Текст книги "За пределами желания. Мендельсон"

Автор книги: Пьер Ла Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Авраам Мендельсон усмехнулся:

   – Ничего подобного. На этот раздело не в воздействии на какую-либо леди, хотя твой метод в Париже – каким бы он ни был – оказался весьма успешным. Ты будешь иметь дело с герром Амшелом Ротшильдом, и тебе надо сделать следующее...

Феликс терпеливо выслушал инструкции отца.

   – Когда мне отправляться во Франкфурт, отец? – спросил он, когда тот кончил.

   – Как только ты сделаешь все приготовления, попрощаешься с Ниной и закончишь произведение, которое сочиняешь в данный момент.

   – Послезавтра устроит, отец?

Авраам Мендельсон поднялся:

   – Вполне. И я советую тебе взять с собой Густава.

Милый отец, на этот раз он не хотел рисковать. Может быть, он боялся во Франкфурте ещё одной Марии?

   – Охотно, – ответил Феликс, придерживая дверь. – Всё дело займёт всего несколько дней. Я вернусь раньше, чем через две недели.

   – Надеюсь.

На следующее утро после своего прибытия во Франкфурт Феликс появился в банке Ротшильда.

– Ну как вам нравится наш маленький город? – спросил Амшел Ротшильд, когда Феликс опустился в кресло, обитое зелёным бархатом.

Банкир говорил тихо, слегка задыхаясь, словно у него была одышка. Седеющие светлые волосы и бакенбарды, белый кашемировый галстук, который он свободно повязывал на высокий воротник, элегантность нервных изящных рук придавали ему странно романтический вид. В другой обстановке его можно было бы принять за поэта.

   – Довольно провинциален после Берлина, я полагаю.

Феликс заверил его, что находит Франкфурт очень привлекательным.

   – Конечно, я очень мало пока видел, и это только моё первое впечатление. Но даже магазины здесь имеют старомодное очарование. А местные дамы, по-моему, придают мало значения моде.

   – Вы считаете, что наши женщины безвкусно одеты, – заметил банкир с улыбкой, – и, честно говоря, так оно и есть. Это особая форма тщеславия. Они гордятся тем, что похожи на леди по строгости поведения, и становятся очень скучными. Но они замечательные хозяйки. В самых богатых семьях девушек учат составлять семейный бюджет и следить за всеми мелочами ведения домашнего хозяйства. – В складках его рта промелькнула озорная усмешка. – На самом деле франкфуртцы стыдятся своего богатства и исправляют положение тем, что не пользуются им.

Последовал дальнейший обмен репликами по вопросу о Франкфурте, его людях, памятниках, традициях и ужасной скуке. Во время беседы Феликс чувствовал, что этот романтического вида банкир внимательно изучает и оценивает его. Так постепенно разговор достиг темы бизнеса, которая была главной целью их встречи.

Когда Феликс объяснил подробности своей миссии, черты лица Амшела Ротшильда приобрели вежливое, но непроницаемое выражение. Подобно всем хорошим банкирам, Ротшильд обладал талантом слушателя. Он слушал, глядя в окно или рассеянно рассматривая свой стол, но Феликс видел, что сложный механизм его острого ума находится в постоянной работе.

   – Мне кажется, я понимаю предложение вашего отца, – наконец произнёс Ротшильд. – Позвольте мне несколько дней подумать, и я дам вам ответ.

   – Не скрою, что хочу сообщить моему отцу ваш ответ как можно скорее.

   – Понимаю. Вы спешите уехать из этого города. – Банкир позволил себе короткий смешок. – Если бы я был в вашем возрасте, то, возможно, чувствовал то же, что и вы. Однако мне жаль, что вы уезжаете, так как у нас есть несколько очень привлекательных молодых леди и они были бы счастливы познакомиться с таким завидным холостяком, как вы.

Феликс сделал извиняющийся жест.

   – Но долг прежде всего, и, поскольку вы должны вернуться в Берлин, я дам вам ответ поскорее. Возможно, послезавтра. А пока, – он поднялся, и Феликс тоже, – не поужинаете ли вы с нами – с моей женой и со мной – завтра вечером? Два моих брата, Салмон из Вены и Чарльз из Неаполя, случайно оказались сейчас здесь, и я знаю, что они будут рады познакомиться с вами.

Это предложение показалось Феликсу довольно скучным, но он заявил, что будет очень рад, и с вежливым кивком покинул банкира.

Выйдя на улицу, Феликс подумал, что ему нечего делать и у него масса свободного времени. Это было странное чувство, когда не надо было ничего делать, никого видеть, никуда идти. Чтобы убить время, он стал фланировать по Зейлу – главной улице Франкфурта, останавливаясь перед витринами магазинов, в которых были выставлены старомодные шляпки и старинные украшения. Никогда ещё он не чувствовал себя таким чужим, как в этом немецком городе. Даже в Париже, даже в Лондоне. Люди говорили на странном диалекте, который он с трудом понимал. Даже деньги здесь были другие: Франкфурт был свободным городом и имел собственные денежные купюры. Он видел, что прохожие смотрят на него. Ну что ж, пускай смотрят! Их, возможно, шокирует его жемчужно-серый сюртук, голубой шейный платок и трость с золотым набалдашником. Возможно, ему следовало быть одетым в чёрное, как другие. Но Бог с ними! Если им нравится одеваться как служащие похоронного бюро, это их дело.

Он бродил по набережным и наблюдал затем, как загружают и разгружают речные баржи. Поднял несколько камешков и, склонившись над парапетом, бросил их один за другим в Майн. Ни одно удовольствие не вечно, и эта забава скоро надоела ему. Он снова потащился по городу, намеренно блуждая в лабиринте старых узких улочек. Время от времени он натыкался на какую-нибудь маленькую площадь, пустынную, с веснушками солнечного света. Скамейки, на которых никто не сидел, стояли под нежно шелестевшими деревьями. За ажуром листвы демонстрировали свои неоклассические фасады строгие и красивые здания. Бог мой, какой скучный город! И что только люди здесь делали целый день? Неужели они не выходили из домов, не давали приёмов, не веселились, совсем не веселились?

Он снова очутился на главной улице. Во Франкфурте в конце концов всегда оказываешься на ней. Его внимание привлёк изящный дрезденский фарфор в антикварной лавке. Нине бы понравилось... Он вошёл в магазин, который был пуст и источал слабый аромат мускуса и древности. Он оглядел старинные часы, кукол XVII века в одежде с клеймом знаменитого парижского модельера, антикварные пивные кружки, ровными рядами выстроившиеся на пыльных полках. Никто не собирался его обслуживать...

Он обернулся и выглянул на улицу в тот момент, когда мимо окна прошла молодая девушка в сопровождении грозного вида служанки средних лет, несущей на руке плетёную корзинку. Девушка на мгновенье остановилась, чтобы рассмотреть витрину. Феликс взглянул на её лицо. Такого красивого лица он не видел никогда в жизни.

Она уже отходила от магазина, пересекала улицу, шурша чёрным кринолином. Он бросился к двери как раз тогда, когда пожилая дама, такая же древняя и хрупкая, как её куклы, появилась из-за зелёной занавески в заднике магазина.

   – Извините меня, мадам! – крикнул он через плечо. – Я вернусь позже.

Феликс помчался через улицу, лавируя между экипажами, не сводя глаз с девушки. Она оживлённо беседовала со своей дуэньей, он мог видеть, как двигаются её губы. Как она была прелестна! Её профиль был безупречен. На вид она казалась не старше девятнадцати лет. Но ведь девушки рано выходят замуж. Что, если у неё есть муж, какой-нибудь скучный, толстый франкфуртский бюргер? Эта мысль пронзила его с остротой раскалённой иглы, вонзающейся в обнажённую плоть.

В этот момент она вошла в сырную лавку. Феликс заметил, что тяжело дышит и его рука крепко сжимает золотую рукоятку трости. «Что со мной?» – спросил он самого себя почти вслух. Он не знал этого, знал только, что не должен потерять эту девушку. Он осторожно приблизился ко входу в магазин, заглядывая в тусклое помещение, из которого исходил острый запах сыра. Он не увидел её, и его охватила паника. Что, если там имелся другой выход, что, если она вышла, а он не заметил? Он кинулся внутрь.

Слава Богу, она стояла там, рассматривая различные куски сыра, со знанием дела ощупывая их корки и беседуя с хозяином. Нет, этот ещё незрелый... Этот слегка прогорклый... Какой разумной, какой добросовестной она была!.. Он не подозревал, что надо было так много знать, чтобы купить кусок сыра. Если бы она покупала сыр для него!.. Одна мысль об этом заставила его задрожать от восторга.

Торговец был любезен.

   – Да, фрейлейн, вы правы, этот немного мягковат... Да, фрейлейн, этот самый лучший...

Хвала Господу, он называл её фрейлейн! Она не замужем...

Наконец фрейлейн, казалось, была удовлетворена. Она наблюдала за тем, как хозяин взвешивал кусок сыра на блестящих медных весах. Она наклонилась над прилавком, пока он записывал всё в свой гроссбух. Какой расчётливой, какой мудрой она была! Настоящая хозяйка, её никто не смог бы обмануть...

Затем с любезной улыбкой она покинула лавку в сопровождении служанки.

   – Какой сыр вы хотите? – услышал Феликс.

Торговец смотрел на него, держа в руках нож.

   – Этот. – Он наугад указал на один из кругов голландского сыра.

   – Сколько?

Феликс уставился на торговца с непониманием. Откуда ему знать, он за всю жизнь не купил ни грамма сыра.

   – Три фунта.

Продавец склонился над прилавком. Девушка была уже на углу улицы. Нужно было бежать. Он услышал за своей спиной голос хозяина лавки, увидел блеск лезвия ножа в его волосатой руке, но уже выскочил на улицу.

Девушка и её служанка свернули в переулок, затем в другой и наконец вышли на площадь Гёте[68]68
  Гёте Иоганн Вольфганг (1749—1832) – немецкий поэт и мыслитель; в юности возглавлял литературное течение «Буря и натиск»; автор драм («Гёц фон Берлихинген», «Эгмонт»), романов («Страдания молодого Вертера», «Годы учения Вильгельма Мейстера» – 4 тома, «Годы странствий Вильгельма Мейстера»), драматической поэмы «Фауст» (2 части), ряда работ по вопросам естествознания.


[Закрыть], одну из тихих тенистых площадей, которые были характерной чертой Франкфурта. Она напомнила ему Беркли-сквер, провинциальную и буржуазную. Сохраняя дистанцию, Феликс шёл за незнакомками и видел, как они исчезли в одном из строгих и элегантных особняков, которые ограждали площадь со всех сторон. Приблизившись к двери, он заметил маленькую бронзовую табличку под колокольчиком. На ней было выгравировано: «Jeanrenaud»[69]69
  Жанрено (фр.).


[Закрыть].

Это звучало по-французски и пробудило в его мозгу тысячи абсурдных фантазий. Должно быть, она внучка одного из французских эмигрантов, которые нашли убежище во Франкфурте во время революции. Над головой Феликса открылось окно на втором этаже, и в нём мелькнула его незнакомка. Она сняла шляпку, и он увидел, что она блондинка. Мгновенье она стояла неподвижно, затем удалилась в таинственную темноту комнаты.

Ему не приходило в голову, что он представляет собой довольно нелепое зрелище, стоя здесь и вперившись глазами в открытое окно. Ни за что на свете он не отошёл бы. Найдя скамейку, откуда был виден её дом, он сел на неё и приготовился ждать. Спустя несколько минут до него долетели звуки фортепьяно. Она музыкантша!.. Мгновенно в его лихорадочном мозгу родился рой фантастических мечтаний. Она музыкантша! Разве это не знак для него? Они вместе состарятся, проводя каждый день за клавиатурой по нескольку часов, играя в четыре руки все известные транскрипции для двух фортепьяно, бок о бок исследуя волшебное царство музыки...

Пока эти видения проплывали в его мозгу, его уши всё больше улавливали повторяющиеся ошибки, неверное педалирование, сбивчивый темп. Бедный Моцарт, что она делала с его менуэтом! Жесток жребий композитора: его музыка не ценится при жизни и искажается после смерти бесконечными поколениями спотыкающихся музыкантов-любителей. Музыка продолжала литься из окна. Моргая при каждой фальшивой ноте, он чувствовал, как рушится его мечта об игре в четыре руки. Он должен был с сожалением признать, что это очаровательное создание гораздо лучше выбирает сыр, чем играет на фортепьяно. Но, как ни странно, он получал истинное удовольствие от этого наблюдения. С обезоруживающей нелогичностью ума, поражённого любовью, он сразу же обратил этот недостаток в достоинство. Да, он рад, что она не пианистка! Кому нужна жена-музыкантша? Что может быть невыносимее двух музыкантов в одной семье? Мария была певицей, а что она сделала с их любовью? Нет, с него хватит женщин-музыкантш. Он хочет нежную, любящую хозяйку дома, вот и всё. Художнику нужна хранительница домашнего очага, а не конкурентка.

С последним фальшивым аккордом менуэт резко оборвался. Эта пауза была для него одновременно и облегчением и мучением. Теперь, когда она больше не сидела у фортепьяно, он не знал, где она может быть. Ну что ж, по крайней мере, они близко друг от друга, дышат одним франкфуртским воздухом, их ласкает тот же приятный ветерок. Хотя она не подозревала о его существовании, это протягивало между ними тоненькую ниточку. Они были современниками, более того – соседями. Это почти что друзья, не так ли?

Чтобы убить время, поскольку он, естественно, не собирался уходить, он начал изучать фасад дома. Здание было элегантно и строго, с непреодолимым налётом эклектики. Феликс старался представить себе его интерьер, когда почувствовал, что рядом с ним стоит человек, и понял, что это полицейский.

   – Я давно наблюдаю за вами, – объявил полицейский, – и мне ясно, что вы в этом городе чужой. Вы уже давно сидите на скамейке.

   – Франкфурт – свободный город. Разве есть закон, запрещающий сидеть на общественной скамейке?

Полицейский дёрнул себя за пышный ус, обдумывая следующий вопрос:

   – Почему вы смотрите на этот дом?

   – Потому что он стоит передо мной.

Ответ возмутил полицейского, чьё лицо приобрело малиновый оттенок. Голубые вены на его носу картошкой обозначились резко, как реки на карте.

   – Здесь, во Франкфурте, мы не любим людей, которые подглядывают в чужие окна. Уходите.

   – Я пробуду здесь столько, сколько захочу, – Феликсу не следовало так разговаривать, и он это сразу понял. – Это самая красивая площадь во всём городе, – прибавил он поспешно. – И знаете, что мне больше всего в ней нравится? (Полицейский, который собирался приложить к губам свисток и позвать сторожа, оставался неподвижным и сбитым с толку). То, как её охраняют. В этом городе чувствуешь себя в безопасности, потому что знаешь, что ты защищён. В Берлине, откуда я приехал, полиция не очень хорошая. (Это затронуло сочувственную струну в сердце полицейского. Его лицо снова приобрело нормальным красный, как говядина, цвет). В Берлине человек может целый день просидеть на скамейке, и никто не подойдёт и не скажет, чтобы он ушёл.

   – Видите ли, это аристократический район. Здесь живут только богатые люди.

   – Заметно. Например, это дом. – Феликс указал на дом Жанрено. – Только очень преуспевающие люди могут позволить себе жить в таком доме.

   – Это не дом, – усмехнулся полицейский, – это церковь.

   – Церковь?

   – Да. Какая-то французская протестантская церковь. Она уже давно здесь стоит. Они проповедуют по-французски, поют по-французски, даже молятся по-французски. В этой симпатичной часовне, – он махнул в сторону окон на втором этаже, – находится квартира пастора.

   – Как интересно! Туда только что вошла молодая дама.

   – Блондинка с хорошеньким личиком и толстая женщина с корзиной? Это фрейлейн Сесиль[70]70
  Это фрейлейн Сесиль... – Жанрено Цецилия София Шарлотта, в замужестве Мендельсон (ум. в 1853 г.) – дочь французского пастора и дочери франкфуртского банкира; жена Ф. Мендельсона с 1837 г.


[Закрыть] и её кухарка Катрин. Я знаю девушку с пелёнок. Она живёт со своей матерью. Настоящая леди. Может быть, немного чопорная.

   – А её отец?

   – Он умер много лет назад ещё молодым. Чтобы показать вам, каким он был прекрасным человеком, скажу, что в этом городе, где люди не ходят на похороны, когда он умер, на кладбище пришло более трёхсот человек. И не только прихожане его церкви. Даже католики, даже лютеране...

Феликс больше не слушал. Вмиг вся эйфория, вся глупость вылетела из него. Он, Якоб Людвиг Феликс Мендельсон, без ума влюбился в дочь протестантского пастора. Надо же такому случиться!..

Большое богатство, так же как и нищету, трудно скрыть, однако дом Ротшильдов умудрялся производить впечатление скромного благосостояния. Феликса поразила его простота, которую он невольно сравнил с роскошью собственного дома, и он решил, что трудно поверить, что самый богатый банкир Европы живёт в стиле купца среднего достатка.

Ева Ротшильд словно угадала его мысли.

   – Видите ли, герр Мендельсон, – заметила она за обедом. – Амшел и я провинциалы, мы всю жизнь прожили во Франкфурте. – Она была седовласой женщиной, не отличающейся большой красотой, но с матерински добрым лицом и массой обаяния. Она внушала доверие, и Феликс с первого взгляда проникся к ней симпатией. – У нас нет детей, и у нас простые вкусы. Мы не стараемся никого поразить. – И добавила, лукаво взглянув на деверей: – Мы предоставляем это Салмону и Чарльзу.

Салмон Ротшильд, живший в Вене, издал протестующий возглас:

   – Из-за того, что я имею жалкий экипаж и ложу в опере, вы считаете, что я живу как принц! Мне даже не позволяют иметь собственный дом. – Он повернулся к Феликсу, ища сочувствия: – Поверьте, я вынужден вести дела из гостиницы!

   – Ты действительно занимаешь всю гостиницу, – заметил со смешком Амшел.

   – А это очень большая гостиница, – добавил Чарльз с лукавой усмешкой.

Феликс с умилением и удивлением наблюдал за этой мальчишеской перепалкой между тремя братьями, каждый из которых был колоссом в области международных финансов. Только что они говорили о рудниках, которыми владели в Испании, о железных дорогах, которые финансировали в Австрии и Бельгии, об огромных финансовых сделках, о которых они и двое их других братьев вели переговоры в Париже и Лондоне с различными европейскими компаниями. Чарльз Ротшильд упомянул о большом займе, который он только что сделал для Папы Римского[71]71
  Папа Григорий XVI нуждался в деньгах для защиты папских территорий.


[Закрыть]. «Его преосвященство великодушно дал мне частную аудиенцию и наградил лентой не помню какого ордена».

   – Осторожно, – рассмеялся Салмон, – его преосвященство обратит тебя в католическую веру и затем вернёт нам долг индульгенциями.

Сидевший во главе стола Амшел откинулся в кресле с улыбкой на красивом лице.

   – Я думаю, что из тебя однажды сделают графа папского престола, – заметил он Чарльзу. – Ты выглядел бы очень привлекательно в шёлковом камзоле на мессе в соборе Святого Петра.

Чарльз широко улыбнулся в чёрную бороду.

   – Ты завидуешь мне. Его преосвященство уже давал мне руку для поцелуя вместо ноги, как принято. Я рассматриваю это как знак особой милости.

Салмон издал короткий смешок.

   – Я провожу большую часть жизни, кланяясь принцам, которые должны мне деньги. Ты знаешь, Амшел, – продолжал он, повернувшись к старшему брату, – иногда я думаю, что отец втянул нас в очень странный бизнес.

Они разговаривали с доверительностью и полной откровенностью очень близких людей. На какое-то время они могли расслабиться и наслаждаться знакомой атмосферой их детства. Это был их дом. Они выросли в нём, здесь их отец читал им Тору[72]72
  Священная книга иудеев.


[Закрыть] и призывал своих пятерых сыновей оставаться вместе, чтобы быть сильными. «Смотрите, как хорошо и радостно братьям жить в полном согласии... Им Всевышний даёт Своё благословение»[73]73
  Псалом Давида № 133.


[Закрыть].

Феликс почувствовал, что братья приняли его в свой круг, потому что они смотрели на него как на одного из них, члена их долготерпеливого меньшинства, внука великого Моисея Мендельсона. Их доверие смущало его. Что бы они сказали, если бы узнали, что он влюбился в нееврейку?

   – Да-а, – протянул Амшел, медленно проводя рукой по лбу, – это странный бизнес – ссужать деньги королям и принцам. – Он взглянул на сидевшего напротив Феликса. – Возможно, вы не знаете, что наш отец основал наш банк, продав старые и редкие монеты его величеству Вильгельму Гессу[74]74
  Вильгельм Гесс — Фридрих Вильгельм 1 (1802—1875), курфюрст Гессенский (Гессен-Кассельский) с 1847 г.


[Закрыть]. Этот принц сделался одним из самых богатых людей в Европе простой продажей своих солдат королю Джорджу Третьему[75]75
  Джордж Третий — Георг III (1738—1820), английский король с 1760 г.


[Закрыть] – знаменитых гессианских полков, которые так доблестно потеряли для Англии американские колонии. Но если таким образом он покрывал себя бесславием, то потом сделал всё возможное, чтобы вернуть славу другим путём. На смертном одре он признал себя отцом семидесяти семи детей.

   – Амшел! – вскричала Ева Ротшильд строго, но со смешинкой в глазах. – Ты не должен говорить такие вещи.

   – Но это правда, – настаивал банкир с упрямством подростка. – Всё это знают. Как бы то ни было, – продолжал он, – его величество был так доволен службой нашего отца, что рекомендовал его датскому королю. С тех пор мы банкиры практически всех коронованных особ в Европе.

   – Не говори об этом так трагично, – рассмеялся его брат Чарльз, – мы делаем это не так уж плохо.

   – Это правда, – признал Амшел с хитрой улыбкой. – Но всё равно – я хотел стать врачом, а Джеймс фермером. В своём поместье близ Парижа он проводит каждую минуту, которую ему удаётся урвать от работы в конторе, сажая, паша, выдёргивая сорняки... Но нам как евреям эта профессия запрещена.

Некоторое время с какой-то обречённостью и усталой покорностью они обсуждали вечные тяготы и лишения, которые евреям приходится преодолевать, для того чтобы заработать себе средства для жизни в Германии.

   – Христиане – странные люди, – заметил Салмон. – Они жалуются, что мы прибрали к рукам банковский бизнес, но ведь это единственное, что они для нас не закрыли.

   – Вам нехорошо, герр Мендельсон? – перебила Ева Ротшильд, с участием глядя на Феликса.

   – Разве ты не видишь, что ему скучно? – хихикнул её муж. – Он думает, что Франкфурт – кладбище, и не может дождаться, чтобы покинуть его.

   – Наоборот, – возразил Феликс с неожиданной живостью, – я думаю, что Франкфурт необычайно колоритный и интересный город.

   – Какая перемена со вчерашнего дня! – воскликнул старший из братьев Ротшильд.

   – В нём великолепные памятники и огромный шарм.

   – Я ценю ваши комплименты, но Франкфурт – скучный город, и мы это знаем. Я прекрасно понимаю ваше желание вернуться в Берлин. Вы можете уехать завтра утром. Передайте вашему отцу, что мы пришли к полному согласию.

У Феликса упало сердце. Покинуть Франкфурт, покинуть Сесиль? Никогда!

   – Я бы чувствовал, что не выполнил своей миссии, если бы не привёз полное и детальное соглашение, – заявил он с излишней торжественностью. Он чувствовал на себе взгляды братьев и понимал, что, имея долгий опыт по части неискренних протестов, они не верят ему. – Я должен привезти ему полный письменный договор, – продолжал он с настойчивостью, которая подтвердила их сомнения, – даже если мне придётся задержаться здесь намного дольше, чем я планировал.

   – Ваше чувство долга весьма похвально, – заметил Салмон с едва заметной иронией.

   – В самом деле оно достойно восхищения, – подхватил Амшел. – Однако я понял так, что, работая в банке отца, вы, так сказать, убиваете время, пока не найдёте возможности посвятить себя карьере музыканта. – В его тоне слышалась откровенная насмешка. – Если хотите, я могу продлить редактирование детального договора на несколько месяцев, для того чтобы дать вам достаточно времени насладиться нашим колоритным и интересным городом.

   – Прекрати, Амшел, – оборвала его Ева Ротшильд, – и вы тоже. – Она бросила осуждающий взгляд на своих деверей. – Разве вы не видите, что молодой человек до смерти чем-то озабочен? Он один в этом городе, вдали от семьи, а вы над ним смеётесь. Стыдно! – Она наклонилась и взглянула на Феликса с материнской тревогой. – Вы не хотите рассказать нам, что вас так беспокоит, Феликс? Вы можете нам доверять: мы ваши друзья.

   – Я влюблён в Сесиль Жанрено.

За столом воцарилось молчание. Трое мужчин отвели глаза, даже Ева уставилась на скатерть.

Феликс знал, о чём они думают. Внук Моисея Мендельсона хочет жениться на нееврейке. Его дети не будут чистокровными членами их нации. Великий еврейский род кончался, уходя во вторгающиеся пески христианства.

   – Сесиль Жанрено... – пробормотал почти шёпотом Амшел, словно собираясь с мыслями. – Она внучка Корнелиуса Сушея, – бросил он в сторону Салмона. Затем, повернувшись к Феликсу, добавил: – Герр Корнелиус Сушей был одним из самых известных финансистов нашего города, он имел склады в Англии, Италии и даже России. Он вёл дела с вашим отцом, прежде чем открыл собственный банк. Вы знали об этом?

Феликс отрицательно покачал головой:

   – Нет. Я абсолютно ничего не знаю о ней, кроме того, что её отец был пастором какой-то французской церкви на Гёте-плац и она живёт там со своей матерью. Я даже не говорил с ней. Только увидел её вчера на улице и с тех пор ничего не делаю, а сижу возле её дома и смотрю на её окно в надежде ещё раз увидеть её.

Говоря это, он сознавал, какими мальчишескими и нелепыми должны казаться его слова этим закостеневшим бизнесменам, наблюдавшим за ним. Однако они не засмеялись и даже не улыбнулись. Жизненный опыт научил их тому, что любовь является единственной силой, сравнимой с деньгами. Иногда даже более сильной. И шутить с ней нельзя.

   – Откуда вы знаете, что любите её? – спросила Ева Ротшильд. – В конце концов, вы с ней даже не знакомы.

Феликс пожал плечами:

   – Я знаю, что это звучит глупо. Я не могу объяснить это даже самому себе.

   – Безусловно, она очень хороша, – добавила Ева Ротшильд.

   – Да, но тут что-то ещё. – Феликс как бы говорил сам с собой. – Это... не знаю, как выразиться... это словно выше меня. – Он взглянул ей прямо в глаза. – Поверьте, мадам, я пытался урезонить себя. Говорил себе, что это безумие. Думал о том, что скажет моя семья, что скажет её семья, что скажет Нина...

   – Нина?

   – Нина Ветзель. Мы знаем друг друга с детства и практически помолвлены. Я понимаю, что это глубоко огорчит моего отца и мать, а я люблю их. Что касается моей бабушки, она, возможно, никогда больше не будет со мной разговаривать.

   – Не могу этому поверить! – воскликнула Ева Ротшильд.

   – Вы её не знаете! – горячо возразил Феликс. – Она отреклась от собственного сына, брата моей матери, потому что он перешёл в христианство. С тех пор она не разговаривает с ним и не позволяет-ему переступить порог её дома.

Напряжённая тишина встретила эти слова. Амшел в своём кресле покачивал головой и тихонько пощёлкивал языком.

   – Иногда мне кажется, что люди изобрели религию, чтобы иметь причину ненавидеть и убивать друг друга, – заметил он со вздохом. – Именем Бога пролито больше крови, чем по любой другой причине. В тот момент, когда возникает вопрос о религии, люди словно утрачивают здравый смысл. Однако все религии учат одному и тому же. Они говорят, что надо быть добрыми, терпимыми, справедливыми... – закончил он грустно.

   – Ваш дядя живёт в Риме, не так ли? – спросил Чарльз Ротшильд. – Я знаю его. Он владеет роскошной виллой, которая называется «Ля Каса Бартольди». Он большой меценат.

Феликс выдержал паузу, потом тихо сказал:

   – Я женюсь на Сесиль Жанрено, если она согласится. – Он окинул взглядом стол, моля о поддержке. – Это плохо?

Мужчины не ответили, но Ева Ротшильд прореагировала без колебаний.

   – Нет, не плохо, – произнесла она звенящим голосом, почти с вызовом. – И я сделаю всё, чтобы помочь вам.

Амшел посмотрел на жену с видом человека, который научился прощать женскую импульсивность.

   – Прежде чем мы подумаем о том, чем можем помочь нашему молодому другу, ему, возможно, интересно было бы узнать кое-что о его будущей семье.

   – Конечно, – живо откликнулся Феликс, – очень интересно.

   – Так вот, – начал банкир, поглаживая бакенбарды. – Сушей де ля Дюбуассиери, я полагаю, кальвинисты или валдензианцы и, подобно многим другим знатным родам, перебрались во Франкфурт в семнадцатом веке во время преследований протестантов во Франции. Они одни из наших наиболее уважаемых местных семейств. Как я вам говорил, Корнелиус Сушей, дедушка Сесиль, был богатым финансистом. Его сын Теодор – банкир и один из сенаторов города. Его дочь Вильгельмина, ваша будущая тёща, влюбилась в шестнадцать лет в Августа Жанрено, молодого швейцарского пастора, который был назначен во французскую реформистскую церковь во Франкфурт. Её отец был от этого не в восторге. В конце концов она была не только красавица, но и наследница большого состояния, а Жанрено – бедный священник. Поэтому отец отправил её на два года в Италию в надежде, что она излечится от своего увлечения. Но она не излечилась, и по её возвращении молодые люди поженились. К счастью, этот Жанрено оказался замечательным человеком и отличным пастором, но он умер через четыре или пять лет после свадьбы. Сесиль тогда было года два. Сейчас ей должно быть лет девятнадцать – двадцать.

   – Удивительно, что она до сих пор не замужем! – воскликнула Ева Ротшильд.

Феликс впервые за вечер улыбнулся:

   – Возможно, она ждёт меня.

   – Возможно, – эхом отозвалась жена банкира. – Но будьте готовы к борьбе. Половина молодых людей города влюблена в неё, что понятно: ведь она богата и красива.

   – Всё, чего я прошу, – это встретиться с ней.

   – Посмотрим, что можно сделать, – пообещал Амшел. – А пока возвращайтесь на свою скамью и страдайте от любви столько, сколько вам подскажет сердце.

Гостиная сенатора Сушея с картинами в позолоченных рамах и бархатными портьерами с кистями была шедевром подавляющего и богатого провинциализма, но сегодня вечером в сверкании люстр, шуршании кринолинов и звуках вальсов, исполняемых оркестром из шести музыкантов, она выглядела элегантно и нарядно. Большой ковёр убрали, чтобы позволить молодым людям из лучших семей города предаваться невинным и благопристойным увеселениям под бдительным оком своих родителей. В дальнем углу комнаты соорудили буфетную стойку, уставленную деликатесами. Вдоль стен, задыхаясь в своих корсетах и обмахиваясь веерами, восседали франкфуртские матроны в дорогих и безвкусных украшениях, с прямыми спинами и зоркими глазами.

   – Вы замечательно танцуете, фрейлейн Жанрено, – прошептал Феликс, прижимая к себе Сесиль, когда они кружились по залу.

   – Благодарю вас, герр Мендельсон. Вы прекрасный кавалер, но я думаю, что вы держите меня чересчур близко.

Он поспешно отстранился:

   – Простите меня, пожалуйста.

   – Я не против, но maman наблюдает за нами. Это не Берлин, герр Мендельсон.

   – Откуда вы знаете, что я приехал из Берлина? Нас только что представили друг другу.

   – Я многое о вас знаю, герр Мендельсон. Осторожно, вы опять прижимаете меня!

Он снова ослабил давление своей руки на её спину:

   – Мне ужасно неловко. Надеюсь, вы не подумаете, что я чересчур развязен.

   – Я не скажу вам, что о вас думаю, герр Мендельсон.

   – Почему, фрейлейн Жанрено?

   – Потому что пока ещё недостаточно вас знаю, герр Мендельсон.

Она не отвела от его взгляда своих спокойных голубых глаз. Какое-то мгновенье он пристально смотрел на неё, забыв обо всём на свете: об окружавших его людях, о танцующих парах. Она была ещё красивее, чем он себе представлял, и он не произвёл на неё впечатления: ни он сам, ни его умение танцевать, ни его элегантная берлинская одежда. Она словно смеялась над ним. Нуда, смеялась... Он чувствовал это. На её губах играла загадочная улыбка, будто она скрывала какой-то ликующий секрет. Это действовало интригующе.