Текст книги "За пределами желания. Мендельсон"

Автор книги: Пьер Ла Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

Кончив свой рассказ, она не смогла справиться с эмоциями. Её красивые глаза наполнились слезами.

   – Я слишком люблю тебя, – тихо призналась она. – Это плохо. Когда слишком любишь, всё время страдаешь.

Она и слышать не хотела о приданом, и у Феликса не было другого выхода, как послать ей роскошный анонимный свадебный подарок.

Так Анна Скрумпнагель исчезла из его жизни.

Через некоторое время Феликс получил письмо от Карла и с облегчением прочёл, что его друг потерял всякий интерес к Анне, после того как встретил Сюзи Планкет, молодую англичанку с необычайно изобретательным умом и интригующим характером. «Я скоро буду иметь возможность рассказать тебе побольше о Сюзи, потому что сэр Джордж Смарт, директор филармонического оркестра, посылает тебе приглашение приехать сюда и дать концерт из твоих сочинений».

К удивлению Феликса, его отец прочитал письмо сэра Джорджа без взрыва негодования и предсказаний катастрофы.

   – Весьма почётно, весьма, – пробормотал он, кладя письмо на стол. – Сэр Джордж пишет, что тебя ждёт весь Лондон, но ничего не говорит о деньгах. Он думает, каким образом ты доберёшься до Англии? Наверное, вплавь... С другой стороны, бесспорно, большая честь для такого юнца, как ты, быть приглашённым дирижировать филармоническим оркестром.

В глазах старика промелькнула вспышка гордости, которую он поспешил скрыть, отвернувшись к окну.

   – Возможно, – продолжал он, задумчиво потирая подбородок, – эта поездка принесёт тебе практическую пользу. Я веду переговоры о займе для Королевского Прусского казначейства и стараюсь привлечь к этому делу различные ветви банка Ротшильдов. Я уже договорился с Натаном Ротшильдом, главой Лондонского отделения. Но Джеймс Ротшильд, возглавляющий Парижское отделение, ещё колеблется. У него есть жена Бетти, которая оказалась к тому же его племянницей. Это очаровательная леди, интересующаяся искусством, особенно музыкой. Она имеет огромное влияние на своего мужа, и мне пришло в голову, что по пути из Лондона ты мог бы остановиться на несколько дней в Париже и завязать с ней дружбу. Как я сказал, она очень любит музыку...

   – Мне кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, отец. Я сделаю всё, что в моих силах.

Когда спустя неделю паром-корабль отправился из Гамбургской гавани, Феликс стоял на палубе, наблюдая за тем, как уплывает причал. Затем обернулся и глубоко вдохнул солёный воздух. Хорошо быть молодым, богатым, знаменитым и ехать в Англию... Он тихо повторил фразу из письма сэра Джорджа: «Весь Лондон ждёт вас...»

И улыбнулся.

Глава вторая

Под оглушительные трубные звуки рожка, хлопанье хлыста и цоканье копыт почтовый дилижанс из Дувра влетел на булыжный двор гостиницы на Чаринг-кросс. В весёлой суете выгрузили багаж, грузчики побросали чемоданы и сумки на тележки, и пассажиры стали спускаться на землю. Дамы сходили по ступеням дилижанса, подобрав юбки, из-под которых выглядывали панталоны, и падали в объятия встречающих родственников.

Феликс сразу заметил Карла, облачённого в лиловый сюртук и цветастый галстук. Дипломат быстро организовал перенос багажа друга, и скоро они уже катили по тенистым дорожкам парка Сент-Джеймс.

   – Ты конечно же остановишься у меня, – заявил Карл. – Я и слышать не хочу о том, чтобы ты ехал в отель. Этот город ждёт тебя. Поклонницы съедят тебя живьём, но, по-моему, это восхитительная смерть.

Внезапно на его круглом оживлённом лице появилась сочувственная гримаса.

   – Я с прискорбием вынужден сообщить тебе, что твоя Маргарет теперь супруга шотландского графа и живёт в замке с зубчатыми башнями и заплесневелыми стенами на каком-то Богом забытом торфянике, окутанном постоянным туманом.

Феликс проглотил разочарование.

   – Она обещала ждать меня, – вздохнул он. – Женщинам нельзя доверять.

   – Даже англичанкам, – подхватил Карл. – Возьми мою Сьюзен, к примеру. Она совершенно не в моём вкусе, но я по уши в неё влюблён. Уверен, что она разобьёт мне сердце. Женщины созданы для того, чтобы разбивать мужские сердца, и им это нравится. К счастью для нас, мы остаёмся в живых после всего этого.

Облегчив душу сентенциями, он расправил плечи и сделал глубокий радостный вздох.

   – Чудесный парк, не правда ли? – вскричал он, указывая на деревья с набухшими почками и лужайки с веснушками солнечного света. – Можно ли поверить, что когда-то здесь было вонючее болото, и если бы не Генри Восьмой[34]34
  Генри Восьмой — Генрих VIII (1491 – 1547), английский король с 1509 г. из династии Тюдоров, один из ярких представителей абсолютизма.


[Закрыть], старина Генри, который осушил его...

Он не закончил фразу, так как заметил, что Феликс не отрываясь смотрит на приближающуюся в сопровождении грума в ливрее всадницу в облегающей тёмно-зелёной амазонке. Стройные бёдра ритмично покачивались в такт неторопливой рыси гнедой. Всадница высоко держала голову, с надменным видом глядя на проезжающие экипажи. Даже издали Феликс заметил, что она красива, и это впечатление усиливалось по мере того, как расстояние между ними сокращалось. Когда она поравнялась с его экипажем, их глаза встретились, и она одарила его оценивающим взглядом из-под длинных ресниц. Карл приподнял свою бобровую шапку и приветственно помахал ею.

   – Кто она? – спросил Феликс, когда всадница скрылась из глаз.

   – Маркиза Дорсит, самая красивая вдовушка Англии и одна из фрейлин королевы.

   – Нехорошо, что такая очаровательная женщина держится так холодно и надменно.

   – Не суди по внешнему виду, – нравоучительно заметил Карл, доставая из жилетного кармашка табакерку. – Несомненно, она холодна и надменна, но, думаю, не чужда человеческих слабостей. Она часто ездит на континент, особенно в Италию, и я заметил, что какой-нибудь красивый лорд или блестящий гвардейский офицер исчезает с лондонской сцены одновременно с ней и возвращается за два-три дня до её собственного возвращения. – Он засунул в ноздри понюшку коричневого табака и глубоко втянул её. – Конечно, это не иначе как простое совпадение, – добавил он со смешком.

Кеб свернул в Грин-парк, где Феликсу нужно было оставить кредитное письмо отца. Карл приказал кучеру ехать в банк Ротшильда.

   – Я только на минутку, – бросил Феликс, выходя из экипажа.

Кассир внимательно прочёл письмо поверх очков. Затем исчез и спустя минуту вернулся и объявил Феликсу, что герр Ротшильд желает с ним познакомиться. Феликса провели в контору банкира, где его приветствовал карлик с выпученными глазами и круглым брюшком, который оказался не кем иным, как почти легендарным Натаном Ротшильдом.

   – Наши отцы были большими друзьями, – заметил банкир, указывая Феликсу на кресло и усаживаясь за свой стол. – Я сам состою с вашим отцом в весьма сердечных деловых отношениях. Сожалею, что меня не было в городе, когда вы приезжали с ним в Лондон, и очень рад возможности познакомиться с вами, особенно по случаю вашего первого концерта в Лондоне. – На мгновенье его глаза остановились на Феликсе, и неожиданно привлекательная улыбка смягчила его жёсткое некрасивое лицо. – Ваш отец должен вами гордиться.

Феликс неопределённо хмыкнул, и финансист продолжал:

   – Он изменит своё мнение после концерта. Вот увидите.

Ротшильд подробно расспросил Феликса о его семье и планах на будущее. Наконец он, казалось, вспомнил о письме, которое держал в руке.

   – Большая сумма, – констатировал он. – Ваш отец – щедрый человек. – Он поднялся из-за стола и проводил Феликса до дверей. – Не думаю, что филармоническим оркестром когда-либо дирижировал такой молодой человек, как вы. До сих пор мы все знали имя Моисея Мендельсона, но я уверен, что нам предстоит ещё много услышать о его внуке.

Карл дремал в экипаже, когда Феликс наконец возвратился.

   – Прости, но герр Ротшильд пожелал меня видеть. Эти большие банкиры владеют всем временем в мире.

   – Так в любой области, – вздохнул Карл, окончательно просыпаясь и называя кучеру свой адрес. – Чем выше поднимаешься, тем больше людей делают всё за тебя, пока наконец тебе самому ничего не приходится делать. В дипломатической миссии наш министр проводит большую часть времени за сочинением сонетов своей покойной любовнице. Пока она была жива, он её терпеть не мог, а теперь рыдает каждый раз, когда говорит о ней. Любить память о человек легче, чем самого человека.

   – Если ты когда-нибудь начнёшь писать сонеты твоим бывшим любовницам, – усмехнулся Феликс, – то будешь писать их круглые сутки. Кстати, как тебе нравится быть дипломатом?

   – Очень нравится. Я рождён быть дипломатом.

Пока экипаж катил по направлению к Бьюри-стрит, осанистый молодой человек превозносил радости и преимущества дипломатической карьеры. Работа была интересной и лёгкой. Такой лёгкой, особенно в дипломатическом представительстве Ганновера, что у всех сотрудников там было время для неторопливых обедов, сопровождаемых длительными сиестами. Кроме того, там можно было вести светскую жизнь. Хозяйки салонов обожают дипломатов – любого, даже третьего секретаря в Ганноверском представительстве. Но больше всего Карл ценил магическую силу дипломатического статуса.

   – Предположим, я захотел бы засадить в тюрьму моего квартирного хозяина, – рассуждал он с хитрой ухмылкой на круглой физиономии. – Я мог бы это сделать за пять минут.

   – На каком основании?

   – Ни на каком. – Его тон подразумевал, что ему надо было только выдать какое-нибудь обвинение из богатого арсенала, имеющегося в его распоряжении. – Я мог бы заявить, что у нас есть секретная информация о том, что он тайный агент или опасный революционер. Этого было бы достаточно, чтобы упрятать его на три-четыре недели в тюрьму, пока расследование не обнаружит, что произошла ошибка. Я объяснил это однажды моему хозяину, когда он чересчур приставал ко мне с арендной платой. Он уразумел, что к чему и сделался как шёлковый.

Карл всё ещё похохатывал, когда кеб остановился перед маленьким, но уютным коттеджем на Бьюри-стрит, где он жил.

В первые две недели Феликс был слишком занят приготовлениями к концерту, чтобы принимать приглашения, которые сыпались на него как из рога изобилия. Казалось, всем хотелось встретиться с молодым композитором-миллионером. Сезон был в разгаре, и Лондон был ослепительным. Всё в городе восхищало Феликса: сдержанная вежливость жителей, так непохожих на экспансивных французов, тенистые парки, дома, магазины, улицы. Ему представлялось, что даже дождь имеет в Лондоне особое очарование. Величайшие певцы мира – Зонтаг[35]35
  Зонтаг Генриетта, в замужестве Росси (1806—1854)– немецкая певица (колоратурное сопрано).


[Закрыть], Пизарони, Донзелли и легендарная Мария Салла – все они были в Лондоне в это время. Однако Феликс отказывался пойти послушать их, чем привёл своего друга в негодование.

   – По крайней мере, послушай Марию Саллу, – убеждал он. – Говорю тебе, она потрясающа. – Он осуждающе помахал пальцем перед носом Феликса. – Когда-нибудь твои внуки узнают, что у тебя была возможность послушать Марию Саллу, а ты остался дома, уткнувшись носом в партитуру, и скажут: «Наш дед – дурак».

Феликс принял упрёк с мягким юмором и вернулся к своей работе. Нельзя было терять время. Концерт был назначен на 25 мая, программа объявлена. Помимо неизменной увертюры «Сон в летнюю ночь», Феликс должен был дирижировать Симфонией в до и скерцо из своего Октета в оркестровой обработке, сделанной специально для этого выступления. Везде он встречал доброжелательность и готовность к сотрудничеству. Томас Эттвуд, казначей филармонического общества, был сама любезность. Сэр Джордж Смарт, дирижёр филармонического оркестра, оказал полную поддержку своему молодому коллеге. Феликс в свою очередь старался сделать всё, что мог. В Берлине его семья с замиранием сердца ждала исхода «этой британской авантюры», как называл концерт отец.

Но больше всего Мендельсон хотел завоевать сердца ветеранов филармонического оркестра. Для них не имело значения ни богатство, ни аристократическое происхождение, ни успех в обществе. Важна была только компетентность и подлинное мастерство. Его сердце сильно колотилось, когда он впервые стал на подмостки с дирижёрской палочкой в руке, чувствуя на себе скептические взгляды. Даже после первой репетиции эти консервативные профессионалы не сдались. Но с каждым днём он чувствовал их возрастающее уважение, постепенное признание его права руководить ими. Улыбки появлялись на их морщинистых лицах с бакенбардами, когда вежливо, но твёрдо Феликс исправлял какую-нибудь ошибку, которая, как они надеялись, сойдёт незамеченной. После генеральной репетиции они встали в импульсивном желании выразить ему своё уважение. Феликс был так тронут этим неожиданным выступлением, что зарыдал, злясь на себя за это небританское проявление эмоций. Но они поняли его волнение, а трубач обнял со словами:

   – Всё нормально, молодой человек. Плачьте сколько хотите. Вы потрясающий музыкант и увидите – завтра они у нас повскакивают со своих мест.

Предсказание сбылось. В конце концерта слушатели стоя устроили овацию. На этот раз Феликс не плакал. Он церемонно раскланялся и, повернувшись к музыкантам, ставшим его друзьями, попросил их подняться и разделить с ним триумф. Потом, за кулисами, он пригубил хмельной напиток славы. В глазах дам он читал восхищение, бывшее почти предложением любви. Он чувствовал, как их руки бессильно повисали под его формальными поцелуями. Титулованные хозяйки салонов умоляли почтить своим присутствием их обеды. Сэр Джордж Смарт предложил ему ещё один концерт. Герр Ротшильд схватил его руку:

   – Хорошая работа, Феликс. Я шлю вашему отцу специальное послание.

Он старался не обращать внимания на неуёмные похвалы, игнорировать возвышенные эпитеты, открытую лесть. Изо всех сил держал себя в руках. Он кланялся, благодарил, бормотал протестующие фразы, но всё равно пьянел от счастья, когда Томас Эттвуд, ученик Моцарта, назвал его гением, когда принимал поклоны известных критиков и поздравления знаменитых артистов. Трудно было устоять перед этим шквалом соблазнов. И когда маркиза Дорсит, больше не холодная и не надменная, промурлыкала ему на ухо приглашение прийти к ней на следующий день на чай, он прошептал: «Да».

   – Ну и каково это чувствовать, что весь Лондон лежит у твоих ног? – спросил Карл однажды вечером, когда они вернулись на Бьюри-стрит.

   – Потрясающе. Но если я пробуду здесь ещё месяц, то сделаюсь важным, хвастливым, невыносимым ослом.

   – Ну, теперь ты пойдёшь послушать Марию Саллу? Она поёт сегодня в «Севильском цирюльнике», и, говорю тебе, она феноменальна.

   – Мне казалось, что ты не любишь музыку.

   – Не люблю. Я хожу смотреть на неё. О, эти глаза, эти губы! Я бы даже бросил Сюзи ради неё. Хотя, судя по тому, что я о ней слышал, это всё равно, что прыгать из огня да в полымя.

Феликс подавил зевок.

   – Возможно, она такая, как ты говоришь, но я всё-таки не пойду. Я устал. Не хочу слышать больше музыки, даже собственной. Я сказал об этом сэру Джорджу, который хотел, чтобы я дал ещё один концерт. – Он откинул одеяло и скользнул в постель. – Лондон прекрасен, его люди замечательны, Мария Салла феноменальна, и я люблю её. Я люблю твой дом и тебя. Люблю всех, но очень устал и хочу домой. Уеду в конце недели.

На следующее утро он подъезжал к особняку Дорсит на Беркли-стрит. Это был изящный дом в стиле английского ампира, стоящий на зелёной лужайке за чугунной оградой. Один ливрейный лакей открыл дверцу кареты, другой взял его шляпу, лёгкий летний плащ и перчатки, третий проводил по коридору с мраморным полом в огромную гостиную, обставленную богато, но не кричаще, и увешанную фамильными портретами высокомерных дам в средневековых нарядах, бархатных токах и шляпах с плюмажем рядом с дородными лордами в доспехах, кольчугах, шёлковых камзолах и парадных мантиях на расшитых золотом алых мундирах. У маркизы явно не было недостатка в лакеях и предках.

Феликс ожидал, что застанет небольшое аристократическое общество, и был удивлён, но не разочарован тем, что других гостей не было.

   – Я никого больше не пригласила, – сказала она как бы в ответ на его мысли, вплывая в комнату и шелестя серым шёлком, – потому что хотела иметь возможность поговорить с вами.

Высокомерие покинуло её. Теперь её манеры выдавали некоторое смущение. Продолжая разговаривать, она села возле него на узкую тахту, не глядя на него и комкая кружевной платочек. Толстый мажордом в белых перчатках внёс огромный серебряный поднос, который поставил на стол, а затем убрал с невероятной торжественностью. Пока маркиза разливала чай, Феликс сделал несколько комплиментов по поводу висевших по стенам фамильных портретов. Она взглянула на них со смешанным чувством гордости и раздражения.

   – На некоторых изображены предки моего покойного мужа, на некоторых – мои, – пояснила она. – Наши предки прибыли в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем[36]36
  Вильгельм I Завоеватель (1027 или 1028—1087) – английский король с 1066 г., после победы над англосаксонским королём Гарольдом в битве при Гастингсе.


[Закрыть].

Она поведала пространную и скучную историю обоих семейств, и Феликс поразился звучавшей в её голосе смеси семейной гордости и горечи.

   – Да, – наконец повернулась она к нему с грустной улыбкой, – это почётно – обладать долгой и славной историей рода, но, если бы вы только знали, сколько опасностей это создаёт, какую ответственность налагает. – Как бы случайно она положила руку ему на колено. – Особенно когда человек так одинок, как я.

Ему показалось невероятным, чтобы такая яркая личность, как она, могла быть одинока в Лондоне, но очаровательная маркиза уверяла, что тем не менее так оно и есть – она страшно одинока. О да, её обязанности в качестве фрейлины, прогулки, несколько общественных обязанностей создавали видимость полноты жизни, но глубоко внутри она чувствовала себя одинокой. Особенно по вечерам, когда остро ощущала гнетущую пустоту, тоску по чему-то, чего она сама не могла определить.

   – Друг – вот что мне нужно, – вздохнула она, бросая на него томный взгляд из-под загнутых ресниц.

В тот момент, когда она случайно увидела его в парке, она почувствовала, что они могут стать друзьями, большими друзьями. Наблюдая за ним на концерте, она уже не сомневалась в этом, вот почему пригласила его – чтобы сказать, что они могут сделаться такими друзьями.

Пока она говорила, её пальцы сжимали его бедро. Он положил руку на её ладонь и слегка пожал. Этот невинный жест вызвал в её стройном теле судорогу страсти. Она прижалась к нему, и он почувствовал мягкую упругость её груди.

Да, дружба – вот что ей надо. Дружба с великим артистом вроде него, чувствительным и всё понимающим. Но в Лондоне дружба невозможна. Её здесь все знают. Такова цена титула маркизы Дорсит, одной из приближённых королевы. Даже в своём доме в окружении восемнадцати слуг она не может рассчитывать на уединение. Слуги сплетничают, и их сплетни просачиваются во дворец. Но она знает, где найти уединение. Солнечная вилла в Италии...

   – Это около Рапалло, – пояснила она. Теперь её губы были у самого его уха, голос вырывался горячим прерывистым шёпотом. – Скрытая от глаз в холмах среди оливковых деревьев... О, милый, это будет нашим гнёздышком...

Она поедет первой и встретит его через несколько дней. Там они будут одни, вдали от злого, жестокого мира. Он сможет сочинять, они станут купаться в прозрачных водах уединённых бухт, лежать рядом на песке. А ночью будут любоваться сверкающими звёздами, слушать цикады и стук сердец друг друга.

Он мягко высвободился из её объятий. Слова Карла звучали в его мозгу. «Сколько раз, – подумал он, глядя на неё, – разыгрывала она эту сцену, говорила те же слова». Однако ему не хотелось смеяться. Ему было жаль её, он чувствовал её внутренний конфликт, борьбу между плотским голодом и дьявольской гордостью. Подобно королеве, она была пленницей своего положения. У неё не было права, которым обладали рядовые люди, – права грешить. Она была прикована к фамильному гербу. Эти портреты на стенах сделались её тюремщиками, мучителями. Они вынуждали её, пылкую и сексуальную, изображать из себя одинокую надменную всадницу, которую он видел в парке. Они сделали из неё лицемерку, опускавшуюся до жалких тайных итальянских интрижек. Со временем они приведут её к трагическому финалу.

   – Я бы очень хотел поехать с вами в Италию, – вымолвил он, – но мне необходимо через несколько дней вернуться домой.

Он сделал всё, чтобы спасти её гордость. Был нежен, держал её руки. Сказал, что никогда не забудет, что она выбрала его в друзья... Возможно, когда-нибудь...

Она смотрела на него с раскрытым ртом. В её глазах стояли слёзы стыда, разочарования и тоски. Она была уже не так красива и молода, как минуту назад. На её лице проступили веснушки и тонкие морщинки, которых он раньше не замечал. Она больше не была похожа на холодную и надменную маркизу в амазонке бутылочного цвета, она выглядела как обыкновенная женщина, у которой не состоялся новый роман.

Он взял в руки её лицо, мягко поцеловал в губы и вышел.

В этот вечер со своим другом Карлом он был на приёме в Девонширском дворце. Даже строгая официальность приёма и внушающее трепет великолепие интерьера не ухудшили его прекрасного настроения. После напряжения предыдущих недель его сдерживаемое мальчишество проявилось в приступах непреодолимой весёлости. Юность брала верх над славой, он не мог соблюдать чопорность, чуждую его натуре. Сделав дело – дав концерт, он хотел отдаться веселью. И он веселился. Болтал, смеялся, флиртовал. Шампанское вскружило ему голову, раскачало пол под ногами и смыло последние следы сдержанности.

   – Ты знаешь, что сделал предложение шести девушкам? – упрекнул его Карл, когда они ехали домой по пустынным улицам. – Шампанское было изобретено монахом, это коварный напиток.

То же самое повторилось на следующий вечер в Лендздауне. Упрёки Карла становились всё более резкими, но Феликс не собирался раскаиваться в своём поведении.

   – Когда мне весело, я веду себя соответственно, – заявил он.

Спустя два дня в прусском посольстве он выпил ещё больше шампанского, и его настроение поднялось на новую высоту. Открыв рты и подняв брови, почтенные дамы наблюдали за тем, как дирижёр филармонического оркестра прыгает мальчишкой и кружит их дочерей по бальной зале.

По дороге домой Карл выразил своё неодобрение:

   – Какое впечатление ты производишь на людей, когда ведёшь себя как школьник? – Звук его голоса нарушил тишину лунной ночи. – Что бы сказал твой дедушка Моисей?

   – Мой дед был философом. Он бы сказал, что есть время быть серьёзным и время подурачиться. Сейчас время дурачиться, так что иди к чёрту.

Войдя в квартиру, они увидели письмо, лежащее между двумя зажжёнными свечами. Оно пришло из Берлина, и было доставлено специальным посыльным. Феликс, нахмурившись, вскрыл его и начал читать. Его лицо, минуту назад покрасневшее от смеха и шампанского, посерело.

   – В чём дело? – с беспокойством спросил Карл.

   – Моя дядя Натан, который живёт в Силезии, сообщает моему отцу об ужасном наводнении, которое у них там произошло. Сотни семей остались без крова. Отец спрашивает, не мог бы я дать благотворительный концерт для этих несчастных людей.

На следующее утро Феликс сидел в конторе сэра Джорджа Смарта. От шаловливого весельчака, каким он был накануне, ничего не осталось. Его карие глаза с тревогой смотрели на пожилого человека, читавшего письмо Авраама Мендельсона.

   – Ну, сэр Джордж, что вы об этом думаете? Британскую публику затронет горе этих людей?

Сэр Джордж потёр подбородок, прежде чем ответить.

   – Британцы могут быть очень щедрыми, особенно если получают за свои деньги удовольствие. Напишите отцу, что он может на нас рассчитывать.

   – Не знаю, как вас и благодарить! – с чувством воскликнул Феликс. – Когда мы можем дать концерт?

   – Боюсь, что не раньше середины июля.

Феликс охнул:

   – Середины июля! Но это только через шесть недель!

Баронет кивнул:

   – К сожалению, ничего нельзя поделать. Ни Аргиль-Румз, ни «Ковент-Гарден» не будут раньше свободны. Кроме того, требуются большие приготовления...

Он оборвал себя на полуслове, поскольку дверь распахнулась и как ураган влетела очень взволнованная молодая особа. Феликс обратил внимание на её глаза. Они были светлыми – то ли серыми, то ли ореховыми, и это удивило его, так как волосы у неё были чёрные, как воронье крыло. Однако глаза были светлые и в этот момент метали громы и молнии. Она не обратила внимания на Феликса и заговорила ещё с порога.

   – Синьор Смарт, – начала она, – вы большой bugiardo, лжец. До сегодняшнего дня я считать вас своим другом.

Сэр Джордж воспринял эту эскападу с истинно британским хладнокровием.

   – Вы знакомы с герром Мендельсоном? – спросил он, как ни в чём не бывало.

Молодая дама небрежно кивнула Феликсу, и сэр Джордж едва успел представить её – «это мисс Салла», прежде чем посетительница возобновила беседу на специфической смеси ломаного английского с итальянским.

   – Когда лгут другие мужчины, я смеюсь, потому что для меня не важно, что они говорить. Но когда лжёт мой лучший друг, il signor Смарт, мне становится очень грустно.

Её голос сорвался. Она смерила «лучшего друга» разочарованным взглядом обиженного ребёнка.

Сэр Джордж воспользовался этой короткой передышкой.

   – Будьте добры, расскажите мне, в чём дело и в чём я вам солгал, – попросил он с терпением, выработанным длительным трудным опытом общения с оперными дивами. – Но сначала присядьте, пожалуйста, не то нам всем придётся стоять. И долго, – добавил он обречённо.

Он оказался прав. У мисс Саллы ушло сорок пять минут на то, чтобы изложить свою обиду. Выяснилось, что она была ангажирована сэром Джорджем, который, помимо своих обязанностей в качестве дирижёра филармонии, иногда выполнял ещё обязанности директора «Ковент-Гарден», на трёхмесячный сезон за баснословный гонорар в две тысячи гиней. Он заверил её, что такой гонорар назначили только Генриетте Зонтаг, несравненной немецкой сопрано, а сегодня мисс Салла узнала, что гонорар Зонтаг составляет две тысячи и пять гиней! Она сочла это предательством, оскорблением её лично и всей Италии. Особенно потому, что немецкие певцы поют lа trippa, животом, и без всякого чувства, в то время как итальянцы поют il cuore, сердцем, с большим чувством.

Всё это сопровождалось бесконечными восклицаниями «madonna mia», проклятием «maledetto» и самым поразительным проявлением мимического таланта, который Феликс когда-либо видел.

Баронет не мог объяснить возникновение этих злополучных пяти гиней.

   – Должно быть, вышла какая-то канцелярская ошибка, – предположил он.

Но мисс Салла отказалась этому верить. Это было выступлением, заявила она, оскорблением её мастерства и её страны. Он старался успокоить певицу, предлагая выплатить ей разницу из своего кармана. Нет, этого ей не нужно. Она хочет, чтобы в контракте сделали поправку, не то завтра она не будет петь Розину в «Il Barbiere di Sivillia»[37]37
  «Севильский цирюльник» – опера Дж. Россини.


[Закрыть].

   – Публика будет ждать, ждать и ждать, но ла Салла не выйдет!

При этой угрозе сэр Джордж почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу.

   – Не забывайте, мисс Салла, – предупредил он сурово, – что ваш контракт содержит клаузулу о неустойке в двести гиней. Для той, которая так яростно спорит из-за пяти гиней, это будет довольно чувствительным наказанием.

Певица вскочила на ноги.

   – Il contratto! – презрительно фыркнула она.

Она смеётся над контрактом, плюёт на него! Её обманули на пять гиней, так что контракту конец. С этими словами она повернулась и направилась к двери. Сэр Джордж в мгновенье ока очутился возле двери, схватил певицу за руку и потащил в комнату.

   – Как вы можете сделать мне такую подлость! – в сердцах воскликнул он. – И как вы можете быть такой жадной, такой меркантильной и бессердечной из-за пустяковых пяти гиней, когда в Силезии люди лишены крова и страдают от голода и холода!

   – Какая Силезия? Какие люди? – поинтересовалась она, возвращаясь в комнату.

   – Расскажите ей! – потребовал сэр Джордж, обернувшись к Феликсу.

Феликс рассказал. Пользуясь своим воображением, он описал разрушительное силезское наводнение, затонувшие фермы, ревущих коров, матерей, прижимающих к себе детей в последнем объятии, когда они вместе погружались в мутные потоки.

   – Мы как раз обсуждали подробности благотворительного концерта, когда вы вошли, – закончил он.

Поразительная перемена произошла с певицей. Её ясные, слегка косые глаза отразили волнение.

   – A bambini[38]38
  Дети? (ит.).


[Закрыть]? – вскричала она с ужасом. – Что будет с маленькими bambini? – Она резко обернулась к сэру Джорджу. Немедленно, в ту же секунду, он должен взять сто гиней из её гонорара и послать бедным голодным детям. И ещё пять гиней, которые ей причитаются и на которые её надули...

Баронет издал вздох облегчения.

   – И вы будете завтра петь?

Конечно она будет петь. И от сердца, не так, как ла Зонтаг, которая поёт от живота...

Феликс выразил благодарность от имени силезских детей. Это её очень тронуло. Атмосфера в конторе переполнялась эмоциями. Сэр Джордж прочистил горло и заявил, что у мисс Саллы сердце такое же огромное, как и диапазон её голоса. Сцена постепенно подходила к завершению, и стороны обменивались заверениями во взаимном уважении и вечной преданности.

Мисс Салла повернулась к Феликсу.

   – Может быть, вы отвезёте меня домой, сэр? – спросила она, не сводя с него глаз.

Они больше не метали громы и молнии. Он заметил, что они могли быть на редкость нежными.

Внизу её ждал экипаж – открытое ландо с двумя отличными гнедыми. Они проехали по шумной Оксфорд-стрит, болтая о том о сём и наслаждаясь полуденным солнцем. Она жила на Хаф-Мун-стрит. Он заметил, что это недалеко от Быори-стрит. Значит, они соседи? Ну почти... Тогда, может быть, он придёт навестить её, si[39]39
  Да (ит.).


[Закрыть]? И может быть, как-нибудь вечером она приготовит для него past asciutta или lasagne[40]40
  Лапша с маслом (ит.).


[Закрыть], si? Она поинтересовалась, как долго он пробудет в Лондоне, и он ответил, что около месяца.

   – Тогда, может быть, вы приходить в «Ковент-Гарден» меня послушать? – спросила она с улыбкой, предвкушая утвердительный ответ. – Возможно, вы слышать меня в «II Barbiere tie Sivillia» или «Lucia»[41]41
  «Лючия ди Ламермур» – опера Г. Доницетти.


[Закрыть].

С некоторым смущением он признался, что ещё не имел удовольствия слышать её прекрасный голос. Он увидел, как улыбка сошла с её лица, и поспешно объяснил, что был слишком занят подготовкой к концерту.

   – Но я читать в газете, что вы ездить в Девоншир-хаус и Лендздаун-хаус и в прусское посольство, – вспыхнула она. Её глаза излучали странное сияние. – Туда ездить вы не слишком заняты, нет? Танцевать с этими глупыми богатыми девушками вы тоже не слишком заняты, нет? Но прийти послушать меня у вас нет времени.

Они пересекли Гайд-парк-корнер и въезжали теперь в Мейер. У него было всего несколько минут, для того чтобы вернуть её расположение, вернуть выражение нежности в её глазах.