Текст книги "Популярная история евреев"

Автор книги: Пол Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 55 страниц)

Дело Дрейфуса и обращение Герцля к сионизму свидетельствуют о важном этапе в еврейской истории. Это еще два фрагмента к той самой мозаике, и оба заслуживают того, чтобы рассмотреть их подробно. Вопервых, дело Дрейфуса. Оно и названные им черные эмоции привели к решительному завершению эпохи иллюзий, когда ассимилированные евреи Запада оптимистично считали, что процесс их восприятия европейским обществом идет полным ходом и скоро будет завершен. В 1871 году Гретц окончил XI, и последний, том своей «Истории еврейского народа» на почти триумфальной ноте: «Будучи счастливее всех своих предшественников, я заканчиваю свою историю с радостным ощущением того, что в цивилизованном мире еврейское племя нашло, наконец, не только справедливость и свободу, но и определенное признание. Отныне оно обладает неограниченной свободой развивать свои таланты не по чьей-то милости, а по праву, обретенному тысячекратным страданием».

Нигде не было это чувство растущей безопасности сильнее, чем во Франции, где евреи пожинали плоды освобождения, принесенного революцией 1789 года. Количественно их было немного. По иронии судьбы, поражение Франции в 1870 году, которое стоило ей Эльзас-Лотарингии, лишило ее и самой большой, но наименее популярной колонии эльзасских говорящих по-немецки евреев-ашкенази. Во время дела Дрейфуса во Франции насчитывалось всего не свыше 86 000 евреев – из общего населения страны около 40 миллионов. Община управлялась финансируемой правительством Центральной консисторией, подчинявшейся Министерству культов, которое устанавливало правила выбора раввинов, устанавливало размеры их жалованья и участвовало в его выплате. Таким образом, во Франции иудаизм обладал рядом черт государственной религии, да и вел себя в том же ключе. В иудаистском молитвеннике была такая молитва за Францию: «Всемогущий защитник Израиля и человечества, если из всех религий наша для Тебя дороже всех, ибо она – дело рук Твоих, то изо всех стран Франция – предмет Твоего предпочтения, ибо она наиболее Тебя достойна». Кончалась молитва словами: «Пусть же [Франция] не сохраняет этой монополии на терпимость и справедливость, монополии столь же унизительной для других стран, сколь славной для нее. Пусть она найдет много подражателей и так же, как она предлагает миру свои вкусы и свой язык, творения своей литературы и искусства, пусть она также предложит и свои принципы, которые, как совершенно очевидно, важнее и нужнее всего».

Когда Ж.–Х. Дрейфуса ставили Главным раввином Парижа в 1891 году, темой его проповеди были связи между «французским гением» и «основополагающим духом иудаизма», особенно «моральное родство между двумя нациями», причем французский народ «есть избранный народ нашего времени». Раввин Кан из Нима называл Французскую революцию «нашим бегством из Египта… нашей современной Пасхой». Раввин Герман из Реймса говорил, что Франция «избрана Им, чтобы определить судьбу человечества… чтобы распространить в мире великие и прекрасные идеи справедливости, равенства и братства, которые ранее были исключительным достоянием Израиля». Подобно реформированному иудаизму в Америке, французский иудаизм делал все, что в его власти, чтобы вписаться в местный религиозный ландшафт. Раввины одевались почти как католические священники. Они даже рассматривали вопрос о том, не следует ли проводить службы шабата… в воскресенье. У них были церемонии для детей, очень похожие на крещение и первое причастие. Цветы на гроб, тарелки для сбора пожертвований, визиты к смертному одру, пение, орган, службы – во всем примером служила католическая практика. По некоторым оценкам, в стране было всего с полтысячи истинных ортодоксальных евреев.

Евреи-миряне сочетали обычно сдержанную позицию с елейным патриотизмом. Они энергично боролись за обладание всеми блестящими побрякушками, которые возможно получить в условиях французского государства: длЛегион. «Будучи французами по стране проживания и ее институтам, – писал Леон Халеви, – все [французские евреи] должны стать таковыми и по обычаям, и по языку… для них имя еврея должно стать вспомогательным, а француза – основным». «Пусть не будет ни евреев, ни христиан, – писал Эрнест Кремье-Фуа, – за исключением часа молитвы для тех, кто молится!» Джеймс Дармштетер, поднявшийся до уровня директора Высшей художественной школы, настаивал (в порядке благодарности), что израильская и французская культуры по сути своей одно и то же. Французская революция выражала идеологию иудаизма, и эти два избранных народа с их глубокой верой в прогресс откроют мессианскую эру, которая приобретет форму «земного триумфа человеческой справедливости». Такие люди доказывали, что антисемитизм есть чуждое явление, импортированное немцами, которое может во Франции носить исключительно поверхностный характер.

Это, увы, имело далекое отношение к действительности. XIX век стал веком расцвета псевдонаучных расовых теорий, и французы сыграли в нем полноценную роль. Верно, что немецкие филологи, исследуя происхождение языков, первыми стали проводить различия между арийскими, или индоевропейскими народами, чьи корни – в санскрите, и семитскими народами, чьи корни – в древнееврейской группе языков. Но именно французы популяризировали эти идеи, смешивая при этом понятия языка и расы. В 1853 году французский дипломат граф Жозеф де Гобино (1816—1882) издал свой знаменитый «Очерк о неравенстве человеческих рас», где подчеркивал различие между арийским благородством и семитским (и латинским) вырождением. Книга стала учебником немецких антисемитов и оказала, в частности, огромное влияние на Рихарда Вагнера. Самоуверенный всезнайка Эрнст Ренан (1823—1892) сыграл такую же роль в отношении французов со своей книгой «Общая история и система сравнения семитских языков», которая завоевала в 1847 году премию Вольнэ, и в еще большей степени«Жизнью Иисуса» (1863), книгой, пользовавшейся самым большим успехом во Франции в XIX веке, которую читали с самодовольством антиклерикалы и с чувством вины – католики. Он верил, что «семитская раса по сравнению с индоевропейской представляет более низкий уровень человеческой природы»; его портрет Иисуса, героя-гуманиста, полон драматизма именно потому, что «свободен почти от всех недостатков его расы… чьей характерной особенностью является, конечно, безграничная деликатность». Теория Ренана о еврейской расовой неполноценности была успешно соединена с теорией Туссенеля относительно еврейских финансовых махинаций Эдуардом Дрюмоном, результатом чего явилась его увесистая книга в двух томах «La France juive» (1886, «Еврейская Франция»), блестяще написанное и сохраняющее внешнее правдоподобие, в своем духе выдающееся антисемитское исследование. В течение короткого периода времени оно выдержало свыше сотни переизданий и позволило ему основать Антисемитскую лигу и грязный ежедневный листок «Ла Либр Пароль» (1889).

Таким образом, первый слой французского антисемитизма – псевдонаука. Второй – зависть. Если евреи так неполноценны с расовой точки зрения, то почему они так удачливы? Потому что они обманывают и устраивают заговоры. Дети крупной еврейской буржуазии вечно забирают все призы. Через годы Жюльен Бенда напишет: «Триумф братьев Бенда на Большом конкурсе, как мне представляется, был одним из главных источников антисемитизма, бремя которого нам пришлось нести через пятнадцать лет. Понимали евреи это или нет, но подобный успех воспринимался остальными жителями Франции как акт насилия». Умнейшие братья Рейнах, юрист и политик Жозеф (1856—1921), археолог Соломон (1858—1932) и классицист Теодор (1860—1928) образовали трио призеров-вундеркиндов. Они неизменно побеждали французов в их собственной культурно-академической игре. Затем в 1892 году разразился панамский скандал, когда открылся целый клубок финансовых манипуляций и жульничества, причем в центре всего этого оказался их дядюшка барон Жан де Рейнах. Его загадочная смерть (или самоубийство?) подлила еще масла в огонь на радость антисемитам-злопыхателям, дав им новую пищу для сплетен. Два предыдущих крупных скандала с участием евреев (с Юнион Женераль в 1882 году и Комптуар д’Эскомпт в 1889 году) также играли роль примеров, как бы подкрепляющих теорию финансовых заговоров, изложенную в книге Дрюмона, и позволяющих «журналистам-расследователям» из «Либр Пароль» вылезать чуть ли не каждый день с новой антиеврейской историей. После Лондона Париж был центром европейских финансов, причем на перекличке его банкиров звучали бы сплошь еврейские фамилии: Дойч, Бамберже, Гейне, Липпман, Перейра, Эфрусси, Штерн, Бишофсгейм, Гирш и Рейнах (конечно).

Существовал еще и третий слой французского антисемитизма – клерикальный. Официальная римско-католическая церковная иерархия пребывала в последней четверти XIX века в довольно сложном положении, не вылезая из бесконечных склок с французскими властями. Она слабо контролировала свое духовенство, а еще слабее – религиозные ордена, в особенности орден Успения («ассумпционисты»), который папская власть выбрала и поддерживала с тем, чтобы «расхристианизировать Францию», организуя массовые паломничества в Рим и новые центры чуда, например, Лурд. Орден был основан в 1847 году и был первой организацией такого рода, которая бы пользовалась методами крупного бизнеса для религиозного возрождения. Они арендовали специальные поезда, чтобы собрать толпы людей. Они основали процветающее издательство Бон-Пресс и массовую ежедневную газету «Круа» (1883). Подобно своим предшественникам, монахам-доминиканцам и францисканцам, которых они напоминали в некоторых отношениях, они тоже нуждались в образе врага. И они задействовали три таких образа, причем взаимосвязанных: протестанты, франкмасоны и евреи. Ультракатолическая теория масонского заговора была намного старше «научного» антисемитизма, восходя во Франции как минимум к 1789 году. Многое из масонских знаний и ритуалов можно привязать к еврейской каббале, что и было сделано в десятках католических памфлетов и книг. И, поскольку ассумпционисты верили в то, что многие протестанты являются скрытыми евреями и марранос с XVI столетия, было совсем не трудно связать их всех узлом сатанинской троицы. Когда в 1882 году произошел крах католической банковской структуры Юнион Женераль, ассумпционисты объявили это результатом заговора. На следующий год они основали свою газету для борьбы с этим заговором, а годом позднее их покровитель Лев XIII официально заклеймил масонство как дело рук дьявола. «Круа» заявила, что посвящает себя борьбе «с этим трио ненависти… которое включает в себя, во-первых, протестантство, желающее уничтожить католицизм, душу Франции; иудаизм, который хочет завладеть национальным богатством, телом Франции; и масонство, природный компонент того и другого, который желает одновременно погубить тело и душу Франции!»

На фоне этой кампании организованной ненависти и клеветы события 1881 года в России и их последствия нанесли смертельный удар по стабилизации положения французских евреев, наглядно показав простым французам, особенно в Париже, что «еврейский вопрос»-таки существует. На протяжении жизни одного поколения Франция приняла 120 000 беженцев-евреев, что более чем удвоило количество евреев в стране. В первую очередь это были бедные ашкенази, достаточно сильно напоминавшие карикатурные изображения евреев, с которыми носились Дрюмон и «Круа». К тому же они соединились с неиссякающим потоком евреев из эльзасской общины, которые не могли примириться с немецкой оккупацией. В их число входила и семья Дрейфуса, прибывшая в Париж в 1871 году, но сохранила деловые связи с домом Мюльхаус. Они были неистовыми патриотами Франции, почти фанатиками. Поступить на службу во французскую армию Альфред Дрейфус мечтал с детства. Для него было предметом огромной гордости, что после запоздалой реорганизации генерального штаба с целью расширения его социальной базы он оказался первым евреем, кто был избран для работы там. Правда, положение патриотически настроенных евреев из Эльзаса было несколько комичным. Как и все, у кого были малейшие связи с Германией, они находились под подозрением во Франции 1890-х годов, параноидальной стране, которая продолжала страдать от поражения и территориальных потерь, жаждала отомстить и вернуть себе потерянные области, и в то же время боялась нового нападения Германии. В январе 1894 года Франция подписала первое секретное военное соглашение со своим новым союзником в борьбе против Германии, царской Россией. Это сделало евреев еще более подозреваемыми в глазах французов, поскольку было известно, что они больше всего на свете ненавидят царский режим. Что только не пытались предпринять французские евреи! Во всех парижских синагогах устраивали молебны по случаю дня рождения Александра III, главного антисемита из всех царей. Но ничего не помогало. На каждый патриотический жест евреев антисемиты реагировали с невыразимым цинизмом: «Вот как, серьезно?»

В июле 1894 года игрок и транжира майор граф Вальсин-Эстергази, в то время – командир 74 пехотного полка, предложил свои услуги германскому посольству. В следующем месяце он передал охраннику посольства письмо («бордеро») с перечнем документов, которые он намеревался продать. 26 сентября оно попало к майору Юберу Анри из «Статистического отдела» генштаба (под этим названием скрывалась контрразведка). Несмотря на реорганизацию, генштаб был просто болотом некомпетентности, и хуже всех был этот самый Статистический отдел. У него не существовало практически никакой системы делопроизводства и регистрации документов. Он постоянно фабриковал «липовые» документы, не регистрируя их, после чего зачастую бумаги фальшивые путали с подлинными. Однажды этот отдел продал комуто старый сейф, и новый владелец обнаружил в нем совершенно секретные документы. Это было вполне типично. Будь у этого отдела хоть какой-то минимум профессионализма, дела Дрейфуса вообще бы не было, потому что Эстергази был феноменально неквалифицированным шпионом. Все содержание бордеро указывало именно на него. Практически ничего не говорило, что источник находится в генштабе. Некоторые моменты просто исключали капитана Дрейфуса. Но во главе отдела стоял полковник Жан-Конрад Сандгер, тоже из Эльзаса, но германофоб и антисемит, принявший католичество. Когда другой антисемит, майор Анри, назвал фамилию Дрейфуса, полковник Сандгер хлопнул себя по лбу и воскликнул: «Почему я об этом не подумал!»

Тем не менее, какого-то военного заговора против Дрейфуса не существовало, все действовали добросовестно. Единственным исключением был майор Анри, который фабриковал улики против Дрейфуса. Кампания была развернута Дрюмоном и ассумпционистами. Именно «Либр Пароль» первая сообщила, что офицер-еврей тайно арестован за измену. Задолго до суда, еще 9 ноября 1894 года, газета объявила, что у этой «измены» – «еврейский след». К охоте на ведьм присоединилась и «Круа». Расстроенные лидеры еврейской общины, в том числе пять армейских генералов, попытались замять дело. Когда Дрейфус был осужден и отправлен на остров Дьявола, они примирились с его виной, очень ее стыдились и хотели бы, чтобы все это быстрее забылось. Семья Дрейфуса была убеждена, что он невиновен. Но они пользовались услугами осторожных адвокатов, которые работали без шума, потихоньку собирали свидетельства и надеялись на помилование – типичная и традиционная реакция евреев на несправедливость.

Однако Герцль был не единственным евреем, который пришел в ярость и стал действовать. Другим был Бернар Лазар (1865—1903), чье настоящее имя было Барух Хагани, молодой писатель-символист из Нима. Он верил в полную ассимиляцию, и его можно было бы считать анархистом. В этот раз его впервые по-настоящему задел еврейский вопрос. Он стал наводить справки, но встретил ледяное отношение семьи Дрейфуса. Его возмутило отсутствие реакции среди евреев. «Что за мерзкая привычка, – писал он, – оставшаяся от прежних преследований: получать удары и не протестовать, гнуть спину в ожидании того, что гроза пройдет, и притворяться мертвым в надежде, что молния не ударит». Его собственное расследование убедило его, что Дрейфус – невинная жертва ложного обвинения. В конце 1896 года он издал (в Брюсселе) памфлет «Юридическая ошибка: правда о деле Дрейфуса». В нем впервые с еврейской стороны ставился вопрос об антисемитизме: «Он был арестован, потому что еврей; он был осужден, потому что еврей, и по той же причине в его пользу не слышно было голосов ни справедливости, ни правды». Согласно Лазару, Дрейфус был типичным еврейским мучеником:

«Он воплощает в себе не только многовековые страдания народа мучеников, но и его нынешнюю агонию. В его лице я вижу евреев, томящихся в русских тюрьмах… румынских евреев, лишенных прав человека, евреев Галиции, которых заставляют голодать финансовые компании и грабят крестьяне-фанатики, подстрекаемые священниками… алжирских евреев, избитых и обворованных несчастных иммигрантов, умирающих от голода в гетто Нью-Йорка и Лондона, всех тех, кого отчаяние заставляет искать пристанища в дальних уголках населенного мира, где они надеются найти, наконец, справедливость, которую лучшие из них провозглашали для всего человечества».

Лазар не ограничился этим памфлетом. Он умолял видных евреев заняться этим делом и добиваться его пересмотра. У него появился честный и сильный сторонник: Жозеф Рейнах, крупный еврейский адвокат. Это качнуло весы настроений еврейской общины – дело начинало становиться серьезным. К нему примкнуло много еврейской молодежи, в том числе и Марсель Пруст. «Я был первым дрейфусаром, – писал он впоследствии, – потому что это я пошел просить подписи у Анатоля Франса». Это была «петиция интеллектуалов», вокруг которой постарались сплотить выдающихся писателей. Попытка оказалась успешной в том смысле, что она заинтересовала и радикалов-неевреев. Среди них был и Эмиль Золя, в то время самый популярный писатель Франции. Он разобрался в деле, написал огромную статью в защиту Дрейфуса и отдал ее растущему политику Жоржу Клемансо, который издавал либеральную газету «Орор». Именно Клемансо принадлежала идея напечатать ее на первой полосе (13 января 1898 года) под заголовком: «Я обвиняю!» И тут дело Дрейфуса развернулось по-настоящему. Через четыре дня начались антисемитские бунты в Нанте, которые затем охватили Нанси, Ренн, Бордо, Турньон, Монпелье, Марсель, Тулузу, Анжер, Гавр, Орлеан и многие другие города. Во Франции, правда, все ограничилось тем, что студенты и шпана били витрины в еврейских магазинах; в Алжире же волнения продолжались четыре дня, в течение которых был разогнан весь еврейский квартал. Никто из зачинщиков арестован не был.

Именно такого поворота событий опасался еврейский истэблишмент в случае «раскрутки» дела Дрейфуса. Но теперь уже ничто не могло остановить поляризации. Армия, которую попросили признать ошибку, отказалась и сомкнула ряды. Когда один из военных, майор Пикар, обнаружил свидетельство, указывающее на Эстергази, то именно Пикара арестовали и бросили в тюрьму. Золя отдали под суд, и ему пришлось покинуть страну. В 1898 году дрейфусары сформировали общенациональную организацию, Лигу прав человека, чтобы добиться освобождения Дрейфуса. Антидрейфусары, во главе которых стоял писатель Шарль Морра, ответили Лигой французского отечества, «чтобы защитить честь армии и Франции». Лазар дрался на дуэли с Дрюмоном (ранен никто не был); всего по этому поводу состоялось не менее тридцати двух дуэлей, один еврей был убит. В палате депутатов в январе 1898 года произошла массовая потасовка, когда на трибуне стоял Жан Жорес, а снаружи бушевала толпа. Дипломат Поль Камбон жаловался по возвращении из Парижа в Константинополь: «Что бы вы ни сказали или сделали, вас будут оценивать лишь с точки зрения того, друг вы или враг евреев или армии».

Дело Дрейфуса сотрясало Францию в течение десяти лет. Оно стало важным событием не только в истории евреев, но и во французской, да и, без сомнения, в европейской истории. Здесь впервые проявил себя класс интеллектуалов – как раз появилось слово «интеллигенция» – в качестве мощной силы в европейской общественной жизни, в чьей среде эмансипированные евреи стали важным, иногда доминирующим, элементом. Встал новый вопрос, и не только во Франции: кто контролирует нашу культуру? Французский пролетариат стоял в стороне от событий. Толпа состояла из студентов и мелкой буржуазии. «Мне приходится признать, – говорил Клемансо, – что рабочий класс не проявляет никакого интереса к данному вопросу». Но для образованных слоев этот вопрос стал жизненно важным. На карикатуре Карон д’Аша изображена столовая, где вся мебель разгромлена, а гости катаются по полу: «Кто-то упомянул Это». Парижское общество, как аристократическое, так и буржуазное, разделилось на два лагеря. Битва между ними была неоднократно описана в «Жане Сантейле» Пруста, «Истине» Золя, «Острове пингвинов» и «Господине Бержере из Парижа» Анатоля Франса, в пьесах Лаведана и Доннэ, Шарля Морра, Роже Мартена дю Гара, Шарля Пеги и Жана Баруа. Аристократический квартал Фобург, возглавляемый герцогами де Бризак, Ларош-Фуко и Люйн, а также герцогиней д’Юзес, в подавляющем большинстве стоял на стороне антидрейфусаров; к ним присоединялись и многие писатели, такие как Поль Валери и Морис Барр; великий художник Эдгар Дега обнаружил, что перессорился со всеми своими еврейскими друзьями. Анализ состава сторонников Лиги французского отечества (1899) показал, что среди них свыше 70% составляли высокообразованные лица, а именно (в порядке убывания доли) студенты, юристы, врачи, преподаватели вузов, художники и писатели; в их число входили 87 членов Коллеж де Франс и института, 26 из 40 членов Французской академии. Социальным штабом антидрейфусаров был салон графини де Мартель, с которого Пруст списал свой салон мадам Сван («В поисках утраченного времени»). Все они серьезно верили в мифическую тайную организацию евреев, франкмасонов и атеистов, которую они называли «Синдикат». Князь де Полиньяк любил спрашивать у Пруста: «Ну, что поделывает сейчас добрый старый Синдикат, а?»

На стороне Дрейфуса был салон мадам Женевьевы Страус, которая была прототипом герцогини де Жермант в романе Пруста. Родом из семьи Халеви, наиболее выдающейся еврейско-протестантской семьи крупной буржуазии, со связями в кругах художников изобразительного искусства, музыки и слова, она использовала свой салон для организации петиций видных интеллектуалов. Его героем был Рейнах, возглавлявший кампанию в защиту Дрейфуса. У него был, писал Леон Додэ, «голос как будто из дерева и кожи и привычка перескакивать со стула на стул, преследуя декольтированных дам с галантностью самовлюбленной гориллы». Впрочем, Додэ был человеком предубежденным. Пруст выражался более сдержанно: «Он был комичен, но приятен, хотя нам и приходилось делать вид, что он – реинкарнация Цицерона». Другая хозяйка дрейфусаров, мадам де Сент-Винтор, была известна как «Наша проверяющая». Третья, мадам Менар-Дорьен (прототип мадам Фердурен у Пруста) держала крайне левый салон на Рю де ла Фезандери, известный как «Бастион дрейфусизма»; именно там зародилась филосемитская теория (также мифическая) клерикально-военного заговора. Некоторые хозяйки салонов, вроде мадам Одернон, с удовольствием принимали у себя обе фракции и наблюдали их перепалки. Будучи спрошена одним из своих гостей, который налагал запрет на ее дрейфусаров: «Ну, и что Вы там поделываете со своими евреями?», она отвечала: «Я их сохраняю».

Впрочем, за светским лоском просматривались проблемы вполне реальные, а для евреев – предельно трагические. Дело Дрейфуса было классическим примером того, как сравнительно простую проблему несправедливости начинают эксплуатировать экстремисты с обеих сторон. Дрюмон и ассумпционисты приветствовали осуждение Дрейфуса и использовали его как предлог для того, чтобы развернуть кампанию против евреев. Молодые интеллектуалы-евреи и растущая группа их радикальных сторонников начала с того, что требовала справедливости, а кончила попыткой добиться полной победы и отмщения. При этом они самым прискорбным образом демонстрировали врагам интеллектуальную мощь евреев и филосемитов. В начале дела Дрейфуса в руках у антисемитов, как всегда в прошлом, были все сильные карты, особенно в мире печатного слова. По иронии судьбы, мерзкий антисемитизм Дрюмона оказался легально возможным благодаря либеральному закону о прессе 1881 года, который отменял запрет на критику религиозных групп и был направлен на то, чтобы открыть католическую церковь для журналистских расследований. Свобода печати, по крайней мере, вначале, была направлена против еврейских интересов (то же самое происходило позднее при Веймарской республике). До дела Дрейфуса единственной еврейской попыткой дать ответ «Либр Пароль» был журнал «Фрэ Пароль» (1893), крайне неудачный. Поначалу пресса была преимущественно настроена антидрейфусарски, поскольку вместе с антисемитскими газетами с тиражом 200—300 тысяч экземпляров в защиту существующего строя выступали такие популярные газеты, как «Пти-Журналь» (1 100 000), «Пти-Паризьен» (750 000) и «Журналь» (500 000).

С 1897 года с учреждением газет вроде «Орор» и женской «Фронды» евреи и их союзники стали давать отпор. Разумеется, на их стороне было неоценимое преимущество правого дела. И, надо отметить, они начинали использовать его все лучше и лучше. В первый раз евреи-миряне работали вместе как класс, чтобы отстоять свою точку зрения. Они использовали такие новые средства, как фотография и кинематограф. Были сделаны фотоснимки алжирского погрома. Уже в 1899 году пионер кино Жорж Мелье снял 11 коротких киносюжетов по делу; их публичная демонстрация неизменно приводила к потасовкам среди публики. Постепенно дрейфусары стали выправлять баланс в средствах массовой информации в свою пользу, в их сторону стали склоняться ранее нейтральные газеты и журналы. За пределами Франции общественное мнение практически везде было на их стороне. Внутри Франции их политическое влияние усиливалось по мере того, как усиливалась мощь масс-медиа. К тому же им на руку играли некоторые фатальные обстоятельства. Самым важным из них, если не решающим, оказалась скоропостижная кончина президента Феликса Фора 16 февраля 1899 года. Фор был ярым антидрейфусаром. У него произошло кровоизлияние в мозг, когда он находился в объятиях своей нагой любовницы мадам Штейнгейль и потерял сознание, мертвой хваткой вцепившись в ее волосы; на ее испуганные крики прибежал персонал, которому пришлось взламывать запертую дверь кабинета.

После этого фронт антидрейфусаров дрогнул. Дрейфуса вернули с острова Дьявола, поседевшего, больного малярией и с затрудненной речью. Его повторно судили, снова вынесли обвинительный приговор и предложили помилование, которое он принял под нажимом семьи и старого еврейского истэблишмента. Те, кому дело Дрейфуса было выгодно, вроде радикальных политиков типа Клемансо, новых интеллектуалов, как евреев, так и неевреев, пришли в ярость. «Мы были готовы умереть за Дрейфуса, – гневно писал Шарль Пеги, но сам Дрейфус – нет». А почему он был должен? Он, по-видимому, осознал, подобно многим евреям старшего поколения, что упорствовать – значит способствовать усилению, укреплению и, в конце концов, организационному оформлению антисемитизма во Франции. Согласно Леону Додэ, он говорил своим фанатичным сторонникам: «Я ни минуты не был спокоен, вернувшись с острова Дьявола». Или: «Заткнитесь все, не то я возьму и признаюсь». И иногда добавлял с еврейским юмором: «Вы же знаете, что дыма без огня не бывает». Однако к этому времени печатное слово в союзе с левыми радикалами вышло из-под контроля. Этот союз рвался к отмщению и полной победе. И он их добился. Ассумпционистов вышвырнули из Франции. Левые одержали решительную победу на выборах 1906 года. Дрейфуса реабилитировали и произвели в генералы. Пикар вырос до военного министра. Государство, находившееся теперь в руках дрейфусаров, повело сокрушительную кампанию против церкви. Таким образом, экстремисты победили дважды: организовав дело и выиграв его.

Но за все приходится платить, и в конечном итоге евреи заплатили. Антисемитизм консолидировался и оформился. После войны 1914—1918 годов Лига Шарля Морраса превратилась в профашистское антисемитское движение, ставшее одним из самых мерзких элементов режима Виши (1941—1944) и помогавшее, как мы увидим, посылать на смерть сотни тысяч евреев, французских и беженцев. Победа дрейфусаров запечатлелась в сознании многих французов как неопровержимое свидетельство существования еврейского заговора. Никто не смел сказать, что нет такого заговора, во всяком случае, никто из евреев. Жозеф Рейнах, который не только отстоял своего клиента, но и написал полную историю дела, показал в шестом, последнем, томе, сколь сильно он опасался эксцессов своих собственных сторонников и порицал их. У них не было какого-то главного вдохновителя. Ближе всех к этому стоял, пожалуй, Люсьен Герр, библиотекарь элитарной Эколь Нормаль Суперьер, но он был центром протестантского, а не еврейского кружка. Однако демонстрация еврейской интеллектуальной мощи, которую обеспечило это дело, легкость, с которой писатели-евреи теперь разгуливали по французской интеллектуальной сцене, тот факт, что девять десятых огромной библиотеки, скопившейся вокруг дела, вышло из-под пера дрейфусаров, – все это беспокоило французов, которые, в общемто, симпатизировали еврейской позиции. В журнальной публикации протестантского писателя Андре Жида от 24 января 1914 года, посвященной его другу Леону Блюму, лидеру молодых дрейфусаров-евреев и позднее премьер-министру, есть важный отрывок: «Его очевидная решимость всегда отдавать предпочтение евреям и ими интересоваться… проистекает прежде всего из того факта, что Блюм считает расу евреев высшей, призванной доминировать, после того, как она долго была в подчиненном положении, и считает своей обязанностью отдавать все силы ее триумфу… Пришло время, считает он, когда наступила эпоха евреев, и теперь важно осознать и установить их превосходство во всех категориях, во всех направлениях и всех видах искусства, знания и производства».

Затем Жид высказывает свои соображения, что евреи, как он считает, захватили французскую культуру; почему бы евреям не писать на другом языке – почему они должны писать по-французски? «Сегодня во Франции существует еврейская литература, которая не является французской… Какое значение для меня может иметь проблема обогащения литературы моей страны, если оно происходит в ущерб ее важности? Было бы намного лучше, если бы у француза не хватало сил, чтобы исчезнуть, вместо того, чтобы дать кому-то неотесанному играть роль вместо него и от его имени».