротшильд, Гросстефен Сеньор, возможно, лучший в мире, платил только по счетам рыботорговца 5000 фунтов в год. Извозчикам Ист-Энда, услугами которых он пользовался, Ротшильд на каждое Рождество дарил по паре фазанов. Когда он умер, уличные торговцы повесили черный креп на свои тележки. Газета «Пэлл-Мэлл Газет» писала: «Жизни лорда Ротшильда Великобритания обязана тем, что избежала целого букета расовых предрассудков… которые отравили существование многим странам на протяжении жизни последнего поколения. Он был одновременно и Князем Израиля и англичанином, которым Англия была вправе гордиться».

Дизраэли первым осознал, что жизненная философия Ротшильда, который искренне радовался своим еврейским качествам, включая искусство делать деньги (и столь же радостно их тратить), достойна того, чтобы говорить о ней. В самом начале своей карьеры он пользовался гостеприимством в Ганнерсбери и как-то писал своей сестре Ханне (1843): «Наш старый друг – Элли заждалась меня и притащила такую здоровенную черепаху, какой мне бы ни за что не достать». Дизраэли считал, что Ротшильды представляют огромную ценность для еврейской нации, которую нужно использовать как только возможно. В 1844 году он опубликовал свой роман «Конингсби»; кстати, в том же году у Маркса, как мы увидим, сформировалось абсолютно неконструктивное отношение к «еврейскому вопросу». В этой книге в роли всевидящего ментора выступает еврейский супермен Сидония, которого Дизраэли откровенно списывал с Лионеля Ротшильда. Портрет весьма льстил оригиналу. Но, надо сказать, Дизраэли всегда стремился преувеличить мудрость и прозорливость Ротшильдов, равно как и окружать их деятельность покровом загадочности и драматизма. Именно он постарался сделать сенсацию из приобретения акций Суэцкого канала, принадлежавших хедиву, в 1876 году. И именно он несет ответственность за значительную часть абсурдной (но, по мнению Дизраэли, ценной и продуктивной) мифологии, окружавшей семью Ротшильдов.

Разумеется, Дизраэли легко бы признал, что изображение успеха Ротшильдов в виде волшебной сказки могло иметь успех лишь в такой стране, как Англия, с ее благоприятным политическим и социальным климатом. Начиная с 1826 года, когда были сняты все ограничения, евреи могли свободно въезжать в Британию откуда угодно. Натурализовавшись в стране, они оказывались в положении, которое лорд-канцлер Бругэм (Brougham) характеризовал следующим образом (1833): «Подданные Его Величества, исповедующие иудейскую религию, пользуются теми же правами, неприкосновенностью и привилегиями, что и другие подданные Его Величества, если только закон специально не оговаривает ущемления этих прав, неприкосновенности и привилегий». И подобные ограничения действительно существовали, причем евреи, как правило, узнавали о них на собственном опыте. Однако в случае, если появлялись подобные проблемы и вокруг них возникало волнение, то обычно парламент или иной орган высказывался в пользу равноправия евреев. В том же 1833 году евреи были допущены к юридической практике. Через 13 лет в их пользу был разрешен наконец вопрос о владении землей на правах фригольдера.

Более того, уже давно Британия была готова не только приветствовать и принимать евреев, но и оказывать им содействие за рубежом. Впервые это случилось в 1745 году, когда Мария-Терезия изгнала евреев из Праги; тогда ее союзник, Георг II, выразил по дипломатическим каналам свой протест. В 1814 году лорд Каслри, министр иностранных дел, дал своему посланнику, графу Клэнкарти, инструкцию «способствовать тому, чтобы в Германии повсеместно утвердилась система терпимости по отношению к лицам еврейского происхождения». Нет сомнения, что, заботясь особо о франкфуртской общине, он имел в виду судьбу Ротшильдов. Британия также помогала евреям на конгрессе в Э-Ла-Шанель.

Лорд Пальмерстон очень активно выступал на стороне евреев как из общеполитических соображений, так и в силу того, что его отчим, лорд Шафтсбери, твердо верил, что возвращение евреев в Иерусалим ускорит Второе Пришествие. Между 1827 и 1839 годами в основном благодаря усилиям англичан население Иерусалима выросло с 550 до 5500 человек, а во всей Палестине оно достигло 10 000 человек, ознаменовав начало реального возвращения евреев на Землю Обетованную. В 1838 году Пальмерстон впервые назначил западного вице-консула в Иерусалиме, У. Т. Янга, и поручил ему «обеспечить покровительство евреям». Двумя годами позднее он писал лорду Понсонби, британскому послу в Константинополе, давая ему указание оказывать давление на турок, чтобы они позволяли евреям из Европы возвращаться в Палестину. При этом следовало подчеркивать, что трудолюбивые переселенцы-евреи, при финансовой поддержке Ротшильдов, «будут постепенно увеличивать ресурсы Турецкой Империи и способствовать там прогрессу цивилизации». «Пальмерстон, – отмечал Шафтсбери, – был избран Богом в качестве носителя добра Его древнейшему народу»; письмо, адресованное Понсонби, явилось «прелюдией к действиям, противоположным декрету Кира».

Пальмерстон был также и орудием помощи состоятельным западным евреям, желающим прийти на помощь своим единоверцам. В феврале 1840 года убийство в Дамаске монаха-капуцина и его слуги внезапно и опасно оживило средневековые кровавые обвинения. Местные капуцины немедленно объявили, что эти двое были убиты евреями, которым требовалась кровь для подготовки к Пасхе. И турецкий губернатор и французский консул, на которого была официально возложена задача защиты христианской общины, поверили обвинению и организовали на его основе жесткое расследование. Еврей-парикмахер, Соломон Негрин, признался под пыткой и показал на других евреев. Двое из них умерли под пытками, третий обратился в ислам, чтобы избежать пыток, а другие дали показания, которые привели к новым арестам евреев. Кульминацией зверств явился захват 63 еврейских детей, которых собирались держать заложниками, пока их матери не покажут, где спрятана кровь.

Один из арестованных евреев был австрийским гражданином, и это привело к тому, что великие державы стали вплотную интересоваться этим делом. В Лондоне содействие Пальмерстона было инициировано сэром Мозесом Монтефьоре (1784—1885), президентом Палаты депутатов, представлявшим британских евреев. Монтефьоре, который сам родился в Леггорне, был одним из 12 «еврейских маклеров» в лондонском Сити; женившись на Джудит Коэн, он породнился с Натаном Ротшильдом, на которого он работал биржевым брокером. Он ушел из бизнеса в 1824 году, чтобы посвятить свою жизнь угнетенным евреям всей земли. Он был, по-видимому, последним из штадтланим, видных евреев, чье социальное положение позволяло им быть ходатаями перед правителями-угнетателями. Он был другом королевы Виктории, которая девочкой гостила у него в «морской резиденции» в Рэмсгейте, а позднее возвела его в рыцарское достоинство; возможно, именно ему она обязана своей явно выраженной юдофилией. С помощью Пальмерстона Монтефьоре организовал делегацию западных евреев, включая известного французского адвоката Адольфа Кремье (1796—1880), и отправился с визитом к правителю Сирии, Мохаммеду Али, в Александрию. Монтефьоре и его коллеги не только обеспечили освобождение арестованных евреев в августе 1840 года, но и добились того, что турецкий султан издал фирман, запрещающий обвинять евреев в ритуальном использовании крови и арестовывать их по подозрению в этом. За этой успешной миссией последовали многие другие, в которых Монтефьоре, проживший более ста лет, сотрудничал с Форин-Офис, помогая евреям – жертвам несправедливости. Но английское правительство, бывало, вмешивалось и по собственной инициативе: в 1854 году оно выступило в защиту швейцарских евреев; в 1856 – балканских, причем министерство иностранных дел так инструктировало своего эмиссара в Бухаресте: «Особое положение евреев отдает их под защиту цивилизованного мира». На Берлинском конгрессе в 1876 году Дизраэли боролся за религиозное равноправие.

Дизраэли, однако, никогда не ограничивался поддержкой требований евреев о справедливости. Он верил, что евреи, в силу своих достоинств и славного прошлого, заслуживают особого уважения, и со всей своей напористостью и изобретательностью работал в этом направлении. Он был взращен в христианских традициях, но его интерес к соплеменникам был подогрет большим путешествием по Средиземноморью и Святой Земле, которое он совершил в 1830—1831 годах. На него большое впечатление произвели достигнутые, несмотря ни на что, успехи сирийских евреев, этих Ротшильдов Востока, как он их называл. Значительную часть собранного здесь материала он использовал впоследствии в своих романах. Он отмечал, что паши предпочитали пользоваться услугами еврейских финансовых экспертов, тем более что в случае необходимости их было легко подвергнуть репрессиям. «Они писали свои финансовые документы на иврите, причем так неразборчиво, что они с трудом поддавались расшифровке», – писал он позднее, изобразив в «Танкреде» одного из этих финансистов под именем Адама Бессо. Больше всего он любил Иерусалим, и в том романе, опубликованном в 1847 году, он живо воспроизводит впечатления, полученные 15 годами ранее. Этот роман – его любимый; он удачно назвал его «художественным вариантом викторианской духовной автобиографии».

Дизраэли никогда не занимал оборонительную позицию, когда кто-то утверждал, что евреи не хуже прочих людей. Он считал, что они лучше, и говорил, что презирает «эту пагубную доктрину нашего времени о том, что люди от природы равны». Один современный историк считал, что в основе своей он – маррано, и в пользу этого анализа говорит многое. Он разбирает зарождение невежества, гордости и романтичности сефардов, которое переносит на евреев в целом. Самоуничижительное стремление ашкенази рассматривать страдания евреев в духе Библии как заслуженную кару за грехи ничего для него не значит. Он придерживается точки зрения сефардов, что Израиль, будучи сердцем человеческого тела, несправедливо сделали плечом, несущим гнет зла человечества. Будучи освобождены, таланты евреев воссияют так, что изумят мир. Они в массе своей талантливы от рождения. «Раса – это все, – говорит его супермен Сидония, – иной истины не существует».

Таким образом, Дизраэли занимался пропагандой изначального превосходства одних рас над другими задолго до того, как социальные дарвинисты сделали его модным, а Гитлер – печально известным. Как он писал про своего героя в «Контарини Флеминг», тот происходил «напрямую от одной из древнейших рас мира, четко ограниченной и незамутненной расы бедуинов, которые создали развитую цивилизацию в те времена, когда обитатели Англии бродили полуголыми по лесу и питались желудями». В «Конингсби» он пишет: «Сидония и его братья могли гордиться тем, чего были лишены саксы, греки и прочие кавказские нации – евреи были чистой расой». Эту привилегию евреи делили с арабами пустыни – «евреями-конниками». Дизраэли считал, что Моисей был «во всех отношениях человеком кавказской модели, почти столь же совершенным, как Адам, когда он был только что создан и помещен в Рай» («Танкред»). Он думал, что «упадок расы есть неизбежная необходимость, если только она не живет в пустыне и никогда не смешивает ни с кем свою кровь», как бедуины. Чистоту евреев спасли преследования, постоянное движение и миграция: «Арабы Моисея [т. е. евреи] – самая древняя, если не единственная, несмешанная кровь, что обитает в городах! Чистая раса первоклассной организации является аристократией по своей природе… Своей незамутненной кавказской структурой и гению великого законодателя, который ее сохранял, Сидония объяснял, что их давным-давно не поглотили иные, смешанные расы, которые их преследуют, но сами то и дело изнашиваются и исчезают, в то время, как их жертвы продолжают процветать во всей первобытной красе чисто азиатской породы» («Конингсби»). И в том же романе он подчеркивает: «Не спасают ни законы, ни физические мучения. Там, где смешанные расы преследователей исчезают, чистая преследуемая раса остается».

Как же быть в таком случае с христианством? Парадоксальный ум Дизраэли дает ответ и на этот вопрос. «Я, – любил он отмечать, – являюсь недостающей страницей между Старым Заветом и Новым». Он получает большое удовлетворение, обвиняя как христиан за то, что они не признают достоинств иудаизма, так и евреев – за то, что они не понимают, что христианство есть «законченный иудаизм». В своем предисловии 1849 года к «Конингсби» он утверждает: «Отстаивая суверенное право Церкви Христовой быть вечным восстановителем человека, автор считает, что пришло время, когда нужно попытаться воздать должное расе, что основала христианство». Евреи дали миру Моисея, Соломона и Христа, «величайшего законодателя, величайшего администратора и величайшего реформатора – какая еще раса из бывших или живущих могла бы породить такую троицу?» В равной степени абсурдным он считает и то, что евреи принимают «лишь первую часть религии евреев». В его бумагах в Хьюэндене сохранилась запись, сделанная около 1863 года: «Я считаю Церковь единственным уцелевшим еврейским институтом – другого я просто не знаю… Если бы не Церковь, то не знаю, кто бы знал о евреях. Церковь была основана евреями и сохраняла верность своим корням. Она оберегает их историю и литературу, храня их для всех… читая их вслух; благодаря ей в памяти живы общественные деятели евреев, а по миру распространяется их поэзия. Евреи всем обязаны Церкви… История евреев есть либо развитие, либо ничто».

Дизраэли считал нелогичным, чтобы тори препятствовали принятию закона, позволяющего практикующим евреям заседать в парламенте, поскольку вера сефардов в традицию, в иерархию власти, в необходимость того, чтобы религиозный дух пронизывал бы всю светскую жизнь, присуща в основном и тори. Он отмечает в своей «Жизни лорда Джона Бентинка», что при голосовании по Закону о евреях в 1847 году лишь четверо тори голосовали за него: он сам, Бентинк, Томас Беринг и Милнс Гэскел, и они «почти монополизировали ораторский талант на своей стороне Палаты». Именно выступление Бентинка по этому поводу в пользу прав евреев привело к тому, что он потерял пост лидера тори в Палате Общин. Результатом этого явился парадокс, который так любил Дизраэли: наказав Бентинка за выступление в пользу евреев, тори в конечном итоге получили Дизраэли в качестве своего лидера. И это, по мнению Дизраэли, было правильно: он верил в сочетание аристократии и меритократии (власть по рождению и власть по заслугам), а евреи были в высшей степени меритократами. Дизраэли не только с гордостью указывал на достижения общепризнанных евреев, он находил еврейский гений повсюду. Первые иезуиты были евреями. Лучшие маршалы Наполеона, Су и Массена (он называет его Маннассия) были евреи. Моцарт был еврей.

Филосемитская пропаганда Дизраэли на континенте Европы успеха бы не имела. Во всяком случае, евреи Европы не последовали бы за ним по причудливым тропам его воображения. Тем не менее, в начале XIX века образованными евреями была предпринята определенная попытка противостоять стремлению представить иудаизм пережитком средневекового мракобесия и заменить отталкивающий образ практикующего еврея, как его сформулировал Вольтер, исходя из Спинозы, интеллектуально привлекательным. Для первой задачи необходимо было нечто вроде моста между лучшими образцами раввинистской теологии и миром светской учености. Спиноза предполагал (а вслед за ним и те, кто находился под его влиянием), что чем ближе вы знакомитесь с иудаизмом, тем меньше вы с ним соглашаетесь. Мендельсон никогда не смог бы опровергнуть это распространенное впечатление – он просто был недостаточно сведущ в традиционной еврейской культуре. А у его более радикальных последователей и вовсе не было желания этим заниматься. Люди вроде Нафтали Герца Гомберга и Гартвина Уэсли, относясь положительно к изучению иврита, хотели бы покончить с традиционным еврейским образованием, забросить Тору и Талмуд и обратиться к своего рода естественной религии.

Но среди второго поколения маскилим были и такие, кто был одновременно просвещен и знающ в иудаизме, верен его кредо, но владел светской методологией. Исаак Маркус Йост (1793—1860), директор школы из Центральной Германии, написал 9-томную историю израильтян, которая стояла на полпути между традиционным иудейским и современным светским подходами. Будучи первой работой такого рода, она произвела впечатление на нееврейскую публику. Но еще важнее была деятельность настойчивого, трудолюбивого и изобретательного Леопольда Цунца (1794—1886), который посвятил всю свою долгую жизнь обновлению еврейского учения, модернизации его в «научном» духе.

Цунц и его друзья в посленаполеоновский период называли свою работу Wissenschaft des Judentums – Наукой иудаизма. Они начинали с большим шумом в 1819 году, сразу после того, как бунты «хеп-хеп» показали, сколь хрупким было принятие евреев даже в современно мыслящей Германии. Они основали Общество еврейской культуры и науки, целью которого являлось исследование природы иудаизма современными научными методами и демонстрация универсального характера еврейских знаний. У них имелся институт, где читались лекции по еврейской мысли и истории, и журнал. Они начинали с допущения, что некогда евреи сделали огромный вклад во всемирную культуру, но затем впали в узкий религиозный «антикварианизм». Однако еврейская мысль может вновь возродиться. «Евреи должны снова показать свой характер как смелые друзья, работающие во имя общечеловеческой задачи», – писал один из основателей движения, Иммануил Вольф, в первом номере их газеты «Цайтунг». «Они должны поднять себя и свои принципы на научный уровень… если некогда должна возникнуть некая связь, объединяющая человечество, то эта связь – наука, наука чистого разума».